отцу, погиб во  Фрисландии,
а второй брат, единокровный, но от другой матери (Хлодвиг, отец  Торина,
женился вторично после смерти первой супруги), был  захвачен  данами  из
Скёльдунгов вместе с частью дружины  и  предан  смерти,  по  счастью  не
позорной: отцу  Целестину  был  известен  сей  вид  казни,  почитавшейся
северянами, - именовался он "кровавым орлом". Монах видал  однажды,  ещё
плавая с ярлом Эльгаром, как это делается,  и  тогда,  при  виде  эдакой
жути, понял, что кое в чём норманны превзошли  даже  палачей  императора
Нерона -  великих  искусников  в  своём  ремесле.  На  спине  убиваемого
норманны делали мечом или кинжалом два надреза вдоль  хребта,  так,  что
ломались рёбра. Потом же грудную клетку раскрывали и  вытягивали  наружу
лёгкие ещё живого  человека,  и  создавалось  впечатление,  что  у  него
выросли невиданные жуткие крылья. Несколько погодя вырывалось сердце,  и
лишь после этого наступала смерть.
   Прослышав о гибели кровного родича, Торин  начал  мстить.  Прибрежные
посёлки  и   городки,   принадлежащие   Скёльдунговым   ленам,   нещадно
выжигались, а их население либо истреблялось, либо угонялось в  рабство;
их корабли вадхеймская дружина  грабила  и  топила,  не  щадя  никого  и
ничего, а кончилось всё тем, что  позапрошлым  летом  вадхеймцы  держали
почти трёхмесячную  осаду  укреплённого  поселения  Скёльдунгов,  но,  к
сожалению, взять его не  смогли,  однако  все  окрестности  после  ухода
норвежцев к себе, на север, очень напоминали  выжженную  пустыню,  какую
обычно  оставляли  за  собой  орды  Аттилы,  называемого  норманнами   и
германцами Этцелем.
   Торин предполагал, что  рано  или  поздно  датчанам  надоест  терпеть
почитай беспрерывные разорения от хёрдманов Вадхейма и всё это  кончится
тем, что однажды они попытаются стереть с лица земли и  морей  человека,
причинившего бедствий больше, чем все завоевания Каролингов.
   Так, собственно, и произошло...
   Почему они выбрали для нападения на Вадхейм именно раннюю весну, а не
лето, когда дружина уходила в викинг, непонятно, но, видимо, даны решили
отомстить сразу и за всё, желая расправиться с буйными норвежцами  прямо
в их землях. И другие северяне тогда запомнят, что безнаказанно  жечь  и
разорять вотчины потомков Готфрида, Скёльдунгов, Ильвингов  и  Аудлингов
не позволено никому! Зная, что так просто Вадхейм не  возьмёшь  (дружина
Торина была ой как сильна), датчане на пятнадцати  кораблях  пристали  к
берегам возле устья Вадхейм-фьорда - восемь  дракаров  севернее  и  семь
южнее, - после чего стало очевидно, что численное преимущество  явно  не
на стороне норманнов, приютивших отца Целестина. Сам фьорд был недлинным
- около трёх лиг, и посему обойти поселение по суше и полностью окружить
его можно было (считая путь от океанского берега) всего за сутки.
   Восемнадцатое и девятнадцатое марта 851 года вошли в историю Вадхейма
как самые страшные и невероятные дни.
