роисходило то же
самое. И вдруг его осенило.
     - Слушай, - закричал он, - да ведь это и есть полет! Мы летали!
     Затворник некоторое время глядел на него, а потом кивнул головой.
     - Пожалуй, - сказал он. - Хоть это и слишком примитивно.
     Между тем беспорядочное мелькание фигур внизу несколько  успокоилось,
и стало видно, что двое в белых халатах удерживают  третьего,  зажимающего
лицо рукой.
     - Сука! Он мне глаз выбил! Сука! - орал этот третий.
     - Что такое "сука"? - спросил Шестипалый.
     - Это способ обращения к одной из  стихий,  -  ответил  Затворник.  -
Собственного смысла это слово не имеет. Но нам сейчас, похоже, будет худо.
     - А к какой стихии он обращается? - спросил Шестипалый.
     - Сейчас увидим, - сказал Затворник.
     Пока Затворник произносил эти слова, бог вырвался из удерживавших его
рук, кинулся к стене, сорвал красный баллон огнетушителя и  метнул  его  в
сидящих на подоконнике - он сделал это так быстро, что никто не сумел  ему
помешать, а Затворник с Шестипалым еле успели взлететь в разные стороны.
     Раздался звон  и  грохот.  Огнетушитель,  пробив  окно,  исчез,  и  в
помещение ворвалась волна свежего воздуха - только после этого выяснилось,
как там воняло. Стало неправдоподобно светло.
     - Летим! - заорал Затворник, потеряв вдруг всю свою невозмутимость. -
Живо! Вперед!
     И, отлетев подальше от окна, он разогнался, сложил крылья и  исчез  в
луче желтого горячего света, бившем из дыры в крашеном стекле, откуда  дул
ветер и доносились новые, незнакомые звуки.
     Шестипалый,  разгоняясь,  понесся  по  кругу.  Последний  раз   внизу
мелькнул восьмиугольный контейнер, залитый  кровью  стол  и  размахивающие
руками боги - сложив крылья, он со свистом пронесся сквозь дыру.
     Сначала он на секунду ослеп - так ярок  был  свет.  Потом  его  глаза
привыкли, и он увидел  впереди  и  вверху  круг  желто-белого  огня  такой
яркости, что смотреть на него даже краем глаза было невозможно.  Еще  выше
виднелась темная точка -  это  был  Затворник.  Он  разворачивался,  чтобы
Шестипалый мог его догнать, и скоро они уже летели рядом.
     Шестипалый оглянулся - далеко внизу  осталось  огромное  и  уродливое
серое здание, на котором было всего несколько закрашенных масляной краской
окон. Одно из них было разбито. Все  вокруг  было  таких  чистых  и  ярких
цветов, что Шестипалый, чтобы не сойти с ума, стал смотреть вверх.
     Лететь было удивительно легко - сил на это уходило не больше, чем  на
ходьбу. Они поднимались выше и  выше,  и  скоро  все  внизу  стало  просто
разноцветными квадратиками и пятнами.
     Шестипалый повернул голову к Затворнику.
     - Куда? - прокричал он.
     - На юг, - коротко ответил Затворник.
     - А что это? - спросил Шестипалый.
     - Не знаю, - ответил Затворник, - но это вон там.
     И он махнул крылом в сторону огромного сверкающего круга,  только  по
цвету напоминавшего то, что они когда-то называли светилами.





                    ПРОБЛЕМА ВЕРВОЛКА В СРЕДНЕЙ ПОЛОСЕ


     На какую-то секунду Саше  показалось,  что  уж  этот-то  мятый  "ЗиЛ"
остановится  -  такая  это  была  старая,   дребезжащая,   созревшая   для
автомобильного кладбища машина, что по  тому  же  закону,  по  которому  в
стариках и старухах, бывших раньше людьми грубыми и  неотзывчивыми,  перед
смертью просыпаются внимание и услужливость, - по тому же  закону,  только
отнесенному к миру автомобилей, она должна была  остановиться.  Но  ничего
подобного - с пьяной старческой наглостью звякая подвешенным  у  бензобака
ведром, "ЗиЛ" протарахтел мимо, напряженно въехал на  пригорок,  издал  на
его вершине непристойный победный звук, сопровождаемый струей сизого дыма,
и уже беззвучно скрылся за асфальтовым перекатом.
