Польше - "пан-пан". В Бенгалии - "чуг-чунг".  В  Тибете  -
"дзог-чен". В Франции - "клико-клико". В тюркоязычных республиках  Средней
Азии - "бир-сум", "бир-сом" и "бир-манат".
     В Иране - "авдаль-халлаж". В Ираке  -  "джалал-идди".  В  Монголии  -
"улан-далай". (Интересно, что во Внутренней Монголии колеса стучат  совсем
иначе - "ун-гер-хан-хан".)
     В Афганистане - "накшбанди-накшбанди". В Персии - "карнак-зебуб".  На
Украине  -  "трiх-тарарух".  В  Германии  -  "вриль-шрапп".  В  Японии   -
"додеска-дзен". У  аборигенов  Австралии  -  "тулуп".  У  горских  народов
Кавказа и, что характерно, у басков - "дарлан-бичесын".
     В Северной Корее - "улду-чу-чхе". В Южной Корее -  "дулду-кванум".  В
Мексике (особенно у индейцев  Уичотль)  -  "тональ-нагваль".  В  Якутии  -
"тыдын-тыгыдын". В Северном Китае - "цао-цао-тантиен".  В  Южном  Китае  -
"дэ-и-чань-чань". В Индии - "бхай-гхош". В Грузии - "коба-цап". В  Израиле
-  "таки-бац-бубер-бум".  В  Англии  -  "клик-о-клик"   (в   Шотландии   -
"глюк-о-клок".) В Ирландии - "блабла-бла". В Аргентине..."
     Андрей перевел взгляд в  самый  низ  страницы,  где  длинные  столбцы
перечислений заканчивались коротким заключительным абзацем:
     "Но, конечно, красивее, задушевнее и нежнее  всего  колеса  стучат  в
России - "там-там". Так и  кажется,  что  их  стук  указывает  в  какую-то
светлую зоревую даль - там она, там, ненаглядная..."
     В дверь постучали, и Андрей рефлекторно схватился за  рукоять  замка,
чуть не свалившись с унитаза.
     - Скоро ты там? - спросил голос в коридоре.
     - Сейчас, - сказал Андрей и смял газету в неровный ком.  "Там-там,  -
стучали колеса под мокрым заплеванным полом, - там-там, там-там,  там-там,
тамтам, там-там, там-там, там-там..."
     В соседнем вагоне была пробка - там шли похороны. Мимо пропускали, но
толпа двигалась очень медленно, подолгу застывая на месте.
     - Бадасов умер, - сказал рядом чей-то  голос.  Перед  Андреем  стояла
неспокойная девочка с огромными грязными бантами в волосах. Стуча  кулаком
в стекло, она глядела в окно, иногда поворачиваясь к стоящей рядом матери,
одетой в турецкий спортивный костюм.
     - Мама, - спросила вдруг она, - а что там?
     - Где там? - спросила мама. - Там, - сказала девочка и ткнула кулаком
в окно.
     - Там там, - с ясной улыбкой сказала мама.
     - А кто там живет?
     - Там животные, - сказала мама.
     - А еще кто там?
     - Еще там боги и духи, - сказала мама, - но их там никто не видел.
     - А люди там не живут? - спросила девочка.
     - Нет, - ответила мама, - люди там не живут. Люди там едут в поезде.
     - А где лучше, - спросила девочка, - в поезде или там?
     - Не знаю, - сказала мама, - там я не была.
     - Я хочу туда, - сказала девочка и постучала пальцем по стеклу окна.
     - Подожди, - горько вздохнула мать, - еще попадешь.
     Пьяные проводники наконец управились с подстаканником, труп шмякнулся
о землю, подпрыгнул и покатился вниз по откосу.  Вслед  полетели  подушка,
полотенце, два красных венка и мраморное пресс-папье - покойный,  судя  по
всему, был человек заметный.
