ваченный
ветром лист.
     - Что делать? - по инерции повторила Вера и вдруг все поняла.
     - Ну! - ласково прорычал низкий голос.
     - Что делать!? - с ужасом закричала Вера. - Что делать!? Что делать!?
Каждый из ее криков усиливал это подобие ветра; скорость,  с  которой  она
неслась в пустоте, становилась все быстрее, а  после  третьего  крика  она
ощутила, что попала в сферу притяжения некоего огромного объекта, которого
до этого крика  не  существовало,  но  который  после  крика  стал  реален
настолько, что Вера теперь падала на него, как из окна на мостовую.
     - Что делать!? - крикнула она в  последний  раз,  со  страшной  силой
врезалась во что-то и от этого удара заснула - и сквозь сон донесся до нее
бубнящий монотонный и словно какой-то механический голос:
     -  ...место  помощника  управляющего,  я  выговорил  себе  вот  какое
условие: что я могу вступить в должность когда  хочу,  хоть  через  месяц,
хоть через два. А теперь я хочу воспользоваться этим временем: пять лет не
видал своих стариков в Рязани, - съезжу к ним. До  свиданья,  Верочка.  Не
вставай. Завтра успеешь. Спи.


                                    XXVII

     Когда Вера Павловна на другой день вышла из своей комнаты, муж и Маша
уже набивали вещами два чемодана.




                               ВЕСТИ ИЗ НЕПАЛА


     Когда дверь,  к  которой  Любочку  прижала  невидимая  сила,  все  же
раскрылась, оказалось, что троллейбус уже тронулся, и теперь надо  прыгать
прямо в лужу. Любочка прыгнула, и так неудачно,  что  забрызгала  холодной
слякотью полу своего пальто, а уж на сапоги лучше было просто не смотреть.
Выбравшись на узкий тротуар, она оказалась между двумя текущими  навстречу
друг другу потоками огромных грузовых машин, ревущих  и  брызжущих  смесью
грязи с песком и снегом. Светофора здесь  не  было,  потому  что  не  было
перехода, и приходилось ждать, когда в сплошной стене  высоких  кузовов  -
железных (ободранных,  с  грубо  приваренными  для  жесткости  арматурными
ребрами) и деревянных (ничего и не скажешь про них, но страшно, страшно) -
появится просвет. Грузовики, без  конца  шедшие  мимо,  производили  такое
гнетущее впечатление, что было даже неясно - чья же тупая и жестокая  воля
организует перемещение этих  заляпанных  мазутом  страшилищ  сквозь  серый
ноябрьский туман из одного места в другое. Не  очень  верилось,  что  этим
занимаются люди.
     Наконец, движение чуть  стихло.  Любочка  прижала  пакет  к  груди  и
деликатно сошла на дорогу, стараясь наступать  на  черные  пятна  асфальта
среди студенистой грязи.  Напротив  желтел  длинный  забор  троллейбусного
парка, разделенный широкими черными воротами - их обычно запирали к восьми
тридцати,  но  сейчас  одна  створка  была  открыта  и  еще   можно   было
прошмыгнуть.
     - Куда  идешь-то!  -  крикнула  Любочке  задорная  баба  в  оранжевой
безрукавке, с ломом в руках стоявшая у будки за воротами. -  Не  знаешь  -
опоздавшим вход через проходную! Директор велел.
     - Я быстренько, - пробормотала Любочка и попыталась пройти мимо.
     - Не пущу тебя, - с улыбкой сказала  баба  и  переместилась  в  самый
центр прохода, - не пущу. Приходи вовремя.
     Любочка подняла глаза: баба стояла, прижимая упертый в асфальт лом  к
боку и сцепив пухлые кисти на животе; большие пальцы ее рук вращались друг
вокруг друга,  будто  она  наматывала  на  них  какую-то  невидимую  нить.
Улыбалась она так, как советского человека научили в шестидесятые годы - с
намеком на то, что все обойдется - но проход заслоняла всерьез. Справа  от
нее была будка с привинченным фанерным щитом наглядной  агитации,  где  на
фоне Евразии обнимались трое - некто в надвинутом на лицо  шлеме  с  узкой
прорезью и странным оружием в руках, человек с холодным недобрым взглядом,
одетый в белый халат и шапочку, и Бог знает как попавшая  в  эту  компанию
девушка в полосатом азиатском наряде. Снизу была прибита фанерная полоса с
надписью:

              ВСЯКИЙ ВХОДЯЩИЙ В ПРОИЗВОДСТВЕННЫЕ ПОМЕЩЕНИЯ!