   Первый отряд датчан появился утром восемнадцатого, с  юга.  Несколько
мужчин, ушедших рано утром на охоту, успели  добраться  до  поселения  и
рассказать Торину о нескольких сотнях вооружённых  людей  под  знаменами
Скёльдунгов и других знатных датских  родов,  пробирающихся  к  Вадхейму
через леса.  Ворота  были  немедленно  закрыты,  всё  мужское  население
взялось за оружие, и вот к полудню из густого  хвойного  леса  появились
отряды врага и остановились у ограды поселения. Спустя несколько часов с
севера подошёл ещё один отряд такой же численности, и Торин  понял,  что
Вадхейму конец. Вожди данов собрались к  востоку  от  холма,  где  стоял
Вадхейм, - там красовались их многоцветные  флаги,  доносились  победные
возгласы и ржание небольших косматых лошадок. Остальное войско числом до
семи сотен полностью окружило поселение,  а  некоторые  отряды  поначалу
даже  решились  пробиться  к  гавани  Вадхейма  и  дракарам  Торина,  но
несколько десятков воинов под водительством Нармунда преградили  путь  в
селение.
   По той причине, что городьба поселения входила в воду, покрытую  ныне
льдом, шагов на сорок от правого и левого  берегов  фьорда,  два  отряда
датчан пробрались вдоль частокола к проёму,  в  который  обычно  входили
дракары Торина, и, видя, что широкое неогороженное пространство охраняют
не больше  трёх  десятков  вадхеймских  дружинников,  ломанулись  очертя
голову прямо на их копья, надеясь задавить числом. Умница Нармунд не зря
заслужил доверие своего конунга: приказав  своим  отступить  по  льду  и
впустить датчан внутрь  ограждения,  он  выждал,  когда  десятки  воинов
датских под знаменем с изображением поднявшегося на дыбы льва выйдут  на
лёд, преследуя "бегущих" хёрдманов Торина, а затем  пустил  в  дело  две
маленькие рати, незаметно  державшиеся  у  самого  прохода,  ведущего  в
гавань. Оба вадхеймских отряда, ударив  вдоль  городьбы,  соединились  в
единый кулак, закрывший собой свободное от частокола пространство,  а  с
берегов фьорда по датскому строю хлестнул дождь самострельных  и  лучных
стрел. Пришлецы оказались в клещах - прорваться обратно  за  ограду  они
уже не могли, ибо вадхеймцы, выстроив хёрд, неодолимой стеной встали  на
пути к отступлению, но и вперёд двигаться тоже стало невозможно. А после
того как Нармунд  и  его  сыновья  во  главе  отборного  отряда  воинов,
прикрываемых со всех сторон рядами лучников, ударили по уже смешавшемуся
из-за  непрерывного  обстрела  строю  датчан,  стало   ясно,   что   все
захватчики, решившиеся с  налёту  взять  посёлок  столь  малыми  силами,
обречены. С лязгом столкнулись круглые щиты,  даны  медленно  отступали,
огрызаясь короткими выпадами, но в этот  момент  хёрд,  закрывший  собой
выход  из  посёлка,  тоже  двинулся  на  них.  Вскипела   короткая,   но
кровопролитная схватка, звон  мечей  с  новой  силой  наполнил  холодный
утренний воздух. Датчанам пришлось драться в полном окружении, и, поняв,
что  гибель  теперь  неизбежна,  отбивались  они  отчаянно,  с   яростью
бьёрсерков...
   Маленькая и быстрая победа пусть и не  принесла  особого  перевеса  в
силах, но всё-таки это была победа!
   Вадхейм гудел как пчелиный улей. Отец Целестин, в панике бегавший  по
посёлку, мог наблюдать,  как  любая  женщина,  старик  или  подросток  с
суровыми лицами шли к ограде. Почитай  у  каждого  на  боку  висел  меч,
женщины  да  девицы  в  руках  держали  небольшие  самострелы.  Отдавали
быстрые,  чёткие  приказы  бывалые  воины  -  никакого   беспорядка   не
наблюдалось, была лишь яростная решимость  отстоять  родной  посёлок  да
уверенность, что если и не быть победе, то  смерть  в  бою  -  достойный
удел. А  бой  предстоял  страшный.  По  подсчетам  Торина,  под  стенами
Вадхейма стояло свыше семидесяти десятков данов,  и  для  каждого  война
была хлебом и жизнью. Судя по всему, намерения у их  вождей  были  самые
серьёзные... И это против двухсот дружинников Торина,  если  не  считать
женщин и стариков.
