и и курил  длинную  трубку  с
крошечным  металлическим  чубуком  (было  непонятно,  как  он   ухитряется
зажигать ее на таком ветру). Дальше сидела компания в длинных  темно-серых
рясах - лица этих людей были скрыты капюшонами, так что нельзя было ничего
сказать ни об их поле, ни о возрасте. Расположившись кружком, они  изучали
непонятную геометрическую  фигуру,  начерченную  углем  на  крыше  вагона.
Фигура была та же, что и раньше, - круг с какими-то симметричными линиями,
похожими на разомкнутую звезду. Андрей вспомнил, что  и  прошлым,  и  даже
позапрошлым летом они были заняты тем же самым - было совершенно неясно, с
какой целью они так долго смотрят на этот простой рисунок.
     Вообще, Андрей сомневался, что люди, которых он встречает  на  крыше,
лезут на нее с какой-нибудь определенной целью. У него самого  такой  цели
никогда не было, и он ничего от этих прогулок не ждал. Правда, с Ханом  он
познакомился именно здесь. В тот раз они  не  перемолвились  ни  словом  -
здесь никто никогда ни с кем не говорил, - но узнали друг друга через день
или два, столкнувшись в коридоре. Позже Хан  сказал,  что  подниматься  на
крышу не только бесполезно, но скорее даже вредно, потому что там  человек
оказывается только дальше от возможности по-настоящему покинуть  поезд,  -
но все равно они продолжали сюда лазить, просто для того,  чтобы  хоть  на
время покинуть осточертевшее пространство  всеобщей  жизни  и  смерти.  Ни
начала, ни конца поезда видно не  было  -  линия  вагонов,  несколько  раз
изгибаясь в поле зрения, доходила в обе стороны до горизонта,  но  все  же
локомотив    где-то    существовал,    и    этому,    помимо     множества
внутривагоннометафизических обоснований, были два прямых доказательства  -
толстый медный провод  в  полуметре  над  головой  и  иногда  доносившийся
неведомо откуда тихий протяжный гул.
     Андрей почувствовал, как Хан дергает его за рукав, и посмотрел  туда,
куда тот указывал. На соседней крыше стояла довольно странная  компания  -
четверо    человек,    одетых,    словно     музыканты,     в     какие-то
преувеличенно-латиноамериканские наряды. В следующую секунду Андрей увидел
в их руках инструменты и понял, что  это  действительно  музыканты.  Из-за
грохота колес музыки совсем не было слышно, но ясно  было,  что  маленький
оркестр выкладывается изо всех сил, - тот, что играл на  флейте  Пана,  от
напряжения даже  чуть  приседал  на  месте,  а  у  гитаристов  были  такие
исступленные лица, словно в руках у них были не гитары, а винтовки, и  они
шли на штурм бронекупе самого Пабло Эскобара. Андрей перевел взгляд дальше
и увидел странного человека с широкой соломенной шляпой за  плечами  -  он
стоял опасно близко к краю вагона, пританцовывал  на  месте  и  размахивал
руками, как будто пытался согреться.  Ни  этого  человека,  ни  музыкантов
Андрей раньше никогда тут не встречал.
     Поезд мчался к реке, или, может быть, узкому ответвлению  озера,  над
которым был перекинут странный мост - у него были очень низкие ограждения,
еле доходившие до крыши поезда. Андрей подумал,  что  их,  наверно,  можно
было бы перепрыгнуть, и в тот самый момент, когда ему в голову пришла  эта
мысль, человек с соломенной шляпой на шнурке сильно оттолкнулся от  крыши,
оторвался от вагона и перелетел над ограждением моста.
     Несколько секунд  Андрей  не  мог  поверить,  что  это  действительно
произошло. Потом он упал на живот, подполз к краю крыши и свесился с  нее,
пытаясь хоть что-нибудь  разглядеть.  Вода  под  мостом  была  практически
неподвижной;  по  ее  поверхности  расходились  круги,  в  центре  которых
покачивалась  похожая  на  огромную  кувшинку  соломенная  шляпа.   Прошло
несколько долгих секунд,  и  над  водой  показался  черный  мячик  головы.
Человек поплыл к берегу, а потом все скрыла заросшая травой насыпь.
