- Я думаю, да, - сказал Хан. - Должно  быть  много,  только  мы  друг
друга не знаем. Раньше точно было много.
     - Скажи, а от кого ты про все это первый раз узнал?
     - Не знаю, - сказал Хан, - я их не видел.
     - Как это? Как ты мог что-то узнать от тех, кого ты не видел?
     - А вот так, - сказал Хан, и Андрей  понял,  что  тот  не  собирается
дальше развивать эту тему.
     - Ну а где они сейчас? - спросил он.
     - Я думаю, что они там, - сказал Хан и  кивнул  за  окно,  где  плыло
бесконечное поле, заросшее травой, по которой, как по воде, шли  волны  от
ветра.
     - Они умерли?
     - Они сошли. Однажды ночью,  когда  поезд  остановился,  они  открыли
дверь и сошли.
     - По-моему, ты что-то путаешь, - сказал Андрей. - "Желтая стрела"  не
останавливается никогда. Это все знают.
     - Послушай, -  сказал  Хан,  -  опомнись.  Пассажиры  не  знают,  как
называется поезд,  в  котором  они  едут.  Они  даже  не  знают,  что  они
пассажиры. Что они вообще могут знать?



                                    9

     Как только Андрей открыл дверь, он понял, что  в  его  вагоне  что-то
произошло. У входа в одно купе стояло несколько человек в темных костюмах;
плакала пожилая женщина в черной шали. Радио не работало,  зато  из  купе,
где жил Авель,  неслась  тягостная  музыка:  играл  маленький  магнитофон.
Андрей вошел к себе.
     - Что случилось? - спросил он Петра Сергеевича.
     - Соскин умер, - сказал Петр Сергеевич, откладывая  книгу.  -  Сейчас
похороны.
     - Когда это?
     - Вчера ночью. К Авелю теперь очередника подселяют.
     - Вот он чего такой мрачный был,  -  сказал  Андрей  и  посмотрел  на
книгу, которую  читал  Петр  Сергеевич.  Это  был  Пастернак,  "На  ранних
поездах".
     - Да, - сказал Петр Сергеевич, - верно. Не получилось у него. Он сюда
брата  хотел  переселить.  Ты  же  понимаешь,  один  черножопый  зацепится
где-нибудь, а потом всех своих тащит. А  бригадир  документы  посмотрел  и
говорит - он и  так  в  купейном  едет,  а  у  нас  в  общих  и  плацкарте
очередников полно. Хотя что-то я не очень верю, что он сюда кого-нибудь из
плацкарты вселит. Просто Авель сунул мало. Или не тому - вот ему прикурить
и дали.
     Андрей вспомнил, что так и не купил сигарет.
     - Про что книжка? - спросил он.
     - Так, - ответил Петр Сергеевич. - Про жизнь.
     Он опять погрузился в чтение. Андрей вышел в  коридор.  Из  купе  уже
выносили тело, и он остановился у окна  -  протискиваться  мимо  скорбящих
было не принято. Впрочем, процедура обычно не затягивалась.
     Из открытой  двери  показался  бледный  профиль  усопшего  над  краем
оргалитового листа, который  держали  два  проводника.  Оргалитовый  лист,
специально использовавшийся для этих случаев, был с обеих сторон  покрашен
красной краской, обведен по краю черной каймой и больше всего  походил  на
траурное знамя, так что  было  загадкой,  почему  в  народе  его  прозвали
подстаканником.
     Покойник был по горло прикрыт  старым  малиновым  одеялом.  Откуда-то
взявшийся Авель засуетился у окна, открывая его, - оно не  поддавалось,  и
пара мужиков пришла ему на  помощь.  Вместе  они  оттянули  раму  вниз,  и
образовался просвет сантиметров в сорок. Женщина в темной  шали  сразу  же
стала громко кричать, и ее под руки увели  в  купе.  Проводники  осторожно
подняли подстаканник, выдвинули его  край  за  окно  и  стали  выталкивать
покойника  наружу  -  делали  они  это  медленно,   чтобы   не   оскорбить
присутствующих суетливостью. Был момент, когда Соскин чуть было не застрял
- зацепилось одеяло на груди.
     Сквозь окно, возле которого стоял Андрей, была видна мертвая голова с
бешено развевающимися на ветру волосами - она неслась в  трех  метрах  над
насыпью, и ее наполовину закрытые глаза  были  обращены  к  небу,  которое
постепенно затягивали высокие синие  тучи.  Отодвигаясь  от  желтой  стены
вагона, голова несколько раз дернулась и стала  медленно  клониться  вниз.
Потом за стеклом мелькнул малиновый край одеяла, и внизу  глухо  стукнуло.
Еще через секунду мимо окна пролетели подушка и полотенце - по традиции их
выбросили вслед за покойником.
     Можно было идти за сигаретами, но Андрей все стоял и глядел  в  окно.
Прошло несколько секунд. Вдруг зеленый  склон  оборвался,  удары  колес  о
стыки рельсов стали звонче, и мимо окна понеслись ржавые балки  моста,  за
которыми была видна широкая голубая полоса неизвестной реки.