     - Я хочу  туда-а,  -  пропела  девочка  на  несуществующий  мотив,  -
там-там, где боги и духи, там-там, живут на свободе...
     Мать дернула ее за руку, приложила палец к губам и,  сделав  страшные
глаза, кивнула на толпу скорбящих. Заметив, что Андрей смотрит на девочку,
она подняла на него глаза и  чуть  выгнула  брови,  как  бы  приглашая  на
вершину годов,  прожитых  неким  абстрактным  Вахтангом  Кикабидзе,  чтобы
снисходительно улыбнуться оттуда трогательной детской наивности.
     - Чего это вы на меня так смотрите, - сказал  женщине  Андрей,  -  я,
может, тоже туда хочу.
     - Это что, - спросила женщина, - в снежные люди, что ли?
     Андрей вспомнил цепочку следов на снегу за окном, которую  год  назад
видел из окна ресторана -  это  явно  были  отпечатки  ботинок,  несколько
десятков метров тянувшиеся  вдоль  пути,  а  затем  совершенно  неожиданно
прервавшиеся, словно тот, кто их оставил, растворился в воздухе.



                                    5

     Над столом горела лампа, и Петр Сергеевич пил свой вечерний  чай.  Он
подносил к губам аккуратно обмотанный вафельным полотенцем стакан,  дул  в
него и громко чмокал губами. Чай  он  всегда  пил  с  легким  отвращением,
словно целовался с женщиной, которую уже  давно  не  любит,  но  не  хочет
обидеть невниманием.
     - Судить их надо, - вдруг сказал он. - Судить надо этих сволочей, вот
что я тебе скажу.
     - Кого? - спросил Андрей. Он лежал на своем месте,  заложив  руки  за
голову, и глядел в потолок,  по  которому  ползла  какая-то  живая  черная
точка.
     - Всех, - сказал Петр Сергеевич и почему-то перешел на шепот. -  Весь
штабной вагон начиная с бригадира. Ты посмотри, что  делается.  Ложек  уже
нет, привыкли. Ладно. А теперь подстаканники. Где подстаканники, а?  Скажи
мне, где подстаканники?
     - Украли, надо думать, - сказал Андрей.
     - А воры кто? - вскричал Петр Сергеевич тоном Чацкого,  устраивающего
очередное разоблачение в тамбуре вагона Фамусовых. - Да и не  просто  воры
уже. Это раньше воровали. А теперь - знаешь, как это  называется?  Родиной
торгуют, вот что.
     - Да бросьте вы,  -  сказал  Андрей.  -  Вы  же  не  в  подстаканнике
родились. И не в ложке.
     - Не в ложке. Да ты что думаешь, мне ложек твоих жалко?  Мне  девочек
жалко, чистых наших девочек, ласточек этих синеглазых, которые в плацкарте
себя всякой мрази продают, понял?
     Андрей промолчал.
     - Воруют нагло, - сказал Петр Сергеевич, успокаиваясь.  -  Ничего  не
боятся. Власть потому что ихняя.
     - Такого, чтоб не воровали, тут никогда не было, - сказал  Андрей.  -
Нынешние хоть в окна живыми никого не кидают.
     В запертую дверь купе сильно постучали.
     - Кто там? - спросил Андрей.
     - Андрей, это я, - крикнул голос из-за двери. - Открой быстрее!
     Голос был гришин. Андрей вскочил на  ноги,  открыл  дверь,  и  Гриша,
скользнув внутрь, сразу же запер ее за собой. Его лицо  было  в  крови,  а
пиджак испачкан в нескольких местах. Андрей заметил, что  на  его  лацкане
уже нет крылатой эмблемы МПС, а на ее месте зияет рваная дыра.
     - Что случилось? - спросил он, усаживая Гришу на диван.
     - Напали, - сказал Гриша. - Иду я, значит, из  ресторана,  один.  Уже
почти до дома дошел, и тут - представляешь?  В  переходе  между  вагонами.
