го.
     С тех пор Чжан не рисковал и играл только "Собачий вальс" - зато  его
он мог исполнять как угодно: с закрытыми глазами, спиной к  роялю  и  даже
лежа на нем животом.  В  секретном  ящике  под  роялем  он  нашел  сборник
мелодий, составленный правителями древности. По вечерам  он  часто  листал
его. Он узнал, например, что в тот  самый  день,  когда  правитель  Хрущев
исполнял мелодию "Полет шмеля", над страной был сбит вражий самолет.  Ноты
многих мелодий были замазаны черной краской, и уже нельзя было узнать, что
играли правители тех лет.
     Теперь Чжан стал самым могущественным  человеком  в  стране.  Девизом
своего правления он выбрал  слова:  "Великое  умиротворение".  Жена  Чжана
строила новые дворцы, сыновья росли, народ процветал - но сам  Чжан  часто
бывал печален. Хоть и не существовало  удовольствия,  которого  он  бы  не
испытал, - но и многие заботы подтачивали его сердце. Он стал седеть и все
хуже слышал левым ухом.
     По вечерам  Чжан  переодевался  интеллигентом  и  бродил  по  городу,
слушая, что говорит народ. Во время своих прогулок стал он  замечать,  что
как он ни плутай, все равно выходит на одни и те  же  улицы.  У  них  были
какие-то странные названия: "Малая  Бронная",  "Большая  Бронная"  -  эти,
например, были в центре, а самая  отдаленная  улица,  на  которую  однажды
забрел Чжан, называлась "Шарикоподшипниковская".
     Где-то дальше, говорили, был  Пулеметный  бульвар,  а  еще  дальше  -
первый и  второй  Гусеничные  проезды.  Но  там  Чжан  никогда  не  бывал.
Переодевшись, он или пил в ресторанах у Пушкинской площади, или заезжал на
улицу Радио к своей любовнице и вез ее в тайные продовольственные лавки на
Трупной площади. (Так она на самом деле называлась,  но  чтобы  не  пугать
трудящихся, на всех вывесках вместо буквы "п" была буква "б".) Любовница -
а это была молоденькая балерина - радовалась при этом, как  девочка,  и  у
Чжана становилось полегче на душе, а через минуту они уже  оказывались  на
Большой Бронной.
     И вот с некоторых пор такая  странная  замкнутость  окружающего  мира
стала настораживать Чжана. Нет, были, конечно, и другие улицы, и вроде  бы
даже другие города  и  провинции  -  но  Чжан,  как  давний  член  высшего
руководства,  отлично  знал,  что  они  существуют  в  основном  в  пустых
промежутках между теми улицами, на которые он все время выходил  во  время
своих прогулок, и как бы для отвода глаз.
     А Чжан, хоть и правил  страной  уже  одиннадцать  лет,  все-таки  был
человек честный, и очень ему странно было произносить  речи  про  какие-то
поля и просторы, когда он помнил, что и большинства улиц в  Москве,  можно
считать, на самом деле нету.
     Однажды днем он собрал руководство и сказал:
     - Товарищи! Ведь мы все знаем, что у нас в  Москве  только  несколько
улиц настоящих, а остальных почти не существует. А уж дальше, за  Окружной
дорогой, вообще непонятно что начинается. Зачем же тогда...
     Не успел он договорить, как все вокруг закричали, вскочили с  мест  и
сразу проголосовали за то, чтобы снять Чжана со всех постов. А как  только
это сделали, новый Сын Хлеба влез на стол и закричал:
     - А ну, завязать ему рот и...
     - Позвольте хоть проститься с женой и детьми! - взмолился Чжан.
     Но его словно никто не слышал - связали по рукам  и  ногам,  заткнули
рот и бросили в машину.
     Дальше все  было  как  обычно  -  отвезли  его  в  Китайский  проезд,
остановились прямо посреди дороги, открыли люк в асфальте  и  кинули  туда
вниз головой.
     Чжан обо что-то ударился затылком и потерял сознание.


     А когда открыл глаза - увидел, что лежит в своем амбаре на полу.  Тут
из-за стены дважды донесся далекий звук гонга, и женский голос сказал:
     - Пекинское время - девять часов.
     Чжан провел рукой по лбу, вскочил и, шатаясь, выбежал на улицу. А тут
из-за угла как раз выехал на ослике Медный Энгельс. Чжан сдуру побежал,  и
Медный Энгельс со звонким цоканьем поскакал за ним мимо молчащих  домов  с
опущенными ставнями и запертыми воротами; на деревенской площади он настиг
Чжана, обвинил его в чжунгофобии и послал на сортировку грибов моэр.
