ой ситуации  в  городе  -  целую  папку  с
какими-то  раздвоенными  графиками,  таблицами  и  разбитыми  на   сектора
кругами. В результате опросов общественного мнения  в  городе  выяснилось,
что в отличие от Екатеринодыбинска, где  среди  избирателей  действительно
очень сильна была ненависть к мафии, в Петроплаховске, получавшем  большие
доходы от туризма, жителям был скорее  свойствен  какой-то  неопределенный
шовинизм; они ненавидели некоторых абстрактных  "сволочей"  и  "говнюков",
которые совсем "сели на шею" и "не дают житья". На вопрос о  том,  что  же
это за сволочи, жители обычно пожимали плечами и говорили: "Да кто  же  их
не знает? Уж известно, кто". Поэтому избирательную  кампанию  предлагалось
проводить под знаком готовности мэра  противостоять  этим  "сволочам",  не
особо конкретизируя, кто это такие,  чтобы  не  произошло,  как  выразился
специалист "секционирования электората". В качестве предвыборного  лозунга
был предложен следующий текст: "От сволочей и  говнюков  одно  спасенье  -
Ванюков!"
     Когда  Ванюкову  показали  это  двустишие,  за  которое,   с   учетом
заполненной  графиками  папочки,  было  уплачено  сто  восемьдесят   тысяч
долларов, он подумал, что занимается в жизни чем-то  не  тем.  Видимо,  от
зависти  в  нем  проснулся  Шурик  Спиноза,  и  москвич  еле  убрался   из
Петроплаховска  живым.  Текст,  конечно  пришлось  менять,  причем  не   в
последнюю очередь потому, что все, вовлеченные  в  предвыборную  кампанию,
смутно ощущали, что уж если и есть в Петроплаховске говнюк и сволочь,  так
это сам Ванюков. Поэтому в  окончательном  виде  лозунг  звучал  так:  "От
диктатуры и оков спасет нас только Ванюков!". Именно  под  ним  Ванюков  и
победил на выборах, причем с приличным отрывом.
     В качестве мэра Ванюков действовал, как  бы  следуя  древнекитайскому
завету, гласящему, что о лучшем из правителей народ не знает ничего, кроме
его  имени.  Он  два  раза   провел   праздник   под   названием   "Виват,
Петроплаховск!",  о  котором  совершенно  нечего  сказать.  Один  раз   он
встретился у себя в кабинете  с  редакторами  городских  газет;  во  время
беседы он в  мягкой  и  деликатной  форме  постарался  объяснить  им,  что
выражения "бандит" и  "вор",  которыми  злоупотребляют  средства  массовой
информации,  уже  давно  перестали  быть  политически   корректными   (это
выражение Ванюков прочитал по написанной  референтом  бумажке;  видимо  мы
имеем  дело  с  переводом-калькой  американского  "politically  correct").
Больше того, сказал Ванюков, эти слова вводят людей в заблуждение -  слово
"вор" как бы допускает, что человек, которого так называют, может  вылезти
из своего "Линкольна" и полезть в чью-то  форточку,  чтобы  украсть  кусок
мяса  из  кастрюли  со  щами  (стенограмма  зафиксировала   дружный   смех
редакторов), а термин "бандит" подразумевает,  это  такого  человека  ищет
милиция (опять зафиксированный стенограммой смех).  На  вопрос,  каким  же
термином обозначать вышеперечисленные категории граждан, Ванюков  ответил,
что лично ему очень нравится выражение "особый экономический субъект", или
сокращенно "Оэс". А те журналисты, которые любят  выражаться  витиевато  и
фигурально, могут пользоваться словосочетанием "сверхновый  русский".  Это
выражение уже давно никого  не  удивляет,  но  интересно,  что  мало  кому
известен его настоящий автор, которым был референт Ванюкова.
     Таков, пожалуй, единственный более или менее заметный  след,  который
оставил после себя Ванюков. Можно еще добавить, что в недолгий период  его
правления газеты Петроплаховска называли Ванюкова меценатом и филантропом:
оба эти эпитета - пусть даже не вполне адекватные  и  заслуженные  -  были
наградой за ту роль, которую он сыграл в судьбе бультерьера Муму.  Словом,
если бы не чудовищные события, к которым привела поломка компьютера мэрии,
в  истории  Ванюкова  не  было  бы   абсолютно   ничего   необычного   или
примечательного.
