точный статус "черпака" и "деда" (на  этой  стадии
он начинает принимать участие в ритуалах зомбификации новобранцев; внешней
атрибутикой является сильно выгнутая пряжка ремня и  сапоги  "гармошкой").
Последняя   стадия   -   "дембель"    -    непосредственно    предшествует
дезомбилизации.   Интересно,   что   в   армии   сосуществует   формальная
(политзанятия,   ритуалы)   и    неформальная    (неуставные    отношения)
социально-магические   структуры,   которые   дополняют   друг   друга   и
обеспечивают глубину и интенсивность зомбифицирования.
     Один из бывших начальников СССР в промежутке между  двумя  инсультами
отметил: "Армия - великая школа жизни".  Сейчас  уже  трудно  узнать,  что
именно он понимал под жизнью. Но то, что в  армии  в  символической  форме
усваиваются  основные  принципы  функционирования  зомбического  общества,
несомненно.
     Механизм зомбификации многократно проявляется  в  наших  жизнях  и  в
более мягкой форме. Даже существует калька гаитянской идиомы - "пройти под
землей".  Вступая   в   комсомол,   мы   "проходим"   райком;   подписывая
х_а_р_а_к_т_е_р_и_с_т_и_к_у_,  мы "проходим" различные  _п_я_т_е_р_к_и_  и
т_р_е_у_г_о_л_ь_н_и_к_и_,  и т.п. Много раз повторенная  микрозомбификация
дает  зомби,  не  уступающих  лучшим  зарубежным  образцам,  полученным  в
результате однократной процедуры.



                                 БУЛЬДОЗЕР

     Точный культурный  дубликат  общества,  построенного  в  СССР,  найти
невозможно. Можно  проводить  более-менее  удачные  параллели  с  империей
инков,  с  древнешумерскими  государствами  и  вообще  с  любой  архаичной
культурой. Но  наша  социально-магическая  структура  слишком  эклектична,
чтобы хоть одна из этих аналогий была полной. Может показаться  (некоторым
действительно кажется), что в двадцатые годы работала  какая-то  секретная
комиссия, отбиравшая самые иррациональные ритуалы из магического  наследия
прошлого, придавая им новую форму. Но, видимо, все было проще.
     Представим себе небольшое село, стоящее на холме - некоторые дома уже
очень стары, другие, наоборот, построены по самым  последним  проектам,  а
большинство - нечто среднее  между  первым  и  вторым.  Бок  о  бок  стоят
полузаброшенная  церковь  и  недостроенный  клуб.  В  одних  окнах  мигает
керосиновая лампа, в других горит электричество; где-то чуть слышно играет
балалайка, которую перекрывает  радиомузыка  со  столба.  Словом,  обычная
жизнь, остатки нового и старого, переплетенные самым причудливым образом.
     Теперь представим себе бульдозериста, который,  начитавшись  каких-то
брошюр, решил смести всю эту  отсталость  и  построить  новый  поселок  на
совершенно гладком месте. Сырой октябрьской ночью он садится в бульдозер и
в несколько приемов срезает всю верхнюю часть холма с деревней и жителями.
И  вот,  когда   бульдозер   крутится   в   грязи,   разравнивая   будущую
стройплощадку, происходит нечто совершенно  неожиданное:  бульдозер  вдруг
проваливается  в  подземную  пустоту   -   вокруг   оказываются   какие-то
полусгнившие бревна, человеческие и лошадиные  скелеты,  черепки  и  куски
ржавчины.  Бульдозер  оказался  в  могиле.  Ни  бульдозерист,  ни   авторы
вдохновивших его брошюр не учли, что когда  они  сметут  все,  что  по  их
мнению устарело, обнажится то, что было под этим, то есть нечто куда более
древнее.
     Психика человека точно также имеет множество культурных  слоев.  Если
срезать  верхний  слой   психической   культуры,   объявив   его   набором
предрассудков, заблуждений  и  классово  чуждых  точек  зрения,  обнажится
темное  бессознательное  с  остатками  существовавших  раньше  психических
образований.  Все  преемственно;  вчерашнее  вложено  в  сегодняшнее,  как
матрешка в матрешку, и тот, кто  попробует  снять  с  настоящего  стружку,
чтобы затем раскрасить его под будущее, в результате  провалится  в  очень
далекое прошлое.