   Конунг прекрасно понимал, что  отбиться  почти  невозможно.  Стены  у
посёлка не крепостные - деревянные колья,  вбитые  в  землю;  ворота  не
железные, а против этакой силищи без помощи  Одина  не  выстоять.  Будем
драться до конца, до последнего человека. Только вот что нужно пришлецам
датским? Зачем они явились в Вадхейм?  Пока  ни  послов,  ни  условий  -
ничего. Просто встали лагерем у ограды, ибо одолеть с наскоку и овладеть
посёлком сразу не вышло, да и долгой осады у них не получится  -  ранняя
весна, припасов много с собой небось не взяли. Значит, будут штурмовать.
И произойдёт это очень скоро.
   Часа через четыре после  полудня  из  датского  лагеря  на  маленькой
гнедой лошади выехал человек в  красивой  посеребрённой  кольчуге  и  со
знаменем с изображением льва. Подъехав вплотную к воротам, он  несколько
раз протрубил в рожок, висевший на груди, и прокричал:
   - Бьёрн Скёльдунг вызывает на переговоры Торина из Вадхейма! Я пришёл
говорить, не стреляйте! - На всадника  со  стен  были  нацелены  десятки
луков и самострелов.
   Торин поднялся на стену. Русые с сединой волосы вьются по ветру, лицо
каменное, клёпки на кожаной куртке сверкают на весеннем солнце, на  боку
короткий и широкий меч, - вождь-воитель. Видгнир,  с  горящими  глазами,
позади, рука эфес меча сжимает, Нармунд рядом, всегда готов своею грудью
конунга от стрелы врага прикрыть. Отец Целестин тут же.  Боязно  монаху,
но всё-таки положение  обязывает,  да  и  чего  бояться  пока  одинокого
всадника?
   - Ну я Торин! - звучно пробасил конунг. - Чего тебе нужно, Бьёрн?
   Датчанин  смерил  конунга  пристальным  и,   как   показалось,   чуть
насмешливым взглядом, явно осознавая своё превосходство, и провозгласил:
   - Ежели ты и есть Торин из Вадхейма - разбойник  и  грабитель,  -  то
трепещи! Ибо я, Бьёрн Скёльдунг, пришёл потребовать по праву  возмещения
урона, чинимого твоею дружиной прошлыми годами, и дабы обезопасить земли
датские от  твоих  набегов  впредь!  Коли  проявишь  ты  благоразумие  и
согласен будешь на условия наши, то обещаю  я  жизнь  всем,  кто  сложит
оружие и покорится  власти  конунга  Скёльдунга,  ибо  отныне  он  будет
повелевать вами. Требуем мы также виру за потери наши от набегов дружины
твоей, Торин: золотом, сколько возьмём, да двумя сотнями рабов,  да  ещё
отдашь ты нам две своих ладьи. И клятву принесёшь,  что  впредь  дружину
твою с датских берегов не увидят более, а если и увидят, то  только  под
стягами Скёльдунгов. Иначе же и Вадхейм,  и  воины,  и  все  жители  его
познают тяжесть гнева и меча датчан!
   Во время всей этой напыщенной речи Торин стоял  спокойно,  словно  не
слыша того, что говорил Бьёрн, а  только  злобно  порыкивал  что-то  для
прочих неразборчивое. И так было понятно, что для  гордого  норманнского
конунга условия, выставленные данами, неприемлемы, но так же ясно  можно
было понять, что  за  спиной  Торина  стоят  семьсот  человек,  из  коих
по-настоящему   могут   защитить   себя   в   предстоящем    бою    лишь
мужчины-викинги.
   Ну нет! Мы ещё посмотрим, чья возьмет!