                     НЕ ЗАБУДЬ НАДЕТЬ СПЕЦОДЕЖДУ!

     Любочка повернула и пошла к проходной. Для этого надо  было  обогнуть
угол высоченного дома с закрашенными  до  третьего  этажа  окнами  -  там,
говорили, помещался какой-то секретный институт,  -  а  потом  идти  вдоль
желтого  забора  к  серой  кирпичной  постройке,  украшенной  вывесками  с
волшебными словами: "УПТМ", "АСУС" и  еще  что-то,  черное  на  коричневом
фоне.
     Внутри, в ответвлении коридора, возле окошек касс, в  тяжких  облаках
дыма хохотали шоферы. Любочка через другую дверь  вышла  в  огромный  двор
парка, уже пустой и похожий на покинутый аэродром.  На  всем  пространстве
между циклопическими зданиями боксов и  воротами,  через  которые  Любочка
пыталась пройти три минуты назад, не было  видно  никого,  кроме  высокого
мужчины в красном фартуке, с  большим  широкоскулым  лицом.  Он  держал  в
мускулистых розовых руках щит с  надписью:  "КРЕПИ  ДЕМОКРАТИЮ!"  и  шагал
прямо на Любочку, а неопределенное цветное  месиво  за  его  спиной,  если
приглядеться, оказывалось неисчислимой армией  тружеников,  среди  которых
было даже несколько негров. Этот плакат,  висевший  на  одном  из  боксов,
создали в малярном цехе еще весной,  и  Любочка  давно  привыкла,  что  он
встречает ее каждое утро. Плакат был устроен  умно:  текст  призыва  можно
было менять, подвешивая на двух крюках новую фанерку, и сначала  там  были
слова: "КРЕПИ ТРУДОВУЮ ДИСЦИПЛИНУ", потом, в период некоторой политической
неясности - "БЕРЕГИ РАБОЧУЮ ЧЕСТЬ", а сейчас, к празднику, повесили  новый
призыв, которого Любочка еще не видела.
     Она  дошла  до  дверей  административного  корпуса,  вошла  внутрь  и
поднялась на  второй  этаж,  в  техотдел,  где  уже  третий  год  работала
инженером по рационализации.
     В коридоре, между доской почета и стендом с фотографиями побывавших в
вытрезвителе сотрудников, висело зеркало, и Любочка остановилась поглядеть
на себя.
     Она  была  маленькая,  в  черной  синтетической  шубке  и  спортивной
шапочке, на которой были вышиты два красных зубца в синей окантовке.  Лицо
у нее было чуть обезьянье, испуганное от рождения, и когда она  улыбалась,
было видно, что она делает это с усилием и как бы выполняя то единственное
служебное действие, на которое способна.
     Расстегнув шубку (под  ней  была  белая  кофточка  с  широкой  черной
полосой на груди) и прижавшись к зеркалу, чтобы пропустить двух работяг  в
ватниках, горячо обсуждавших на ходу какое-то дело  (и  так  махавших  при
этом руками, что не дай Бог кому-нибудь было оказаться  на  пути  огромных
растрескавшихся кулаков), она увидела  почти  вплотную  свое  припудренное
лицо с ясно заметными  морщинками  у  глаз.  Двадцать  восемь  лет  -  это
все-таки двадцать восемь лет,  и  уже  не  так  легко  быть  порхающей  по
коридорам девочкой, подобием живого фикуса, на котором отдыхают утомленные
крупногабаритными железными предметами мужские взгляды.
     Она еще раз улыбнулась в зеркало и потянула на себя дверь с табличкой
"Техотдел". Ее стол стоял в углу, за истыканной доской кульмана, и  сейчас
за ним, глядя прямо ей в глаза, сидел директор парка Шушпанов, похожий  на
сильно растолстевшего Раймонда  Паулса.  В  руках  у  него  был  маленький
пестрый флажок, вынутый из пластмассовой вазы, где у Любочки стояли  ручки
и карандаши. Флажок остался с  того  дня,  когда  весь  техотдел  сняли  с
работы, чтобы встречать какого-то экзотического президента  -  тогда  всем
выдали такие и велели махать при появлении машин. Любочка сохранила его на
память из-за какого-то особенно оптимистического глянца, и  сейчас,  когда
она вошла, Шушпанов так крутанул между пальцев ее амулет, что вместо  двух
треугольников над его рукой возникло размытое красноватое облако.
     - Здрасьте, Любовь Григорьевна! - сказал он в отвратительно галантной
манере. - Задерживаетесь?
