; вверх уходила Стена Мира -
точно такая же, как если смотреть на нее с той стороны,  а  рядом  с  ним,
вытянув руку к стене, стоял Затворник. Он договаривал свое стихотворение:

                         Но что так это будет,
                         не думал...

     Потом он повернулся к Шестипалому и коротким жестом велел ему  встать
на ноги.



                                    4

     Теперь, когда они шли по гигантской черной ленте,  Шестипалый  видел,
что Затворник сказал ему правду. Действительно, мир, который они покинули,
медленно двигался вместе с этой  лентой  относительно  других  неподвижных
космических объектов, природы которых Шестипалый  не  понимал,  а  светила
были неподвижными - стоило сойти с черной ленты, и все стало ясно.  Сейчас
оставленный ими мир медленно подъезжал к  зеленым  стальным  воротам,  под
которые уходила лента. Затворник сказал, что это и есть вход в  Цех  номер
один.  Странно,  но  Шестипалый  совершенно  не   был   поражен   величием
заполняющих вселенную объектов - наоборот, в нем скорее проснулось чувство
легкого раздражения. "И это все?" - брезгливо думал он. Вдали  были  видны
два мира, подобных тому, который они оставили, - они тоже двигались вместе
с черной лентой и выглядели  отсюда  довольно  убого.  Сначала  Шестипалый
думал, что они с Затворником направляются к другому миру,  но  на  полпути
Затворник вдруг велел ему прыгать с неподвижного бордюра вдоль  ленты,  по
которому они шли, вниз, в темную бездонную щель.
     - Там  мягко,  -  сказал  он  Шестипалому,  но  тот  шагнул  назад  и
отрицательно покачал  головой.  Тогда  Затворник  молча  прыгнул  вниз,  и
Шестипалому ничего не оставалось, как последовать за ним.
     На этот раз он чуть не  расшибся  о  холодную  каменную  поверхность,
выложенную большими коричневыми плитами, - они тянулись  до  горизонта,  и
выглядело все это очень красиво.
     - Что это? - спросил Шестипалый.
     - Кафель, - ответил Затворник непонятным  словом  и  сменил  тему.  -
Скоро начнется ночь, - сказал он, - а нам надо  дойти  вон  до  тех  мест.
Часть дороги придется пройти в темноте.
     Затворник  выглядел  всерьез  озабоченным.  Шестипалый   поглядел   в
указанном направлении и  увидел  далекие  кубические  скалы  нежно-желтого
цвета (Затворник сказал, что они называются "ящики"): их было очень много,
и между ними  виднелись  пустые  пространства,  усыпанные  горами  светлой
стружки, - издали все это походило на пейзаж из счастливого детского сна.
     - Пошли, - сказал Затворник и быстрым шагом двинулся вперед.
     - Слушай, - спросил Шестипалый, скользя по кафелю рядом, - а  как  ты
узнаешь, когда наступит ночь?
     - По часам, - ответил Затворник. - Это одно из небесных  тел.  Сейчас
оно справа и наверху - вон тот диск с черными зигзагами.
     Шестипалый посмотрел на довольно знакомую,  хоть  и  не  привлекавшую
никогда его особого внимания деталь небесного свода.
     - Когда часть этих  черных  линий  приходит  в  особое  положение,  о
котором я расскажу тебе как-нибудь потом, свет гаснет, - сказал Затворник.
- Это случится вот-вот. Считай до десяти.
     - Раз, два, - начал Шестипалый, и вдруг стало темно.
     - Не отставай от меня, - сказал Затворник, - потеряешься.
     Он мог бы этого не говорить - Шестипалый  чуть  не  наступал  ему  на
пятки. Единственным источником света во  вселенной  остался  косой  желтый
луч,  падавший  из-под  зеленых  ворот  Цеха  номер  один.   Место,   куда
направлялись Затворник с Шестипалым, находилось совсем  недалеко  от  этих
ворот, но, по уверениям Затворника, было самым безопасным.
     Видно осталось только далекую желтую полосу под воротами да несколько
плит вокруг. Шестипалый впал в странное состояние. Ему стало казаться, что
темнота сжимает их с  Затворником  так  же,  как  недавно  сжимала  толпа.
Отовсюду исходила опасность, и Шестипалый ощущал ее всей кожей как  дующий
со всех сторон одновременно сквозняк. Когда становилось  совсем  невмоготу
от страха, он поднимал  взгляд  с  наплывающих  кафельных  плит  на  яркую
полоску света  впереди,  и  тогда  вспоминался  социум,  который  издалека
выглядел почти так же. Ему представлялось, что они идут в царство каких-то
огненных духов, и он уже собирался сказать об этом Затворнику,  когда  тот
вдруг остановился и поднял руку.