     Андрей поднялся на ноги и поглядел  на  Хана.  Тот  восхищенно  качал
головой и, судя по движениям губ, что-то говорил. Все  вокруг  смотрели  в
сторону скрывшейся  реки  -  даже  непонятные  люди  в  рясах,  обычно  не
обращавшие никакого внимания  на  остальных,  сейчас  стояли  на  ногах  и
растерянно глядели на восток, где  навсегда  остался  неизвестный.  Только
старик в ушанке все так же неподвижно  сидел  на  своем  обычном  месте  и
пускал вдаль едва заметные на ветру струйки дыма - было непонятно,  то  ли
он просто ничего не заметил, то ли видел и  не  такое.  Музыканты  куда-то
исчезли. Андрей поискал их взглядом и увидел несколько маленьких  фигурок,
прыгающих с вагона на вагон - они успели отойти  уже  довольно  далеко  на
запад.



                                    3

     - Нравится? - спросил Антон. - Только честно.
     - Что?
     - Новая серия, - сказал Антон и кивнул на стол.
     - Почему серия? - удивился Андрей. - Они же все одинаковые.
     - В этом и концепт, - сказал Антон. - Они номерные, как литографии.
     Андрей сидел на краю лавки, глядя на пивную банку в руках Антона. Тот
тихо что-то мычал  и  водил  по  ней  маленькой  кисточкой,  неестественно
изогнув шею, чтобы не измазать в краске бороду - тем не менее, на ней  уже
было несколько белых пятен, которые  казались  ранней  сединой.  Несколько
готовых расписных банок  стояло  на  столике  -  на  всех  был  одинаковый
рисунок: коридор вагона, по которому с  чайными  стаканами  в  руках  идут
румяные девушки в кокошниках и желтоволосые ребята в красных рубахах,  все
на одно лицо, похожее на вымя, - было это, как Андрей понял,  сознательной
и даже подчеркнутой цитатой из Гумилева, потому что из лиц торчали длинные
коровьи соски, прыскающие струйками  молока,  а  под  рисунком  славянской
вязью было выведено:

                         Остановите, вагоновожатый,
                         Остановите сейчас вагон.

     - Так что? - повторил Антон.
     - По-моему, хорошо, - сказал Андрей. -  Только  уж  очень  социально.
Все-таки "Будвейзер Господа моего" у тебя куда сильнее был.
     - Не понимаю, - сказал Антон, - почему, что бы я ни нарисовал, все  с
"Будвейзером" сравнивают?
     - Просто вспомнилось, - сказал  Андрей.  -  Действительно  гениальная
вещь была.
     Напротив  Антона  сидела  его  жена  Ольга,  которая  мелкой  шкуркой
зачищала поверхность банок. Ее ноги были закрыты одеялом, потому что дверь
в купе была снята с петель и по полу сильно дуло. На  месте  двери  висело
еще одно одеяло - оно не  доставало  до  пола,  и  были  видны  ботинки  и
шлепанцы проходящих по коридору. Андрей поднял глаза на погнутые  петли  и
покачал головой.
     - Я понять не могу, как же вы им разрешили дверь снять? - спросил он.
- Ведь никто права не имел, если вы не согласны.
     - А нас никто не спрашивал, согласны мы или нет, -  сказал  Антон.  -
Пришли и сказали, что конверсия.  Из  купейных  в  плацкартные.  Подписать
что-то дали, и все. Ну хватит об этом. Ты кого-нибудь из наших видел?
     - Гришу часто вижу, - сказал Андрей. - Он сейчас, как они выражаются,
поднялся, то есть денег много. Еще  Серегу  видел  недавно.  Очень  сильно
изменился. Не пьет, не курит. Утризм принял.
     - Это еще что?
     - Это религия такая, очень красивая. Они верят, что нас тянет  вперед
паровоз типа "У-3" - они его еще "тройкой" называют, - а  едем  мы  все  в
светлое утро. Те, кто верит в  "У-3",  проедут  над  последним  мостом,  а
остальные - нет.
     - Да? - сказал Антон. - Надо же. Не слышал  никогда.  А  ты  сам  его
часом не принял?
     - Нет, не принял, - сказал Андрей. -  У  меня  все  по-прежнему.  Вот
книжку хорошую читаю. Называется "Путеводитель по железным дорогам Индии".
Совершенно случайно ее нашел. Потом, если хочешь, дам.
     - А о чем  там?  -  спросил  Антон,  поднимая  банку  над  головой  и
внимательно ее разглядывая.
     - Даже трудно так сказать. Просто человек едет в поезде  по  Индии  и
пишет о том, что с ним происходит. Причем  так  и  не  ясно  -  то  ли  он
действительно по Индии едет, то ли  просто  так  себе  представляет.  Тебе
понравится.
     - Она у тебя с собой? - спросил Антон.
