ырнула на  пол  металлическую
фигуру, схватила пистолет и навела  на  закрытого  от  Люси  металлической
загородкой Валеру.
     - Бросай оружие, - хриплым  мужским  голосом  сказала  она.  -  А  ну
быстро!
     За загородкой послышалось копошение, потом оттуда вылетел пистолет  -
Валера подбросил его почти к самому потолку - и  стукнулся  о  пол.  Нелли
быстро подняла его и сказала:
     - А теперь вылазь! Руки вверх!
     Над перегородкой поднялись ладони в черных рукавах, а вслед за ними -
лысый череп и внимательные глаза. Нелли стала медленно пятиться по  салону
и остановилась, дойдя до остолбеневшей Люси. Вадим все  так  же  сидел  на
корточках, словно под штормовым ветром прижимая к голове  черную  пилотку.
Валера глянул на девушек, опустился на  четвереньки  и  принялся  собирать
рассыпавшиеся по полу шахматные фигуры.
     - Семь лет в стальном гробу-у, - тихо запел он.
     Нелли из двух стволов  выпалила  в  потолок,  и  Валера,  дернувшись,
вскочил на ноги и выбросил руки над головой. Вадим  только  глубже  втянул
голову в шинель.
     -  Какие  сволочи,  -  сказала  Люся,  опасливо  принимая   дымящийся
пистолет, и по ее щекам хлынули два черных ручья.
     - Слушай, что я скажу, - зашипела Нелли, двум черным офицерам,  -  ты
не шевелись, а ты, - она повернула ствол к Валере, -  садись  за  руль.  И
если ты хоть раз притормозишь не там, где надо,  я  тебе  из  этой  волыны
блямбу припаяю прямо в лысину, не сомневайся...
     Жаргон правоохранительных органов подействовал на морячков  мгновенно
- над плечами Вадима осталось совсем немного лба и пилотки, остальное ушло
в шинель, а Валера сел прямо  на  шахматную  доску,  повалив  еще  горящие
свечи, и рывком перенес ноги в кабину. Затарахтел мотор, и автобус  выполз
на шоссе.
     - Нелли, - вдруг сказала Люся, - скажи ему, чтоб он  "Бэд  бойз  блю"
поставил.
     Нелли ничего не сказала, но Валера, видимо, услышал: заиграла музыка.
Качающийся на корточках Вадим сначала несколько  раз  всхлипнул,  а  потом
глубоко, всем животом, зарыдал и  затрясся,  перемещаясь  от  одного  ряда
сидений к другому. На каком-то перекрестке Валера повернулся и сказал ему:
     - Что ж ты, падла, хнычешь... Весь флот позоришь...
     Но Вадим продолжал рыдать, казалось, он ревел не из-за  случившегося,
а оплакивал что-то другое - словно бы потерянный в детстве альбом марок, о
котором он вдруг вспомнил. Люсе стало его по=женски жаль, а потом ее  рука
наткнулась на так и лежавшую на сиденье бутылку с трубочкой в горлышке.


     -  Вот  этот   дом,   -   сказала   Нелли,   показывая   на   зеленую
башню-шестнадцатиэтажку. - К подъезду, лысый... Открой дверь.
     Дверь зашипела и открылась.
     - В комендатуру нас сдадите? - спросил Валера. - Или как?
     - Валите отсюда, гады, - сказала Нелли,  -  и  чтоб...  Я  на  ментов
никогда не работала.
     - Вот и я говорю, - рассудительно сказал  Валера,  -  лучше  всего  -
гражданское согласие. А пистолеты как?
     Нелли задумалась.
     - Видишь сугроб, - она показала на снежную горку  метрах  в  пяти  от
автобуса. - Мы их тебе из форточки выкинем. Нам лишняя  статья  не  нужна,
правда, Люсь?
     Люся кивнула - она уже совсем успокоилась и теперь  чувствовала  себя
маленькой героической пулеметчицей.