     Как и все  молодые  технократы,  Ванюков  относился  к  компьютеру  с
большим пиететом  и  старался  максимально  облегчить  свою  жизнь  с  его
помощью. Все сведения,  касающиеся  его  многогранной  деятельности,  были
занесены в несколько разных баз данных, к некоторым из которых можно  было
получить доступ, только  зная  пароль.  Комплект  программ-органайзеров  и
встроенный календарь практически выполняли за Ванюкова  всю  его  рутинную
ежедневную работу. Присутствие в офисе самого Ванюкова было необязательным
и поэтому редким; информация о срочных делах поступала  к  нему  сразу  на
несколько висящих на поясе пейджеров (один из которых, с золотым двуглавым
орлом на белом фоне, звонил за все время только два или  три  раза),  а  с
остальными делами хорошо справлялась  секретарша.  Рабочий  день  в  мэрии
обычно начинался с того, что она включала компьютер и распечатывала список
дел  на  день.  К   примеру,   когда   распечатка   сообщала,   что   надо
проконтролировать ход подготовки к отопительному сезону, получить  лэвэ  с
грузинского ресторана и полить цветы, она  спокойно  спускала  два  первых
сообщения по соответствующим инстанциям, брала с подоконника банку и шла к
крану за водой.
     Примерно так же все происходило и в тот злополучный день,  когда  под
пластмассовым  черепом  компьютера  уже   случилось   несколько   обширных
электронных инсультов. Ванюков еще не выходил из новогоднего запоя, дела в
офисе вела секретарша: город за окном, припорошенный серебряной пылью, был
тих, светел и загадочен.
     Началось с того, что бригада строительных  рабочих  (если  выражаться
проще, просто три бабы в  оранжевых  безрукавках,  вроде  тех,  что  вечно
долбят ломами какую-то наледь на обочинах дорог) получила  очень  странное
распоряжение на бланке мэрии. Этот бланк содержал недвусмысленное указание
"валить Кишкерова"; подписано распоряжение было "Шурик Спиноза".
     Следует заметить, что и эти женщины, и все остальные знали, кто такой
мэр Ванюков. Все, связанное с ним, было окружено мрачным  и  гипнотическим
ореолом. И очень многие муниципальные служащие в глубине  души  надеялись,
что Ванюков приглядывается к ним и,  если  они  пройдут  некий  непонятный
тест, придет момент, когда Ванюков возьмет их из полуголых серых будней  в
волшебный и пугающий мир таинственной "крутизны". Как выяснилось, примерно
такая надежда - еще более трогательная из-за  своей  крайней  нелепости  -
жила и в этих  бедных  женщинах,  отравленный  мексиканскими  сериалами  и
радиоактивной свеклой. Кто такой Кишкеров, они хорошо знали - это был один
из самых серьезных людей Петроплаховска, что видно было хотя бы  из  того,
что он решился на конфликт с мэрией. Надо сказать, что "завалить" его было
совсем не просто,  потому  что  его  поместье  находилось  под  тщательной
охраной: телохранители, обнаружившие его истыканное ломами  тело  в  сарае
для садового инвентаря, долго не могли понять, как это произошло: никто из
них даже не подумал, что три мрачные бабы, приходившие расчищать дорожки в
саду, могут иметь к этому  какое-то  отношение.  Кстати,  нам  только  что
пришло в голову, что этими женщинами могла двигать не какая-то несбыточная
и романтическая надежда на новую жизнь, а просто  трудовая  дисциплина,  к
которой они привыкли еще в советское время.
     Одновременно четверо работавших на Ванюкова  профессиональных  убийц,
которые коротали время в  биллиардной  одного  загородного  пансионата  за
диетической кока-колой и газетой "Совершенно секретно",  получили  бумагу,
заносчиво  подписанную  "мэр  Ванюков".   В   записке   в   резкой   форме
высказывалось требование, чтобы к вечеру на центральной улице "не осталось
ни одного бугра". Убийцы были люди с  опытом,  но  тут  даже  им  пришлось
почесать  в  затылках.  Только  один  список  бугров,  имевших  офис   или
какое-нибудь дело  на  центральной  улице  (которая  так  и  называлась  -
Центральная),  занял  две  страницы.  Поэтому  киллерам  пришлось   срочно
обратиться за помощью к дружественной группировке. Не  станем  лишний  раз
описывать  то  чудовищное  побоище,  которое  в  тот  день  произошло   на
Центральной. Телевидение, падкое до зрелища  чужих  страданий,  много  раз
показывало, во что превратилась улица после  того,  как  по  ней  проехала
кавалькада джипов с убийцами. Право  же,  есть  что-то  бесстыдное  в  том
энтузиазме, с  которым  молодой  телекорреспондент  объясняет,  какой  дом
разбит гранатометом  обычного  взрыва  "Шмель",  какой  фасад  продырявлен
"Мухой" и почему секретное средство "Потемкин",  разрушая  все  внутренние
перекрытия, оставляет совершенно нетронутыми внешние стены домов.
