которой  патриотического  журналиста  угостили  в
чеченской пиццерии на улице Горького. Интересно,  что  все  авторы  такого
рода сходились на том, что настоящее имя Басаева - Шлемиль.
     Тем временем стало сбываться предсказание Басаева насчет добровольных
заложников. Для их пропуска  были  открыты  Боровицкие  ворота  Кремля.  В
первые два  дня  наплыв  желающих  был  так  велик,  что  охранявшие  вход
террористы  вынуждены  были  устроить  у  ворот  что-то  вроде  небольшого
фильтрационного   пункта.   На   территорию   Кремля   пропускали   только
тележурналистов и лиц, пользующихся повышенным общественным  вниманием,  -
различного рода магов, эстрадных артистов, депутатов, телеведущих, то есть
всех, кто мог своим присутствием поднять статус происходящего и  притянуть
к даваемому Басаевым представлению еще больше внимания.
     Конкуренция была жесткой, и доходило до драк -  гитарист  поп-команды
"Бык божий" Андрей Андросов, отвергнутый бородатыми часовыми в силу  своей
малой известности в Чечне,  в  ярости  пытался  избить  гитарой  продюсера
группы "Гы-гы" Ларри  Аналбесова,  но  был  оттащен  охраной.  Некая  Вика
Беспалая, отрекомендовавшаяся  моделью,  пыталась  пустить  в  ход  ногти.
Случаев такого рода было множество. Дело не в них.
     Дело в  том,  что  именно  в  тот  момент,  когда  Боровицкие  ворота
открылись для приема заложников и телевидения, земля  под  ногами  Басаева
дала  первую,  еще  невидимую  трещину.  Это,   как   говорили   советские
историографы времен второй мировой, был еще не конец, но уже начало конца.
Нельзя сказать, что Басаев совершил ошибку, которая  свела  на  нет  успех
операции. Все его действия были логичными, продуманными и вытекали одно из
другого. То, что удача обернулась для него таким горьким поражением, легче
всего объяснить, вспомнив  положение  древнекитайской  натурфилософии,  по
которому именно успех таит в себе семена  поражения.  Удачливость  Басаева
стала  настолько  чрезмерной,   что   не   могла   не   перейти   в   свою
противоположность. Это уже потом генерал-лейтенант  Семичленный,  раздавая
интервью, будет говорить о том, что разгром Басаева стал результатом плана
"Троянский конь", который, в свою очередь, был  закономерным  продолжением
плана "Малиновый берет". Но на самом деле в момент, когда начался массовый
приток заложников в Кремль, ФСБ была полностью парализована  и  просто  не
знала, что делать. Связано это было не в последнюю  очередь  с  теми,  кто
пожелал записаться в заложники.
     Коротко говоря, не хватало только Матвея Ганопольского,  чтобы  можно
было сказать: собрался  весь  бомонд.  Кремль  больше  напоминал  огромную
съемочную площадку. Состав собравшихся был настолько  представителен,  что
прошел даже чудовищно нелепый слух о  том,  что  в  заложники  сдался  сам
Виктор Темнолицев с женой и тремя  борзыми,  но  слуху  верили,  возможно,
из-за этой детали насчет борзых, которых у Темнолицева  никогда  не  было.
Причем верили до такой степени, что несколько десятков патриотов  устроили
на    Манежной    площади     демонстрацию     под     лозунгом     "Банду
Шварцмордухая-Горгонзоллера - к ответу!". Демонстрацию пришлось разогнать,
потому что она мешала телевидению, а заложники все прибывали и  прибывали.
Многие из них брали с собой разный домашний скарб, бутерброды,  термосы  и
щедро угощали проголодавшихся боевиков, так что происходящее на территории
Кремля вскоре стало напоминать огромный трогательный пикник.
     И   тут,   пользуясь   повсеместным    поблескиванием    внимательных
телевизионных  линз,  собравшиеся  в  Кремле  заложники  стали  постепенно
переходить к тому, для чего они, собственно, и собрались.