     - Да, - сказал Андрей. - Прочти кусочек,  а?  А  то  у  меня  руки  в
краске.
     - Какой кусочек? - спросил Андрей.
     - Любой.
     - Тогда, - сказал Андрей, - я с того места начну, где  сам  читаю.  Я
тебе в двух словах скажу, что там раньше было, - сначала он пишет  о  том,
что видит в окне, а потом начинает описывать тех,  кто  ему  мешает  возле
этого окна стоять. Очень длинная и желчная классификация.
     Андрей достал из кармана книжку, открыл ее на заложенной  странице  и
начал читать вслух:
     "Куда они все идут? Зачем? Разве они никогда не  слышат  стука  колес
или не видят голых равнин за окнами? Им все известно про эту жизнь, но они
идут дальше по коридору, из сортира  в  купе  и  из  тамбура  в  ресторан,
понемногу превращая сегодня в очередное вчера, и думают,  что  есть  такой
Бог, который их за это вознаградит или накажет. Но если они  не  сходят  с
ума, значит, все они  знают  какой-то  секрет.  Или  это  я  знаю  секрет,
которого лучше не знать никому. Нечто такое, из-за чего я  уже  никогда  в
жизни не смогу вот так невинно и  бессмысленно,  белея  глазными  белками,
идти себе по чуть покачивающемуся коридору и даже не отдавать себе  отчета
в том, что по коридору иду я. Но я ведь не знаю никакого секрета. Я просто
вижу жизнь такой, как она есть, трезво и точно, и никогда не смогу принять
этот грохочущий на стыках рельсов желтый катафалк за  что-то  другое.  Мне
нравится Индия, и поэтому сейчас я еду по Индии. А они просто сумасшедшие,
пассажиры сумасшедшего поезда, и во всем, что они говорят, я слышу  только
стук колес. И оттого, что их много, а я почти один, не меняется ничего..."
     Андрей услышал какое-то шуршание, поднял глаза  и  увидел,  что  жена
Антона надевает сапоги. Антон вытирал руки измазанной в краске тряпкой.
     - Извини, старик, - сказал он, - мы в театр  идем.  Ты  прочти  самую
последнюю строчку. Чем там все кончается.
     Андрей поколебался, открыл  последнюю  страницу  и  прочел:  "Милость
беспредельна, и я точно знаю, что когда поезд остановится, за  его  желтой
дверью меня будет ждать белый слон, на  котором  я  продолжу  свое  вечное
возвращение к Неименуемому".
     - Понятно, - сказал Антон. - Интересно, конечно. Только читать  этого
я не буду, спасибо.
     - Тебе не понравилось?
     - Я бы не сказал, что мне  это  понравилось  или  не  понравилось,  -
ответил Антон. - Просто это не имеет отношения ко мне лично.
     - Почему? А  то,  что  ты  рисуешь,  -  сказал  Андрей  и  кивнул  на
расписанные банки, - это разве не то же самое на другом языке?  Остановите
вагон, и так далее? Или ты это не всерьез? Неискренне?
     - Что значит "не всерьез, неискренне",  -  сказал  Антон.  -  Детские
какие-то у тебя понятия. Есть жизнь  и  есть  там  искусство,  творчество.
Соц-арт там, концептуализм там. Модерн там, постмодерн там. Я их уже давно
с жизнью не путаю. У меня жена, ребенок скоро будет -  вот  это,  Андрюша,
всерьез. А рисовать там можно что угодно - есть всякие там культурные игры
и так далее. Так что  вагоны  я  только  на  пивных  банках  останавливаю,
опять-таки потому, что о ребенке  думаю,  который  вот  в  этом  настоящем
вагоне будет дальше ехать. Понимаешь?
     Он слегка топнул в пол и показал рукой на стену.
     - Антон, - сказал Андрей, - ты ничего сейчас не слышишь?
     Антон замер и прислушался.
     - Нет, - сказал он, - ничего. А что я должен слышать?
     - Так. Показалось.
     - Пора идти, - сказала Ольга, отдергивая  висящее  в  дверном  проеме
одеяло, - опоздаем.
     - А на что вы идете? - спросил Андрей.
     -  "Бронепоезд  116-511",  -  ответила  Ольга.  -  Не  пугайся,   там
авангардное прочтение.
     - Чье прочтение? - спросил Андрей.
     - "Театр на верхней  полке",  -  сказала  Ольга.  -  У  них  там  все
коллективно и анонимно, так что чье там прочтение, никто там не знает.  По
секрету могу сказать, что декорации там рисовал Антон. Хочешь с нами?  Там
пройти можно.