                                    8

     В ресторане играла музыка, та самая вечная кассета, где в  конце  был
записан обрывающийся на середине "Bridge over troubled waters".  За  одним
из столиков Андрей заметил своего старого приятеля Гришу Струпина в модном
твидовом пиджаке, к лацкану которого была прицеплена крылатая эмблема  МПС
- стоила она бешеных денег, но у Гриши они были. Еще  при  коммунистах  он
приторговывал по тамбурам сигаретами и пивом, а сейчас развернулся  совсем
широко. Напротив Гриши сидел какой-то коротко стриженный иностранец  и  ел
из алюминиевой  миски  гречневую  кашу  с  икрой.  Заметив  Андрея,  Гриша
призывно замахал руками, и через  минуту  Андрей  втиснулся  на  свободное
место рядом с ними. Гриша  за  последнее  время  стал  еще  более  пухлым,
веселым и кудрявым - или, может быть, так казалось, потому что он был  уже
немного пьян.
     - Здорово,  -  сказал  он.  -  Знакомьтесь.  Андрей,  друг  зловещего
детства. Иван, товарищ зрелых лет и партнер по бизнесу.
     Это, значит, парень из эмигрантов, понял  Андрей.  Они  молча  пожали
руки.  Андрей  огляделся  по  сторонам  в  поисках  знакомых  лиц.  Их  не
оказалось, зато вокруг, как всегда по вечерам, было много пьяных финнов  и
арабов.
     - Выпьем? - спросил Гриша. Андрей кивнул, и Гриша  налил  из  графина
три больших рюмки "Железнодорожной особой".
     - За наш бизнес, - поднимая рюмку, сказал Иван.
     - Точно, - сказал Гриша и подмигнул Андрею. - Что это такое - бизнес,
догадываешься?
     - Догадываюсь примерно, - сказал  Андрей,  чокаясь.  -  По  звучанию.
"Бить", "пизда" и "без нас". А вообще я последнее время много всяких  слов
слышу. Бизнес, гностицизм, ваучер, копрофагия.
     - Кончай интеллектом давить, - сказал Гриша, - пей лучше.
     - Да, Григорий, - сказал Иван, выпив  и  выдохнув,  -  совсем  забыл.
Слушай. Предлагают большую партию туалетной бумаги  с  Саддамом  Хусейном.
Она после войны осталась, а спрос упал. Очень дешево. Сколько  она  у  вас
может стоить?
     - Стоить-то она может много, - сказал Гриша. - Но я тебе, Иван,  могу
сразу сказать, что заниматься этим нет мазы. Реальный рынок для  туалетной
бумаги очень маленький - только СВ. Из-за этого даже браться не стоит.
     - А общие и плацкарта? - спросил Иван. - В сидячих она вообще никогда
не шла, а сейчас из-за инфляции плацкарта тоже на газеты переходит.
     - Ну хорошо, - сказал Иван, - с плацкартой понятно. А купе? Ведь  там
тоже...
     - Пока да, - ответил Гриша. - Но нам это без разницы. Никто новый,  я
тебе отвечаю, туда не втиснется.
     - Почему? - спросил Иван. - А если ты дешевле продавать будешь?
     - Да как же я смогу, Ваня? Ты бы "Файненшнл таймс" пореже читал. Если
я хоть один рулон дешевле продам, меня в окно живьем выбросят.  Я  говорю,
мазы нет.
     - Но нельзя же всю жизнь сигаретами и пивом заниматься, -  закуривая,
сказал Иван. - Надо на  что-то  крупнее  переходить.  Ты  насчет  алюминия
выяснил?
     - Да, - ответил Гриша. - Это, кажется, реально.