   В ответ на слова Бьёрна Торин разразился  таким  градом  проклятий  и
самой чёрной брани, что конёк дана аж  присел  на  задние  ноги,  а  сам
датчанин, словно и не ожидая услышать  что-либо  другое,  дёрнул  повод,
подняв коня на дыбы.
   - А теперь слушай меня, Бьёрн из рода Скёльдунгов! Ты, паршивый  пес,
должен помнить, что две зимы назад моя  дружина  держала  в  осаде  твое
поселение и ни ты, ни кто-либо из твоих людей не смели высунуть носа  за
частокол, зная, что наши клинки воздадут по заслугам тем, кто повинен  в
смерти моего брата, сына Хлодвига!
   Бьёрн ухмыльнулся:
   - А, так вот в чём причина всех чинимых тобою непотребств! Я и раньше
догадывался, что смерть этого щенка, не достойного носить меч, вызвала у
тебя мстительные чувства. Поверь, я нисколько не жалею, что отправил его
к праотцам, - одним разбойником  меньше!  Тебя  ждёт  такая  же  участь,
только я не буду пачкать свой клинок, вырезая  тебе  красного  орла.  Ты
умрёшь иначе...
   - А не отправишься ли ты к Хель, ублюдок?! - прорычал Торин. - Как бы
не пришлось тебе после этой  нашей  встречи  вечно  вариться  в  желудке
Фенрира, проклиная тот день, когда боги привели тебя под стены Вадхейма!
Убирайся, нам не о чем говорить!..
   Лицо Бьёрна перекосила злобная гримаса, и он поскакал к своим. В  тот
же момент стены Вадхейма были осыпаны градом лучных и арбалетных  стрел.
Ещё через несколько мгновений начался первый штурм.
   Солнце клонилось к закату.
   Похоже, нетерпение  данов  было  чрезмерным,  и  первый  приступ  они
устроили  не  с  рассветом,  как  это  делают  все  нормальные  люди,  а
немедленно - теперь, когда вечерние тени всё больше и больше удлинялись.
   Главный удар, как и ожидалось, два крупных отряда врага вновь нанесли
в самое слабое место - туда, где у  самой  кромки  фьорда  заканчивалась
деревянная ограда поселения и  где  по  ещё  крепкому  льду  можно  было
прорваться к стоящим на брёвнах дракарам и сразу выйти за ограду, внутрь
Вадхейма. Обе стороны - северную и южную - охраняли крепкие и испытанные
дружинники Нармунда. Сам  же  Торин  с  остальными  воеводами  находился
по-прежнему у главных ворот.
   Бой у гавани закипел  жестокий.  Даны  пытались  по  льду  подойти  к
берегу, колья бревенчатой ограды окрасились кровью как защитников, так и
осаждающих, воздух наполнили боевые кличи  и  звон  стали,  и  тут  была
явлена первая милость богов: под отрядом датчан, пытавшихся вломиться  в
посёлок прямо по льду фьорда, подтаявшая ледяная корка треснула  и  они,
барахтаясь в пусть неглубокой, но смертельно  холодной  воде,  оказались
под не знающими промаха стрелами и копьями вадхеймцев. На сей  раз  мечи
обнажать не пришлось.
   Успевшие выбраться на крепкую  кромку  даны  бежали  на  берег,  а  у
северного края частокола викинги  уже  бились  жестоко  и  беспощадно  с
врагом, устилая своими телами и телами датчан прибрежный лёд, ставший из
серебряного кроваво-красным.
   Смеркалось. На стены Вадхейма шли всё новые и новые  десятки  врагов.