     Именно это и произошло. Психический котлован, вырытый в душах с целью
строительства "нового человека" на месте неподходящего старого,  привел  к
оживлению огромного числа архаичных психоформ и их остатков, относящихся к
разным способам виденья мира и эпохам; эти  древности,  чуть  припудренные
смесью политэкономии, убогой философии и прошлого утопизма, и заняли место
разрушенной   картины   мира.   Трудно   увидеть   что-нибудь   новое    в
государственном рабовладении,  полном  обесценивании  человеческой  жизни,
воскрешении  "курултая"  в  качестве  высшего   органа   власти   (так   у
татаро-монголов назывался "съезд"; на одном  из  таких  курултаев  и  было
принято решение о набеге на Русь). Как и  в  случае  с  шизолексикой,  нет
необходимости специально подыскивать  примеры  -  их  полно  вокруг.  Наша
культура  похожа  на  гаитянскую  -  это  такой   же   сплав   архаики   с
современностью,  только  эксгумированные  из  бессознательного  психоформы
считаются результатами  коммунистического  воспитания  (хотя  в  некотором
смысле все именно так и обстоит).
     Когда во время  _п_а_р_т_с_о_б_р_а_н_и_я_  за  окном  трижды  каркает
ворона и _ч_л_е_н_ы _б_ю_р_о_ незаметно сплевывают через левое  плечо  или
крестят  под  столом  животы,  это  не   проявление   суеверия,   временно
омрачающего  высшую  форму   человеческой   деятельности,   а   искаженное
переплетение древних  психических  феноменов,  из  которых  самым  поздним
является крестное знамение.



                     "БЕЗРОГИЕ КОЗЛЫ" И "СЕРЫЕ СВИНЬИ"

     Во  всем  надо  искать  экономическую  основу,  учил  нас   марксизм.
Попробуем рассмотреть зомбификацию как социальный процесс.
     Секретные общества Гаити, несмотря на свою секретность,  контролируют
практически всю территорию острова. Их  названия,  изменяющиеся  от  одной
части страны к другой, включают уже знакомые нам  имена:  Зобоп,  Бизанго,
Макандаль, "Серые  свиньи"  и  пр.  Для  того,  чтобы  вступить  в  тайное
общество, требуется приглашение ("мы тут посоветовались и  думаем  -  пора
тебе, Ваня, в серые свиньи...") и инициации. Общества строго иерархичны; в
них принимают мужчин и женщин. Существуют членские билеты, тайные  пароли,
униформы и ритуалы: особые танцы, исполняемые хором  песни  ("разрушим  до
основанья, а  затем...")  и  барабанные  ритмы.  Особая  роль,  по  оценке
гаитянского антрополога  Мишеля  Лягера,  отводится  ритуалам,  призванным
"сплотить ряды" тайного общества - это сборища,  проводимые  исключительно
ночью (совсем как заседания Политбюро при Сталине),  начинающиеся  вызовом
духов и завершающиеся  торжественным  шествием  позади  священного  гроба,
известного как _с_е_к_е_й _м_о_д_у_л_е_.
     Согласно   Мишелю   Лягеру,   тайные   общества    являются    мощной
квазиполитической силой вудуистской культуры. Их происхождение восходит  к
временам борьбы за независимость; после  победы  революции  они  сохранили
свою секретность и влияние. Это как бы параллельная  структура  власти,  о
которой известно только то, что она существует.
     Теперь вернемся к  зомбификации.  В  глазах  городской  интеллигенции
Гаити зомбификация - преступная деятельность, которую  следует  как  можно
скорей разоблачить и уничтожить. Но с точки зрения  вудуиста  из  сельских
районов, зомбификация - социальный  регулятор,  так  как  ей  подвергаются
только нарушители  установившихся  норм,  и  только  по  приговору  тайных
обществ. Последние контролируют приготовление ядов, их применение  и  саму
процедуру. А о том, что происходит с зомби, можно судить по истории одного
из них, приведенной в книге Дэвиса.
     "Нарцисс рассказал, что отказался продать свою  часть  наследства,  и
его брат в припадке злобы организовал его зомбификацию.  Немедленно  после
своего воскрешения из могилы он был избит, связан и увезен  группой  людей
на север страны, где в течение двух лет работал в качестве раба  вместе  с
другими зомби. В конце концов хозяин зомби был убит, и они,  освободившись
от державшей их силы, разбрелись...