     Вернувшись через три года домой, Чжан первым делом пошел  осматривать
амбар. С одной стороны его  стена  упиралась  в  забор,  за  которым  была
огромная куча мусора, копившегося на этом месте, сколько Чжан себя помнил.
По ней ползали большие рыжие муравьи.
     Чжан взял лопату и стал копать. Несколько раз воткнул ее в кучу  -  и
она ударила  о  железо.  Оказалось,  что  под  мусором  -  японский  танк,
оставшийся со времен войны. Стоял он в таком месте, что  с  одной  стороны
был заслонен амбаром, а с другой - забором, и был скрыт от  взглядов,  так
что Чжан мог спокойно раскапывать его, не боясь, что  кто-то  это  увидит,
тем более что все лежали по домам пьяные.
     Когда Чжан открыл люк, ему в лицо пахнуло кислым запахом.  Оказалось,
что там большой муравейник. Еще в башне были останки танкиста.
     Приглядевшись, Чжан стал кое-что узнавать. Возле казенника  пушки  на
позеленевшей цепочке висела маленькая бронзовая фигурка-брелок. Рядом, под
смотровой щелью, была лужица - туда во  время  дождей  капала  протекающая
вода. Чжан узнал Пушкинскую площадь, памятник и  фонтан.  Мятая  банка  от
американских  консервов  была  рестораном  "Мак-Дональдс",  а  пробка   от
"Кока-Колы" - той самой рекламой, на которую Чжан подолгу, бывало, глядел,
сжимая кулаки, из окна своего лимузина. Все это  не  так  давно  выбросили
здесь проезжавшие через деревню американские туристы.
     Мертвый танкист почему-то был не  в  шлеме,  а  в  съехавшей  на  ухо
пилотке -  так  вот,  кокарда  на  этой  пилотке  очень  напоминала  купол
кинотеатра "Мир". А на остатках щек у трупа были  длинные  бакенбарды,  по
которым ползало много муравьев с личинками, - только глянув на  них,  Чжан
узнал два бульвара, сходившихся у  Трупной  площади.  Узнал  он  и  многие
улицы: Большая Бронная -  это  была  лобовая  броня,  а  Малая  Бронная  -
бортовая.
     Из  танка  торчала  ржавая  антенна  -  Чжан   догадался,   что   это
Останкинская телебашня. Само  Останкино  было  трупом  стрелка-радиста.  А
водитель, видимо, спасся.
     Взяв длинную палку, Чжан поковырял в муравейной куче и отыскал  матку
- там, где в Москве проходила Мантулинская улица и куда никогда никого  не
пускали. Отыскал Чжан и Жуковку, где были самые важные  дачи  -  это  была
большая жучья нора, в которой копошились толстые муравьи длиной в три цуня
каждый. А окружная дорога - это был круг, на котором вращалась башня.
     Чжан подумал, вспомнил, как его  вязали  и  бросали  головой  вниз  в
колодец, и в нем проснулась не то злоба, не то обида - в общем, развел  он
хлорку в двух ведрах да и вылил ее в люк.
     Потом он захлопнул люк и забросал танк землей и мусором, как было.  И
скоро совсем позабыл обо всей  этой  истории.  У  крестьянина  ведь  какая
жизнь? Известно.
     Чтобы  его  не  обвинили  в  том,  будто  он   оруженосец   японского
милитаризма, Чжан никогда никому не рассказывал, что  у  него  возле  дома
японский танк.
     Мне же эту историю он поведал через  много  лет,  в  поезде,  где  мы
случайно встретились  -  она  показалась  мне  правдивой,  и  я  решил  ее
записать.


     Пусть все это послужит уроком для тех, кто хочет вознестись к власти;
ведь если вся наша вселенная находится в чайнике  Люй  ДунБиня  -  что  же
такое тогда страна, где побывал Чжан! Провел там лишь миг, а показалось  -
прошла жизнь. Прошел путь от пленника до правителя - а оказалось, переполз
из одной норки в другую. Чудеса, да и только. Недаром товарищ Ли  Чжао  из
Хуачжоусского крайкома партии сказал:
     "Знатность, богатство и высокий чин, могущество и  власть,  способные
сокрушить  государство,  в  глазах  мудрого  мужа  немногим   отличны   от
муравьиной кучи".
     По-моему, это так же верно, как то, что Китай на  севере  доходит  до
Ледовитого океана, а на западе - до Франкобритании.