     Любочка в ответ пролепетала что-то  про  метро,  про  троллейбус,  но
Шушпанов ее перебил.
     - Ну я же не говорю - опаздываете. Я говорю - задерживаетесь. Понимаю
- дела. Парикмахерская там, галантерея...
     Вел себя он так, словно и правда говорил что-то приятное,  но  больше
всего ее напугало то, что к ней обращаются на "вы", по имени-отчеству. Это
делало все происходящее крайне двусмысленным, потому что  если  опаздывала
Любочка - то это было  одно,  а  если  инженер  по  рационализации  Любовь
Григорьевна Сухоручко - уже совсем другое.
     - Как у вас дела? - спросил Шушпанов.
     - Ничего.
     - Я про работу говорю. Сколько рацпредложений?
     - Нисколько, - ответила Любочка, а потом  наморщилась  и  сказала:  -
Хотя нет. Приходил Колемасов из жестяного цеха - он там придумал  какое-то
усовершенствование. К таким большим ножницам -  жесть  резать.  Я  еще  не
оформила.
     - Понятно. А в прошлом месяце?
     - Было два. Уже выплатили.
     - Ага.
     Директор положил флажок, соединил возле груди растопыренные пальцы  и
закатил глаза, шевеля губами и делая вид, что что-то подсчитывает.
     - Двадцать рублей. Ну а мы вам сколько платим?
     И сам себе ответил:
     - Сто семьдесят. Итого - сто пятьдесят рублей разницы. Понимаете  мою
мысль?
     Любочка понимала. И не только эту мысль, но  и  многое  другое,  чего
директор, наверное, даже не имел в виду. Ей показалось, что  на  ней,  как
лучи прожекторов, скрещиваются  взгляды  директора,  начальника  техотдела
Шувалова, выглядывающего из маленькой смежной комнаты, превращенной  им  в
кабинет, и всех остальных. И чтобы не стоять  неподвижно  в  самом  фокусе
садистического интереса трудового коллектива,  она  повернулась,  повесила
пакет на вешалку и стала медленно снимать шубу.
     - Таким, значит, образом, - сказал директор, - сегодня  обойдете  все
цеха и сообщите мне завтра утром о ваших успехах. Советую, чтобы они были.
     Он встал из-за стола, миновал замершую у вешалки Любочку,  размашисто
и медленно перекрестился на цветную фотографию троллейбуса З и У-9 в  углу
и вышел из комнаты.
     Ни на кого не глядя, Любочка села на  теплый  от  директорского  зада
стул (минут десять, наверное, ждал) и полезла в нижний ящик стола.  Все  в
комнате молчали,  поглядывая  на  спрятавшую  лицо  за  тумбой  Любочку  и
стараясь ни  в  коем  случае  не  показать  испытываемого  удовольствия  -
наоборот, лица сослуживцев изображали неопределенное сострадание пополам с
гражданской ответственностью.
     - Вот ведь как интересно! - сказал вдруг Марк  Иванович  Меннизингер,
решив, видимо, нарушить тягостную тишину.
     - Что интересно? - спросил Толик Пурыгин, отрываясь от чертежа.
     - Мы утром дроссель перетаскивали, чтоб не  пылился  -  и  такая  мне
мысль в голову пришла...
     Марк Иванович замолчал, и Толик, догадавшись, что тот  ждет  вопроса,
задал его:
     - Какая мысль, Марк Иванович?
     - А такая. Ток ведь не может по воздуху течь, верно?
     - Верно.
     - А если провод под током разорвать, что будет?
     - Искра. Или дуга. Это от индуктивности зависит.
     - Вот. Значит, все-таки течет по воздуху.
     - Ну и что? - терпеливо спросил Толик.
     - А то, что для тока сначала ничего не меняется. Он так и думает, что
течет по проводу - ведь в воздухе нет... Нет...
     - Носителей заряда, - подсказал Толик.
     - Да. Именно так. Поэтому когда провод уже порван...
     - Во-первых, - сказал Шувалов, выходя из своей  комнатки,  -  ток  не
думает. Его стихия иная. А во-вторых, при  протекании  разряда  через  газ
происходит ионизация и появляются заряженные частицы. Я это точно знаю.
     Он включил приделанный к стене приемник,  отрегулировал  громкость  и
вернулся  в  свой   кабинет.   В   комнату   вошло   несколько   невидимых
балалаечников; они играли в такой манере, что если перед этим у кого-то из
сидящих в техотделе  и  были  сомнения  насчет  существования  глубоких  и
истинно народных произведений для  оркестра  балалаек,  то  они  сразу  же
исчезли.