Сигню не расставалась с самострелом, а Видгнир успел  напоить  свой  меч
кровью уже не одного дана. Колыхались в сумерках знамёна со  львами,  во
вражеском лагере раздавались невнятные крики;  даны  свалили  толстенную
ель, обрубили ветви  и  уже  хотели  использовать  бревно  как  таран  и
выломать  ворота,  но  ранняя  северная  ночь  опустилась  быстрее,  чем
пришельцы с юга успели опробовать своё страшное орудие. У стен ещё кипел
бой: пошли в ход  заранее  приготовленные  приставные  лестницы;  летели
горящие, обмотанные паклей со смолой стрелы, и вот уже  несколько  домов
занялись пожирающим  податливое  дерево  пламенем.  Щелкали  самострелы,
гудели тетивы луков вадхеймцев, с той стороны стены слышались  проклятия
и крики боли... За частокол не прорвался никто, но страшный,  безмолвный
ряд тел жителей  посёлка  у  мужского  дома,  куда  оттаскивали  убитых,
неумолимо рос.
   Вадхейм нес потери. Тяжёлые потери: среди убитых  стрелами  и  мечами
данов были и воины дружины, и женщины, что тоже пришли на стены защищать
родной посёлок, и подростки, почти дети, знавшие, что в случае поражения
их ждёт либо позорная смерть, либо рабство...
   Отец Целестин молился. Истово. Он обращался  к  Иисусу,  Деве  Марии,
Святому Духу, всем святым, прося их об одном -  спасти  и  сохранить  от
гибели Вадхейм!  Пока  что  небеса  внимали  монаху.  Сумерки  сгущались
неумолимо, в лагере данов зажглись костры, да и  битвенный  пыл  датских
воинов погас. Но ведь есть ещё и завтрашний день, и он  должен  был  всё
решить. А решение это было отнюдь не в пользу Вадхейма. Все - от мала до
велика - понимали, что посёлок против неодолимой  силы  не  продержится,
принять же условия Бьёрна не согласился бы  ни  один  подданный  конунга
Торина. Значит, надо одолеть не силой. А вот  как?  Как?  У  Торина  был
ответ на этот вопрос.
   Штурм с наступлением темноты затих. И  тогда  же  Торин,  не  позабыв
выставить не один десяток часовых, собрал совет. Странный совет. На  нём
присутствовал только сам  конунг,  отец  Целестин,  Видгнир  и,  как  ни
странно, Сигню-Мария.  Да,  на  треть  Вадхейм  был  подожжён  огненными
стрелами данов, да, под стенами посёлка  стояла  вчетверо  превосходящая
рать противника, но конунг позвал к себе именно этих людей, а  не  своих
воевод-стурманов во главе с Нармундом. Он надеялся не на военную силу, а
на нечто другое, понимая, что данов мечами не одолеть,  а  ждать  помощи
неоткуда... Хотя как же неоткуда?!
   Монах изо всех  сил  бежал  наверх,  к  дому  Торина,  сопровождаемый
громадного  роста  дружинником  -  посланцем  конунга,  заставшим   отца
Целестина в момент, когда тот  в  отчаянии  разрывал  у  домика  влажную
землю. Ничего не соображая с перепугу, монах хотел закопать свои  книги,
не обращая внимания на тающий снег  и  на  то,  что  выкопанная  им  яма
медленно,  но  верно  заполняется  водой.  Бессмысленность  сей   работы
дополнялась ещё и тем, что, если принять во  внимание  солидные  размеры
библиотеки,  рыть  пришлось  бы  долго,  а  серебряной  тарелкой,   коей
пользовался отец Целестин вместо лопаты, много не накопаешь. Он увещевал
себя, что делать всё это незачем, что  у  него  просто  истерика,  но...
Вадхейм горел, у ограды царила сумятица, слышались крики, и только тогда
отец Целестин отвлёкся от своих дурацких раскопок, когда норманн потянул
его за изгаженную глиной рясу и быстро проговорил:
   - Иди к конунгу. Зовёт. Давай быстрее, я тебя отведу, - и смерил отца
Целестина взглядом, каким обычно глядят на юродивых.  Впрочем,  судя  по
внешнему виду монаха, именно так на него и следовало смотреть.