     Со Лу-Тан




                              Виктор ПЕЛЕВИН

                              ПРИНЦ ГОСПЛАНА


     По  коридору  бежит  маленькая  фигурка.  Нарисована  она  с  большой
любовью, даже несколько сентиментально.  Если  нажать  клавишу  "Up",  она
подпрыгнет вверх, прогнется, повиснет на секунду в  воздухе  и  попытается
что-то поймать над своей головой.  Если  нажать  "Down",  она  присядет  и
постарается что-то поднять с земли под ногами. Если  нажать  "Right",  она
побежит вправо. Если нажать "Left" - влево. Вообще, ею можно  управлять  с
помощью разных клавиш, но эти четыре - основные.
     Проход, по которому  бежит  фигурка,  меняется.  Большей  частью  это
что-то вроде  каменной  штольни,  но  иногда  он  становится  удивительной
красоты галереей с полосой восточного орнамента на стене и высокими узкими
окнами. На стенах горят факелы, а в тупиках коридоров и на шатких  мостках
над глубокими каменными шахтами стоят враги с обнаженными мечами - с  ними
фигурка может сражаться, если  нажимать  клавишу  "Shift".  Если  нажимать
некоторые клавиши одновременно с другими,  фигурка  может  подпрыгивать  и
подтягиваться,  висеть,  качаясь,  на  краю,  и  даже  может   с   разбега
перепрыгивать каменные колодцы, из дна которых торчат острые шипы. У  игры
много уровней, с нижних можно переходить вверх, а с  высших  проваливаться
вниз - при этом меняются коридоры, меняются ловушки, по  другому  выглядят
кувшины, из которых фигурка пьет, чтобы восстановить свои жизненные  силы,
но все остается по прежнему - фигурка бежит среди каменных плит,  факелов,
черепов на полу и рисунков на стенах. Цель игры - подняться до  последнего
уровня, где ждет принцесса, но для этого нужно посвятить игре очень  много
времени. Собственно говоря, чтобы добиться в игре успеха, надо забыть, что
нажимаешь на кнопки, и стать этой фигуркой самому -  только  тогда  у  нее
появится степень проворства, необходимая,  чтобы  фехтовать,  проскакивать
через  щелкающие  в   узких   каменных   коридорах   разрезалки   пополам,
перепрыгивать дыры в полу и бежать по срывающимся вниз плитам,  каждая  из
которых способна выдержать вес тела только секунду, хотя никакого  тела  и
тем более веса у фигурки нет, как нет его, если вдуматься, и у срывающихся
плит, как бы убедителен ни казался издаваемый ими при падении стук.
     Принц бежал по каменному  карнизу;  надо  было  успеть  подлезть  под
железную решетку до того, как она  опустится,  потому  что  за  ней  стоял
узкогорлый кувшин, а сил почти не  было:  сзади  остались  два  колодца  с
шипами, да и прыжок со второго яруса на усеянный каменными  обломками  пол
тоже стоил немало. Саша нажал "Right" и сразу же за ней  "Down",  и  принц
каким-то чудом пролез под решеткой,  спустившуюся  уже  почти  наполовину.
Картинка на экране сменилась, но вместо кувшина на мостике  впереди  стоял
жирный воин в тюрбане и гипнотизирующе глядел на Сашу.
     - Лапин! - раздался сзади отвратительно  знакомый  голос,  и  у  Саши
перехватило под ложечкой, хотя совершенно никакого объективного повода для
страха не было.
     - Да, Борис Григорьевич?
     - А зайди-ка ко мне.
     Кабинет Бориса Григорьевича на самом деле никаким кабинетом не был, а
был просто частью комнаты, отгороженной несколькими невысокими шкафами,  и
когда Борис Григорьевич ходил по своей территории, над поверхностью шкафов
был виден его лысый затылок, отчего Саше иногда казалось, что он сидит  на
корточках  возле  бильярда  и   наблюдает   за   движением   единственного
оставшегося шара, частично скрытого бортом. После обеда Борис  Григорьевич
обычно попадал  в  лузу,  а  с  утра,  в  золотое  время,  большей  частью
отскакивал от бортов, причем  роль  кия  играл  телефон,  звонки  которого
заставляли  полусферу  цвета  слоновой  кости  над   заваленной   бумагами
поверхностью шкафа двигаться некоторое время быстрее.
     Саша ненавидел Бориса Григорьевича той особой длительной и  спокойной
ненавистью, которая знакома только живущим у  жестокого  хозяина  сиамским
котам и читавшим Оруэлла советским инженерам. Саша всего Оруэлла прочел  в
институте, еще когда было нельзя, и с тех пор  каждый  день  находил  уйму
поводов, чтобы с кривой улыбкой покачать головой. Вот и сейчас, подходя  к
проходу между двух шкафов, он криво улыбнулся предстоящему разговору.