     Саша сошел с дороги, бросил в траву свой маленький рюкзак и уселся на
него - завершая движение, он почувствовал снизу что-то твердое, вспомнил о
плавленых  сырках,  лежащих  под  верхним  клапаном  рюкзака,  и   испытал
мстительное удовлетворение, обычное для попавшего  в  передрягу  человека,
когда  он  узнает,  что  кто-то  или  что-то  рядом  -  тоже   в   тяжелых
обстоятельствах. Саша как раз и собирался обдумать, насколько  тяжелы  его
сегодняшние обстоятельства.
     Существовало  только  два  способа   дальнейших   действий   -   либо
по-прежнему ждать попутку, либо возвращаться в деревню в  трех  километрах
позади. Насчет попутки вопрос был почти ясным - есть, видимо, такие районы
страны или такие отдельные дороги, где  в  силу  принадлежности  абсолютно
всех едущих мимо водителей к некоему тайному братству негодяев  не  только
невозможно практиковать автостоп - наоборот, нужно следить, чтобы тебя  не
обдали грязной водой из лужи, когда идешь по обочине. Дорога от Конькова к
ближайшему оазису при железной дороге - еще  километров  пятнадцать,  если
идти прямо - была как раз одним из таких заколдованных маршрутов. Из  пяти
проехавших мимо за последние сорок минут машин не остановилась ни одна,  и
если бы какая-то стареющая  женщина  с  фиолетовыми  от  помады  губами  и
прической типа "I still love you" не показала ему  кукиш,  длинно  высунув
руку в окно красной "Нивы", Саша мог бы решить, что  стал  невидим.  После
этого  оставалась  еще  надежда  на  какого-то   приблизительного   шофера
грузовика, который всю дорогу молча будет вглядываться  в  дорогу  впереди
через пыльное стекло, а  потом  коротким  движением  головы  откажется  от
сашиной пятерки (и вдруг бросится в глаза  висящая  над  рулем  фотография
нескольких парней в десантной форме на  фоне  далеких  гор),  -  но  когда
единственный за последние  полчаса  "ЗиЛ"  проехал  мимо,  и  эта  надежда
умерла. Автостоп отпал.
     Саша поглядел на часы - было двадцать минут десятого. Скоро стемнеет,
подумал он, надо же, попал... Он посмотрел по сторонам: с обеих сторон  за
сотней метров пересеченной местности -  микроскопические  холмики,  редкие
кусты и слишком высокая и сочная трава, заставляющая думать, что  под  ней
болото,  -  начинался  жидкий  лес,  какой-то  нездоровый,  как  потомство
алкоголика.  Вообще,  растительность  вокруг  была  странной:   все   чуть
покрупнее цветов и травы росло с натугой и надрывом  и  хоть  достигало  в
конце концов нормальных размеров - как, например, цепь  берез,  с  которой
начинался лес, - но оставалось такое впечатление, будто все  это  выросло,
испугавшись чьих-то окриков, а не будь их - так и стлалось  бы  лишайником
по земле. Какие-то неприятные были  места,  тяжелые  и  безлюдные,  словно
подготовленные к сносу с лица земли  -  хотя,  подумал  Саша,  так  нельзя
сказать, потому что если у земли и есть лицо,  то  явно  в  другом  месте.
Недаром из трех встреченных сегодня деревень только одна была  более-менее
правдоподобной - как раз последняя, Коньково, а остальные были  заброшены,
и только в нескольких их домиках кто-то еще доживал  свой  век;  покинутые
избы больше  напоминали  экспозицию  этнографического  музея,  чем  бывшие
человеческие жилища.
     Впрочем, Коньково, имевшее  какую-то  связь  с  придорожной  надписью
"Колхоз "Мичуринский" и гипсовым  часовым  у  шоссе,  казалось  нормальным
поселением людей только в сравнении с  глухим  запустением  соседних,  уже
безымянных, деревень. Хоть в Конькове и работал магазин, хлопала по  ветру
клубная  афиша  с  выведенным  зеленой   гуашью   названием   французского
авангардного фильма и верещал где-то за домами  трактор,  все  равно  было
чуть не по себе. Людей на улицах не было - только прошла бабка  в  черном,
мелко  перекрестившаяся  при  виде  сашиной  гавайской  рубахи,   покрытой
разноцветными фрейдистскими символами, да проехал на  велосипеде  очкастый
мальчик с авоськой на руле - велосипед был ему велик, он не мог  сидеть  в
седле и ехал стоя, как будто бежал над  ржавой  тяжелой  рамой.  Остальные
жители, если они были, сидели по домам.