     На фоне этой жуткой бойни какими-то незначительными кажутся остальные
события этого дня. Скажем, когда группа  рэкетиров,  людей  туповатых,  но
исполнительных, получила по  факсу  подписанный  мэром  запрос,  когда  же
наконец будет "сожжен мусор", жизнь майора милиции Козулина, удерживаемого
в заложниках за неуплату процентов от своего дела, несколько минут  висела
на волоске: он уже был облит керосином, и спасло его  только  то,  что  на
Центральной улице началась такая канонада, что про него сразу забыли.
     Поразительно, но некоторых жителей города сумасшедший компьютер  мэра
заставил испытать приятные эмоции.  Так,  хозяин  магазина  "Секс-элегант"
Экклезиаст Колпаков,  предпринявший  крайне  рискованную  попытку  сменить
"крышу" Ванюкова на  "крышу"  другого  авторитета,  Гриши  Скорпиона,  уже
долгое время с трепетом ожидал возмездия и был приятно удивлен, получив от
мэра факс с изысканно-вежливым рождественским  поздравлением,  подписанным
"Шурик Спиноза". Зато мэры пятидесяти ближайших к  Петроплаховску  городов
испытали некоторое недоумение, получив текст следующего содержания:

     "Мэру  (дальше  шло  название  города  и  имя   мэра,   автоматически
вставленное компьютером, который по команде секретарши и  разослал  веером
эти факсы). Ты, козел, или мне  будешь  платить,  или  никому  не  будешь,
понял? Чтобы к февралю подогнал лэвэ за полгода,  а  то  за  одну  ногу  я
дерну, за другую Гриша Скорпион, и что от тебя останется, падла? Подумай.
     Искренне и всегда Ваш, А.Ванюков, мэр Петроплаховска".

     Конечно, в крупных мегаполисах над такой нахальной претензией  только
посмеялись, но среди получателей письма были и люди, которые  отнеслись  к
этому всерьез, о чем свидетельствует смерть Гриши Скорпиона, последовавшая
через месяц после описанных событий,  -  он  был  расстрелян  неизвестными
прямо на генеральной репетиции пьесы Беккета "В  ожидании  Голо",  которую
ставил его домашний театр.
     Сам Ванюков, разумеется, получал сведения о  том,  что  происходит  в
городе.  Некоторое  время  он  думал,  что  на  Петроплаховск  наехал  мэр
какого-то  из  соседних  городов,  совсем  в  духе  "Страстей  по  Андрею"
Тарковского. Но довольно быстро выяснилось, что все  участники  творящихся
безобразий уверены, что выполняют команды самого Ванюкова. Наконец,  стало
окончательно ясно, что все распоряжения,  уже  вызвавшие  в  городе  такую
разруху, были отправлены компьютером мэрии, а  поскольку  секретарша  была
вне  подозрений,  стало  очевидно,  что  все  дело  в  самом   компьютере.
Неизвестно,  знал  ли  Ванюков  о  существовании   компьютерных   вирусов;
возможно,  он  воспринял  происходящее  в  качестве  личного  оскорбления,
нанесенного  ему  компьютером,  который   он   рассматривал   как   вполне
одушевленное  существо.  В  пользу  такого   предположения   говорит   его
подчеркнуто эмоциональная реакция: ворвавшись в свой офис  и  выхватив  из
подплечной  кобуры  никелированную   "Беретту",   он   оттолкнул   страшно
завизжавшую секретаршу и пятнадцатью девятимиллиметровыми пулями вдребезги
разнес великолепный "пентиум-100" с настоящим интелевским процессором;  на
пол полетели куски растрескавшейся  пластмассы,  осколки  стекла,  обрывки
разноцветных проводов и россыпь похожих на мертвых тараканов микросхем.