     - Сидеть в автобусе еще пять минут, гады, поняли?  -  сказала  Нелли,
когда Люся была уже на улице. Выходя, Нелли подняла с  пола  металлическую
фигуру и зажала ее под мышкой - Люся увидела, как  Валера  сжал  кулаки  у
искаженного лица и издал тихий стон. Вадим  так  и  сидел,  закрыв  голову
руками.
     До подъезда дошли, пятясь -  мотор  автобуса  негромко  урчал,  и  за
стеклами были видны два неподвижных черных силуэта.
     - В лифт, быстрее, - бормотала Нелли. Люся вслед за  ней  вбежала  на
площадку к лифтам, но Нелли вдруг вернулась  к  газетному  ящику,  открыла
его, вытащила свежий номер "Молодой Гвардии" и  кинулась  назад.  Как  раз
подошел лифт, и  только  когда  его  двери  закрылись,  Люся  окончательно
расслабилась.
     "Ну и денек сегодня", -  подумала  она,  косясь  на  торчащую  из-под
неллиной руки небольшую голову.
     - Очень испугалась? - спросила Нелли.
     - Есть немного, - ответила Люся. - Они ж маньяки  оба  -  грохнули  б
нас, и в сугроб до весны. С пешками во  рту.  Слушай,  так  ведь  это  они
Наташу с Танькой... Как же это мы их отпустили?
     - А вот посмотри сюда, - сказала Нелли, открывая  последнюю  страницу
журнала и поднося разворот к люсиному лицу, - видишь, какой тираж?
     - Ну и что?
     - А то. В любом лесу есть свои санитары. Регулировка численности.
     - Как-то ты уж очень цинично, - пробормотала Люся.
     - А жизнь тоже циничная, - ответила Нелли.
     Лифт остановился на одном из верхних этажей - на каком  именно,  Люся
не заметила. Дверь квартиры была единственной на  этаже  без  дерматиновой
обивки - просто деревянная. Щелкнул замок.
     - Заходи.
     В квартире у Нелли был редкостный беспорядок.  Дверь  в  единственную
комнату была распахнута, и там горел свет - видно Нелли не выключила  его,
уходя. Повсюду раскидана одежда; флаконы дорогих духов валялись  на  полу,
как бутылки в жилье алкоголика;  на  ковре,  между  разбросанных  журналов
(большей частью "Вог", но была и  пара  "Ньюсвиков")  щетинились  окурками
несколько пепельниц. На полу у стены стоял маленький японский телевизор, а
рядом чернел огромный двухкассетник. У окна была небольшая книжная  полка,
и на ней стояло не меньше десяти разбухших "Молодых Гвардий" - у Люси даже
в лучшие времена никогда не скапливалось больше пяти,  и  она  на  секунду
ощутила зависть. Пахло кислым; Люся сразу узнала этот запах,  возникающий,
когда разливают шампанское, и лужа несколько дней испаряется,  превращаясь
во что-то вроде пятна клея.
     Главное  место  в  комнате  занимала  двуспальная  кровать  -   такая
громадная, что с первого взгляда даже не замечалась. На ней  лежало  синее
пуховое одеяло и разноцветные махровые простыни, дар братского Вьетнама.
     "Тоже  к  себе  водит,  -   думала   Люся,   внимательно   глядя   на
металлического человека, - и ничего в этом, выходит нет  страшного.  Не  я
одна..."
     - Изделие карпов, - вслух прочитала она надпись  на  маленькой  серой
бумажке, приклеенной к кубическому пьедесталу.
     - Каких карпов, - сказала Нелли, снимая свой кожаный балахон.  -  Это
советское.
     Люся непонимающе подняла на нее глаза.
     - Карпы, - объяснила Нелли, отбирая изделие,  -  это  на  милицейском
языке американцы.