     В  воображении  поездка  представлялась   совсем   другой.   Вот   он
ссаживается с речного плоскодонного теплоходика, доходит до  деревни,  где
на завалинках - Саша не знал, что такое завалинка, и представлял ее себе в
виде удобной деревянной скамейки вдоль бревенчатой  стены  -  сидят  мирно
выживающие из ума старухи; кругом растет  подсолнух,  и  под  его  желтыми
блюдцами тихо играют в шахматы на дощатых  серых  столах  бритые  старики.
Словом, представлялся  какой-то  бесконечный  Тверской  бульвар.  Ну,  еще
промычит корова...
     Дальше - вот он выходит на околицу, и открывается  прогретый  солнцем
сосновый лес, река с плывущей лодкой или разрезанное дорогой поле - и куда
ни пойди, всюду будет замечательно:  можно  развести  костер,  можно  даже
вспомнить детство и полазить по деревьям. Вечером, на попутных машинах - к
электричке.
     А что вышло? Сначала - пугающая пустота заброшенных  деревень,  потом
такая же пугающая обжитость обитаемой. В итоге ко всему тому, чему  нельзя
было верить, добавилась еще одна вещь  -  цветная  фотография  из  толстой
ободранной книги с подписью, где упоминалась  "старинная  русская  деревня
Коньково, ныне - главная усадьба колхоза-миллионера".  Саша  нашел  место,
откуда был сделан понравившийся ему снимок, и  удивился,  до  чего  разным
может быть на фотографии и в жизни один и тот же вид.
     Мысленно дав себе слово  никогда  больше  не  поддаваться  порывам  к
бессмысленным путешествиям, Саша решил хотя бы  посмотреть  этот  фильм  в
клубе - в Москве он уже не  шел.  Купив  у  невидимой  кассирши  билет,  -
говорить пришлось с веснушчатой пухлой рукой в  окошке,  которая  оторвала
билет и отсчитала сдачу, - он попал  в  полупустой  зал,  отскучал  в  нем
полтора часа, иногда  оборачиваясь  на  прямого,  как  шпала,  пенсионера,
свистевшего в некоторых местах (его критерии были совершенно не  ясны,  но
зато в свисте было что-то залихватски-разбойничье и одновременно грустное,
что-то от уходящей Руси); потом -  когда  фильм  кончился  -  поглядел  на
удаляющуюся от  клуба  прямую  спину  свистуна,  на  фонарь  под  жестяным
конусом, на одинаковые заборчики вокруг домов и пошел прочь  из  Конькова,
косясь на простершего руку и поднявшего ногу гипсового человека  в  кепке,
обреченного вечно брести к брату по бытию, ждущему его у шоссе.


     Теперь было пройдено уже три километра, в дорогу успела втечь  другая
- и за все время ни одна из проехавших мимо машин даже не притормозила.  А
они шли все реже - последнего  грузовика,  который  своим  сизым  выхлопом
окончательно развеял иллюзии, Саша дожидался так долго, что успел забыть о
том, чего он ждет.
     - Пойду назад, - вслух сказал он, обращаясь к ползущему по  его  кеду
не то паучку, не то муравью, - а то будем тут вместе ночевать.
     Паучок оказался толковым насекомым и быстро слез назад в траву.  Саша
встал, закинул за спину рюкзак и пошел назад, придумывая,  где  и  как  он
устроится ночевать. Стучаться к какой-нибудь бабке не хотелось, да и  было
бесполезно, потому что пускающие переночевать бабки  живут  обычно  в  тех
местах, где соловьи-разбойники и кащеи, а здесь был колхоз "Мичуринский" -
понятие, если вдуматься, не менее волшебное, но волшебное по-другому,  без
всякой надежды  на  ночлег  в  незнакомом  доме.  Единственным  подходящим
вариантом, до которого сумел додуматься Саша, был следующий:  он  покупает
билет на последний сеанс в клуб, а после сеанса,  спрятавшись  за  тяжелой
зеленой  портьерой  в  зале,  остается.   Можно   было   вполне   прилично
переночевать на зрительских сиденьях - подлокотников у них не было.  Чтобы
все вышло, надо будет встать с места, пока не включат свет,  и  спрятаться
за портьерой - тогда его не заметит баба  в  самодельной  синей  униформе,
сопровождающая зрителей к выходу. Правда, придется еще раз  смотреть  этот
темный фильм - но тут уж ничего не поделаешь.