Четверо их было. Двое спереди и  двое  сзади.  А  у  одного,  сука,  ложка
заточенная.
     - Много отняли-то?
     - Много, - сказал он, - не спрашивай. Сегодня с Иваном расчет  был  -
все забрали. Козлы. Ботаники.
     Андрей намочил из графина вафельное полотенце и протянул его Грише.
     - Что, - спросил он, - не заплатил вовремя?
     - Да причем тут это, - сказал тот, прикладывая полотенце к  скуле.  -
Это урла какая-то залетная. Не знают, на кого наехали. Ну да я завтра всех
тут на уши поставлю.
     - Может быть, навел кто-нибудь?
     - Ты что, - сказал Гриша. - Кроме Ивана, никто про это и не  знал.  А
ему это незачем. Я же тебе говорю, просто урла.
     Петр  Сергеевич,  до  этого  деликатно  прятавший  лицо  за  газетой,
высунулся и сказал:
     - Вот так, Андрей. Вот так. Говоришь, нынешние из окон не  кидают?  А
надо кидать. Вот именно как раньше делали - руки-ноги  вязать,  и  головой
вниз на шпалы. Публично.  Тогда  и  чай  будет  сладкий,  и  вежливость  в
коридоре. И друга твоего никто тронуть не посмеет.
     - А вы не боитесь, что вас самого выкинут? - спросил Андрей.
     - Меня-то за что? Я всю жизнь честно работал. Ты пройди  по  купейным
вагонам - половина дверей вот этими руками поставлена. Я при всякой власти
нужен.
     -  Двери?  -  оживился  Гриша.  -  Простите,  вас  как  звать?   Петр
Александрович, очень приятно. А я Григорий Струпин,  директор  совместного
предприятия "Голубой вагон".
     Петр Сергеевич  пожал  протянутую  ему  руку,  улыбнулся  и  поправил
воротник.
     - Извините за мой  внешний  вид,  -  сказал  Гриша,  широко  улыбаясь
разбитым ртом и косясь на свой изуродованный лацкан, - так  обстоятельства
сложились.  Мне  как  раз  нужна  небольшая  консультация  насчет  дверей.
Понятно, не бесплатная - потом по договору проведем.
     - Ну, если смогу, - проговорил Петр Сергеевич.
     - Скажите, а замки на дверях действительно из никеля?
     - Нет, - сказал Петр Сергеевич,  -  понимаете  ли,  никелевое  только
покрытие. А сами замки...
     - Слышь, Гриша, - сказал Андрей. - Вы тут поговорите  пока,  а  я  по
коридору пройдусь. Посмотрю на всякий случай,  ждет  тебя  кто-нибудь  или
нет.
     Он закрыл за собой дверь. Коридор был безлюден. Андрей дошел  до  его
конца и выглянул в тамбур - там никого  не  оказалось.  С  другой  стороны
вагона было то же самое. Он вернулся к двери в свое купе и услышал за  ней
оживленный голос Гриши и уклончивое хмыканье Петра  Сергеевича.  Несколько
секунд постояв  у  порога,  он  пошел  по  вагону  дальше,  остановился  у
плексигласового кармана на стене и вытащил из него неизвестную брошюру. На
обложке была  фотография  автора,  усатого  мужчины,  похожего  на  сильно
похудевшего, поумневшего и  протрезвевшего  Ницше,  а  называлась  брошюра
"Путеводитель по железным  дорогам  Индии".  В  ней  не  хватало  примерно
половины страниц, вырванных с мясом  со  скрепок.  Андрей  остановился  на
освещенной площадке перед тамбуром, поставил ногу  на  треугольную  крышку
мусорного бака, прислонился плечом к окну и стал читать тот лист, которому
предстояло покинуть книгу следующим:
     "советовал мне преподобный Шри Бававсенаху, я задал себе этот вопрос.