     Началось все с того, что всеобщее  внимание  к  себе  привлек  широко
известный  певец  Полип  Херборов.  Некоторое  время  покрутившись   перед
камерами в шафранной мантии и зеленой чалме,  он  вдруг  пораженно  указал
пальцем вверх и рухнул в подобие обморока. Когда стоявшие  вокруг  подняли
глаза,  выяснилось,  что  на  головокружительной  высоте   между   башнями
подвешена трапеция, на которой в лучах  прожектора  качается  его  великая
подруга Степанида  Разина,  причем  то  ли  отражательная  способность  ее
камуфлированной зеленым бархатом туники, то ли  спектр  излучения  софитов
подобраны таким образом, что она кажется удивительно худенькой.  Откуда-то
в руках Херборова появился микрофон, и он, играя бровями, запел:
     - Но не верьте, нет, не верьте, что к Кремлю легка дорога!
     При этом он с  мучительной  негой  глядел  на  чертящую  ночное  небо
Степаниду и простирал к ней руку, ясно давая  присутствующим  понять,  что
поет для нее одной.
     Это было как бы сигналом всем присутствующим.  Почти  одновременно  в
другом углу Кремля  зажглись  ослепительные  магниевые  лампы  -  какой-то
неизвестный рыжебородый урод со сдвинутыми  к  носу  крохотными  глазками,
сдавшийся в заложники одним из первых, начал снимать  рекламный  клип  про
кроссовки "Адидас", для участия в  котором  он  за  большие  деньги  нанял
нескольких  чеченцев.  Сюжет  клипа  был  довольно  примитивным  -  ночная
перестрелка, яркие трассы пуль, мелькающие лица в масках,  мягкие  кошачьи
прыжки в темноте. Кто-то спотыкается и больше не  встает,  а  в  последнем
кадре появляются ноги в кроссовках "Адидас", освещенные сиянием сигнальной
ракеты; в кадре  бородатое  лицо  поверженного  врага  и  дымящийся  ствол
автомата. Дальше шел монтаж - три смотанных изолентой автоматных  рожка  -
три полосы на кроссовках - три сигнальных ракеты в небе.  Это  был  первый
ролик под новый слоган для стран СНГ: "Адидас.  Горькая  радость  победы".
(Впоследствии этот слоган был заменен другим - "Адидас. Три  сбоку,  ваших
нет".)
     Одновременно другими людьми  обкатывались  первые  пробные  кадры  по
смене  имиджа  курильщика  необлегченных   сигарет   "Винстон"   -   усача
предлагалось заменить на камуфлированного бородача, а  вынутую  из  костра
ветку - на бутылку бензина с горящей тряпичной пробкой.
     Перечисление всего того, что творилось на территории  Кремля,  заняло
бы много места. Началось все как-то очень быстро; ситуация не  то  что  бы
вышла из-под контроля боевиков Басаева  -  просто  Басаев  и  его  громилы
отошли куда-то на задний план. Когда Шамиль попытался прекратить,  как  он
выразился, разврат и беззаконие и велел закончить все съемки, а заложников
и телевидение запереть в Кремлевском Дворце съездов, произошло  совершенно
непредвиденное.  Его  как-то  оттерли  в  сторону  от   горстки   еще   не
ангажированных боевиков и культурно объяснили, что тут ему не Буденновск и
базар надо фильтровать, а то можно и ответить.
     Пораженный  таким   небывалым   обращением,   Басаев   обратился   за
консультацией к своим пакистанским инструкторам, которые, в свою  очередь,
связались по вертушке со своей московской агентурой. То,  что  выяснилось,
привело Басаева в ужас - оказывается, стоимость  одной  минуты  рекламного
времени в репортажах из Кремля составляла  ровно  двести  пятьдесят  тысяч
долларов. Передача "Папахи на башнях" должна была выходить в  эфир  каждый
вечер, длиться около часа и была  вписана  в  сетку  останкинских  передач
примерно на месяц вперед. Тридцать минут  из  этого  часа  отводилось  под
рекламу.
     Обладая   некоторыми   тактическими   способностями,   Басаев   начал
догадываться,  что  если  его  диверсионно-штурмовой  батальон   и   может
противостоять паре бронетанковых дивизий российской армии, то уж никак  не
таким деньгам. Поскольку террористы  были  в  некотором  роде  фундаментом
всего происходящего, им самим ничего не  угрожало,  но  в  целом  ситуация
выливалась в нечто такое, чего Басаев совсем не ожидал.
     Между тем дисциплина в рядах боевиков падала с чудовищной  скоростью.