     Между тем, у Любочки  появилась  уверенность,  что  она  контролирует
мускулы своего лица.  Несколько  раз  улыбнувшись  за  тумбой  стола,  она
подняла голову, огляделась, села за свое рабочее место, придвинула к  себе
папку для заявок, раскрыла ее и принялась изучать предложенное новшество.
     "...Заключается в том, что штанга металлорежущих ножниц комплектуется
набором сменных грузов, что  позволяет  в  результате  несложной  операции
регулировать величину удельного момента, прикладываемого..."
     Любочка на секунду  зажмурилась,  как  делала  всегда,  когда  бывало
непонятно, и решила, что надо идти в жестяной цех выяснить все  на  месте.
Все так же ни на кого не глядя, она встала, открыла дверцу  шкафа,  вынула
новенький ватник с торчащей  из  кармана  сложенной  бумажкой  и  вышла  в
коридор.
     На улице стало еще гаже - полетели крупные снежные  хлопья.  Упав  на
асфальт, они пропитывались водой, но не таяли окончательно,  отчего  двор,
над которым разносилось  исступленное  блеяние  балалаек,  покрылся  слоем
полупрозрачной холодной жижи. Остановясь под навесом, Любочка накинула  на
плечи ватник (чтобы  сохранить  дистанцию  между  собой  и  рабочими,  она
никогда не продевала руки в рукава), сделала деловое лицо и  двинулась  по
направлению к парящему над двором широколицему мужчине в красном.
     Метрах в двадцати от бокса стояло  два  человека  -  Любочка  сначала
решила, что это кто-то из столовой, а когда подошла к ним поближе - так  и
замерла: то, что она приняла за белые халаты, оказалось  длинными  ночными
рубашками, и это была единственная одежда незнакомцев.  Один  из  них  был
толстым и низеньким, уже в летах, а другой  -  стриженным  наголо  молодым
человеком. Держась за руки, они внимательно разглядывали плакат.
     -  Обрати  внимание,  -  говорил  низенький,  причем  над  его   ртом
поднимался пар, - на сложность концепции. Как это загадочно  уже  само  по
себе - плакат, изображающий человека, несущего плакат!  Если  развить  эту
идею до полагающегося ей конца и  поместить  на  щит  в  руках  мужчины  в
красном комбинезоне плакат, на котором будет  изображен  он  сам,  несущий
такой же плакат - что мы получим?
     Молодой человек покосился на Любочку и ничего не сказал.
     - Ничего, при ней можно, -  сказал  низенький  и  подмигнул  Любочке,
отчего она  вдруг  ощутила  какую-то  совершенно  неожиданную  неуверенную
надежду.
     - Мы получим модель  вселенной,  понятное  дело,  -  ответил  молодой
человек.
     - Ну, это ты загнул, - сказал низенький и опять подмигнул Любочке.
     - По-моему, это будет что-то вроде коридора между двумя зеркалами,  в
который ты опять залез без всякой необходимости. Ты, вообще, в курсе,  где
ты сейчас находишься?
     Молодой человек вздрогнул и внимательно огляделся по сторонам.
     - Вспомнил? Ну то-то. Так что ж ты сюда забрел?
     - Я насчет смерти хотел выяснить, - виновато сказал молодой человек.
     Его собеседник нахмурился.
     - Сколько раз тебе говорить - никогда не надо забегать вперед. Но раз
уж ты сюда попал, давай внесем  некоторую  ясность.  Представь  себе,  что
каждому из бесконечной вереницы плакатов соответствует свой  мир  -  вроде
этого. И в каждом из них есть  такой  же  двор,  такие  же...  стойла  для
мамонтов... Девушка, как они называются?
     - Это боксы, - ответила Любочка. - А вам не холодно?
     - Да нет. Ему все это снится. Ну да, боксы, и  перед  каждым  из  них
кто-то стоит. Тогда место, где мы сейчас  стоим,  будет  просто  одним  из
таких миров, и окажется...
     - Окажется... Окажется... Господи!
     Молодой человек вскрикнул, выдернул  руку  и  побежал  к  боксу.  Его
собеседник выругался и кинулся за ним, на  ходу  оборачиваясь  и  виновато
всплескивая руками. Оба исчезли за углом.
     - Дураки какие-то, - пробормотала Любочка и двинулась дальше. Подходя
к прорезанной в огромной двери бокса калитке, она уже думала о другом.