     Она осталась в зеленом шерстяном платье, перехваченном тонким  черным
пояском - оно очень шло к ее черным волосам и зеленым эмалевым сережкам.
     - Раздевайся, - сказала она, - я сейчас.
     Люся сняла шубу  и  шапку,  повесила  их  на  рога  оленя,  служившие
вешалкой, подтянула к себе два разных тапочка, сунула в них ноги и пошла в
ванную, где первым делом смыла со щек черные  косметические  ручьи.  Потом
она пошла на кухню к Нелли. Там был такой же беспорядок, как и в  комнате,
и так же попахивало прокисшим шампанским.  Нелли  собирала  в  пластиковый
пакет из продовольственной "Березки" разную еду -  две  коробки  зефира  в
шоколаде, батон сервилата, булку хлеба и несколько банок пива.
     - Это морячкам, - сказала она Люсе. - Пусть согреются. Этот,  который
на полу рыдал...
     - Вадим, - сказала Люся.
     - Точно, Вадим. Что-то в нем есть трогательное, светлое.
     Люся пожала плечами.
     Нелли положила в пакет оба пистолета, взвесила в руке фигуру великого
шахматиста и поставила ее на холодильник.
     - Пусть на память останется, - сказала она, открывая окно.
     В кухню - точь-в-точь, как полчаса назад в салон автобуса - ворвались
густые клубы пара.  Далеко  внизу  зеленой  елочной  игрушкой  поблескивал
автобус, а рядом на снегу покачивались две долгих тени. Нелли кинула пакет
- тот полетел, уменьшаясь, вниз и шлепнулся на заснеженном  прямоугольнике
газона. И сразу к нему кинулись черные фигурки.
     Нелли торопливо закрыла окно и поежилась.
     - Я бы в них кирпичом кинула, - сказала Люся.
     - Ничего, - сказала Нелли, - так им обиднее будет. Хочешь чаю?
     - Лучше б выпить, - сказала Люся.
     - Тогда  пошли  в  комнату  и  этого  возьмем,  железного...  У  меня
"Ванька-бегунок" есть, полбутылки.
     Люся не поняла сначала - а потом вспомнила: так в кругах,  близких  к
продовольственной "березке" на Дорогомиловской, назывался "Джонни  Уокер",
по слухам, любимый напиток покойного товарища Андропова. Господи, подумала
вдруг Люся, ведь как недавно все это было - метель на  Калининском,  битва
за дисциплину, нежное лицо  американской  пионерки  на  телеэкране,  косая
синяя подпись "Андроп" под печатным текстом ответа... И что шепчет  сейчас
суровый его дух нежной душе Саманты Смит, так  ненадолго  его  пережившей?
Как мимолетна жизнь, как бренен человек...
     Нелли  торопливо   убирала   переполненные   пепельницы,   вывернутые
наизнанку колготки,  свисавшие  со  спинки  кресла,  кожуру  грейпфрута  и
раскрошенное по полу печенье, и вскоре на  ковре  осталась  только  стопка
журналов и железный гроссмейстер.
     - Вот, теперь не так позорно...
     Люся села на край кровати и отхлебнула  из  широкого  стакана.  После
водки из пластмассовой трубки она даже не заметила вкуса - так,  чуть-чуть
обожгло горло.
     Нелли присела рядом и уставилась на фигуру в центре ковра.
     - Знаешь, - сказала она, - я в какой-то книге  читала  такую  сказку.
Будто бы на какой-то равнине воюют две армии, а над ними - огромная  гора.
И на вершине сидят два мага, и играют в шахматы. Когда кто-нибудь  из  них
ходит, одна из армий внизу приходит в движение. Если берет  фигуру,  внизу
гибнут солдаты. И если один выигрывает, то армия второго гибнет.
     - Что-то я тоже похожее  видела,  -  сказала  Люся.  -  А,  точно,  в
"Звездных войнах", в третьей серии. Когда Дар Ветер дерется  с  этим,  как
его, на своем звездолете, а внизу, на планете, все как бы повторяется.  Ты
про этих психов говоришь?
