ы,  ходили  люди,  у
берега стояли, чуть покачиваясь на тихой  волне,  три  длинных  и  узких
корабля, походящие на морских змей, и монах вдруг понял, что на убранном
на стоянке парусе одного  из  них  горит  синяя  восьмиконечная  звезда,
которую изобразил именно он. И что-то необычное было в этом,  с  носовым
украшением в виде головы медведя,  норманнском  дракаре,  хотя  всё  как
обычно - щиты висят по борту, вёсла на ночь сложены, но...  Корма  ладьи
надвигалась на отца  Целестина,  притягивая  его  взгляд.  Уже  виденный
монахом золотой свет заливал потемневшие от времени доски, в  центре  же
этого сияющего ореола... Иисус и Святая Дева Мария, это ж Видгнир! Спит,
похоже, но чутко, полусидя, привалившись спиной к бочонку с  водой.  Сам
всё тот же, только лицо обветрилось да волосы  выгорели  (хотя  куда  уж
больше!).
   - Отец Целестин, ты должен  меня  услышать!  -  внезапно  раздался  в
сознании монаха голос Видгнира.  -  Мы  теперь  домой,  осень  ведь.  До
холодов успеть надо. У нас всё хорошо, только Вальтама и Фьернира убили,
да с ними ещё десяток. А были мы на реке Данп, да много где  ещё.  Торин
говорит, придём в Вадхейм не позже чем через месяц и...
   Видение неожиданно оборвалось. Последнее,  что  успел  заметить  отец
Целестин, - заходящий огромный серебряный месяц, чей  свет  отражался  в
чёрных водах реки...
   Монах резко поднял голову, гадая, что же это было. Просто сон  или...
Он вскочил, выбрался из домика наружу и глянул на  небо.  Ущербная  луна
склонялась к горизонту - всё так же, как и над рекой на востоке. Монах в
который раз подумал, что надо бросать пить.
   Через две недели и пять дней в  устье  фьорда  появились  три  чёрные
точки, а спустя несколько часов  глаз  уже  мог  различить  сине-голубую
звезду на парусе переднего дракара.
   Вот и не верь после этого снам!
   Все последующие дни Видгнир, не  поспевая  за  собственными  мыслями,
захлёбываясь, излагал монаху все подробности  своего  первого  похода  с
дружиной конунга.  Отец  Целестин  умилённо  слушал,  записывая  в  свою
хронику самые интересные моменты, касавшиеся жизни удивительных  народов
на востоке; о живущих средь бескрайних лесов племенах  словинов,  об  их
богах, статуи коих вытёсывались из  дерева,  праздновании  Дня  Середины
Лета,  свидетелями  которого  стали  дружинники  Торина,  отдыхавшие   в
городище на берегу одного из бесчисленных озер Свитьода Великого.  Торин
закупал здесь впрок на долгую зиму зерно, мёд,  смолу  и  разные  прочие
товары,  запретив  своим   удальцам   устраивать   обычные   норманнские
безобразия, тем паче что  в  том  поселении  даны  из  знаменитого  рода
Аудлингов держали склады  и  ремонтировали  свои  суда,  -  тут  был  их
передовой форпост для проникновения дальше, на юго-восток, к Каспийскому
морю и Константинополю, где они, смирив воинственный нрав, были чуть  ли
не единственными купцами из  Европы.  Торин  и  сам  был  не  промах,  и
прекрасно понимал, что разбойничать в  Гардарике  по  берегам  -  только
портить дела и себе и другим.
   Уже южнее, пройдя по рекам в земли многочисленного племени полян, они
встретили самый настоящий город, именуемый полянами Родень. Там  Видгнир
услышал знакомый говор и подошёл к разодетым в яркие шелка людям узнать,
кто они: оказалось, что  византийские  купцы  да  миссионеры,  прибывшие
вместе с посольством императора Феофила в северные земли. Отец  Целестин
покатывался со смеху, представив себе физиономии надменных  византийцев,
когда молодой северный варвар довольно бойко  заговорил  по-гречески,  а
затем, показывая, что и он не лаптем щи хлебает, начал  сыпать  цитатами
из Писания и из древних авторов. Сказать, что гости  из  Константинополя
были удивлены, значит, ничего не сказать! Видгнир  поведал  о  том,  что
греки даже пригласили его на свой корабль ("большой такой,  красивый!"),
угощали, восхищались  его  познаниями,  а  священник  по  имени  Мефодий
подарил Евангелие с рисунками и в роскошном окладе,  приметив  на  груди
норманна серебряный крест отца Целестина. Видать, признал  за  своего  и
даже приглашал  заходить  в  гости,  буде  Видгнир  окажется  в  столице
Византии.