Ответ пришел почти сразу - сколько я себя помню, больше всего  в  жизни  я
люблю подолгу стоять  у  открытого  окна  в  коридоре,  поставив  ногу  на
треугольную крышку  мусорного  бака,  высунув  наружу  локти  и  глядя  на
несущуюся мимо стену джунглей.  Иногда  приходится  прижиматься  плечом  к
стеклу, пропуская идущих в тамбур, и тогда я вспоминаю, что  стою  у  окна
мчащегося по Индии вагона, а все остальное время даже  не  очень  понятно,
что происходит и с кем. Не замечали ли вы,  дорогой  читатель,  что  когда
долго глядишь на мир и забываешь о себе, остается только то,  что  видишь:
невысокий склон в густых зарослях конопли (которую, стоит поезду замедлить
ход, рвут специальными палками из соседних окон), оплетенная лианами  цепь
пальм, отделяющая железную дорогу от остального  мира,  изредка  река  или
мост в колониальном стиле или защищенная стальной рукой  шлагбаума  пустая
дорога. Куда в это  время  деваюсь  я?  И  куда  деваются  эти  деревья  и
шлагбаумы в то время, когда на них никто не смотрит?
     Да какая мне разница. Важно ведь совсем другое. Ближе всего к счастью
- хоть я и не берусь определить, что это такое  -  я  бываю  тогда,  когда
отворачиваюсь от окна и краем сознания - потому что иначе это невозможно -
замечаю, что только что меня опять не было, а был просто мир за  окном,  и
что-то прекрасное и непостижимое, да и абсолютно не нуждающееся ни в каком
"постижении", несколько секунд существовало вместо  обычного  роя  мыслей,
одна  из  которых  подобно  локомотиву  тянет  за  собой  все   остальные,
обволакивает их и называет себя словом  "я".  Опять  слышен  трубный  клич
далекого слона, вероятно белого, - счастлив ли..."
     - Эй! - Андрей поднял глаза.  Перед  ним  стоял  Гриша.  -  Ну  чего?
Кого-нибудь видел?
     - Нет, - ответил Андрей. -  Ты  бы  посидел  еще  полчаса  на  всякий
случай.
     - Нет, - сказал Гриша, - пойду. Сосед у тебя полезный мужик оказался.
Я с ним завтра утром встречу назначил. Ну пока.
     - Пока.
     Гриша исчез за дверью тамбура. Андрей  закрыл  брошюру,  сунул  ее  в
карман и пошел к себе в купе.
     Минут через пять, когда уже был выключен  свет  и  он  изо  всех  сил
старался успеть заснуть до  того  момента,  когда  Петр  Сергеевич  начнет
храпеть, тот вдруг прокашлялся и сказал:
     - Слышь, Андрей. А чего это Григорий тебя мистиком называет? Шутит?
     - Да, - сказал Андрей. - Конечно шутит. Круче него тут мистиков нет.



                                    4

     Как всегда, Андрея разбудило радио - бескрайний баритон читал стихи:
     - Петроградское небо мутилось дождем,
     в никуда уходил эшелон. Без конца взвод за взводом и вождь за  вождем
наполнял за вагоном вагон...
     Петр Сергеевич еще храпел. Андрей поглядел в окно. Небо было низким и
серым и, действительно, вовсю мутилось дождем,  крошечные  капли  которого
расшибались о стекло.
     В дверь постучали.
     - Да-да.
     Вошел  проводник  с  чаем.  Поставив  стаканы  на  стол,  он  прибрал
сторублевку и закрыл за собой щелкнувшую никелированным замком дверь.
     От этого щелчка проснулся Петр Сергеевич. Странно,  но  вместо  того,
чтобы по обыкновению отвернуться к стене и заснуть еще часа  на  два,  он,
как на пружине, приподнялся на локте  и  посмотрел  на  Андрея  совершенно
безумным взглядом.