     - Тихо, - сказал он, - крысы. Справа от нас.
     Бежать было некуда - вокруг во все  стороны  простиралось  одинаковое
кафельное  пространство,  а  полоса  впереди  была  еще  слишком   далеко.
Затворник повернулся вправо и  принял  странную  позу,  велев  Шестипалому
спрятаться за его спиной, что тот и выполнил с  удивительной  скоростью  и
охотой.
     Сначала он ничего не замечал, а  потом  ощутил  скорее,  чем  увидел,
движение большого быстрого тела  в  темноте.  Оно  остановилось  точно  на
границе видимости.
     - Она ждет, - тихо сказал Затворник, - как мы поступим дальше.  Стоит
нам сделать хоть шаг, и она кинется на нас.
     - Ага, кинусь, - сказала крыса, выходя из темноты. - Как комок зла  и
ярости. Как истинное порождение ночи.
     - Ух, - вздохнул Затворник. - Одноглазка. А я уж думал, что мы правда
влипли. Знакомьтесь.
     Шестипалый недоверчиво поглядел на умную коническую морду с  длинными
усами и двумя черными бусинками глаз.
     - Одноглазка, - сказала крыса и вильнула неприлично голым хвостом.
     - Шестипалый, - представился Шестипалый и  спросил:  -  А  почему  ты
Одноглазка, если у тебя оба глаза в порядке?
     - А у меня третий глаз раскрыт, - сказала Одноглазка, - а он один.  В
каком-то смысле все, у кого третий глаз раскрыт, одноглазые.
     - А что  такое...  -  начал  Шестипалый,  но  Затворник  не  дал  ему
договорить.
     - Не пройтись ли нам, - галантно предложил он Одноглазке,  -  вон  до
тех ящиков? Ночная дорога скучна, если рядом нет собеседника.
     Шестипалый очень обиделся.
     - Пойдем, - согласилась  Одноглазка  и,  повернувшись  к  Шестипалому
боком (только теперь он разглядел ее огромное мускулистое тело), затрусила
рядом с Затворником,  которому,  чтобы  поспеть,  приходилось  идти  очень
быстро. Шестипалый  бежал  сзади,  поглядывая  на  лапы  Одноглазки  и  на
перекатывающиеся  под  ее  шкурой  мышцы,  думал  о  том,  чем  могла   бы
закончиться эта встреча, не окажись Одноглазка знакомой Затворника, и  изо
всех сил старался не наступить ей на хвост. Судя по тому,  как  быстро  их
беседа стала походить на продолжение какого-то давнего разговора, они были
старыми приятелями.
     - Свобода? Господи, да что  это  такое?  -  спрашивала  Одноглазка  и
смеялась. - Это когда  ты  в  смятении  и  одиночестве  бегаешь  по  всему
комбинату, в десятый или в какой там уже раз увернувшись от  ножа?  Это  и
есть свобода?
     - Ты опять все подменяешь, - отвечал Затворник. - Это  только  поиски
свободы. Я никогда не  соглашусь  с  той  инфернальной  картиной  мира,  в
которую ты веришь. Наверное, это у тебя оттого,  что  ты  чувствуешь  себя
чужой в этой вселенной, созданной для нас.
     - А крысы верят, что она создана для нас. Я это  не  к  тому,  что  я
согласна с ними. Прав, конечно, ты, но только не до конца  и  не  в  самом
главном. Ты говоришь, что эта вселенная создана для вас? Нет, она  создана
из-за вас, но не для вас. Понимаешь?
     Затворник опустил голову и некоторое время шел молча.
     - Ладно, - сказала Одноглазка. - Я ведь попрощаться. Правда,  думала,
что ты появишься чуть позже, - но все-таки встретились. Завтра я ухожу.
     - Куда?
     - За границы всего, о чем только можно говорить. Одна из  старых  нор
вывела меня в пустую бетонную трубу, которая уходит  так  далеко,  что  об
этом даже трудно подумать. Я встретила там несколько крыс -  они  говорят,
что эта труба уходит все глубже и глубже и там, далеко  внизу,  выводит  в
другую вселенную, где  живут  только  самцы  богов  в  одинаковой  зеленой
одежде. Они совершают сложные манипуляции вокруг огромных идолов,  стоящих
в гигантских шахтах.
     Одноглазка притормозила.