   Родень оказался большим городом, в котором часто бывали  и  греки,  и
викинги, и восточные соседи  -  совсем  уж  неизвестные  отцу  Целестину
кочевники, - авары и болгары.
   Поселение, как выяснил Видгнир,  было  столицей  союза  трёх  племён,
местом большой торговли, весьма, надо сказать, многолюдным. Поджав губы,
целомудренный монах выслушал восторженные отзывы о тамошних девицах, кои
весьма красивы и любезны.  Что  именно  крылось  под  словом  "любезны",
Видгнир не сообщил.
   Словом, мальчишка был переполнен впечатлениями от своего  путешествия
и готов был рассказывать  бесконечно.  Но  отца  Целестина  более  всего
волновало только одно - то,  что  случилось  сентябрьской  ночью,  когда
дракары Торина стояли у маленького островка в устье широкой и  медленной
реки. И в один из вечеров монах таки задал этот вопрос, оборвав  рассказ
своего ученика о тяжёлой стычке с  бургундскими  кораблями  недалеко  от
места, где великая река Рейн впадает в море.
   - Не знаю, - Видгнир запустил пятерню в густые белые  волосы  и  чуть
покачал головой, - я просто уснул, а потом увидел тебя - ты  сидел  тут,
за книгами, и тоже спал. Мне показалось, что  ты  меня  можешь  услышать
и... - Он вдруг тряхнул головой:
   - Да нет, не показалось. Я словно знал, что ты меня услышишь, и знал,
что ты беспокоишься. Ну и сказал,  что  всё  в  порядке,  а  потом  меня
разбудил Гуннар, и я не успел договорить. Вот и всё. - Видгнир  выглядел
как-то виновато. - И  сам  не  знаю,  как  это  у  меня  получилось.  Ты
испугался?
   - Испугаешься тут. - Отец Целестин потёр подбородок и встал. - У тебя
когда-нибудь такое же случалось?
   - Да нет... - Видгнир пожал плечами. - В первый раз, но... -  Тут  он
осёкся, словно не желая выболтать какой-то свой  секрет.  Больше  они  к
этому не возвращались, но монах понял,  что  попросту  стало  ещё  одной
тайной больше в целой коллекции таковых.
   Воспоминания сии будоражили отца  Целестина,  пробиравшегося  к  дому
конунга Торина, что стоял почти на  самой  вершине  холма,  недалеко  от
тына, защищающего поселение. Дом по  виду  был  самым  обычным,  хотя  и
поменьше  остальных  -  длинный,  бревенчатый,  прямоугольный   сруб   с
двускатной крышей и редкими узенькими окнами, затянутыми бычьим пузырём.
Света от них было немного, и монах совершенно не понимал, для чего  окна
вообще прорублены, - помещения и зимой и летом освещались  просмолёнными
факелами, отчего крыши изнутри покрывались многолетним слоем копоти,  не
спасали и отдушины в потолке.
   У Торина жило довольно много народу - жена, две дочери,  ещё  человек
двенадцать близких и дальних родичей и  вдобавок  несколько  рабов.  Дом
разделялся  проходными  перегородками,  и  почти  у  всех  имелся   свой
отгороженный угол, но принцип общежития, принятый у норманнов, в той или
иной степени был сохранён. Целиком отделили только покой самого  конунга
в дальнем конце дома: был даже  особый  выход  и  маленькая  пристройка,
вроде сеней. В общем и целом Торин устроился весьма удобно,  а  то,  что
дом поставили довольно высоко на холме, на склонах которого располагался
Вадхейм, спасало от сырости и иногда случавшихся  наводнений  -  сильным
ветром несло воды из фьорда.  По  этой  причине  дома  внизу,  у  самого
берега, стояли на сваях, но таких было совсем немного, и  эти  постройки
являлись самыми старыми во всём поселении.
   Уже окончательно рассвело, но  солнце  ещё  не  вышло  из-за  гор  на
востоке. Идти  от  домика  отца  Целестина  до  Торинова  "дворца"  было
недалече, но зато вверх по склону, и монах, кляня  свою  тучность,  брёл
довольно  медленно,  опасаясь  поскользнуться   на   утоптанной   тропе.
Добравшись-таки до двери  и  слегка  задыхаясь,  отец  Целестин  толкнул
тяжёлый притвор и вошёл в дом, дав пинка в сенях  зазевавшейся  мохнатой
крысе.
   Обеспокоенный Торин сам встретил монаха в первом же жилом покое.
 
Глава 3. РЕЧИ ХЕЛЬГИ 
 
   Хельги действительно умирал.