     - Так вот я сейчас подумала, - не отвечая на Люсин вопрос, продолжала
Нелли, - может, все совсем наоборот?
     - Наоборот?
     - Ну да. Наоборот. Когда какой-нибудь отряд одной армии наступает или
отходит, одному из магов приходится делать ход. А  когда  солдаты  другого
гибнут, он берет у него фигуру.
     - По-моему,  никакой  разницы,  -  сказала  Люся.  -  И  вообще,  как
посмотреть... Постой, ты что, намекаешь, что мы...
     - Или они, - сказала Нелли, кивая головой куда-то  вверх.  -  Ты  это
правильно сказала, что нет разницы.
     Она протянула  руку  с  черной  пластинкой  дистанционного  пульта  в
сторону телевизора, и по  его  экрану  беззвучно  замелькали  разноцветные
хоккеисты.
     - А что это за две армии? - спросила Люся. - Добро и зло?
     -  Прогресс  и  реакция,  -  сказала  Нелли  таким  тоном,  что  Люся
засмеялась. - Не знаю я. Давай-ка лучше посмотрим.
     - Слушай, - сказала через  некоторое  время  Люся,  -  как  интересно
получается. Я все думаю про  это  твое  наоборот  с  шахматами.  И  сейчас
подумала - ведь если, например,  мы  -  прогрессивное  явление,  то  тогда
прогресс - это мы?
     - Sure, - ответила Нелли.
     Хоккейное поле на экране исчезло, и появился полный человек в  очках,
стоящий возле настенной шахматной доски.
     - Неожиданно развивались события  при  доигрывании  очередной  партии
чемпионата мира по шахматам, - все громче и  громче  (по  мере  того,  как
Нелли щелкала кнопкой на  пульте)  говорил  он.  -  Отложенная  при  явном
преимуществе черных, игра  приобрела  неожиданное  и  интересное  развитие
после парадоксального хода белой ладьи...
     Застучали фигуры на доске.
     - Один из двух  офицеров...  простите,  слонов,  составлявших  основу
позиции черных, оказался под ударом, причем  удар  этот  ему  нанес,  если
можно так выразиться, сам претендент, не  сумевший  при  домашнем  анализе
партии учесть всех последствий непродуманного на первый взгляд  хода  коня
белых.
     На экране мелькнули крупные  пальцы  комментатора  и  профиль  белого
коня.
     - Белопольный слон черных вынужден уйти...
     Опять застучали фигуры.
     - ...а положение чернопольного становится практически безнадежным.
     Комментатор потыкал сначала в белые, потом в черные фигурки на доске,
покрутил рукой в воздухе и печально улыбнулся.
     - О том, чем закончилась партия, станет известно, как  я  надеюсь,  к
вечернему выпуску "Новостей".
     На экране возникло заснеженное поле, кончающееся лесом и стиснутое  с
двух сторон длинными заборами. Внизу кадра была видна кромка шоссе,  и  по
ней неторопливо потянулись белые метеорологические  цифры,  большая  часть
которых начиналась с похожего на силикатный кирпич минуса.
     "Взять бы такой кирпич, - думала Люся, - и этому Валере по лысине..."
     - Знаешь, что это за музыка? - спросила Нелли, подвигаясь к Люсе.
     - Нет, - ответила Люся, чуть отстраняясь и чувствуя, как у нее  снова
начинает ныть грудь. - Раньше она всегда после "Времени"  была.  А  сейчас
только иногда заводят.
     - Это французская песня. Называется "Манчестер - Ливерпуль".
     - Но города-то английские, - сказала Люся.
     - Ну и что. А песня французская. Знаешь, сколько я себя помню, все мы
едем, едем в этом поезде... Манчестера я  не  запомнила,  а  в  Ливерпуль,
наверно, так и не попаду.