     - Какая схема? - спросил Иван.
     - Валюта-рубли-валюта-валюта-валюта, - сказал Гриша. Иван на  секунду
сощурил веки, словно смотрел на что-то далекое и ослепительное.
     - Ага,  -  сказал  он,  вынул  из  кармана  маленький  калькулятор  и
погрузился в вычисления.
     - Это как? - тихо спросил Гришу Андрей. - Что за схема?
     - Как, как. Платишь старшему проводнику, а он чайные ложки списывает.
Это человек серьезный - берет только валютой. Условие такое -  ложки  надо
переломать, потому что целые за погрантамбур не  пропустят.  И  вообще,  с
ними проблемы могут быть. Стало быть, нужны ломщики.  Берут  они  рублями,
примерно десять процентов от того,  что  возьмет  старший  проводник.  Эта
часть называется валюта-рубли. И еще три раза  надо  валюту  платить  -  в
штабном вагоне, на погрантамбуре и рэкету.
     - А как он считает? - прошептал Андрей, кивая на Ивана. -  Откуда  он
знает, сколько кому надо платить?
     - Так курс же печатают каждый день,  -  сказал  Гриша.  -  Покупки  и
продажи. Ты вообще где  живешь,  а?  У  меня  такое  чувство,  что  ты  из
реального мира давно куда-то выпал. Тусуешься все  с  этим  Ханом  -  это,
кстати, кличка у него или имя?
     - Имя, - сказал Андрей. - А  кличка  у  него,  если  тебе  интересно,
Стоп-кран.
     - Что это такое?
     - Это такая штука на титане, - сказал Андрей, - чтобы пар выходил. Он
раньше на титане работал, воду кипятил.
     - Господи, - сказал Гриша, -  на  титане.  Ты  бы  еще  с  официантом
подружился.
     Иван поднял голову.
     - Нормально, - сказал он. - Будем делать. А как по латуни?
     - Тяжелее, - ответил Гриша. - В принципе схема та же, но  только  все
подстаканники  на  номерном  учете.  На  каждый  нужен  отдельный  акт  по
списанию. Это надо заместителю бригадира платить, а у меня на него прямого
выхода нет. Я с одним его секретарем говорил, но он осторожный очень.  Как
про подстаканники услышал, сразу с базара съехал.
     - По понятиям его провел? - спросил Иван.
     - Нет пока. Он, похоже, ботаник.
     - Ну хорошо, - сказал Иван. -  С  ложками  начинай  прямо  завтра,  а
насчет латуни потом решим.
     Он встал, вежливо попрощался и пошел к  выходу.  Гриша  проводил  его
взглядом и повернулся к Андрею.
     - Я у него в гостях был недавно, -  сказал  он.  -  Представляешь,  в
вагоне только три  купе,  и  в  каждом  отдельная  ванна.  Уровень  жизни,
конечно...
     - А что это такое, - спросил Андрей, - уровень жизни?
     - Брось, Андрей, - поморщившись, сказал Гриша. - Чего я не люблю, так
это когда ты дураком прикидываешься. Давай лучше накатим.
     - Давай. Слушай, скажи мне, только честно, - тебе подстаканниками  не
страшно заниматься?
     Гриша открыл было рот, чтобы ответить,  но  вдруг  задумался  и  даже
полуприкрыл глаза. Его  лицо  на  несколько  секунд  стало  неподвижным  и
мертвым - только кудрявые волосы шевелились в струе влетающего в  открытое
окно воздуха.
     - Нет, не страшно, - сказал он наконец. - А чернуху,  Андрюша,  я  от
себя гоню.



