второе   судно   более   пригодно:   мачта   крепилась
непосредственно к мидель-шпангоуту, да и для связи между поясами обшивки
и шпангоутами были использованы железные заклёпки. Также выяснилось, что
для уплотнения швов между досками датчане употребили шнур, скрученный  в
три нитки из коровьего волоса. Попросту говоря, этот  датский  кнар  как
нельзя более подходил  для  дальнего  путешествия,  и  выбор  остановили
именно на нём.
   Отец Целестин, критически осмотрев с берега прямой парус кнара, отдал
распоряжение немедленно снять его, вымыть в морской воде и расстелить на
берегу. Мокрый по уши после вынужденного купания в холодных водах фьорда
(такой  роскоши,  как  пристань,  в  Вадхейме  не  было),  Торин  кивком
подтвердил  приказ  монаха,  и  несколько  рабов-словинов  кинулись  его
исполнять. Конунг с племянником отправились домой, а святой отец  вместе
с Сигню пошли за кувшинами с краской, что ещё от времён плавания с ярлом
Эльгаром остались.
   Остаток дня и весь день следующий отец Целестин ползал на коленях  по
белому  полотнищу,  весь  перемазанный  синей  краской.  Используя  свои
богатые познания в мудрой науке геометрии и в  изобразительном  ремесле,
он выписывал на грубой парусине восьмиконечную сине-голубую звезду, а  в
центре её  -  всадника  на  белом  коне,  чем-то  напоминающего  святого
Георгия. Разве что по канону святой поражал дракона, а  на  произведении
отца Целестина воин бил синей  молнией  в  датчанина  в  рогатом  шлеме,
больше напоминавшего воплощение мирового зла, ибо что  ни  говори,  а  у
данов не росли клыки и не было копыт и хвоста. Как бы то ни было,  Торин
оценил сей шедевр, а потому как уже не первый год его дракар был украшен
синей звездой, согласился поднять над новым кораблём такой  парус.  Даже
несмотря на то, что в одной руке всадник держал христианский крест, а на
груди его красовалась надпись: "In manus tuo,  Domini"  -  девиз,  коего
отец Целестин придерживался с юности. Видгнир, а  тем  паче  Сигню-Мария
вообще  не  возражали.  Вдохновлённый  их  молчаливым  одобрением,  отец
Целестин решился на подвиг: забравшись по пояс в ледяные  весенние  воды
фьорда, он вывел на корме  название  судна,  показавшееся  ему  наиболее
удачным из всех, что пришли на  ум:  "Звезда  Запада".  Сие  гордое  имя
красовалось теперь на тёмных досках бывшего датского, а ныне норвежского
кнара, изображённое по-латыни и на  норманнском,  латинскими  буквами  и
рунами.
 
*** 
 
   Торин, как и обещал, созвал тинг.  Собрались  все.  Дружина,  изрядно
поредевшая после нашествия данов; все стурманы -  либо  отличившиеся  во
многих боях, либо  родственники  конунга,  даже  годи  приковылял.  Ульф
явился и сидел в одиночестве - невыветрившийся  запах  отпугивал,  да  и
авторитет жреца, и без того невеликий, упал донельзя. Зато отец Целестин
восседал рядом с конунгом  и  его  наследником  и  глядел  на  языческое
сборище свысока. Он уже знал, кого Торин возьмет с собой, кто из дружины
будет рядом со своим конунгом во  всех  опасностях,  которые  предвещало
плавание к неизведанным землям.
   Утром к дому конунга стали сходиться люди. Тинг - общий совет дружины
и рода - решал многое, хоть  и  последнее  слово  оставалось  всегда  за
конунгом. Старейшины и военные вожди всех четырёх  родов,  над  которыми
водительствовал Торин, стали особо -  не  чета  они  простым  хёрдманам.
Остальные же расположились на только пробившейся траве возле дома  и  на
склонах холма Вадхейм. Женщин не было: на тинг могли прийти  только  те,
кто имел право держать в руках оружие.
   Наконец вышел Торин, и, как всегда, вместе с  конунгом  был  Видгнир.
Отец Целестин, явившийся раньше всех, хоть и мучило его с  утра  тяжёлое
похмелье (давало себя знать праздненство, устроенное по случаю окончания
росписи паруса "Звезды Запада"),  был  приглашён  устроиться  на  бревне
рядом с конунгом, который, щурясь  от  яркого  весеннего  солнца,  обвёл
взглядом своё воинство и, подняв руку, вышел вперёд.
   - Не буду говорить долго, - начал он. - Не  мне  вам  объяснять,  что
Вадхейм, все вы, жёны и дети ваши, и всё,  что  имеете,  уцелело  чудом.
