четвёртого  уже
подбородка. Что ж, склонность к полноте  у  него  была  всегда.  Вытащив
малюсенький, словно игрушечный, но очень острый кинжал,  используемый  в
качестве бритвы, монах привёл себя  в  порядок,  подумав,  что  надо  бы
завтра попросить Видгнира как  следует  выбрить  на  макушке  тонзуру...
Стоп. Видгнир.
   Иисусе! Он же должен сегодня вечером сходить  туда,  в  лес.  К  этим
айфар, или как их там. Ох, спаси и сохрани нас  всех,  Господи!  Что  за
силы живут в лесах Норвегии?
   Глубокой ночью, когда отец Целестин крепко спал, двое людей,  в  руке
одного из которых горел факел,  подошли  к  двери  его  домика  и  вошли
внутрь, сразу же запалив лучину.
   - Разбуди сам, - сказал Видгнир Торину, помня утреннюю оплеуху: что и
говорить, рука у святого отца тяжёлая, но конунгу  удалось  растормошить
его без каких-либо последствий для своего здоровья.
   - Спаси нас, Господи, от ярости норманнов!! - возопил отец  Целестин,
всплывая из-под мехового одеяла аки кит из волн морских. -  Ни  днём  ни
ночью мне от вас покоя нет! Ну, кому на этот раз приспичило уйти  в  мир
иной с моей помощью?!
   - Не о том речь. Видгнир сказал, что нас зовут. Одевайся, мы  идём  к
Зубу Фафнира.
   Монаха как пружиной подбросило.
   Темны зимние ночи на севере. Тусклый свет одинокого  факела  разгонял
тьму лишь на несколько шагов, на покрытых снегом елях  плясали  тени,  а
где-то в самых глубинах чащи скрипели старые деревья. Луна  скрылась  за
скалами,  окружавшими  фьорд,  только  звёздная  сеть  горела  в  чёрных
небесах. При чистом небе всегда сильно подмораживает, и ещё  на  полпути
отец Целестин совершенно продрог. В  отдалении  раздался  волчий  вой  -
вначале в один голос, а потом прибавилось ещё несколько. "Да, ночка  что
надо. А если вспомнить, куда мы идём, - думал монах, -  то  для  полного
удовольствия ещё только ведьм да валькирий с  великанами  недостаёт.  Не
нравится мне всё это, клянусь спасением души!"
   Как оказалось, Видгнир отправился в лес почти сразу после  того,  как
окончательно стемнело. Бродил  долго,  так  как  лесные  духи  айфар  не
появлялись, и только после восхода луны он сумел увидеть на знакомой уже
поляне золотой туман и знакомые силуэты. В чём состояла  беседа,  он  не
изволил рассказать, но час назад Видгнир ворвался  в  дом  конунга,  где
вовсю шумела тризна по Хельги.  Торин,  выслушав  племянника,  мгновенно
протрезвел, насколько это (учитывая количество выпитого) было  возможно,
и они уже вдвоём отправились за отцом Целестином.
   Ни оба норманна, ни монах не заметили, что по  их  следу  идёт  некто
закутанный по самые глаза в шубу.
   Прогалина с гранитным камнем в центре  находилась  в  неглубокой,  но
скрытой от глаз ложбине меж двух холмов, поросших соснами и  столетними,
высоченными елями. Видгнир ориентировался  в  лесу  прекрасно,  но  идти
мешал очень глубокий снег, и, в придачу ко всем неприятностям, в  сапоги
отца Целестина набилось его более чем достаточно. Монах, конечно, видел,
как ходят на лыжах зимой охотники, но сам на них никогда не  вставал,  а
сейчас жалел, что ни разу не пробовал освоить  эти  две  доски  -  очень
пригодились бы. Но, в который раз продравшись через очередные кусты,  он
увидел, что лес расступился, и в лицо ударила волна тепла. Поляна словно
была накрыта золотистым прозрачным куполом. Нет, это был не туман: стало
ясно, что свет не существует сам по себе,  он  просто  являлся  ореолом,
своего рода нимбом, окружавшим лесных духов, и рождён был именно ими.
   - Идём же, отец Целестин, - благоговейным шёпотом произнёс Видгнир  и
потянул монаха за плащ.
   Тот решился и несмело шагнул внутрь купола, словно  опасаясь  о  него
обжечься. Торин, что-то рыкнув в бороду, кинулся за ними, как  ныряльщик
в холодную воду, - это где ж  видано,  чтоб  толстяк-ромей  шёл  впереди
конунга Вадхейма!