     Борис Григорьевич стоял  у  окна  и,  подолгу  замирая  в  каждом  из
промежуточных положений, отрабатывал  удар  "полет  ласточки",  причем  не
бамбуковой палкой, как совсем недавно, когда он только  начинал  осваивать
"Будокан", а настоящим самурайским мечом. Сегодня на нем  была  "охотничья
одежда"  из  зеленого  атласа,  под  которой  виднелось  мятое  кимоно  из
узорчатой ткани синобу. Когда  Саша  вошел,  он  бережно  положил  меч  на
подоконник, сел на циновку и указал на соседнюю. Саша, с трудом  подвернув
под себя ноги, сел и поместил  свой  взгляд  на  плакат  фирмы  "Хонда"  с
мотоциклистом в высоких кожаных сапогах,  второй  год  делающим  вираж  на
стенке шкафа справа от  циновки  Бориса  Григорьевича.  Борис  Григорьевич
положил ладонь на процессорный блок своей "эйтишки"  -  такой  же,  как  у
Саши, только с винтом в восемьдесят мегабайт, - и закрыл глаза, размышляя,
как построить беседу.
     - Читал последние "Аргументы"? - спросил он через минуту.
     - Нет, - ответил Саша, - я не выписываю.
     - Зря, - сказал Борис Григорьевич, поднимая с пола свернутые листы  и
потряхивая ими в воздухе, - отличная газета. Я не понимаю, на  что  только
коммунисты надеются? Пятьдесят миллионов человек загубили,  и  сейчас  еще
что-то бормочут. Все же всем ясно.
     - Ага, - сказал Саша.
     - Или вот, - сказал Борис  Григорьевич,  -  в  Америке  около  тысячи
женщин беременны от инопланетян. У нас тоже таких полно, но их КГБ  где-то
прячет.
     "Чего он хочет-то?" - с тоской подумал Саша.
     Борис Григорьевич задумался.
     - Странный ты парень, Саня, - наконец, сказал он. - Глядишь  бирюком,
ни с кем из отдела не дружишь. Ведь ты знаешь, люди вокруг, не  мебель.  А
ты вчера Люсю напугал  даже.  Она  сегодня  мне  говорит:  "Знаете,  Борис
Григорич, как хотите, а мне с ним в лифте одной страшно ездить."
     - Я с ней в лифте ни разу не ездил, - сказал Саша.
     - Так поэтому и боится, - сказал Борис Григорьевич. - А ты съезди, за
пизду ее схвати, посмейся. Ты Дейла Карнеги читал?
     - А чем я ее напугал? - спросил Саша, соображая, кто такая Люся.
     - Да не в Люсе дело, - раздражаясь, махнул рукой Борис Григорьевич. -
Человеком надо быть, понял? Ну ладно, этот разговор мы  еще  продолжим,  а
сейчас ты мне по делу нужен. Ты "Абрамс" хорошо знаешь?
     - Ничего.
     - Как там башня поворачивается?
     - Сначала нажимаете "С", а потом курсорными клавишами.  Вертикальными
можно поднимать пушку.
     - Точно? Давай-ка глянем.
     Саша перешел к компьютеру; Борис Григорьевич, что-то шепча и  подолгу
зависая пальцами над клавиатурой, вызвал игру.
     - Вот, - показывая, сказал Саша.
     - Точно. Век бы не догадался.
     Борис Григорьевич  снял  телефонную  трубку  и  принялся  накручивать
номер, и когда линия отозвалась,  все  лучшее  поднялось  из  его  души  и
поместилось на лице.
     - Борис Емельяныч, - ласково сказал он,  -  нашли.  Нажимаете  цэ,  а
потом стрелочками... Да... Да...  Обратно  тоже  через  цэ...  Да  что  вы
говорите, а-ха-ха-ха...
     Борис Григорьевич повернулся к Саше, умоляюще сложил губы и совсем не
обидно пошевелил пальцами в направлении выхода. Саша встал и вышел.
     - А-ха-ха... На листе? Попьюлос? Даже не  слышал.  Сделаем.  Сделаем.
Сделаем. Обнимаю...