     Вместе со многими другими зомби он работал в поле от  зари  до  зари,
останавливаясь только для приема пищи один раз в день. Пища была  обычной,
за исключением того, что соль была под строгим запретом. Он осознавал, что
с ним произошло, помнил потерю семьи, друзей и своей земли, помнил желание
вернуться. Но его жизнь была подобна странному сну - события, восприятия и
объекты взаимодействовали сами по  себе  и  полностью  вне  его  контроля.
Фактически, никакой власти над происходящим  не  было.  Решения  не  имели
смысла, и сознательное действие было невозможным".
     Существует  множество  описаний  психического  состояния  заключенных
социалистического лагеря - они очень похожи. Многие зомбифицированные были
членами Союза писателей, так что зомби  описаны  снаружи  и  изнутри.  Для
вудуиста _з_о_м_б_и _к_а_д_а_в_р_  (зомби  физического  тела)  -  это  все
составляющие человека  кроме  "маленького  доброго  ангела".  Классическое
определение зомби - "тело без характера и воли". Это  идеальный  труженик,
которому не нужны даже ежедневные стакан водки и час игры на гармони.
     Представим себе, что какое-нибудь из тайных обществ  Гаити,  например
"Серые свиньи", вдруг пришло бы к власти и  заметило,  что  все  остальное
население острова варварски нарушает принятые у "серых свиней"  ритуалы  и
нормы социального поведения, а так же живет неизвестно зачем.
     Видимо,  результатом  была  бы  массовое  превращение   населения   в
"безрогих козлов" и появления Гаитянского  управления  лагерей.  Следующим
этапом было бы движение к  высшей  фазе  зомбификации  -  обработка  всего
населения, начиная с младенчества. При этом применяемые процедуры стали бы
более  мягкими,  незаметными  и   растянутыми   во   времени.   Одним   из
зомбификаторов стала бы культура - появятся зомбический реализм и  как  бы
полузапрещенный зомбический  модернизм  ("Мы  входим  в  мавзолей,  как  в
кабинет рентгеновский... И Ленин, как  рентгеном,  просвечивает  нас...");
зомбическая философия  ("трагизм  смерти  снимается  марксизмом  следующим
образом...") и зомбическая мифология ("Когда мне бывает трудно,  -  сказал
нашему корреспонденту парторг Лупоянов, - когда я  не  знаю,  что  сказать
людям, я иду на Красную площадь,  выстаиваю  долгую  очередь  в  Мавзолей,
спускаюсь  вниз  и  как  бы  просветляюсь  духом...");  газеты,  радио   и
телевидение стали бы средствами массовой дезинформации и использовались бы
для формирования стиснутого осознания, делающего возможным зомбификацию.
     Единственная слабость  этой  системы  в  том,  что  из-за  поголовной
зомбификации у власти тоже рано или поздно окажутся зомби. С этого момента
начинается  разброд,  хаос  и  стагнация  -  с  уходом  Хозяина   исчезает
магическая сила, поддерживающая описанное Нарциссом состояние. У ветеранов
зомбификации это вызовет ностальгию по когда-то  направляющей  их  руке  и
"порядку"; к другим могут вернуться их "маленькие добрые  ангелы",  и  они
опять станут людьми, а не носителями "нового" или "классового" сознания.
     Зомби  могут  освободиться  только  после  смерти  колдуна.  Но,  как
известно, хитрый колдун может долго скрывать свою смерть.



                              ТРАУРНЫЙ ПОЕЗД

     Говорят, на Павелецком вокзале  города  Москвы  находится  любопытный
музей - "траурный поезд В.И.Ленина".
     Специальные погребальные экипажи известны очень давно - взять хотя бы
подожженные корабли, на которых вожди викингов  отправлялись  в  последнее
плаванье.  Еще  древний  обычай  давать  усопшему  провожатых  -   это   и
терракотовая армия Цинь Шихуана, и задушенные слуги в шумерских гробницах,
и жены индийских правителей, живыми восходившие на погребальные костры.
     Но ни у одного из правителей древности не было  таких  пышных,  почти
уже  вековых  похорон,  как  у  В.И.Ленина;  никогда  еще  провожатыми  не
становилось столько народов, а целая страна - траурной машиной времени.