   Первое, чему поразился отец Целестин, так это отсутствию  снега.  Под
ногами была земля. Сухая, с пожухлой прошлогодней травой,  но  земля.  И
даже сквозь кожаные на меховой подкладке сапоги он чувствовал,  что  эта
земля  тёплая.  По   телу   замёрзшего   монаха   разлилось   блаженное,
восхитительное тепло, словно и не январская ночь стояла  над  Норвегией.
Он с изумлением отметил, что может явственно различить все детали одежды
Видгнира и Торина, - свет был достаточно сильным, как в  сумерки  летом,
когда солнце ещё не скрылось в океане. Возвышавшийся на два человеческих
роста тёмно-красный гранитный камень отчего-то превратился  в  сказочный
по красоте кристалл  -  по  нему,  оставляя  извилистый  огненный  след,
проскакивали синие и белые искры, змеились тоненькие струйки пламени,  -
казалось, он стал прозрачным ульем, в котором живут тысячи светляков. От
такого зрелища у отца Целестина зарябило в глазах. В этот момент  в  его
сознании зазвучал  голос,  говоривший  на  языке  норманнов.  Негромкий,
уверенный и спокойный голос, принадлежащий  молодому  мужчине.  Слух  не
работал - звуки воспринимались  всем  существом  человека,  наверно  его
душой...
   - Я приветствую тебя, слуга  Вечного  Бога,  и  тебя,  Торин,  король
людей, и тебя, Видгнир.  Один  из  вас  знает,  что  страшиться  нас  не
надобно, и я прошу  следовать  его  примеру.  Моё  имя  на  вашем  языке
произносят так: Гладсхейм. Можете  называть  меня  именно  так.  Что  вы
хотели спросить у нас?
   Отец Целестин осторожно, словно боясь чего-то, поднял глаза и  увидел
перед собой человека. И всё бы в нём было ничего, если бы не... не... ну
прозрачный  он  был,  попросту  говоря.  Если  же  отвлечься  от   этого
неприятного обстоятельства, то можно сказать, что ростом он  превосходил
каждого из троих людей, даже отца Целестина, хотя монах  был  среди  них
самым длинным.  Чёрные,  наверно,  волосы  до  плеч  схвачены  таким  же
призрачным ремешком, одежда белая,  длинная,  перетянута  явно  золотым,
великолепной ковки, поясом. Непонятным оставалось то, как же  и  золото,
что не старится со временем, эти духи сумели сделать таким же, как и они
сами. Лицом Гладсхейм был молод - больше двадцати пяти лет и не дашь,  а
вот глаза... Будто бы две ярко-синие звезды поселились в  их  глубине  и
посылали оттуда свои  лучи,  словно  два  лепестка  южного,  насыщенного
цветом неба явились потерявшему дар речи монаху.
   Нет, существо с  такими  глазами  не  может  быть  плохим  или  злым.
Сатанинских козней здесь бояться не нужно.
   - Ты хочешь спросить, почему и золото  бесплотно  на  поясе  моём?  -
усмехнулся голос. - Нам позволено принимать любые формы и надевать любые
одежды. В нас сохранился этот изначальный дар -  считай,  что  пояс  мой
тебе просто кажется, если тебе так легче.
   Эге, они ещё и мысли читают. Надо держать ухо востро!
   - Нет, мысли  твои,  человек,  от  меня  сокрыты.  Ведь  ты  об  этом
подумал ? Я лишь видел, как ты смотрел на меня.  Я  слышу  тебя,  только
если ты хочешь обратиться ко мне. А ты этого хочешь. Говори же, что тебе
нужно узнать?
   И, запинаясь, отец Целестин задал терзавший его уже давно вопрос:
   - Кто ты? Кто вы все? - За спиной  того,  кто  назвался  Гладсхеймом,
стояли ещё несколько мужчин  и  женщин,  похожих  на  него  и  столь  же
прекрасных...
   - Мы - Первые, - последовал ответ. - Мы жили на землях сих  всегда  и
будем жить всегда до того дня, когда боги изменят мир.
   - До Рагнарёка? - вопросил Торин, преодолев оцепенение.
   - Вы зовёте это Рагнарёком, иные народы - по-другому.
   - Сколько же вам лет? - осведомился отец Целестин  и  тут  сообразил,
что вопрос был по меньшей мере глуп. Но ему ответили:
   - А как ты думаешь, сколько лет земле, по которой ты ходишь?  Нам  не
намного меньше. По счёту  людей  -  больше  четырнадцати  тысяч,  но  мы
считаем время иначе.
   От услышанного у монаха перехватило дух.  Уж  лучше  бы  лесные  духи
по-прежнему говорили загадками, не называя точных дат, - спокойнее  было
бы!