     Даже после того,  как  виновник  всех  бед  был  уничтожен,  эхо  его
разрушительной деятельности продолжало звучать. Например,  через  три  дня
после  побоища  на  Центральной  всех  городских  проституток  собрали  на
пригородной спортивной базе, и красный от стыда и  недоумения  заместитель
мэра по общественным связям прочел им приветствие, в котором они почему-то
были названы ласточками, девчатами и надеждой российского лыжного  спорта.
Можно привести еще несколько подобных примеров, но они не особо  интересны
- кроме одного, касающегося лично Ванюкова.
     После описанных событий он впал в тяжелую депрессию и укатил  в  свой
загородный дом, больше похожий на замок.  К  нему  с  утешением  приезжали
соратники и друзья, и постепенно он успокоился - в конце концов жизнь есть
жизнь. Уполномоченный по борьбе с оргпреступностью угостил Ванюкова  очень
хорошим марокканским гашишем, и Ванюков, велев приближенным оставить его в
покое, на несколько дней погрузился в воспетый еще Бодлером  искусственный
рай, надеясь найти в нем покой и забвение. Удалось ему это или нет,  точно
не  узнает  никто  -  его  жизнь   оборвал   трагический   случай,   своей
фантасмагоричностью удививший даже ведущего колонку  уголовной  хроники  в
газете "Вечерний Петроплаховск".
     Воспользуемся милицейской реконструкцией событий. Около восьми  часов
вечера Ванюкову была доставлена странная посылка - обтянутый  тканью  ящик
приличных размеров. Ванюков, как раз в это  время  докуривавший  очередной
косячок (его потом нашли рядом  с  телом),  небрежно  открыл  коробку,  и,
прежде чем он успел что-то сообразить, ему на  грудь  прыгнул  голодный  и
полузадохнувшийся бультерьер Муму.
     Мы никогда не курили гашиша и не знаем, что именно чувствовал  бедный
мэр, когда из распахнувшейся клетки, скрытой несколькими слоями оберточной
материи, к нему молча  и  быстро  рванулся  коротконогий  белый  монстр  с
глазами Дэн Сяопина. Мы можем только предполагать, что с  экзистенциальной
точки зрения это было одним из самых  сильных  переживаний  его  жизни.  А
причина этого события была той же, что  и  у  всех  остальных  бедствий  в
городе - бультерьера отправляли в спецприемник в  тот  самый  день,  когда
вирус перемешал все  хранящиеся  в  памяти  компьютера  данные,  и  вместо
таинственного собачьего рая остервеневшая Муму, проведя несколько  дней  в
холодном вагоне на сортировочной,  была  доставлена  по  домашнему  адресу
мэра. Трудно поверить, что  это  было  случайным  совпадением,  но  другие
объяснения еще менее вероятны.
     Как ни странно, охрана Ванюкова, найдя хозяина с разорванным в клочья
горлом и выражением непередаваемого  ужаса  на  застывшем  лице,  оставила
собаку в живых. Причиной этому был обыкновенный  человеческий  шовинизм  -
охранники до такой степени ни  во  что  не  ставили  животных,  что  сочли
нелепым мстить собаке за смерть человека. По всей видимости,  с  их  точки
зрения это было бы похоже на расстрел кирпича, упавшего с крыши кому-то на
голову. Муму заперли в сарае, а потом, когда суета, вызванная  похоронами,
кончилась, вернули пришедшему за ней инженеру Герасимову,  который  вскоре
исчез непонятно куда.
     Видели его после  этого  только  два  раза  -  один  раз  в  магазина
"Рыболов", где он покупал коловорот для сверления прорубей, и еще один раз
- на следующее утро, в поле  далеко  за  городом.  На  нем  была  какая-то
нелепая хламида, сшитая из старого  ватного  одеяла,  засаленный  треух  и
висящая на плече холщовая сумка с дискетами;  кривой  деревянный  посох  в
руке делал его похожим на древнего странника. Герасимов был  в  нескольких
местах перебинтован, но вид имел  просветленный,  победный,  и  его  глаза
походили на два туннеля, в конце которых дрожал еще  неясный,  зыбкий,  но
все же несомненно присутствующий свет.