   По расчётам отца Целестина, старику было  за  восемьдесят  -  возраст
редкий даже в Италии, а уж на этом промозглом  Севере  столь  преклонные
годы невольно вызывали уважение. Торину Хельги приходился родным  дядей,
будучи младшим братом Торинова отца. Уже давно у старика щемило в груди,
болела левая рука и отекали ноги, а в  последние  месяцы  он  вообще  не
вставал с ложа, несмотря на отчаянные усилия  отца  Целестина  и  Сигню,
которая просиживала у его постели  целыми  сутками.  И  вот  в  холодное
рождественское утро пришёл черёд Хельги  Старого  идти  в  Вальхаллу,  к
Одину...
   Отец Целестин  выгнал  из  помещения  всех,  кроме  Сигню  и  Торина,
который, впрочем, остался сам: перечить же конунгу монах не хотел. Тот и
так расстроился.
   - Он с ночи хрипит, и пена на губах, - прошелестела  Сигню,  указывая
глазами на седого как лунь старика, полу сидящего на высоком ложе.  -  Я
всё сделала, как ты велел: и посадила его, и  пить  не  давала,  но  всё
равно ему хуже и хуже.
   Монах  вытащил  из-за  пазухи  сухие  листочки  и  вручил  их   своей
помощнице:
   - Вот, наперстянку завари-ка пока, а я посмотрю. - Он подошёл к самой
постели и понял, что тут  уже  ничем  не  помочь.  Из  груди  умирающего
вырывались булькающие хрипы, словно его лёгкие были полны воды,  ноги  и
руки отекли ужасно, глаза смотрели совершенно отрешённо.  Ещё  час,  ну,
может, два - и всё,  никакая  наперстянка  не  спасёт...  Отец  Целестин
покосился на помешивающую деревянной ложкой в  дымящемся  горшке  Сигню.
Глаза красные, тени от недосыпа, но ничего, держится. Молодец девочка! А
Торин хмурый, бороду теребит да смотрит угрюмо, и не  поймёшь,  одобряет
он такое лечение или нет.
   - Торин, послушай, думается мне, умрёт он сегодня... - выдавил монах,
подойдя поближе к конунгу. - Пойми, я тут ничего поделать не могу.
   - Да вижу я всё, отец Целестин, -  ответил  Торин,  не  глядя  в  его
сторону. - Только вот Хельги всю ночь тебя звал,  мы-то  думали,  что  в
беспамятстве. Зачем - не говорил.  Что-то  он  тебе  сказать  хотел,  да
боюсь, опоздал ты...
   Вот те на! Что могло понадобиться уходящему в иной  мир  норманну  от
христианского священника, чью веру старики Вадхейма уважали, но не более
того? Видно, что и Торин  этим  как-то  обескуражен,  ибо  все  северяне
считают, что умирающему дарованы особые знания и особая сила. Эх, что же
ты за мною раньше не послал, конунг...
   - Готово, - тихонько сказала Сигню, наливая в кружку  тёмный  горячий
отвар. - Напоить его?
   - Дай-ка я сам, - вздохнул отец Целестин и,  приняв  из  рук  девушки
вырезанный из дерева сосуд, подошёл к постели старика  и  тихонько  влил
тому в рот немного жидкости. А вдруг поможет и Господь Бог  дарует  хоть
временную победу над смертью? Ох, тяжело он дышит, не захлебнулся бы...
   И тут Хельги ясно и осмысленно посмотрел на  монаха  чистыми,  как  у
новорождённого, голубыми глазами. Губы его шевельнулись, и отец Целестин
явственно расслышал надтреснутый шёпот:
   - А-а, пришёл. Я  хотел  видеть  тебя.  Скажи,  чтобы  Видгнира  сюда
позвали. Ну же, давай. Бледный конь уже стоит здесь.
   Монах метнул взгляд на Сигню, и она мгновенно скрылась за  занавеской
из кроличьих шкур, закрывавшей  вход  в  покой.  Не  успел  святой  отец
прочесть Pater,  как  послышались  твёрдые  шаги  и  появился  наследник
конунга.
   - Ты меня звал?
   - Не я, он. - Отец Целестин указал на Хельги. - Он хочет  говорить  с
нами.
   - Хочу, -  чуть  кивнул  старик.  -  А  Торин  где?  Он  тоже  должен
слышать... А, вижу. Садитесь и внимайте, ибо я  скоро  усну  и  разбудит
меня только Сальгофнир в покоях Асов.