   - Ты говоришь, боги изменят мир. Но ведь  они  уже  делали  это.  Где
сейчас наши и ваши соплеменники? Куда ушли они? Как их отыскать? - Торин
не любил бесед на отвлечённые темы, он жил  сегодняшним  днём  и  жаждал
действия.
   - Верно, - рек Гладсхейм. - Мир преображался не единожды.  Впервые  -
ещё до того, как появился  наш  народ  и  поднялось  солнце.  Затем  ещё
трижды, и это уже на нашей памяти: когда была война с Потерявшим Имя - о
нём вам не нужно знать много, то был великий дух, павший в гордыне своей
и злобе; второй раз, когда остров людей был низвергнут в пучины по  воле
Эйра; и в третий раз, когда Эйра разделил Мир Единый на два мира и землю
пограничную, оставив единственные Врата меж нимы. Все, о ком  ты  хочешь
знать, там.
   - Где эти Врата?
   - На западе. Как найти их - то мне неведомо. Отправляйтесь в земли за
великим океаном и, коли хотите успеть, поспешите.
   - Знаешь ли ты о той вещи, что способна открыть путь между мирами?
   - Она существует, но что она и как выглядит - не  знаю.  Слышал,  что
сия драгоценность где-то близ Двери, но с той  или  иной  стороны  её  -
неизвестно. Еще знаю, что владел ею твой, конунг, предок, приведший свой
народ в Мидденгард после второго изменения мира, посему вещь эта - твоя.
Ищи.
   - Как? Скажите хотя бы,  где  находится  Дверь?  Гладсхейм  ненадолго
задумался, затем молвил:
   - Думается мне, это в лесах близ  восточного  взморья  той  земли  за
океаном. Один рек нам, что есть там гранитная скала  огромной  величины,
её и найдите. Далее же Видгнир подскажет тебе, ибо в нём кровь  древнего
народа говорит сильнее, чем в тебе, конунг.
   - Кто-о-о говорил вам о  скале?  -  вытаращил  глаза  отец  Целестин,
надеясь, что всё-таки ослышался.
   - Один. Так здесь называют этого духа. Случается,  он  приходит  и  к
нам. Он не склонен ко злу и много странствует.
   "Господи,  укрепи  меня!"  -  подумал  отец  Целестин.  После  такого
сообщения он не удивился бы, узнав, что, допустим, вечор в гости к айфар
забрёл архангел Гавриил и пива испил - так, по-дружески.
   - Расскажите о себе хоть  что-нибудь!  -  взмолился  монах:  знакомое
чувство предвкушения новых, необыкновенных знаний вновь завладело им.
   - Вы узнали всё,  что  хотели.  Теперь  уходите,  -  холодно  погасил
разгоревшееся было любопытство святого отца Гладсхейм. - И не забудьте о
девушке, что прячется за стволом старой  берёзы.  Она  совсем  замёрзла,
войти же в круг не решается. Прощайте!
   Мгновенно  отца  Целестина  окутали  холод  и  темнота.  Духи  лесные
исчезли, а с ними пропали свет и тепло, словно и не было их здесь вовсе.
   Торин попытался высечь искры, чтобы снова зажечь  факел,  сопровождая
сие выражениями, которых монахам ордена  святого  Бенедикта  не  то  что
знать - слушать было не положено, но отец Целестин только рукой  махнул.
Видгнир, видевший в темноте как кошка, кинулся к берёзе в дальнем  конце
поляны  и  вытащил  из-за  ствола  упирающуюся  и  дрожащую  от   холода
Сигню-Марию.
   - Что ты здесь делаешь? - гневно кричал Видгнир. - Подслушиваешь, да?
- Он занёс руку, но не для удара, а так, для вида, засмеялся  и  потащил
Сигню к зажёгшему наконец факел Торину.
   - Вот. Она подслушивала! - наябедничал Видгнир, хотя и так  всё  было
ясно. Шапка на Сигню сбилась набок, высвободив  длинные  тёмные  волосы.
Девушка действительно  сильно  замёрзла  и  к  тому  же  была  несколько
напугана увиденным, но старалась держаться твёрдо.
   - Да, подслушивала! - выкрикнула она, откинув  с  лица  волосы.  -  Я
давно знала, куда Видгнир по ночам ходит, только  показаться  этим...  -
она покосилась на едва заметный во тьме камень, - не хотела.
   - Ну что ж теперь ругать её,  -  вздохнул  отец  Целестин.  -  Пойдём
домой, дщерь неразумная, не то и вовсе заледенеешь.
   И они отправились восвояси через казавшийся теперь ещё более тёмным и
холодным зимний лес.