Многие бойцы, что называется, "разгазаватились", то  есть  начали  пить  и
общаться с женщинами, которых в Кремле собралось  очень  много  по  случаю
конкурса "Ножки и дым". Опасности подвергся и сам Шамиль. Этой истории был
посвящен целый выпуск программы "Папахи на башнях".  Известная  куртизанка
Марья  Асрамова,  переодевшись  чеченкой,  проникла  в  Кремль   с   целью
соблазнить главаря террористов и заразить его венерической болезнью. Но ее
подсвеченный  юпитерами  патриотический  порыв  оказался  неудачным  -  по
отзывам журналистов, присутствовавших при несостоявшемся  акте  возмездия,
Шамиль Басаев нашел ее некрасивой. Конечно, обдумывая  эти  слова,  мы  не
должны забывать, что, помимо всего  прочего,  Басаев  зарекомендовал  себя
умелым мастером психологического террора.
     Кстати, когда Басаев на следующий день попытался выяснить,  как  всем
этим людям удалось попасть на территорию Кремля, оказалось,  что  контроль
за пропуском новых лиц сквозь Боровицкие ворота постепенным  и  совершенно
неясным образом перешел  от  его  заместителя  по  духовной  работе  ходжи
Ахундова к какому-то непонятному Эдику  Симоняну  и,  помимо  коллективных
заявок, как в случае с конкурсом "Ножки и дым", на территорию Кремля может
проникнуть кто угодно, имеющий пять тысяч долларов наличными и  готовый  с
ними расстаться. Когда Басаев стал интересоваться, как это  Эдик  оказался
на этом месте,  ему  вежливо,  но  однозначно  передали  совет  не  искать
приключений на свою, так сказать, беду, причем  самым  поразительным  было
то, что  не  имелось  никакой  возможности  выяснить,  откуда  этот  совет
исходит.
     Прикинув, что цены за вход высокие и у армии денег на штурм Кремля не
хватит, Басаев несколько успокоился, тем  более  что  у  него  было  много
других  проблем.  Но  на  следующее  утро  к  нему  подошел  один  крупный
телепродюсер и сказал, пугливо косясь на два гранатомета, которые  повесил
на себя находящийся в дурном расположении духа Шамиль.
     - Господин э-э-э... Басаев. Простите, что беспокою,  -  вы,  я  знаю,
человек  занятый.  Но,  понимаете...  Мы  вложили  большие  деньги,  очень
большие, а на территории вертится черт знает  кто.  Нельзя  ли  ужесточить
режим пропуска? У нас здесь весь цвет культуры - только  представьте,  что
сюда возьмут и проникнут какие-нибудь, э-э-э... террористы...
     Здесь  Шамиль  понял,  что  положение  полностью  вышло  из-под   его
контроля. Позже он вспомнит  о  моменте,  когда  волчье  чутье  террориста
подсказало ему, что пора уходить. К счастью, этот момент  был  заснят  для
истории.  Сохранилось  несколько  кадров,  рабочий   материал   культурной
программы  "Москва  вечером",  где  ведущий,   стоя   на   фоне   эффектно
развороченной   гранатометным   выстрелом   Царь-пушки,   с    невыносимой
искренностью говорит:
     - Беда, обрушившаяся на наш дом, Россию, не оставила равнодушными тех
людей, которые каждый вечер приходят в ваш дом с голубого экрана. Все  они
- или почти все, - рискуя жизнью,  собрались  здесь,  добровольно  сдались
выродкам, которые давно потеряли право называться людьми... посмотрите,  у
этих костров сидит наша национальная элита, наши прорабы ду...
     Камера, бравшая  в  этот  момент  панораму  территории  с  мерцающими
огоньками костров, вдруг вырвала из  темноты  сутулую  фигуру  человека  в
панаме, с двумя гранатометами за плечами. И сразу же ведущий заорал:
     - Камера, стоп! Кто этого козла в кадр поставил? Убрать!
     Басаев на самом деле был очень  умный  человек.  Уйдя  из  кадра,  он
задумался о своей ситуации, Ему было  вполне  ясно,  что  уйти  из  Кремля
окажется непросто. Дело было не только  в  передаче  "Папахи  на  башнях".
Стоимость рекламного времени во всех программах новостей поднялась  в  два
раза.  Поэтому,  приняв  решение  уходить,  он  решил  действовать  тайно.
Связавшись с ФСБ, он потребовал два КамАЗа и  пять  миллионов  долларов  -
денег, по его расчетам, должно было хватить на  ГАИ  до  самого  Северного
Кавказа. ФСБ и Басаеву совместно удалось решить проблему с телевидением  -
один чеченец-смертник, внешне похожий на Басаева,  согласился  играть  его
роль перед камерами в течение некоторого времени после ухода основных сил.