     Люся почувствовала, как Нелли опять придвигается к ней ближе, так что
стало ощутимо тепло ее  тела  под  тонкой  зеленой  шерстью.  Потом  Нелли
положила ей руку на плечо - еще неопределенным  движением,  которое  можно
было истолковать и как простое выражение приязни - но Люся уже поняла, что
сейчас произойдет.
     - Нелли, что ты...
     - Ах, Франция, - чуть слышно выдохнула Нелли.  Она  придвинулась  еще
теснее, и ее рука соскользнула с Люсиного плеча на талию.
     "Время" кончилось,  но  вместо  вечности  на  экране  возник  сначала
диктор, а потом какой-то  ободранный  цех,  в  центре  которого  толпились
угрюмые рабочие в кепках. Мелькнул корреспондент с микрофоном  в  руке,  и
появился стол, за которым сидели дородные мужчины в пиджаках; один из  них
взглянул Люсе в глаза, спрятал под стол  непристойно  волосатые  ладони  и
заговорил.
     - Париж... - шептала Нелли в самое люсино ухо.
     - Не  надо  этого,  -  шептала  Люся,  автоматически  повторяя  слова
экранной хари, - рабочие этого не одобрят и не поймут...
     - А мы им не скажем, - безумно бормотала Нелли в ответ, и ее движения
становились все бесстыдней;  пахло  от  нее  завораживающим  зноем  "Анаис
Анаис", и была еще, кажется, горьковатая нотка "Фиджи".
     "Ну что же, - с неожиданным облегчением подумала Люся,  роняя  ладонь
на бедро Нелли, - пусть это станет моим последним экзаменом..."


     Люся  лежала  на  спине  и  глядела  в   потолок.   Нелли   задумчиво
рассматривала ее покрытый нежным пушком пудры профиль.
     - Ты знаешь, - нарушила она наконец долгую тишину, - а ведь ты у меня
первая.
     - Ты у меня тоже, - ответила Люся.
     - Правда?
     - Да.
     - Тебе хорошо со мной?
     Люся закрыла глаза и чуть заметно кивнула.
     - Послушай, - зашептала Нелли, - обещай мне одну вещь.
     - Обещаю, - прошептала Люся в ответ.
     - Обещай мне, что ты не встанешь и  не  уйдешь,  что  бы  я  тебе  не
сказала. Обещай.
     - Конечно обещаю. Что ты.
     - Ты во мне ничего необычного не заметила?
     - Да нет. Милицейских слов только много говоришь. Знаешь, если ты  на
них и работаешь - какое мне дело?
     - А кроме этого? Ничего?
     - Да нет же.
     - Ну ладно... Нет, я не могу. Поцелуй меня... Вот так. Ты знаешь, кем
я раньше была?
     - Господи, да какая разница?
     - Нет, я не в том смысле. Ты когда-нибудь про транссекс слышала?  Про
операцию по перемене пола?
     Люся почувствовала, как на нее вдруг накатил страх  -  даже  сильнее,
чем в автобусе, и опять мучительно заболела  грудь.  Она  отодвинулась  от
Нелли.