   С младенчества воспитанный  на  христианских  догмах,  отец  Целестин
буквально разрывался надвое: бесспорно, Бог - Бог с большой  буквы,  тот
самый, что дал  скрижали  Моисею  и  послал  на  землю  Своего  сына  во
искупление грехов людских - этот Бог  есть!  Но  откуда  те  странные  и
могучие силы, правящие миром? Оказывается,  прямо  здесь  в  лесу  можно
запросто повстречать Одина или прекрасного и грозного духа,  взмывающего
в небеса на белом коне, - жаль, не догадался спросить у айфар  про  него
подробнее. Хотя они всё одно бы не ответили...
   Торин в мечтах уже шёл в великий поход на запад, на поиски  волшебной
Двери богов. Найти бы её, и тогда... Что будет тогда,  он  не  знал,  но
чувствовал: произойдёт нечто важное.
   Видгнир, как  обычно,  держался  спокойно,  ничем  не  выдавая  своих
переживаний, а Сигню, поддерживаемая  им  под  руку,  перебираясь  через
буреломы и сугробы,  угрюмо  молчала  в  предвкушении  воспитательной  и
душеспасительной беседы с отцом Целестином.
   Ночь постепенно уходила на запад. С глухим шорохом падал  с  огромных
еловых лап наметённый на них енег, нарушая плотную тишину  предутреннего
леса. Наконец откуда-то справа чуть потянуло дымком. Преодолев последний
подъём, Торин саданул кулаком по воротам ограды, и все четверо разошлись
по домам досыпать остаток ночи. Торин только пробурчал монаху: "Обо всём
поговорим после. Тогда и будем всё решать".
   Хотя сказать "Все разошлись по домам" было  бы  не  правильно.  Монах
словно  стальным  обручем  сдавил  руку  Сигню-Марии,  и   как   та   не
отнекивалась  и  не  упиралась,  привёл  к   себе.   Затем   последовала
длительная, однако же не очень пылкая проповедь, смысл коей заключался в
том, что всё виденное - бесовское наваждение  и  что  ей,  как  истинной
христианке, не  следует  внимать  россказням  обо  всяких  там  "древних
богах"; что лукавый дух  нарочно  вводит  в  искушение  неопытные  души,
пытаясь погубить их, ну и так далее.
   Между прочим, говоря всё это и потрясая для наглядности  то  крестом,
то Евангелием, отец Целестин впервые в жизни сам себе не верил. Сигню же
сидела  отрешённо  глядя   куда-то   в   угол,   пропуская   мимо   ушей
низвергавшийся на неё поток красноречия, - пускай себе заливается...
   Наконец отец Целестин  отвёл  душу,  эффектно  завершив  свою  лекцию
цитатой из Евангелия,  повествующей  о  том,  что  не  следует  говорить
лишнего,  уподобляясь  язычникам.  Собственно,  так  и  получилось:   "в
многословии  своём"  монах  "услышан  не  был"  ,  ибо  узрел,  что  его
возлюбленная духовная дочь невозмутимо уснула в уголке  и  все  старания
пропали даром. Богомерзко высказавшись вполголоса, отец  Целестин  задул
свечи и, не вспомнив даже о вечерней молитве, рухнул, уподобясь мешку  с
сеном, на своё ложе, решив отложить все  проблемы  на  другой  день.  Он
мгновенно провалился в сон, в самый последний момент  успев  подумать  о
том, что забыл поужинать...
 
Глава 4. БЕЛАЯ ГРОЗА 
 
   Но ни на следующий день, ни через два, ни  через  неделю  так  ничего
решено и не было. Торин ходил мрачный,  как  февральское  небо,  а  отца
Целестина попросту избегал - назойливые вопросы монаха вроде: "Так  куда
нам плыть? Так будем это искать?" - конунгу несказанно надоели, а где-то
в начале февраля на совете у конунга (куда отец Целестин  пробился  едва
не силой) на вопросы Нармунда и других  воевод:  "Куда  пойдём  летом  -
скоро лед начнёт сходить?" - только потёр бороду, махнул рукой да как-то
невнятно прогудел, что "там, мол, видно будет" и "я ещё подумаю".
   Отец Целестин уловил быстрый взгляд Видгнира, брошенный  на  дядю,  и
ответный взгляд Торина. Так. Ясно. Похоже, они решились. Только  вот  на
что? И почему о своём решении не сообщили монаху? Ходят оба словно  пива
в рот набравши! А отец Целестин, как-никак, непосредственный участник  и
свидетель всех наистраннейших событий, происшедших за последние дни.  Ну
да иначе  как  безумством,  возможно,  предстоящий  поход  не  назовёшь.