     Думая обо всем этом, Саша вышел к развилке. Когда он  проходил  здесь
минут двадцать назад, ему показалось, что к дороге, по  которой  он  идет,
пристроилась другая, поменьше,  -  а  сейчас  он  стоял  на  распутье,  не
понимая, по какой  из  дорог  он  сюда  пришел:  обе  казались  совершенно
одинаковыми. Он попытался вспомнить,  с  какой  стороны  появилась  вторая
дорога, и закрыл на несколько секунд глаза. Вроде  бы  справа  -  там  еще
росло большое дерево. Ага, вот оно. Значит, идти надо  по  правой  дороге.
Перед деревом, кажется, стоял такой серый столб. Где он?  Вот  он,  только
почему-то слева. А рядом маленькое деревце. Ничего не понятно.
     Саша поглядел на столб, когда-то  поддерживавший  провода,  а  сейчас
похожий на грозящие небу огромные грабли, подумал еще чуть-чуть и повернул
влево. Пройдя двадцать шагов, он остановился и поглядел назад  -  вдруг  с
поперечной перекладины столба, отчетливо  видной  на  фоне  красных  полос
заката,  взлетела  птица,  которую  он  до  этого  принял  за  облепленный
многолетней грязью изолятор. Саша пошел дальше - чтобы успеть  в  Коньково
вовремя, надо было спешить, а идти предстояло через лес.


     Удивительно, думал  Саша,  какая  ненаблюдательность.  По  дороге  из
Конькова он даже не заметил этой широкой  просеки,  за  которой  виднелась
поляна. Когда  человек  поглощен  своими  мыслями,  мир  вокруг  исчезает.
Наверно, он и сейчас бы ее не заметил, если бы его не окликнули.
     - Эй, - закричал пьяный голос, - ты кто?
     И еще несколько голосов заржали. Среди первых деревьев леса, как  раз
возле просеки, мелькнули люди и бутылки - Саша не позволил себе обернуться
и увидел местную молодежь только краем глаза. Он прибавил шаг,  уверенный,
что за ним не погонятся, но все-таки неприятно взволнованный.
     - У, волчище! - прокричали сзади.
     "Может, я не по той дороге иду?" - подумал Саша, когда дорога сделала
зигзаг, которого он не помнил. Нет, вроде по той: вот длинная  трещина  на
асфальте, напоминающая латинскую дубль-вэ, - что-то похожее уже было.
     Постепенно темнело, а идти было  еще  порядочно.  Чтобы  чем-то  себя
занять, Саша стал обдумывать способы проникновения  в  клуб  после  начала
сеанса, начиная от озабоченного возвращения за забытой на  сиденье  кепкой
("знаете, такая красная, с длинным козырьком", - в честь любимой книги)  и
кончая спуском вниз через широкую трубу на крыше, если она, конечно, есть.
     То, что он выбрал не ту  дорогу,  выяснилось  через  полчаса  ходьбы,
когда все вокруг уже было синим и на небе прорезались первые звезды.  Ясно
это стало, когда у дороги появилась высокая стальная мачта, поддерживающая
три толстых провода, и послышался тихий электрический треск: по дороге  от
Конькова таких мачт не было точно. Уже все поняв, Саша по инерции дошел до
мачты и в упор уставился на  жестяную  табличку  с  любовно  прорисованным
черепом и угрожающей надписью. Потом оглянулся  и  поразился:  неужели  он
только что прошел через этот черный и  страшный  лес?  Идти  назад,  чтобы
повернуть в нужном направлении, означало  снова  встретиться  с  ребятами,
сидящими у дороги, - узнать, в какое состояние они  пришли  под  действием
портвейна и сумрака, было, конечно,  интересно,  но  не  настолько,  чтобы
рисковать из-за этого жизнью. Идти вперед значило идти неизвестно куда, но
все-таки: если идет дорога по лесу, должна  же  она  куда-то  вести?  Саша
задумался.
     Гудение проводов над головой напоминало, что где-то  на  свете  живут
нормальные люди, вырабатывают днем электричество, а вечером смотрят с  его
помощью телевизор. Если уж ночевать в глухом лесу, думал  Саша,  то  лучше
всего под электрической мачтой - тогда это будет чем-то похоже на ночлег в
парадном, а это вещь испытанная и совершенно безопасная.