     - Нет, - сказал Андрей, - я еще к Хану зайду. Давно у него не был.
     - Как он там, кстати, поживает? - спросил Антон. - Нашел себя?
     - Да, - сказал Андрей, - и еще много другого. Ну пока.
     - Пока. Привет там всем передавай.



                                    2

     На двери в купе Хана висел непонятно  откуда  взявшийся  календарь  с
котятами, который закрывал знакомую царапину. Несколько секунд  Андрей  не
мог понять, в чем дело, потом огляделся  по  сторонам,  убедился,  что  не
ошибся дверью и постучал. Никто не ответил.
     Андрей открыл дверь. В купе был неправдоподобный беспорядок -  такой,
какой возникает только при похоронах, родах и переездах.  На  диване  Хана
сидела пожилая полная женщина со следами былого безобразия на отечном лице
- возраст уже благополучно эвакуировал ее из  зоны  действия  эстетических
характеристик. На полу перед ней стояло  несколько  чемоданов  и  накрытая
платком корзина, источавшая густой запах колбасы. С верхней полки  торчала
крошечная детская ножка, обтянутая белым носком, которая чуть  качалась  в
такт вагону.
     - Здравствуйте, - сказал Андрей.
     - День добрый, - ответила  женщина,  поднимая  ничего  не  выражающие
глаза.
     - А где Хан?
     - Таких тут не живет.
     - Он что, переехал?
     - Не знаю, - сказала она, - может, переехал, а  может,  умер.  Мы  не
знаем. Мы очередники. Нас на площадь вселили. Вы у проводника спросите, он
знает.
     - А вещи? - спросил Андрей, - вещи остались?
     - Никаких вещей тут не было, - оживляясь, сказала женщина, - что  это
вы придумываете? Какие такие вещи?
     - Да нет, - сказал Андрей, - вы не подумайте, что я с претензиями.  Я
спрашиваю просто.
     - Пустой диван, - сказала женщина, - полка тоже пустая.  Я  чужого  в
жизни не возьму.
     - Понятно, - сказал Андрей, повернулся и толкнул дверь вбок.
     - А вы не Андрей? - спросила вдруг женщина.
     - Андрей. А что?
     - Тут письмо какое-то лежало. Написано - Андрею, а какому, непонятно.
И от кого, непонятно. Может, это вам?
     - Мне, - сказал Андрей, - давайте.
     -  Где-то  оно  здесь  было,  -  забормотала  женщина,   шаря   среди
вываленного на стол белья. -  Разбирать  теперь  все  это  полгода.  Жизнь
страшная стала. В коридоре давка, а сил нет. Ага, нашла. Вот оно. А  точно
вам? У вас билет ваш есть с собой?
     - А я безбилетник, - развязно пошутил Андрей.
     Женщина хмыкнула и протянула Андрею конверт.
     -  Девкам  будешь  голову  морочить,  -  сказала  она   с   некоторой
игривостью. - Все. Больше никаких вещей нету.
     - Спасибо, -  сказал  Андрей,  убирая  письмо  в  карман.  -  Большое
спасибо.
     - До свидания, - сказала женщина.
     Выйдя  из  купе,  Андрей  чуть  не  столкнулся  с  идущим  по  вагону
проводником, но ни о чем не стал его спрашивать.
     Петр Сергеевич был пьян и весел. На столе перед ним стояла не обычная
бутылка "железнодорожной", а граненый флакон  дорогого  коньяка  "Лазо"  с
пылающей паровозной топкой на этикетке.  Рядом  были  развернуты  какие-то
чертежи и синьки - Андрей заметил на одной из них сильно увеличенную ручку
дверного замка. Еще было несколько официального вида бумаг с печатями -  в
них,  судя  по  масляным  пятнам,  был  завернут  сервелат,  которым  Петр
Сергеевич успел хищно закусить  -  казалось,  что  разбросанные  по  столу
ошметки клевал орел.
     - Как дела?
     - Нормально, - ответил Андрей, - а у вас?
     Петр Сергеевич показал большой волосатый палец.
     - Завтра меня весь день не будет, - сказал он, -  с  самого  утра.  И
ночью тоже не приду. Ты за меня бельишко получишь?
     - Хорошо, - сказал Андрей. - Вы  только  проводника  предупредите.  А
что, уже тридцатое?
     - Да, - сказал Петр Сергеевич, - тридцатое. Как время-то летит. Так и
пожить не успеешь. Тебе налить?