     И все же советские люди не одиноки  во  вселенной.  Среди  магических
объектов, используемых аборигенами островов Океании, есть  так  называемый
"рампа-рамп". Это особым образом высушенный мертвец колдун  в  специальном
соломенном футляре ("рампа-рампа" оплетают в солому примерно так  же,  как
винную  бутыль).  Его  хранят  исключительно  в  вертикальном   положении,
прибивая или крепко привязывая к стене хижины. Если он сорвется со  стены,
хозяев ждут серьезные беды.  Но  пока  рампа-рамп  надежно  закреплен,  он
обеспечивает семье удачу и процветание, а также связь с загробным миром.
     Вот только неизвестно, живей он всех живых  в  деревне,  или  все  же
чуть-чуть мертвее.




                    ЖИЗНЬ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ САРАЯ НОМЕР XII


     Вначале было слово, и даже, наверное, не одно - но он ничего об  этом
не знал. В своей нулевой точке он находил пахнущие  свежей  смолой  доски,
которые лежали штабелем на мокрой траве и впитывали своими гранями солнце,
находил гвозди в фанерном ящике, молотки, пилы и прочее - представляя  все
это, он замечал, что скорей домысливает  картину,  чем  видит  ее.  Слабое
чувство себя появилось позже - когда внутри уже стояли велосипеды,  а  всю
правую сторону заняли полки в три яруса. По-настоящему он был тогда еще не
Номером XII, а просто новой конфигурацией штабеля  досок,  но  именно  эти
времена оставили в нем самый  чистый  и  запомнившийся  отпечаток:  вокруг
лежал  необъяснимый  мир,  а  он,  казалось,  в  своем  движении  по  нему
остановился на какое-то время здесь, в этом месте.
     Место, правда,  было  не  из  лучших  -  задворки  пятиэтажки,  возле
огородов и помойки, - но стоило ли расстраиваться? Ведь не  всю  жизнь  он
здесь проведет. Задумайся он об этом, пришлось бы, конечно, ответить,  что
именно всю жизнь он здесь и проведет, как это вообще свойственно сараям, -
но прелесть самого начала жизни заключается как  раз  в  отсутствии  таких
размышлений: он просто стоял себе под солнцем, наслаждаясь ветром, летящим
в щели, если тот дул от леса, или впадая в легкую  депрессию,  если  ветер
дул со стороны помойки; депрессия проходила, как только ветер менялся,  не
оставляя на его неоформившейся душе никаких следов.
     Однажды  к  нему  приблизился  голый  по  пояс  мужчина   в   красных
тренировочных штанах; в руках  он  держал  кисть  и  здоровенную  жестянку
краски. Этот мужчина, которого сарай уже научился узнавать,  отличался  от
всех остальных людей тем, что имел доступ внутрь, к велосипедам и  полкам.
Остановясь у стены, он обмакнул  кисть  в  жестянку  и  провел  по  доскам
ярко-багровую черту. Через час весь сарай багровел, как дым, в свое  время
восходивший, по некоторым сведениям, кругами  к  небу;  это  стало  первой
реальной вехой в его памяти - до нее на всем лежал налет потусторонности и
счастья.
     В ночь после окраски, получив черную римскую цифру - имя (на соседних
сараях стояли обычные цифры), он просыхал, подставив луне  покрытую  толем
крышу.
     "Где я, - думал он, - кто я?"
     Сверху было темное  небо,  потом  -  он,  а  внизу  стояли  новенькие
велосипеды; на них сквозь щель падал луч от лампы во дворе, и звонки на их
рулях блестели загадочней  звезд.  Сверху  на  стене  висел  пластмассовый
обруч, и Номер XII самыми тонкими из своих досок осознавал его как  символ
вечной загадки мироздания, представленной - это было так чудесно - и в его
душе. На  полках  с  правой  стороны  лежала  всякая  ерунда,  придававшая
разнообразие и неповторимость его внутреннему миру. На  нитке,  протянутой
от стены к стене, сохли душица и укроп, напоминая о чем-то таком,  чего  с
сараями просто не бывает, - тем не менее  они  именно  напоминали,  и  ему
иногда мерещилось, что когда-то он был не сараем, а дачей, или, по меньшей
мере, гаражом.