   Торин и Видгнир осторожно присели на край постели,  а  монах  остался
стоять, во все глаза глядя на Хельги и стараясь не  упустить  ни  одного
слова из интереснейшего, по его мнению, рассказа старого викинга.
   - Я должен открыть вам сказанное моим отцом, твоим  дедом,  Торин,  -
шептал Хельги. - То же слышал и твой отец - Хродгар,  мой  брат.  Но  он
погиб от топора грязного фриза и не передал тебе предание нашего рода...
   - Я и так его знаю, это предание! - начал  было  Торин,  но  монах  и
Видгнир так дружно на него зашикали, что конунг смущённо умолк.
   - Это передавалось как великая тайна нашего рода от деда  к  отцу,  к
сыну и внуку, - хрипел старик, перебирая руками льняное покрывало,  -  и
сейчас  я  позвал  южанина  оттого,  что   предсказано   было:   поможет
чужестранец отыскать причитающееся по праву роду Элиндинга...
   - Кто это? - не понял Видгнир. Имя было явно не норманнское.
   - Имя сие принадлежит нашему предку, вышедшему  из  земли,  именуемой
Аталгард и ещё по-другому. Там был он великим конунгом, а  когда  родина
его и наша сгинула по воле богов, стал  Элиндинг  хозяином  всех  земель
севера, куда вынесло море его корабли. Тогда  наш  мир  ещё  пребывал  в
единстве и звался Мидденгард и на землях его ещё не остыли следы  первых
великих богов. Это было сто раз по сто и ещё  четыре  раза  по  сто  лет
назад...
   - К-когда? - едва  выговорил  отец  Целестин,  не  веря  своим  ушам.
Батюшки, да это же ещё до сотворения мира! Десять с половиной тысяч  лет
назад?! Бред! Какая память сохранит воспоминания о такой давности,  даже
если и произошло такое на самом  деле?  Однако  следующие  слова  Хельги
снова заставили монаха навострить уши.
   - Тогда на земле жили другие боги, и Один ещё не родился,  и  Тор  не
выковал  свой  молот.  Земли  Норвегии  лежали  далеко  на  востоке   от
побережья, где Элиндинг построил свои города,  а  на  юге  правили  наши
родичи, тоже избежавшие гнева богов. Тогда Мидденгард  не  был  разделён
водой и народы говорили на едином языке, зная и помня о первых богах и о
том, кто сотворил их самих, - Эйре Вечном  и  Предвечном,  пред  которым
Один то же, что трэль перед конунгом. Прошло сорок раз по сто лет, часть
рода Элиндинга ушла на восток,  в  эти  края,  и  тогда  же  Эйра  решил
разделить Мидденгард.
   Западная часть оторвалась от прочих земель и ушла на запад, только не
совсем обычно... Она вначале была тут, рядом,  и  до  отделённых  земель
люди могли добраться на корабле. А потом боги воздвигли стену,  обманную
стену, оставив в ней  лишь  одну  Дверь,  которая  сужается  уже  многие
столетия, и скоро путь в  ушедший  край  исчезнет  навсегда...  Западная
часть Мидценгарда уйдёт из нашего мира и станет отдельным миром.
   - А сколь много там земель? - невпопад задал вопрос Видгнир.
   - Много, - прохрипел Хельги, - очень много. Как от острова саксов  до
Гардарики, считая с землями франков и бургундов с германцами и  греками.
И ещё половина того же.
   "Это ж целый континент получается, со всю Европу  размером,  а  то  и
поболее! - мелькнула мысль у отца  Целестина.  -  Сказки  глупые.  Какой
нормальный человек поверит, что земли Европы были  некогда  в  два  раза
больше? И куда, покажите мне, уходит западная часть  Мидценгарда?  Да-а,
насочиняли норманны мифов. Греки с их богами и  героями  позавидуют!  Ну
скажите, как такая пропасть земли исчезнуть может?"
   - А когда это случилось, Хельги? - снова спросил  Видгнир,  и  старец
дал до странности точный ответ:
   - Шесть тысяч четыреста пятьдесят зим минуло с того дня, как  Эйра  и
боги-созидатели разделили мир. Этот день  конунги  нашего  рода  помнили
всегда.
   Отец Целестин  мигом  произвёл  вычисления  и  едва  не  поперхнулся:
получалась почти точная библейская  дата  сотворения  мира!  Ну,  знаете
ли... Такие совпадения  наводят  на  размышления.  Старец  же  продолжал
вещать:
   - В землях уходящих ещё живут потомки Элиндинга и наши братья.  Живы,
живы великие чудеса, ушедшие от нас, но они остались там...  за  Дверью,
созданной богами. Слышал я, что если плыть на запад, то там будет земля,
но это не та искомая земля. Она принадлежит нашему миру и пребудет в нём
всегда, но Дверь находится в лесах на её берегах. Там ход в  Мидденгард,
что когда-то был единым с нашими землями и чья история  едина  с  нашей.