     Андрей помотал головой.  Сняв  ботинки,  он  улегся  на  свое  место,
повернулся лицом к стене и достал из  кармана  "Путеводитель  по  железным
дорогам Индии", в который было вложено письмо. Поколебавшись  секунду,  он
спрятал конверт назад в карман. "Завтра прочту", -  подумал  он  и  наугад
раскрыл книгу.
     "...в сущности, никакого счастья нет, есть только  сознание  счастья.
Или, другими словами, есть только сознание. Нет  никакой  Индии,  никакого
поезда, никакого окна. Есть только сознание, а все остальное, в том  числе
и мы сами, существует только постольку, поскольку попадает  в  его  сферу.
Так почему же, думаю я снова и снова, почему  же  нам  не  пойти  прямо  к
бесконечному  и  невыразимому  счастью,  бросив  все  остальное?   Правда,
придется бросить и себя. Но кто бросит? Кто тогда будет  счастлив?  И  кто
несчастлив сейчас?"
     Андрею хотелось спать, и он плохо понимал написанное - слова налезали
друг  на  друга  и  образовывали  перед  глазами  сложные   геометрические
конструкции. Он закрыл книгу.
     - Андрюх, - подал голос Петр Сергеевич,  -  ну  чего  ты  мурыжишься?
Махни стакан.
     - Правда не хочу, - сказал Андрей, - спасибо.
     - Как знаешь.
     Андрей повернулся на спину и некоторое время  изучал  тусклый  желтый
плафон на потолке.
     - Петр Сергеевич, - сказал он, - а вы когда-нибудь  думали,  куда  мы
едем?
     - У тебя что, - спросил Петр Сергеевич сквозь пищу,  -  неприятности,
да? Наплюй. Подумаешь там, одну бросил, другую нашел. В  плацкарту  сходи,
там быстро развеешься. Знаешь, сколько там сучек этих? Там их вагон.  Были
бы деньги.
     - Ну все-таки. Куда?
     - Ты чего, сам не знаешь?
     - Вам что, сказать трудно?
     - Да нет, не трудно.
     - Ну так скажите. Куда мы, по-вашему, едем?
     - Куда, куда. Тебе что, услышать  хочется  лишний  раз?  Ясное  дело,
куда. К разрушенному мосту.  Что  ты  себе  смолоду  такой  херней  голову
забиваешь, Андрюха?



                                    1

     Утро  было  облачным  -  вместо  неба  вверху  висела  ровная   серая
поверхность, похожая на потолок  в  коридоре,  только  без  вентиляционных
дырочек. Петр Сергеевич уже ушел. На столе лежала записка для проводника и
стояло два стакана с успевшим остыть чаем. Андрей оделся, вынул из кармана
письмо и тут же сунул его назад. Потом он запер дверь и сел на стол.  Петр
Сергеевич терпеть этого не мог, а уж ног на своем диване не простил бы  ни
за что и никому, но сегодня его можно было не брать в расчет.
     Андрей никогда не упускал возможности  в  одиночестве  провести  пару
часов у окна купе. Это было совсем не то же самое, что стоять возле окна в
коридоре, где постоянно приходилось пропускать идущий мимо народ и  вообще
множеством трудноуловимых способов взаимодействовать с окружающими. Андрей
не особо верил автору индийского  "Путеводителя",  писавшему  о  том,  что
безмятежному  созерцанию  ландшафта  можно  предаваться  и  перед   дверью
набитого орущими людьми тамбура.
     Сегодня день был не очень удачный -  в  нескольких  метрах  за  окном
неслась бесконечная стена  деревьев.  Обычно  такие  насаждения  закрывали
обзор на несколько часов, а иногда и дней, и оставалось только смотреть на
полосу травы между поездом и деревьями, разглядывая предметы,  выброшенные
из когда-то пролетевших здесь вагонов "Желтой стрелы".
     Сначала все внизу сливалось  в  однородное  серо-зеленое  месиво,  но
через несколько минут глаза привыкали, и становилось  достаточно  короткой
доли секунды, чтобы идентифицировать искусственные  вкрапления  в  пейзаж.
Возможно, дело было не в натренированности взгляда, а в воображении, и  он
успевал не столько разглядеть проносящееся мимо окон, сколько домыслить  и
воссоздать то, что там должно находиться, пользуясь мельчайшими  намеками,
которые давал окружающий мир. Но насчет большинства объектов, лежавших  на
склонах насыпи, ошибиться было трудно.
     Больше всего было, конечно, пустых бутылок. Зимой они яркими зелеными