Видгнир тоже хорош! Уж он-то мог бы посвятить монаха  в  его  с  Торином
планы - в столь необычном деле без помощи священника совсем никуда!
   Но оба норманна упорно не желали  ничего  сообщать  святому  отцу,  а
отчего - совершенно непонятно. Отец Целестин только  сокрушённо  вздыхал
да сверлил  взглядом  изредка  заходившего  в  гости  Видгнира,  но  тот
уклонялся от любых  вопросов  и  лишь  шепнул  однажды,  что  всё  будет
окончательно решено в марте, когда сойдёт лед. Монах же пока изнывал  от
скуки  и  сколь  мог  усердствовал  в  наставлении  на   путь   истинный
Сигню-Марии, стараясь делом  доказать,  что  невежественную  норманнскую
деву вполне возможно превратить  в  образцовую  христианку.  Кто  другой
сбежал бы, не выдержав его заумных  нравоучений  и  постоянных  епитимий
(порой отец Целестин прикидывал,  сможет  ли  он  сам  выдержать  эдакую
епитимью...), а если  учесть  всю  работу  по  дому,  которую  выполняла
хрупкая девушка, то Марию-Сигню можно было бы смело причислить если не к
лику ангелов, то точно к великомученицам.
   А  Вадхейм  жил  своей  обычной  жизнью.   Разнообразным   и   полным
развлечений бытие норманнов зимой не назовёшь -  холодно,  снег  кругом,
силу молодецкую девать некуда,  а  обучение  мальчишек,  охоту,  починку
оружия и рыболовных  сетей  да  прочие  необходимые,  но  нудные  работы
полезным времяпрепровождением для викингов уж никак не назовёшь. Мужчины
с нетерпением ждали лета, ждали богатых франкских и германских  городов,
ждали настоящего дела. Велись бесконечные споры и  пересуды  -  куда  на
этот раз направит свои дракары Торин, а некоторые дружинники с  надеждой
посматривали в сторону чинно прогуливавшегося отца Целестина. Даст  Один
- так и в Багдад отправимся! Разговоры про путешествие на Восток  велись
уже не первый год, и большинство надежд возлагалось именно на  монаха  -
сам ведь южанин, да и, сказывают, бывал в тех местах. Но  отец  Целестин
бродил мрачный, будто грозовая туча, и сердитое выражение его лица могло
насмерть перепугать самого дикого  германца  из  Мюрквида.  Норманны  же
продолжали яростно спорить, гадая, куда же дракары  Торина  из  Вадхейма
направятся грядущим летом.
   От скуки монах даже пару раз заглянул в капище - пофилософствовать  с
годи, но их принципиальные расхождения  во  взглядах  на  мир,  а  особо
личная неприязнь друг к другу до добра не довели. Схоластический спор  в
один прекрасный момент закончился тем,  что  оба  святых  отца  попросту
передрались - у жреца был выдран клок бороды, а отец Целестин удостоился
великолепного синяка под глазом:  кулак  у  ведуна  был  не  из  слабых.
Посмотрев дома на своё отражение в серебряном  блюде,  отец  Целестин  с
неудовольствием  отметил,  что  глазница  приобрела  цвет,  все  оттенки
которого могут передать только константинопольские живописцы.  И  нечего
было с этим дураком связываться - в аду его всё одно  припекут  черти  к
сковородке. Вот там мерзкий язычник ответит и за этот синяк тоже!
   Ну не жизнь, а одно расстройство!
 
*** 
 
   Беда свалилась на Вадхейм,  как  обычно,  неожиданно,  и  погибло  бы
поселение норманнов в Вадхейм-фьорде со всеми его обитателями,  если  бы
не... Впрочем, обо всём по порядку, как, собственно, и было  записано  в
хронике у отца Целестина.
   Во-первых, ни для кого не было  секретом,  что,  имея  столь  сильную
дружину, пять  кораблей,  да  ещё  учитывая  то  обстоятельство,  что  и
храбростью  и  умом  Торин  намного  превосходил  своих  противников,  в
Вадхейме за долгие годы его правления накопилось немало разных ценностей
и диковин, что весьма привлекало разного рода  любителей  поживиться  за
чужой счет. Во-вторых, у данов  было  много  причин  не  любить  дружину
Торина,  которая   доставляла   прибрежным   ленам   датским   множество
неприятностей, чиня разбои и грабежи.  Впрочем,  было  тому  объяснение.
Отец Целестин однажды выведал у конунга  историю  его  семьи  -  отца  и
братьев. Оказывается, у Торина было два брата. Один из  них  -  Харальд,
отец Видгнира, как уже было известно святому