     - Отсюда мне направо, - сказала она. - Так вот, еда там  такая  -  не
расскажешь. А эта вселенная могла бы поместиться в одной  тамошней  шахте.
Слушай, а хочешь со мной?
     - Нет, - ответил Затворник, - вниз - это не наш путь.
     Кажется,  в  первый  раз  за  все  время  разговора  он  вспомнил   о
Шестипалом.
     - Ну что ж, - сказала Одноглазка, - тогда я хочу пожелать тебе успеха
на твоем пути, каким бы он ни был. Ты ведь знаешь, как я тебя люблю.
     - Я тоже очень тебя  люблю,  Одноглазка,  -  сказал  Затворник,  -  и
надеюсь, что мысль о тебе поддержит меня. Удачи тебе.
     - Прощай, - сказала  Одноглазка,  кивнула  Шестипалому  и  исчезла  в
темноте так же мгновенно, как раньше появилась.
     Остаток пути Затворник  и  Шестипалый  прошли  молча.  Добравшись  до
ящиков, они пересекли несколько гор стружки и наконец достигли  цели.  Это
была слабо озаренная светом из-под ворот Цеха номер один ямка в  стружках,
в которой лежала куча мягких и длинных тряпок. Рядом, у стены, возвышалась
огромная ребристая конструкция, про которую Затворник сказал, что когда-то
она излучала так много тепла, что к ней  трудно  было  даже  приблизиться.
Затворник был  в  заметно  плохом  настроении.  Он  копошился  в  тряпках,
устраиваясь  на  ночь,  и  Шестипалый  решил  не  приставать  к   нему   с
разговорами, тем более что сам хотел спать. Кое-как завернувшись в тряпки,
он забылся.
     Разбудил его далекий скрежет, стук стали по дереву  и  крики,  полные
такой невыразимой безнадежности, что он сразу кинулся к Затворнику.
     - Что это?
     - Твой мир проходит через решительный этап, - ответил Затворник.
     - ???
     - Смерть пришла, - просто сказал Затворник,  отвернулся,  натянул  на
себя тряпку и уснул.



                                    5

     Проснувшись, Затворник поглядел на трясущегося  в  углу  заплаканного
Шестипалого, хмыкнул и стал рыться в тряпках. Скоро он достал оттуда  штук
десять  одинаковых  железных  предметов,  похожих   на   обрезки   толстой
шестигранной трубы.
     - Гляди, - сказал он Шестипалому.
     - Что это? - спросил тот.
     - Боги называют их гайками.
     Шестипалый собирался было спросить что-то еще, но вдруг махнул  рукой
и опять заревел.
     - Да что с тобой? - спросил Затворник.
     - Все умерли, - бормотал Шестипалый, - все-все...
     - Ну и что, - сказал Затворник. - Ты тоже умрешь. И уж  уверяю  тебя,
что ты и они будете мертвыми в течение одинакового срока.
     - Все равно жалко.
     -  Кого  именно?  Старушку-мать,  что  ли?  Или  этого,  из  Двадцати
Ближайших?
     - Помнишь, как нас сбрасывали со стены? - спросил Шестипалый. -  Всем
было велено зажмуриться. А я помахал им рукой, и тогда кто-то помахал  мне
в ответ. И вот когда я думаю, что он тоже  умер...  И  что  вместе  с  ним
умерло то, что заставило его так поступить...
     -  Да,  -  улыбаясь  сказал  Затворник,  -  это  действительно  очень
печально.
     И наступила тишина, нарушаемая  только  механическими  звуками  из-за
зеленых ворот, за которые уплыла родина Шестипалого.
     - Слушай, - спросил, наплакавшись, Шестипалый, - а что  бывает  после
смерти?
     - Трудно сказать, -  ответил  Затворник.  -  У  меня  было  множество
видений на этот счет, но я не знаю, насколько на них можно полагаться.
     - Расскажи, а?
     - После смерти нас, как правило, ввергают в ад. Я насчитал не  меньше
пятидесяти  разновидностей  того,  что  там  происходит.  Иногда   мертвых
рассекают на части и жарят на огромных сковородах. Иногда запекают целиком
в железных комнатах со стеклянной  дверью,  где  пылает  синее  пламя  или
излучают жар добела раскаленные металлические столбы. Иногда нас  варят  в
гигантских разноцветных кастрюлях.  А  иногда,  наоборот,  замораживают  в
кусок льда. В общем, мало утешительного.
     - А кто это делает, а?
     - Как кто? Боги.
     - Зачем им это?
     - Видишь ли, мы являемся их пищей.