   - Тут такие дела, а ты... - укоризненно сказал воин, но  святой  отец
только вытер руки о рясу и довольно резво для своих габаритов  припустил
по склону холма. Дружинник, посмеиваясь, шествовал рядом.
   Уже наверху монах огляделся: близилась полночь, небо было чистым,  но
свет  звёзд  мерк  перед  сполохами  десятков  костров  за   частоколом,
дотлевали несколько домов  в  самом  посёлке,  западный  ветерок  уносил
чёрный дым к горам. Неожиданно у стены раздались вопли и удары  мечей  -
даны сделали короткую вылазку, похоже просто из  интереса,  и  сразу  же
откатились. В Вадхейме никто не  думал  ложиться  спать;  большая  часть
дружины сосредоточилась у ворот - ждали  ночного  штурма,  так  как  все
видели, что враги готовят таран. Ещё два крупных отряда стояли  слева  и
справа, там, где частокол примыкал к  водам  фьорда  и  прорваться  было
легче всего. А на  северном  склоне  холма  Вадхейма  полыхал  громадный
погребальный костёр - этот день унёс жизни более пяти  десятков  жителей
поселения. Отец Целестин внезапно выругался про себя - занимаются всякой
ерундой, когда небось полно раненых! Эх, плохо у тебя  голова  в  момент
опасности варит, отец Целестин! Тут людям помогать нужно, а ты о  книгах
думал... А ещё священником считаешься, христианином. Нет, точно епитимью
на  себя  накладывать  надо,  да,  может,  вериги  у  кузнеца  попросить
выковать, для умерщвления плоти?
   В локте от головы монаха в стену дома ударила шальная датская  стрела
(и какой идиот стреляет по ночам?).  Отец  Целестин  снова  ругнулся  по
латыни. Вот будет тебе завтра "умерщвление  плоти"  в  самом  изощрённом
виде. Перебьют ведь нас всех, как есть перебьют! Всех, включая  кузнеца.
Так что и верига отменяются.
   Торин сидел потный, чёрный, всклокоченный, злой - брови к  переносью,
борода растрёпана, отблеск ненависти в глазах горит. Меч  обнажённый  на
столе. Видгнир насуплен, царапина на щеке  -  стрелой  задело  вскользь.
Сигню, как обычно, в  уголке  -  сидит  тише  мыши,  но  вся  напряжена,
самострел на коленях.
   - А, явился! - Торин указал монаху на скамью, приглашая сесть. -  Ну,
что скажешь, отец Целестин?
   Монах только вздохнул, выдавив из себя жалкую улыбку:
   - Может, обойдётся? - и сразу же понял, что сморозил глупость.
   - Не обойдётся. Своими силами не совладеть, а помощи ждать  неоткуда.
Если гонца лесом, в Рёдборг, к ярлу Хундингу слать, то посланец  за  два
дня доберётся. Хундинг-то придёт, и с дружиной, но как ни спешить  -  не
успеют. Через лес, да ещё снега таять начали. Придут к пепелищу. Нам  не
выстоять.
   -  И  что   теперь   делать?   -   прошептал   монах,   проникнувшись
пессимистичным настроением конунга.
   - Слать человека к айфар, - неожиданно сказал Видгнир. - Они помогут.
   - Чего-чего? - вытаращился отец  Целестин,  не  веря  своим  ушам.  -
Торин, Видгнир, вы что, всерьёз? Разум от страха помутился?
   - Забываешь, с кем говоришь! - прикрикнул Торин. -  Конунги  Вадхейма
никогда никого и ничего не боялись! И если нужно,  я  завтра  погибну  в
битве, как и все мы! И не забудь, что и тебя даны  тоже  не  пощадят.  Я
согласен с Видгниром. Айфар могут помочь. Только от  них  можно  подмоги
ждать.
   - Но как? - отец Целестин сх