                                    7

     - Хан, - сказал Андрей, - все-таки объясни мне.  Как  ты  мог  что-то
узнать от тех, кого ты никогда не видел?
     - Чтобы узнать что-то от человека, не обязательно его  видеть.  Можно
получить от него письмо.
     - Ты что, получил такое письмо?
     Хан кивнул.
     - Ты можешь мне его показать? - спросил Андрей.
     - Могу, - сказал Хан. - Но это надо долго идти.
     С  каждым  вагоном  на  восток  коридоры  плацкарты  становились  все
запущеннее, а занавески, отделявшие набитые людьми отсеки  от  прохода,  -
все грязнее и грязнее. В этих местах было небезопасно даже  утром.  Иногда
приходилось перешагивать через пьяных или уступать дорогу тем из них,  кто
еще не успел упасть и заснуть.  Потом  начались  общие  вагоны  -  как  ни
странно, воздух в них был чище, а  пассажиры,  попадавшиеся  навстречу,  -
как-то опрятнее. Мужики здесь ходили в тренировочной затрапезе, а  женщины
- в застиранных бледных сарафанах; сиденья были отгорожены друг  от  друга
самодельными ширмами, а на газетах, расстеленных  прямо  на  полу,  лежали
карты, яичная скорлупа и нарезанное сало. В  одном  вагоне  сразу  в  трех
местах пели под гитару - и, кажется, одну и ту же  песню,  гребенщиковский
"Поезд в огне", но  разные  части:  одна  компания  начинала,  другая  уже
заканчивала, а третья пьяно пережевывала припев, только как-то неправильно
- пели "этот поезд в огне, и нам некуда больше жить" вместо "некуда больше
бежать".
     - Кстати, насчет  писем,  -  сказал  Хан,  подныривая  под  очередную
веревку с бельем. - Ты и сам много раз их получал. Можно даже сказать, что
ты их получаешь каждый день. И все остальные тоже.
     - Не понимаю, о чем ты, - сказал Андрей. - Лично я никаких  писем  не
получал.
     - Ты когда-нибудь думал, почему наш поезд называется "Желтая стрела"?
     - Нет, - ответил Андрей. - Я тебе, знаешь ли, поверил на слово.
     - Подумай.
     Голоса  за  разноцветными  занавесками  постепенно  изменялись,  стал
заметен южный акцент. После тюремного вагона,  где  мимо  запертых  дверей
ходил   вооруженный   проводник   в   ватнике    и    фуражке,    начались
полупомойки-полутаборы в невероятно переполненных общих  вагонах,  кишащих
грязными цыганскими детьми, а потом пошли пустые вагоны  -  говорили,  что
раньше и в них кто-то ехал, но теперь там  остались  только  голые  лавки,
изрезанные перочинными ножами, и стены с дырами от пуль  и  следами  огня.
Половина стекол в них была перебита, из дыр бил  холодный  ветер,  а  полы
были завалены мусором -  старой  обувью,  газетами  и  осколками  бутылок.
Андрей хотел уже спросить, долго ли еще идти, когда Хан обернулся.
     - Почти пришли, - сказал он, - следующий тамбур. Так почему наш поезд
так называется?
     - Не знаю, - сказал Андрей. -  Наверно,  это  что-то  мифологическое.
Может быть, ночью, когда все его  окна  горят,  он  со  стороны  похож  на
летящую стрелу. Но тогда должен быть кто-то, кто увидел его со стороны,  а
потом вернулся в поезд.
     - Он похож на стрелу не только со стороны.
     Они вышли в тамбур. Хан  шагнул  влево  и  молча  открыл  дверку,  за
которой зиял черный зев ржавой печки и изгибалась труба с  манометром,  на
котором висела  окостеневшая  сухая  тряпка.  В  последних  вагонах  перед
границей уже давно не было горячей воды, а  эту  печку,  было  похоже,  не
топили лет десять, с самого начала Перецепки.
     - В углу, - сказал Хан, - на стене. Зажги спичку.
     Андрей втиснулся в темное узкое пространство и зажег спичку. На стене
была выцарапанная на краске надпись, очень старая и еле заметная. Это были
несколько предложений, написанных крупными печатными  буквами,  столбиком,
словно стихи:

            Тот, кто отбросил мир, сравнил его с желтой пылью.
            Твое тело подобно ране, а сам ты подобен сумасшедшему.
            Весь этот мир - попавшая в тебя желтая стрела.
            Желтая стрела, поезд, на котором ты едешь
                                             к разрушенному мосту.