     Он ощутил себя и понял, что то, что ощущало,  -  то  есть  он  сам  -
складывалось из множества меньших индивидуальностей: из неземных личностей
машин  для  преодоления  пространства,  пахнувших  резиной  и  сталью;  из
мистической  интроспекции  замкнутого  на  себе  обруча;  из   писка   душ
разбросанной по полкам мелочи вроде гвоздей и гаек и из другого. В  каждом
из этих существований было бесконечно много оттенков, но  все-таки  любому
соответствовало что-то главное для него - какое-то решающее чувство, и все
они, сливаясь, образовывали новое  единство,  огороженное  в  пространстве
свежевыкрашенными досками, но не ограниченное ничем; это и был  он,  Номер
XII, и над ним в небе сквозь туман и тучи неслась  полностью  равноправная
луна... С тех пор по-настоящему и началась его жизнь.
     Скоро Номер XII  понял,  что  больше  всего  ему  нравится  ощущение,
источником или проводником которого  были  велосипеды.  Иногда,  в  жаркий
летний день, когда все вокруг стихало, он тайно отождествлял  себя  то  со
складной "Камой", то со "Спутником", и испытывал два разных  вида  полного
счастья.
     В этом состоянии ничего не стоило оказаться километров  за  пятьдесят
от своего настоящего местонахождения и  катить,  например,  по  безлюдному
мосту над каналом в бетонных берегах или по  сиреневой  обочине  нагретого
шоссе, сворачивать  в  тоннели,  образованные  разросшимися  вокруг  узкой
грунтовой дорожки кустами, чтобы, попетляв по ним, выехать уже  на  другую
дорогу, ведущую к лесу, через лес, а потом упирающуюся в оранжевые  полосы
над горизонтом; можно было, наверное, ехать по ней до самого конца  жизни,
но этого не хотелось, потому что счастье приносила именно эта возможность.
Можно было оказаться  в  городе,  в  каком-нибудь  дворе,  где  из  трещин
асфальта росли какие-то длинные  стебли,  и  провести  там  весь  вечер  -
вообще, можно было почти все.
     Когда  он  захотел  поделиться  некоторыми  из  своих  переживаний  с
оккультно ориентированным гаражом, стоящим рядом, он услышал в ответ,  что
высшее счастье на самом деле только одно и заключается оно в экстатическом
единении с архетипом гаража - как тут было рассказать собеседнику  о  двух
разных видах совершенного счастья, одно из которых было складным, а другое
зато имело три скорости.
     - Что, и я  тоже  должен  стараться  почувствовать  себя  гаражом?  -
спросил он как-то.
     - Другого пути нет, - отвечал гараж, - тебе  это,  конечно,  вряд  ли
удастся до конца, но у тебя  все  же  больше  шансов,  чем  у  конуры  или
табачного киоска.
     - А если мне нравится чувствовать себя велосипедом? - высказал  Номер
XII свое сокровенное.
     - Ну что же, чувствуй - запретить не могу.  Чувства  низшего  порядка
для некоторых - предел, и ничего с этим не поделаешь, - сказал гараж.
     - А чего это у тебя мелом на боку написано? -  переменил  тему  Номер
XII.
     - Не твое дело, говно фанерное, - ответил гараж с неожиданной злобой.
     Номер XII заговорил об этом, понятно, от  обиды  -  кому  не  обидно,
когда его чувства называют низшими? После этого случая ни о каком  общении
с гаражом не могло быть и речи, да Номер XII и  не  жалел.  Однажды  утром
гараж снесли, и Номер XII остался в одиночестве.
     Правда, с левой стороны к нему подходили  два  других  сарая,  но  он
старался даже не думать о них. Не  из-за  того,  что  они  были  несколько
другой конструкции и окрашены в тусклый неопределенный цвет - с этим можно
было бы смириться. Дело было в другом: рядом, на первом этаже  пятиэтажки,
где жили хозяева Номера XII, находился  большой  овощной  магазин,  и  эти
сараи служили для него подсобными помещениями. В них  хранилась  морковка,
картошка, свекла, огурцы, но определяющим все главное относительно  Номера
13 и Номера  14  была,  конечно,  капуста  в  двух  накрытых  полиэтиленом
огромных бочках: Номер XII часто  видел  их  стянутые  стальными  обручами
глубоководные тела, выкатывающиеся на ребре  во  двор  в  окружении  свиты
испитых рабочих. Тогда ему становилось страшно, и  он  вспоминал  одно  из
высказываний покойного  гаража,  по  которому  он  време