     Шестипалый вздрогнул, а потом внимательно поглядел на  свои  дрожащие
коленки.
     - Больше всего они любят именно ноги, - заметил  Затворник.  -  Ну  и
руки тоже. Именно о руках я с тобой и собираюсь поговорить. Подними их.
     Шестипалый  вытянул  перед  собой  руки  -  тонкие,  бессильные,  они
выглядели жалко.
     - Когда-то они служили нам для полета, - сказал Затворник, - но потом
все изменилось.
     - А что такое полет?
     - Точно этого не знает никто. Единственное, что известно, -  это  то,
что надо иметь сильные руки. Гораздо сильнее, чем у тебя или даже у  меня.
Поэтому я хочу научить тебя одному упражнению. Возьми две гайки.
     Шестипалый  с  трудом  подтащил  два  тяжеленных  предмета  к   ногам
Затворника.
     - Вот так. Теперь просунь концы рук в отверстия.
     Шестипалый сделал и это.
     - А теперь поднимай и опускай руки вверх-вниз... Вот так.
     Через минуту Шестипалый устал до такой степени, что  не  мог  сделать
больше ни одного маха, как ни старался.
     - Все, - сказал он, опустил руки, и гайки повалились на пол.
     - Теперь посмотри, как делаю я, - сказал Затворник и надел на  каждую
руку по пять гаек.  Несколько  минут  он  продержал  руки  разведенными  в
стороны и, казалось, совершенно не устал.
     - Ну как?
     -  Здорово,  -  выдохнул  Шестипалый.  -  А  почему  ты  держишь   их
неподвижно?
     - С какого-то момента в этом упражнении  появляется  одна  трудность.
Потом ты поймешь, что я имею в виду, - ответил Затворник.
     - А ты уверен, что так можно научиться летать?
     - Нет.  Не  уверен.  Наоборот,  я  подозреваю,  что  это  бесполезное
занятие.
     - А зачем тогда оно нужно? Если ты сам знаешь, что это бесполезно?
     - Как тебе сказать. Потому что кроме этого я знаю много других вещей,
и одна из них вот какая: если ты оказался в темноте и видишь хотя бы самый
слабый луч света, ты должен идти к нему,  вместо  того  чтобы  рассуждать,
имеет смысл это делать или нет. Может, это действительно не имеет  смысла.
Но просто сидеть в темноте не имеет смысла в любом  случае.  Понимаешь,  в
чем разница?
     Шестипалый промолчал.
     - Мы живы до тех пор, пока у нас есть надежда, - сказал Затворник.  -
А если ты ее потерял, ни в коем случае  не  позволяй  себе  догадаться  об
этом. И тогда что-то может измениться. Но всерьез надеяться на  это  ни  в
коем случае не надо.
     Шестипалый почувствовал некоторое раздражение.
     - Все это замечательно, - сказал он, - но что это значит реально?
     - Реально для тебя это значит, что ты каждый день будешь заниматься с
этими гайками, пока не будешь делать так же, как я. А для меня это значит,
что я буду следить за тобой так, будто  для  меня  твои  успехи  и  правда
важны.
     - Неужели нет какого-нибудь другого занятия? - спросил Шестипалый.
     - Есть, - ответил Затворник. - Можно готовиться к решительному этапу.
Но в этом случае тебе придется действовать одному.



                                    6

     - Слушай, Затворник, ты все знаешь - что такое любовь?
     - Интересно, где ты услыхал это слово? - спросил Затворник.
     - Да когда меня выгоняли из социума, кто-то спросил, люблю ли  я  что
положено. Я сказал, что не знаю. И потом, Одноглазка  сказала,  что  очень
тебя любит, а ты - что любишь ее.
     - Понятно. Знаешь, я тебе  вряд  ли  объясню.  Это  можно  только  на
примере. Вот представь себе, что  ты  упал  в  бочку  с  водой  и  тонешь.
Представил?
     - Угу.
     - А теперь представь, что ты на секунду высунул голову, увидел  свет,
глотнул воздуха и что-то коснулось твоих рук. И  ты  за  это  схватился  и
держишься. Так вот, если считать, что всю жизнь тонешь (а так это и есть),
то любовь - это то, что помогает тебе удерживать голову над водой.
     - Это ты про любовь к тому, что положено любить?
     - Не важно. Хотя, в общем, то,  что  положено,  можно  любить  и  под
водой. Что угодно.  Какая  разница,  за  что  хвататься,  -  лишь  бы  это
выдержало. Хуже всего, если это кто-то другой, -  он,  видишь  ли,  всегда
может отдернуть руку. А если сказать коротко, любовь - это то, из-за  чего
каждый находится там, где  он  находится.  Исключая,  пожалуй,  мертвых...