Есть там и карлики и другие создания, в давние времена жившие бок о  бок
с людьми. Отчего Эйра решил разделить Мидденгард, я не  знаю,  но  часть
нашего мира ушла от нас... Ушла куда-то в сторону... И не вернётся уж...
Знаю и то, что земли, осквернённые врагом первых богов, остались  здесь,
у нас. Они где-то на севере, и  там  до  сих  пор  есть  остатки  логова
чёрного бога-великана.
   - А что  случилось  после  того,  как  мир  разделился?  -  продолжал
спрашивать Видгнир.
   - Говорят, всё  стало  таким,  как  есть  сейчас.  В  дни  разделения
происходили страшные бедствия: горы разорвались, в трещины хлынули  воды
моря... Последним осколком земель наших предков стал  остров  саксов,  а
остальное ушло туда... туда, где есть сейчас. Мы давно потеряли Дверь  и
не можем войти в Мидденгард. Это суждено сделать вам.
   Отец Целестин слушал и ушам своим не верил.
   Ну Мидденгард  -  понятно.  Норманны  именуют  Ойкумену  Мидгардом  -
"средней оградой, тем,  что  лежит  посредине".  Ну  и  эти  два  слова,
выходит, обозначают одно и тоже. В сказочную  же  историю  о  разделении
Мидгарда на две части поверить нельзя, пусть даже дата  сего  события  и
получается  прелюбопытнейшая.  Может,  это  просто  отражение  легенд  о
настоящем сотворении мира,  невероятно  исказившееся  в  зеркале  памяти
людской? Не может ведь целый материк раствориться незнамо где! А вот кто
такой Эйра Вечный и каких это он богов сотворил? Так, значит, старец ещё
помнит о Едином Боге?.. И Один ему как раб? Ну дела!
   А Хельги  тем  временем  продолжал,  часто  останавливаясь  перевести
дыхание, разговор утомлял его.
   - Те, старые, боги ещё живы и смотрят как за Мидденгардом, так  и  за
нашим миром, потому что сущность их обоих едина и  они  плоть  от  плоти
друг друга, как две  руки  у  человека.  Но  всё  древнейшее  -  первый,
бессмертный народ, карлики, драконы - всё осталось там, в ушедшей земле.
Мой род не сумел вернуться туда... Мы остались  на  востоке.  Но  храним
память о тех временах. Торин, ты помнишь песнь вельвы? О  том,  как  был
сотворён мир?
   - Отчего же, помню. - И конунг нараспев процитировал:
 
   ...бездна зияла, трава не росла,
   Пока сыны Бора, Мидгард создавшие,
   Земли не подняли, солнце с юга...
 
 
   - Так вот, всё сказанное - истина, но сделали это не Один, не Вили  и
не Be. Они пришли потом, уже после разделения. Это сделали  те,  первые,
их именуют Созидателями. И карликов сделали они, и  тогда  карлики  жили
вместе с нами, с людьми. И знаю я, что Аска и Эмблу на самом  деле  были
деревьями, а не людьми и с них началась жизнь  в  Мидденгарде.  И  троны
богов стояли на единой земле. Тогда наш народ помог Созидателям в  битве
против бога-великана с севера, и за это нам даровали землю  среди  моря,
называемую Аталгард и ещё Аталанти. Не знаю, отчего боги разгневались на
нас, но Эйра по их просьбе через много  лет  разрушил  Аталгард.  Спасся
один лишь род Элиндинга, ныне разделённый. Торин, найди наших родичей...
Они там, на западе, за границей  Мидгарда...  Конунг  Хродгар  рассказал
мне, что последним ушёл на поиски Двери в Мидденгард ярл Глердинг,  взяв
c собой многие сокровища, принадлежащие конунгам рода  Элиндинга.  Может
статься, вы встретите потомков Глердинга...
   - Это через десять тысяч лет-то? - усмехнулся монах. - Ну-ну!
   - Не смейся, ромей. Ты поможешь конунгу. И Видгнир поможет.
   - Зачем их искать? - спросил Торин.
   - Не знаю. Пророчество гласит... будто у них, или в  ушедших  землях,
можно  найти  некую  волшебную  вещь,  что  позволит  найти  связь   меж
разделёнными мирами. То, что вновь объединит их... То,  что  принадлежит
нале. И запомните, в песнях о богах всё истинно, только  время  поменяло
имена настоящих богов  на  имя