     Этих основных сил к тому времени осталось восемь или девять  человек.
Остальные... Как  сказал  в  программе  "С  дулом  у  виска"  один  бывший
террорист, успевший сменить камуфляж на клетчатый пиджак и  ставший  из-за
этого очень похожим на тележурналиста Николая Сванидзе:
     - Понимаешь... Раньше мы боролись за идею, да? А в  Москву  приехали,
так поняли, что идей в этом мире очень много бывает. Любой выбирай, да?
     Словом, одной ночью Басаев с немногими сохранившими верность  бойцами
погрузился  в  два  "Мерседеса"  и  под  видом  проверки  постов   покинул
территорию  Кремля.   Последней   жертвой   террористов   стал   известный
авангардист Шура Бренный, при большом стечении народа  мастурбировавший  с
помощью подствольного  гранатомета  на  пути  боевиков.  Застрелившей  его
украинской снайперше показался подозрительным большой черный  телефон,  на
который Шура собирался кончить по причинам эстетического  характера.  Если
не считать этого небольшого инцидента, эвакуация прошла гладко. Всю дорогу
Басаев молчал, а когда машина остановилась у кольцевой дороги,  где  он  и
его люди должны были пересесть на КамАЗы, он,  по  воспоминаниям  немногих
присутствовавших,  повернулся  лицом  к  Москве,  поднял  кулак  к   небу,
розовеющему от первых утренних лучей, потряс им и закричал:
     - Горе тебе, Вавилон, город крепкий!
     Говорят, что на его глазах выступили слезы. Стоит ли добавлять, что в
последних  словах  Басаева,  очень  скоро  ставших  достоянием  гласности,
патриотическая печать  нашла  последнее,  окончательное  и  неопровержимое
доказательство его еврейского происхождения.
     Если в конце нашего короткого повествования мы  вернемся  к  тому,  с
чего начинали, то есть к мифу о штурме крепости, то вопрос со  штурмующими
представляется совершенно ясным. Сложнее с теми, кто эту крепость защищал.
Ведь не повернется язык сказать, что Москву спасли Поля Херборов с  Машкой
Асрамовой. И тем не менее для непредубежденного наблюдателя  выглядит  это
именно так. Похоже,  что  события,  происходящие  с  Россией,  подчиняются
какой-то логике Лобачевского и их смысл  -  если  он  есть  -  открывается
только с больших временных дистанций.
     А можно сказать иначе: история России есть некое четвертое  измерение
ее хронологии и только при  взгляде  из  этого  четвертого  измерения  все
необъяснимые чудовищные скачки, зигзаги и содрогания ее бытия сливаются  в
ясную, четкую и прямую как стрела линию.





                              Виктор ПЕЛЕВИН

                                  УХРЯБ




                                    1

     - Ты мне умно не говори, -  сказал  Василий  Маралов,  идеологический
работник на пенсии. - Я сам умный, три книги написал. Проще  надо.  Вот  у
тебя что на руке? Часы, да? Собеседник - друг и в некотором роде ученик  -
утвердительно икнул.
     - Ну вот и поразмысли. Тут - своя диалектика. Носишь ты  их,  носишь,
они у тебя тикают, тикают...
     - А при чем тут научный атеизм, Вася? Мы ж с тобой о научном ате...
     - Ты дослушай. Они  тикают,  тикают,  и  вдруг  -  бац!  Ударились  о
раковину.
     - Почему о раковину?
     - Это со мной случай был, еще до пенсии, в Сестрорецке. Я там...
     - Ладно, неважно... Ну, ударились и что дальше?
     - А дальше у одного маленького колесика зубчик сломался. А все другие
стали недоворачиваться. И часы  тебе  вместо  пятницы  возьмут  и  покажут
какой-нибудь вторник. Вот так и человек... Эй, Петь!
     Собеседник уже спал, прижавшись ухом к бежевой клеенке.
     - Петь, - сказал Маралов и потряс его  за  плечо.  -  Слышь,  Петь...
Пойдем, на диванчик ляжешь.