     - Кто это написал? - спросил Андрей.
     - Откуда я знаю, - сказал Хан.
     - Но ты хотя бы догадываешься?
     - Нет, - сказал Хан. - Да это и не важно. Я же говорю,  писем  вокруг
полно - было бы кому прочесть. Например, слово "Земля". Это письмо с таким
же смыслом.
     - Почему?
     - Подумай. Представь себе, что ты стоишь у окна  и  смотришь  наружу.
Дома, огороды, скелеты, столбы - ну,  короче,  как  интеллигенты  говорят,
культара.
     - Культура, - поправил Андрей.
     - Да. А большая часть этой культары состоит из покойников  вперемешку
с бутылками и постельным бельем. В несколько слоев, и  трава  сверху.  Это
тоже называется "земля". То, в чем гниют кости, и мир, в котором  мы,  так
сказать, живем, называются одним и тем же словом.  Мы  все  жители  Земли.
Существа из загробного мира, понимаешь?
     -  Понимаю,  -  сказал  Андрей.  -  Как  не  понять.  Слушай,  а   ты
когда-нибудь думал, откуда мы едем? Откуда идет этот поезд?
     - Нет, - сказал Хан. - Мне это  не  особо  интересно.  Мне  интересно
узнать, как с него сойти. Ты у  проводников  спроси.  Они  тебе  объяснят,
откуда он идет.
     - Да, - задумчиво сказал Андрей, - они объяснят, это точно.
     - Идем назад?
     - Я здесь постою немного. Догоню тебя минут через пять.
     Когда Хан вышел, Андрей повернулся к  окну.  В  этих  местах  он  был
первый раз. Странно, но из-за того, что вокруг не было людей, ему в голову
приходили необычные мысли, которые никогда не посещали  его  где-нибудь  в
ресторане, хотя все необходимое для их появления было и там.
     То, что он видел в окне,  когда  смотрел  назад,  -  участок  насыпи,
украшенный каким-нибудь уносящимся в прошлое кустом  или  деревом,  -  был
точкой, где он находился секунду назад, и если  бы  вагон,  в  котором  он
ехал, был последним, то там осталась бы только  пустота  и  покачивающиеся
ветки по бокам от рельсов.
     "Если бы все то, что существовало миг назад, не исчезало, - думал он,
- то наш поезд и мы сами выглядели бы не так, как мы выглядим. Мы были  бы
размазаны в воздухе над шпалами. Мы были бы чем-то  вроде  переплетающихся
друг с другом змей, а вокруг  этих  змей  тянулись  бы  бесконечные  ленты
пластмассы, стекла и железа. Но все исчезает. Каждая  прошлая  секунда  со
всем тем, что в ней было, исчезает, и ни один человек не знает,  каким  он
будет в следующую. И будет  ли  вообще.  И  не  надоест  ли  господу  Богу
создавать одну за другой эти секунды со всем тем, что они  содержат.  Ведь
никто, абсолютно никто не  может  дать  гарантии,  что  следующая  секунда
наступит. А тот миг, в котором мы действительно живем, так короток, что мы
даже не в состоянии успеть  ухватить  его  и  способны  только  вспоминать
прошлый. Но что тогда существует на самом деле и кто такие мы сами?"
     Андрей  увидел  в  стекле  свое  прозрачное  отражение  и   попытался
представить себе, как оно исчезает, а на его месте  появляется  другое,  и
так без конца.
     "Я хочу сойти с этого поезда живым. Я знаю, что это невозможно, но  я
этого хочу, потому что хотеть чего-нибудь другого просто сумасшествие. И я
знаю, что эта фраза - "я хочу сойти с поезда живым" -  имеет  смысл,  хотя
слова, из которых она состоит, смысла не имеют. Я даже не знаю, кто  такой
я сам. Кто тогда будет выбираться отсюда? И куда? Куда я  могу  выбраться,
если я даже не знаю, где нахожусь - там, где я начал это думать, или  там,
где кончил? А если я скажу себе, что я нахожусь вот здесь,  то  где  будет
это здесь?"
     Он снова поглядел в окно. Уже почти стемнело. По  краям  пути  иногда
возникали белые  километровые  столбики,  отчетливо  видные  в  сумраке  и
похожие на маленьких каменных часовых.



                                    6

     Андрей развернул свежий "Путь" на  центральном  развороте,  где  была
рубрика "рельсы и шпалы",  в  которой  обычно  печатали  самые  интересные
статьи. Через всю верхнюю часть листа шла жирная надпись:
     ТОТАЛЬНАЯ АНТРОПОЛОГИЯ
     Устроившись поудобнее,  он  перегнул  газету  вдвое  и  погрузился  в
чтение:
     "Стук колес, сопровождающий каждого из  нас  с  момента  рождения  до
смерти, - это, конечно, самый привычный для нас звук.  Ученые  подсчитали,
что в  языках  различных  народов  имеется  примерно  двадцать  тысяч  его
имитаций, из которых около восемнадцати тысяч относится к мертвым  языкам;
большинство из этих забытых звукосочетаний даже  невозможно  воспроизвести
по сохранившимся скудным, а часто и  нерасшифрованным  записям.  Это,  как
сказал бы Поль Саймон, songs, that voices never share. Но  и  существующие
ныне  подражания,  имеющиеся   в   каждом   языке,   конечно,   достаточно
разнообразны и интересны - некоторые антропологи даже рассматривают их  на
уровне метаязыка, как своего  рода  культурные  пароли,  по  которым  люди
узнают  своих  соседей  по  вагону.  Самым  длинным  оказалось  выражение,
используемое пигмеями с плато Каннабис в Центральной Африке, - оно  звучит
так:
     "У-ку-лэ-лэ-у-ку-ла-ла-о-бэ-о-бэ-о-ба-о-ба".
     Самым  коротким  звукоподражанием  является  взрывное  "п",   которым
пользуются жители верховьев Амазонки. А вот как  стучат  колеса  в  разных
странах мира:
     В  Америке  -  "джинджерэл-джинджерэл".  В   странах   Прибалтики   -
"падуба-дам". В