     - Ну, слышала. А что? Так вот, - быстро и сбивчиво зашептала Нелли, -
только слушай до конца. Я мужиком раньше была,  Василием  звали,  Василием
Цыруком. Секретарем райкома комсомола. Ходила, знаешь, в костюме с жилетом
и галстуком, все собрания какие-то вела... Персональные  дела...  Повестки
дня всякие, протоколы... И вот так, знаешь, идешь домой, а там  по  дороге
валютный ресторан, тачки, бабы вроде тебя, все смеются - а я  иду  в  этом
жилете сраном, со значком и усами, и еще портфель в руке, а они хохочут, и
по машинам, по машинам... Ну, думаю,  ничего...  Партстаж  наберу,  потом,
глядишь, инструктором в горком - все данные у меня были... Еще, думал,  не
в таких ресторанах погуляю - на весь мир... И  тут,  понимаешь,  пошел  на
вечер палестинской дружбы, и надо же, Авада Али,  араб  пьяный,  стакан  с
чаем мне в морду кинул... А в райкоме  партии  спрашивают  -  что  ж  это,
Цырук, стаканы вам в морду кидают? Вам почему-то кидают, а нам - нет? И  -
выговор с занесением. Чуть с ума я не сошел, а потом читаю в  "Литгазете",
что есть такой мужик, профессор Вишневский, который операцию делает -  это
для этих, значит, гомиков - ты не подумай только,  что  я  тоже...  Я  без
склонностей был. Просто читаю, что он  гормоны  разные  колет,  и  психика
изменяется, а мне как раз психику старую трудно было иметь. Короче, продал
я свой старый "Москвич", и лег - шесть операций подряд, гормоны без  конца
кололи. И вот год назад вышла  из  клиники,  волосы  отросли  уже,  и  все
по-другому  -  иду по улице,  а вокруг сугробы,  как когда-то  вата  возле
елки...  Потом  привыкла  вроде.  А недавно стало мне казаться, что все на
меня смотрят и все про меня понимают.  И вот встретила я тебя,  и думаю, а
ну проверю, женщина я или... Люся, ты что?
     Люся, уже отодвинувшись, сидела у стены,  обеими  руками  прижимая  к
груди колени. Некоторое время стояла тишина.
     - Я тебе противна, да? - прошептала Нелли. - Противна?
     - Усы, значит, были, - сказала  Люся,  и  откинула  упавшую  на  лицо
прядь. - А помнишь может, у тебя зам был по оргработе? Андрей Павлов?  Еще
Гнидой называли?
     - Помню, - удивленно сказала Нелли.
     - За пивом тебе ходил еще? А потом ты ему персональное дело  повесила
с наглядной агитацией? Когда на агитстенде Ленина в перчатках  нарисовали,
и Дзержинского без тени?
     - А ты откуда... Гнида? Ты?!
     - И кличку эту ты мне придумала - за что? За то  что  я  в  рот  тебе
смотрел, протоколы  собраний  переписывал  каждый  вечер  до  одиннадцати?
Господи, да все по-другому могло бы... Ты  знаешь,  о  чем  я  второй  год
мечтаю? Чтоб прокатить мимо  твоего  райкома  на  пятисотом  мерседесе,  в
крутом навороте - и чтоб Цырук, ты то есть, шел там со  своими  татарскими
усиками  и  портфелем  с  протоколами  собраний  -  чтоб,  значит,  просто
посмотреть на него с заднего сидения, в глаза, и  взгляд  так  дальше,  на
стену... Не заметить. Понимаешь?
     - Андрон, да ведь это не я... Это ведь в партбюро Шерстеневич сказал,
что зам по оргработе отвечает... Ведь какой скандал - старейший  в  районе
член партии с ума сошел, хер старый, когда твой стенд  увидел.  Сходил  за
кефиром... Нет, Андрон, правда - ты, что ли?
     Люся вытерла простыней губы.
     - У тебя водка есть?
     - Спирт есть, - сказала Нелли, вставая с кровати - я сейчас.
     Прикрываясь  скомканной  простыней,  она  убежала  на  кухню,  оттуда
донесся  лязг  посуды;  что-то  стеклянное   упало   и   разбилось.   Люся
прокашлялась и длинно сплюнула на ковер, а потом еще раз тщательно вытерла
губы о простыню.
     Через  минуту  Нелли  вернулась  с  двумя   наполовину   наполненными
гранеными стаканами.
     - Держи... Райкомовские... Не знаю даже, как к тебе обращаться...
     - А как раньше - Гнида, - сказала  Люся,  и  на  ее  глазах  блеснули
слезы.
     - Да забудь ты. А то как баба прямо