                              Виктор ПЕЛЕВИН

                            ДЕНЬ БУЛЬДОЗЕРИСТА


                                                   Что они делают здесь
                                                   Эти люди?
                                                   С тревогой на лицах
                                                   Тяжелым ломом
                                                   Все бьют и бьют.
                                                          Исикава Такубоку

                                    1

     Иван Померанцев упер локти в холодный сырой бетон подоконника с тремя
или четырьмя изгибающимися линиями склейки  (Валерка,  когда  жену  пугал,
ударил утюгом), сдул со стекла ожиревшую черную муху и выглянул в  залитый
последним осенним солнцем двор. Было  тепло,  и  снизу  поднимался  слабый
запах  масляной  краски,  исходивший   от   жестяной   крыши   пристройки,
покрашенной несколько лет назад  и  начинавшей  вонять,  как  только  чуть
пригревало солнце. Еще пахло мазутом и щами - тоже совсем несильно. Слышно
было, как вдали орут дети и ржут лошади, но казалось, что это не природные
звуки, а прокручиваемая где-то  магнитофонная  запись  -  наверно,  потому
казалось, что ничего одушевленного  вокруг  не  было,  кроме  неподвижного
голубя  на  подоконнике  через  несколько  окон.   Улица   была   какой-то
безжизненной, словно никто тут не селился  и  даже  не  ходил  никогда,  и
единственным оправданием и смыслом ее существования  был  выцветший  стенд
наглядной  агитации,  аллегорически,  в  виде  двух   мускулистых   фигур,
изображавший народ и партию в состоянии единства.
     В коридоре продребезжал звонок. Иван вздрогнул, отложил уже  размятую
пегасину - сигарета была сырой, твердой, и напоминала маленькое сувенирное
полено - и пошел открывать. Идти было долго: он жил в большой  коммуналке,
переделанной из секции общежития, и от кухни до входа было метров двадцать
коридора, устланного резиновыми ковриками и заставленного детскими  кедами
да грубой обувью взрослых. За дверью бухтел тихий мужской голос и время от
времени коротко откликалась женщина.
     - Кто? - спросил Иван бытовым тоном. Он уже понял, кто - но  ведь  не
открывать же сразу.
     - К Ивану Ильичу! - отозвался мужчина.
     Иван открыл. На  лестничной  клетке  стояла  так  называемая  пятерка
профбюро, состоявшая у них в цехе из двух всего человек,  потому  что  эти
двое - Осьмаков и Алтынина  (она  была  сейчас  в  марлевом  костюмчике  и
держала в руках, далеко отнеся от туловища, пахнущий селедкой  сверток)  -
совмещали должности.
     - Иван! Ванька! - заулыбался с порога Осьмаков,  входя  и  протягивая
Ивану две подрагивающие мягкие ладони. - Ну ты как сам-то? Болит? Ноет?
     - Ничего не болит, - смутясь, ответил Иван. - Идем в комнату, что ли.
     От Алтыниной еще сильнее, чем селедкой, пахло духами; Иван, когда шли
по коридору, специально чуть отстал, чтоб не чувствовалось.
     - Вот так, значит, Ванюша, - грустно и мудро сказал Осьмаков,  сев  у
стола, - все выяснили. То, что  произошло,  признано  несчастным  случаем.
Это, дорогой ты мой человек, дефект сварки был. На  носовом  кольце.  И  с
имени твоего теперь снято всякое недоверие.
     Осьмаков вдруг потряс головой и огляделся по сторонам,  словно  чтобы
определить, где он, - определил и тихо вздохнул.
     - У ней ведь корпус из урана, у бомбы, - продолжал он, - а  кольцо-то
стальное. Надо спецэлектродом приваривать. А они, во втором цеху,  простым
приварили. Передовики майские. Вот оно  и  отлетело,  кольцо-то.  Ты  хоть
помнишь, как все было?
     Иван прикрыл глаза. Воспоминание было какое-то тусклое, формальное, -
словно он не вспоминал, а в лицах  представлял  себе  рассказанную  кем-то
историю. Он видел себя со стороны: вот он нажимает тугую  кнопку,  которая
останавливает конвейер, кнопка срабатывает с большой задержкой, и щербатую
черную ленту приходится отгонять назад. Вот он цепляет  крюком  подъемника
за кольцо отбракованную бомбу, с жирной  меловой  галкой  на  боку