                                    2

     Маралов проснулся, подвигал ногой, запутавшейся  не  то  в  сбившемся
пододеяльнике, не то в не  до  конца  снятых  штанах,  и  хмуро,  привычно
выглянул из тающего ночного мира в залитую серым светом  комнату.  По  его
пробуждающемуся  мозгу  медленно,  как  дождевые  черви,  поползли  первые
утренние мысли - они касались окружающего  беспорядка.  Тот  действительно
был ужасен: в комнате царил такой хаос, что в нем  даже  угадывалась  своя
гармония - длинная лужа на полу как бы уравновешивалась вдавленным в кусок
колбасы окурком, а сбитый с ног стул вносил в композицию что-то военное.
     Несколько раз быстро шагнув в пустоте и полностью избавясь от  штанов
(ремень все-таки, как змея, цапнул холодной пряжкой за ногу), Маралов, как
обычно, принялся наводить внутренний порядок.
     Что-то похожее на вкус во рту явственно ощущалось и в  душе  и  было,
кажется, связано со вчерашним разговором, хотя его содержание, тема и даже
примерная траектория совершенно не желали вспоминаться. Словно  бы  что-то
застряло в мозгу, обособившись от всего остального, и теперь ощущалось как
плотная  масса  посреди  знакомых  мыслей  -  холодная,   бесформенная   и
угрожающая.
     "Вспомнить надо, - думал Маралов, - о чем-то мы таком... О часах, что
ли? Да нет, о часах - это помню. Это мы с атеизма перешли.  А  вот  потом,
когда он на диванчик лег. Час, наверно, бредил... И вот  тогда  я  чего-то
такое... Нет, не помню".
     Открывая  глаза,  Маралов  видел  вокруг  себя  загаженную   комнату,
закрывая - замечал в себе присутствие глубокой внутренней  ямы,  где  явно
скрывалось что-то опасное. Так продолжалось довольно долго. Маралов не  то
чтоб не мог вспомнить в чем было дело, а  скорее  не  мог  себя  заставить
сделать это, как никогда не мог себя заставить сразу  нырнуть  в  холодную
воду. Получилось все  автоматически  -  в  квартире  наверху  заскрежетали
чем-то по полу, тотчас же Маралов дал  себе  команду  все  вспомнить  -  и
вспомнил.
     - Ухряб, - громко сказал он.
     Вчера успели еще поговорить о Боге. Оказалось, верят в него  оба,  но
каждый по-своему. Петя признался, что на каждое партсобрание берет с собой
высушенное волчье ухо, а в особо серьезных случаях три раза обходит клумбу
во дворе, отчего получает небывалый заряд бодрости и мужества.
     Маралов хотел  было  рассказать  о  том,  что  он  когда-то  видел  в
Сестрорецке; но совершенно неожиданно для себя начал говорить обобщениями:
что никакого единого Бога нет, просто в каждой стране у  людей  существует
какое-то главное чувство по поводу жизни, что  ли,  и  если  выразить  это
чувство в виде сказки или истории,  то  как  раз  и  получится  конкретное
священное писание и каждый конкретный, отдельно взятый Бог.
     - Бог, - умильно сказал Маралов, -  это  как  бы  персонифицированное
обобщение всего непонятного.
     - Чего ж, - помолчав, сказал тогда Петя с диванчика, - у нас  за  эти
семьдесят лет столько непонятного  набралось,  что  тоже  можно  обобщать.
Выходит, и Бог такой есть, который этому соответствует?
     - Конечно, - сказал Маралов, - объективно должен быть.
     - И соответствующая религиозная мистика тоже?
     - А почему нет. Легко.
     На этом разговор сам собой затих. Маралов долго ворочался, вздыхал  и
все  думал  об  этом  интересном  предмете,   пытаясь   представить   себе
соответствующего Бога. Только вдуматься: огромные портреты над городами  и
синие елочки, торжественные заседания и могилы в стенах, бронзовые бюсты и
салют - не просто ведь все это так. Этому, так сказать,  материальному,  -
размышлял Маралов, - неизбежно  должно  соответствовать  что-то  духовное,
сущностное... Это и будет данный конкретный Бог - нечто, неявно  вмещающее
в себя  все  остальное...  Маралов  незаметно  уснул.  Потом  проснулся  и
засуетился Петя - он  уже  опаздывал  на  актив  в  другом  конце  города.
Проводив его до дверей, Маралов пошел обратно, и тут,  в  мутном  утреннем
полусне,  когда  он,  сидя  на  кровати,  стаскивал  брюки,  его  настигло
невероятно ясное понимание - такое, что, испытав  его,  он  даже  не  стал
окончательно  раздевать