     - Вы сегодня опять храпели, - сказал Андрей.
     - Да? А ты свистел?
     - Свистел, - ответил Андрей.
     - А сколько времени? - спросил Петр Сергеевич.
     - Половина десятого.
     Петр Сергеевич выматерился, вскочил  на  ноги  и  принялся  торопливо
причесываться - оказалось, что он спал в костюме и  даже  с  галстуком  на
шее.
     - Вы куда так спешите? - спросил Андрей.
     - Дела, - сказал Петр Сергеевич, зажал под  мышкой  потертую  кожаную
папку, с которой Андрей не видел его уже года три, и выскочил  в  коридор.
Андрей повернулся к стене и закрыл глаза.  Стихи  по  радио  кончились,  и
начались  объявления.  Андрей  повернул  ручку  громкости  против  часовой
стрелки до упора, но голоса все равно были явственно слышны.
     "Каждому, каждому в лучшее верится, - пропел  детский  хор,  катится,
катится голубой вагон. - Фирма "Голубой вагон",  -  сказало  взволнованное
контральто. - Наш поезд - действительно скорый".
     Это  была  гришкина  реклама.   В   динамике   что-то   пискнуло,   и
жизнерадостный  мужской  голос  продекламировал:  "Сигареты  марки  "Бой".
Покурил, и хрен с тобой". Потом была долгая пауза,  и,  наконец,  объявили
"Утренний кинозал".
     -  Сегодня  мы  поговорим  о  фильме  японского  кинорежиссера  Акиры
Куросавы "Додескаден", - гнусаво заговорил ведущий, - снятом в  1970  году
по  новелле  писателя  Акутагавы  Рюноскэ  "Под  стук  невидимых   колес".
Собственно говоря, само название  фильма  и  является  японской  имитацией
звука стучащих о рельсы колес. Итак, закройте  глаза  и  представьте  себе
раннее утро в послевоенном японском вагоне купейного типа. Хлопают  двери,
в коридор  выходят  спешащие  по  своим  делам  люди.  Сквозь  закопченные
недавними боями стекла уже светит знаменитое японское солнце.  И  вдруг  в
толпе появляется первый из героев, которого в вагоне называют  "трамвайным
сумасшедшим". Дело  в  том,  что  этот  молодой  человек  воображает  себя
водителем невидимого маленького поезда - по-японски  "трамвая"  -  который
ездит взад-вперед по реальному вагону. Согласитесь, концепция непростая  и
требующая осмысления...
     Андрей встал и  начал  быстро  одеваться.  Надев  куртку,  он  плотно
застегнул ее на все пуговицы, взял с верхней полки темные очки и  кепку  с
козырьком, потом сунул в карман  перчатки  и  маленький  деревянный  клин,
который вынул из-под матраса.  Пока  он  одевался,  радио  почти  не  было
слышно, но когда он на секунду замер у дверей,  думая,  все  ли  он  взял,
опять стал слышен вкрадчивый и гнусавый голос:
     - Надо сказать, что герои фильма занимаются делами, которые с  полным
правом можно назвать важными и серьезными, -  это  мелкооптовая  торговля,
медленное умирание с голоду, воровство, деторождение и так далее.  И  вот,
проводя параллель  между  жизнью  этих  людей  и  действиями  "трамвайного
сумасшедшего", который взад-вперед бегает по  коридору  вагона  и  кричит:
"додеска-дэн! додеска-дэн!",  имитируя  стук  существующих  только  в  его
сознании колес отдельного маленького поезда, Куросава  как  бы  стремиться
показать, что каждый из социально адекватных героев тоже, в сущности, едет
по реальному вагону в своем собственном  маленьком  иллюзорном  "трамвае".
Но, однако, Куросава не намечает никаких путей выхода  из  показанного  им
бесприютного мира. Чего там, напугать людей просто, а вот...