Хотя...
     - По-моему, я никогда ничего не любил, - перебил Шестипалый.
     - Нет, с тобой это тоже случалось. Помнишь, как ты  проревел  полдня,
думая о том, кто помахал тебе в ответ, когда нас сбрасывали со стены?  Вот
это и была любовь. Ты ведь не знаешь, почему  он  это  сделал.  Может,  он
считал, что издевается над тобой куда тоньше других.  Мне  лично  кажется,
что так оно и было. Так  что  ты  вел  себя  очень  глупо,  но  совершенно
правильно. Любовь придает смысл тому, что мы делаем, хотя  на  самом  деле
его нет.
     - Так что, любовь нас обманывает? Это что-то вроде сна?
     - Нет. Любовь - это что-то вроде любви, а сон - это сон. Все, что  ты
делаешь, ты делаешь только из-за любви. Иначе ты просто сидел бы на  земле
и выл от ужаса. Или отвращения.
     - Но ведь многие делают то, что делают, совсем не из-за любви.
     - Брось. Они ничего не делают.
     - А ты что-нибудь любишь, Затворник?
     - Люблю.
     - А что?
     - Не знаю. Что-то такое, что  иногда  приходит  ко  мне.  Иногда  это
какая-нибудь мысль, иногда гайки, иногда  ветер.  Главное,  что  я  всегда
узнаю это, как бы оно ни наряжалось, и встречаю его тем лучшим, что во мне
есть.
     - Чем?
     - Тем, что становлюсь спокоен.
     - А все остальное время ты беспокоишься?
     - Нет. Я всегда спокоен. Просто это лучшее, что во мне есть, и  когда
то, что я люблю, приходит ко мне, я встречаю его своим спокойствием.
     - А как ты думаешь, что лучшее во мне?
     - В тебе? Пожалуй, это когда ты молчишь где-нибудь в углу и  тебя  не
видно.
     - Правда?
     - Не знаю. Если серьезно, ты можешь узнать, что  лучшее  в  тебе,  по
тому, чем ты встречаешь то, что полюбил. Что ты чувствовал, думая  о  том,
кто помахал тебе рукой?
     - Печаль.
     - Ну вот, значит, лучшее в тебе - твоя печаль,  и  ты  всегда  будешь
встречать ею то, что любишь.
     Затворник оглянулся и к чему-то прислушался.
     - Хочешь на богов поглядеть? - неожиданно спросил он.
     - Только, пожалуйста, не сейчас, - испуганно ответил Шестипалый.
     - Не бойся. Они тупые. Ну гляди же, вон они.
     По проходу мимо конвейера быстро шли два огромных существа - они были
так велики, что их головы терялись в полумраке  где-то  под  потолком.  За
ними шагало еще одно похожее существо, только  пониже  и  потолще,  -  оно
несло в руке сосуд в виде усеченного конуса, обращенного  узкой  частью  к
земле. Двое  первых  остановились  недалеко  от  того  места,  где  сидели
Затворник  с  Шестипалым,  и  стали  издавать   низкие   рокочущие   звуки
("Говорят", - догадался Шестипалый), а третье существо  подошло  к  стене,
поставило сосуд на пол, обмакнуло туда шест с щетиной на конце  и  провело
по грязно-серой стене свежую грязно-серую линию. Запахло чем-то странным.
     - Слушай, - еле слышно прошептал Шестипалый,  -  а  ты  говорил,  что
знаешь их язык. Что они говорят?
     - Эти двое? Сейчас.  Первый  говорит:  "Я  выжрать  хочу".  А  второй
говорит: "Ты больше к Дуньке не подходи".
     - А что такое "Дунька"?
     - Область мира такая.
     - А... А что первый хочет выжрать?
     - Дуньку, естественно, - подумав, ответил Затворник.
     - А как он выжрет область мира?
     - На то они и боги.
     - А эта, толстая, что она говорит?
     - Она не говорит, а поет. О том, что после смерти хочет  стать  ивою.
Моя любимая божественная песня, кстати. Как-нибудь я тебе  ее  спою.  Жаль
только, я не знаю, что такое ива.
     - А разве боги умирают?
     - Еще бы. Это их основное занятие.
     Двое пошли дальше. "Какое величие!" -  потрясенно  думал  Шестипалый.
Тяжелые шаги богов и их низкие голоса стихли; наступила  тишина.  Ск