     Саша ходил курить на темную лестницу, к окну, из которого  был  виден
высотный  дом  и  какие-то  обветшало-красивые  террасы  внизу.  Место   у
подоконника было для него особым. Закурив, он обычно  подолгу  смотрел  на
высотный дом - звезда на его шпиле была видна немного  сбоку,  и  казалась
из-за обрамляющих ее венков двуглавым орлом;  глядя  на  нее,  Саша  часто
представлял  себе  другой  вариант  русской  истории,  точнее  другую   ее
траекторию,  закончившуюся  той  же  точкой  -  строительством  такого  же
высотного здания, только с другой эмблемой на  верхушке.  Но  сейчас  небо
было каким-то особенно гнусным и казалось даже серее, чем высотный дом.
     На площадке одним пролетом ниже курили двое в одинаковых комбинезонах
из тонкой английской  шерсти;  у  обоих  из  широкого  нагрудного  кармана
торчало по мельхиоровому гаечному ключу. Саша прислушался к их разговору и
понял, что оба они из игры  "Пайпс",  или,  по-русски,  "Трубы".  Саша  ее
видел, и даже ездил устанавливать ее на винчестер  какому-то  замминистра,
но ему самому она не нравилась полным отсутствием романтики, поверхностным
пафосом и особенно тем, что в  левом  углу  был  нарисован  мерзкого  вида
водопроводчик, который начинал хохотать, когда  какую-нибудь  из  труб  на
экране прорывало. А эти двое, судя по разговору, увлекались ей всерьез.
     - По старым договорам уже не грузят, - жаловался первый комбинезон, -
валюту хотят.
     - А ты на начало этапа  вернись,  -  отвечал  второй,  -  или  вообще
загрузись по новой.
     - Пробовал уже. Егор даже в командировку на комбинат ездил, три  раза
к директору пытался пройти, пока не подвис.
     - Если подвисает, надо  "Control  -  Break"  нажимать.  Или  "Reset".
Знаешь, как Евграф Емельяныч говорит - семь бед, один "Reset".
     Оба   темных   комбинезона   синхронно   подняли   глаза   на   Сашу,
переглянулись, кинули окурки в ведро и скрылись в коридоре.
     "Вот интересно, - подумал Саша, - они врут друг другу, или им  правда
в эти трубы интересно играть?" Он пошел вниз по лестнице. "Господи, да  на
что же я надеюсь? - подумал он. - Что я буду здесь  делать  через  год?  А
ведь они хоть очень глупые, но все видят. И все  понимают.  И  не  прощают
ничего. Каким же надо оборотнем быть, чтоб здесь работать...""
     Вдруг лестница под ногами дрогнула, тяжелый бетонный блок с  четырьмя
ступенями, как во сне, ушел из-под ног и через секунду с грохотом врезался
в лестничный пролет этажом ниже, не причинив, однако, никакого вреда  двум
девочкам-машинисткам из административной группы, стоявшим  точно  в  месте
удара. Девушки подняли хорошенькие птичьи головки и  посмотрели  на  Сашу,
которого спасло только то, что он успел схватиться за край  оставшейся  на
месте ступени.
     - Ботинки чистить надо, - сказала одна  из  девушек,  отстраняясь  от
сашиных качающихся ног, и обе они захихикали.
     Саша скосил на них глаза и заметил пирамидку из разноцветных кубиков,
на нижней грани которой они стояли. Это была, кажется, игра "Крэйзи  берд"
- очень милая, с забавной дурашливой музыкой,  но  с  неожиданно  тупым  и
жестоким концом.
     Так можно было висеть сколько угодно - было даже  что-то  приятное  в
этом однообразном покачивании  взад-вперед,  но  Саша  подумал,  что  это,
наверно, выглядит глупо. Он подтянулся  и  вылез  на  незнакомый  каменный
пятачок, обрывающийся в пропасть, противоположный край которой был  где-то
за левой границей монитора (там еле слышно что-то жужжало). Другая сторона
площадки упиралась в высокую каменную стену, сложенную из  грубых  блоков.
Саша сел на шероховатый и холодный  пол,  прислонился  к  стене  и  закрыл
глаза. Откуда-то издалека доносился тихий звук флейты. Саша не знал, кто и
где играет на ней, но слышал эту музыку почти каждый день. Сначала,  когда
он  только  осваивался  на  первом  уровне,  этот  далекий  дрожащий  звук
раздражал его своей заунывной однообразностью, какой-то  бессмысленностью,
что ли. Но постепенно он привык и стал даже находить  в  нем  своеобразную
красоту -  стало  казаться,  что  внутри  одной  надолго  растянутой  ноты
заключена целая сложная мелодия, и эту мелодию можно было слушать  часами.
Последнее время он даже останавливался, чтобы пос