     В жестяном цехе  -  небольшом  помещении  с  высоким,  в  два  этажа,
потолком - было тихо и сумрачно. В центре возвышался обитый  жестью  стол,
заваленный разноцветными металлическими обрезками, а у стены, на сдвинутых
углом лавках, сидело трое человек. Они молча играли в домино - сдержанными
и экономными движениями клали на стол фишки,  иногда  коротко  комментируя
очередной ход. Кроме коробки от домино, на чистом углу стола стояла  пачка
грузинского чая, несколько упаковок рафинада и три  сделанных  из  черепов
чаши с прилипшими к желтоватым стенкам чаинкам. Любочка подошла к играющим
и бодрым голосом сказала:
     - А я к вам! Здрасьте, товарищ Колемасов!
     - Привет, - рассеяно отозвался морщинистый дядька, сидевший с края, -
как жизнь молодая?
     - Ничего, спасибо,  -  сказала  Любочка.  -  Я  к  вам  по  делу.  По
рацпредложению.
     - Никак деньги принесла? - спросил Колемасов и пихнул локтем соседа в
бок. Сосед улыбнулся.
     - Уж сразу деньги, - сказала Любочка. - Надо оформить сначала.
     - Ну так давай, оформляй. Сейчас... Покажем...
     Колемасов положил на стол  фишку,  чем,  видимо,  закончил  партию  -
партнеры зашевелились, завздыхали и побросали оставшиеся кости.  Колемасов
встал и пошел к верстаку, кивком пригласив за собой Любочку.
     - Гляди, - сказал он. - К примеру, надо разрезать дюралевый лист.
     Он вытащил из  кучи  обрезков  блестящий  серебристый  треугольник  и
вставил его в раскрытую пасть ножниц.
     - Попробуй.
     Любочка положила журнал на стол,  взялась  руками  за  приваренную  к
ручке ножниц метровую трубу и потянула ее вниз.  Но  дюраль,  видно,  была
слишком толстой - чуточку переместившись вниз, ручка замерла.
     - Дальше не идет, - сказала Любочка.
     - Во. А теперь делаем вот что.
     Колемасов взял стоявшую у стола шестнадцатикилограммовую гирю, поднес
ее к ножницам, побагровев, поднял ее на уровень груди и повесил на трубу.
     - Давай, жми.
     Любочка  всем  своим  весом  надавила  на  трубу  -  та  продвинулась
чуть-чуть и остановилась.
     - Да сильней же надо, - сказал Колемасов и нажал на ручку сам  -  она
медленно  пошла  вниз,  а  потом  дюралевая  пластина  вдруг   с   треском
разлетелась на две части, ручка дернулась,  гиря  соскочила  и  с  тяжелым
звуком врезалась в кафельный пол десятью  сантиметрами  левее  любочкиного
сапога.
     - Вот такое усовершенствование, - сказал Колемасов.
     Двое партнеров по домино с интересом следили за происходящим.
     - Понятно, - сказала Любочка. - А тут сказано, что сменные грузы.
     - Пока их нет, - ответил  Колемасов.  -  Но  смысл  простой  -  нужно
несколько гирь. Берешь и вешаешь - или по одной, или по нескольку.
     Любочка задумалась, пытаясь изобрести умный вопрос.
     -  Скажите,  -  наконец,  заговорила  она,  -   а   какой   ожидается
экономический эффект?
     - Ой, не знаю. Не думал еще.
     - Это надо обязательно. - Или расчет экономического эффекта, или  акт
о его отсутствии. Еще нужен акт об использовании...
     - Ну вот и составляй, - ответил Колемасов.  -  Ты  ж  по  этим  делам
главная.
     Он повернулся  и  пошел  к  корешам,  один  из  которых  уже  начинал
смешивать кости домино.
     - А кто вам заявку писал? - спросила Любочка.
     - Серега Каряев. Это мы с ним вместе придумали. Ты вот что - сходи  в
слесарный, он там как раз сейчас возится. Поговори.
     Колемасов сел за стол и потянул к себе фишки.
     Через минуту Любочка уже стояла  у  входа  в  слесарный,  высматривая
Каряева. Наконец, она заметила в углу его крохотную  перепачканную  маслом
мордочку в больших роговых  очках.  Каряев  держал  плоскогубцами  длинное
зубило, упертое в дно жестяного бака, а другой человек изо всех сил  лупил
по зубилу кувалдой. Любочка попробовала помахать им журналом, но они  были
слишком заняты и ничего не заметили. Тогда она пошла к ним сама.
     - Очень просто, - сказал Каряев, выслушав  Любочку.  -