     В коридоре радио не работало. Андрею повезло довольно быстро -  через
два тамбура на восток он оказался в  совершенно  пустом  вагоне.  Судя  по
запаху, там морили тараканов, и пассажиры прятались от запаха дихлофоса за
плотно закрытыми дверьми.  Быстро  пройдя  по  пыльной  ковровой  дорожке,
Андрей замер  возле  двери  служебного  купе,  где  напевающий  проводник,
склонясь над огромной металлической раковиной,  мыл  пустые  банки  из-под
пива (в соседнем вагоне их раскрашивали в национальном духе и продавали на
Запад). Выждав момент, когда  проводник  отвернулся,  Андрей  проскользнул
мимо двери и вошел в туалет. Закрывшись, он втиснул клин  между  дверью  и
рычагом замка и несколько раз ударил по нему ладонью - теперь проводник не
смог бы отпереть дверь с той стороны даже своим ключом.
     Окно открылось сразу. Андрей выглянул в образовавшийся просвет -  все
соседние окна были заперты. Он надел перчатки, кепку и очки, повернулся  к
окну спиной и заведенными назад руками  уцепился  за  верхний  край  рамы.
Потом уперся ногой в дюралевую ручку на стене, изогнулся и стал медленно и
осторожно высовываться наружу.
     Он уже давно мог  повторить  все  необходимые  движения  с  закрытыми
глазами, но все равно каждый раз ему на несколько секунд становилось не по
себе. В оккультных книгах, которые продавали в тамбуре  у  ресторана,  эта
процедура была  описана  очень  запутанно  и  таинственно,  со  множеством
иносказаний, - о ней явно писали люди, не понимавшие, про что они на самом
деле рассказывают. Самым простым эвфемизмом происходящего  было  выражение
"ритуальная смерть". В каком-то смысле так  оно  и  было  -  то  же  самое
происходило с умершим, которого  выдвигали  из  окна,  чтобы  сбросить  на
насыпь. Но, конечно,  это  было  единственным  сходством,  хотя  процедура
действительно  была  довольно  рискованной.   А   что   касалось   темного
подсознательного страха, то от него спасали  только  трезвость  и  чувство
юмора - Андрей напоминал себе, что попросту лезет на крышу вагона.
     Над окном был вогнутый карниз для стока воды. Андрей ухватился за его
край и подтянулся вверх - теперь  он  сидел  на  краю  окна,  свесив  ноги
внутрь. Далеко впереди по ходу поезда показалась зеленая полоска кустов, и
он полез быстрее, чтобы его не исхлестали ветки. Через несколько секунд он
уже был наверху, на ребристой и непривычно широкой крыше вагона,  покрытой
облупившейся желтой краской  и  усеянной  ржавыми  грибами  вентиляционных
башенок. Встав на ноги, он осмотрелся.
     Далеко на западе на крыше стояли люди, но отсюда никого  нельзя  было
разглядеть. Перепрыгнув через  несколько  вагонных  стыков,  Андрей  нашел
вмятину, по которой он узнавал  место,  под  которым  было  купе  Хана,  и
постучал по ней ногой.
     Хан появился минут через пять - на  нем  была  брезентовая  куртка  с
капюшоном и такие же очки, как у Андрея.  Они  молча  пошли  на  запад,  с
разбега перепрыгивая пустоты над резиновыми сочленениями переходов.
     Вскоре  позади  осталась   скользкая   крыша   ресторана,   вагон   с
погрантамбуром, и  те,  кто  стоял  впереди,  стали  приветственно  махать
руками. Андрей узнал нескольких человек  и  помахал  в  ответ.  В  обычном
смысле знаком он ни с кем не был - все общение с  людьми,  которых  они  с
Ханом встречали наверху, сводилось к обмену приветственными  жестами.  Они
миновали неподвижного старика в грязном ватнике и старой военной ушанке  -
как обычно, он сидел по-турецки в центре крыш