     Вдруг донесся какой-то полный вековой тоски рев - сначала он был  еле
слышен, а потом вырос до  невообразимых  пределов,  и  только  тогда  Саша
понял, что это самолет.  Он  облегченно  поднял  голову,  и  скоро  вверху
появились разноцветные точки, собранные в треугольник;  пока  самолет  был
виден, стоять на темной лесной дороге было даже уютно, а когда он скрылся,
Саша уже знал, что пойдет вперед. (Он вдруг вспомнил, как  очень  давно  -
может, лет десять-пятнадцать назад, - он так же поднимал голову  и  глядел
на ночные бортовые огни, а  потом,  став  старше,  иногда  воображал  себя
парашютистом, сброшенным с только  что  пролетевшего  сквозь  летнюю  ночь
самолета, и эта мысль сильно помогала.) Он пошел вперед по  дороге,  глядя
прямо перед собой на выщербленный асфальт, постепенно  становящийся  самой
светлой частью окружающего.
     На дорогу падал слабый, неопределенной природы, свет - и  можно  было
идти не боясь споткнуться. Отчего-то - наверно, по городской привычке, - у
Саши существовала уверенность, что дорога освещена редкими фонарями. Когда
он попытался найти такой фонарь, он опомнился - никаких фонарей,  конечно,
не было вокруг: светила луна, и Саша,  задрав  голову,  увидел  ее  четкий
белый серп. Поглядев немного на небо, он с удивлением отметил, что  звезды
разноцветные - раньше он никогда этого не замечал или просто давно про это
забыл.
     Наконец стемнело полностью и окончательно - то есть стало  ясно,  что
темнее уже не будет. Стальная мачта осталась далеко  позади,  и  теперь  о
существовании людей свидетельствовал  только  асфальт  под  ногами.  Когда
стало прохладно, Саша вынул из рюкзака куртку, одел ее и застегнул на  все
молнии: так он чувствовал себя  в  большей  готовности  ко  всяким  ночным
неожиданностям. Заодно он съел два мятых плавленых сырка "Дружба" - фольга
с этим словом, слабо блеснувшая в  лунном  свете,  почему-то  напомнила  о
вымпелах, которые человечество родины постоянно запускает в космос.
     Несколько  раз  до  Саши  доносилось  далекое  гудение  автомобильных
моторов. Прошел примерно час с тех пор, как он миновал мачту. Машины,  шум
которых он слышал, проезжали где-то далеко - наверно, по  другим  дорогам.
Та дорога, по которой он шел, пока не обрадовала  его  ничем  особенным  -
один раз, правда, она вышла из леса, сделала метров пятьсот  по  полю,  но
сразу же нырнула в другой лес,  где  деревья  были  старше  и  выше,  -  и
сузилась: теперь идти было темнее, потому что полоса неба над головой тоже
стала у{же. Саше начинало казаться, что он погружается все глубже и глубже
в какую-то пропасть, и дорога, по которой он идет, не выведет его  никуда,
а наоборот, заведет в глухую  чащу  и  кончится  в  царстве  зла,  посреди
огромных живых дубов, шевелящих рукообразными ветвями,  -  как  в  детских
фильмах ужасов, где в конце концов побеждает такое добро,  что  становится
жалко поверженных бабу-ягу и кащея, жалко за неспособность найти  место  в
жизни и постоянно выдающую их интеллигентность.
     Впереди опять возник шум  мотора  -  теперь  он  был  ближе,  и  Саша
подумал, что навстречу наконец выедет машина и подбросит его  куда-нибудь,
где над головой будет электрическая лампа, по бокам - стены и можно  будет
спокойно заснуть. Некоторое время  гудение  приближалось,  а  потом  вдруг
стихло - машина остановилась. Саша почти побежал вперед, дожидаясь,  когда
она опять тронется ему навстречу, - но  когда  он  опять  услышал  гудение
мотора, оно донеслось издалека - как будто машина, приближавшаяся к  нему,
вдруг беззвучно перепрыгнула на километр  назад  и  теперь  повторяла  уже
пройденный путь.
     Саша наконец понял, что слышит  другую  машину,  тоже  едущую  в  его
сторону. Правда, непонятно было, куда делась первая, но это было неважно -
лишь бы какая-нибудь все-таки появилась  из  тьмы.  В  лесу  трудно  точно
определить расстояние до  источника  звука  -  когда  вторая  машина  тоже
остановилась, Саше показалось, что она не доехала до него каких-нибудь сто
метров; света фар не было видно, но это легко объяснялось тем, что впереди
был поворот.
     Вдруг  Саша  задумался.  Происходящее  за   поворотом   дороги   было
непонятно. Одна за другой две машины вдруг  остановились  посреди  ночного