Великий бог внял нашим мольбам и избавил от гибели. Все вы  слышали  его
слова: "Помните об этом дне и искупите мою вину перед  Эйра  и  Силами".
Нам помогли, и  теперь  черёд  людей  Вадхейма  отблагодарить  богов  за
содеянное чудо...
   По собравшейся толпе пробежал глухой гул, а затем послышались крики:
   - Как, Торин? Какие жертвы надо принести богам?
   - Говори, конунг, что нужно богу, приходившему к нам?
   - Жертв не нужно! - возвысил голос Торин. - Я собираюсь  в  этот  год
плыть на запад, к землям Великих Сил, чтобы отблагодарить их и  получить
то, что по праву принадлежит как мне, так и всем нам! Никому, кто пойдёт
со мной, я не обещаю золота или иной добычи - скажу  только,  что  поход
будет труден и многие могут не вернуться. Но когда вы,  воины  Вадхейма,
чьи мечи сверкали у многих берегов, боялись опасностей?! Когда отступали
перед ними?! И пусть кричат франки и германцы, что викинги  бесчестны  и
не знают благодарности, - все мы знаем, что это не так. Я сам,  как  ваш
конунг, отправляюсь к богам и буду просить их о прощении для  того,  кто
спас всех нас! Преклоню колена перед их тронами, дабы  даровали  боги  -
будь то Силы Асгарда или иные - нам  свою  благость  и  силу.  Не  стоит
бояться: если бы они не благоволили к нам, то сейчас Вадхейм лежал бы  в
развалинах и вороны терзали бы наши трупы...  Кто  пойдёт  со  мной,  на
запад?!
   Вся дружина в ответ  разразилась  дружным  рёвом.  В  поднятых  руках
заблестели мечи и топоры. Многие били оружием в щиты и возглашали:
   - Конунг, мы с тобой!
   - На запад!!
   - Пусть тебе поможет Один, Торин!
   Тот подождал, пока стихнет шум, и заговорил снова:
   - Я возьму с собой  четыре  десятка.  Другие  пойдут  с  Нармундом  в
Гардарики, и ещё часть останется здесь. Ты, Олаф, ты, Эрик, ты, Хродгар,
отойдите в сторону. Теперь ещё ты, Ваднир...
   Долго ещё Торин выискивал среди дружинников тех, кого хотел видеть  в
своём отряде. Солнце уже значительно  склонилось  к  закату,  когда  все
сорок  человек  были  отобраны  -  самые  опытные  и  сильные,  насквозь
просоленные морем и участвовавшие во многих боях воины. На  взгляд  отца
Целестина, конунг отобрал наиболее отъявленных головорезов  -  с  такими
четырьмя десятками можно даже на Рим идти!.. Этим людям  не  страшны  ни
мечи, ни океан, ни гнев Божий.
   Никто не поднял голоса против конунга. Все воеводы согласились с  его
решением, не говоря уж о простых дружинниках - каждый  был  бы  счастлив
сопровождать Торина. Тинг же продолжался до вечера.  Вальдар  и  Нармунд
подбирали свои отряды, потом  долго  препирались,  решая  весьма  важный
вопрос, кто же будет  властвовать  над  Вадхеймом,  если  конунг  и  его
наследник не вернутся к зиме, а тем паче - вообще не  вернутся.  Выбрали
Вальдара, норманна громадного роста и великой  силы,  -  как  ближайшего
родича Торина. Отец Целестин с этим вполне согласился, хотя его мнения и
не спрашивали: Вальдар  хоть  и  зверовиден,  но  мужик  непростой  и  с
головой. Одно плохо  -  язычник  беспросветный,  да  ещё  Ульфа  у  себя
привечает, даром что зловредный годи  потерял  всю  репутацию  в  глазах
конунга и большинства вадхеймцев.
   Монах дальше оставаться не стал. И, поднявшись с бревна, пошёл к себе
домой - с этим тингом, где всё было решено заранее, обед пропустил, и  в
животе урчало так, что собаки  прислушивались.  Да  и  самое  главное  -
выходим в море через неделю, и прямиком в Исландию, а там  видно  будет,
что, куда и как.
   По пути отец Целестин встретил жену Нармунда Сигурни,  приёмную  мать
Сигню-Марии, и сразу же ошарашил бедную  женщину  известием,  что  Сигню
тоже отправляется в поход вместе с ним и конунгом. Морщась, он  выслушал
несколько тёплых словечек в свой адрес: "Подбил девку  на  непотребство!
Это где ж кто такое позорище видывал: девица, да  с  четырьмя  десятками
мужчин,  -  в  поход!"  Потом  отец  Целестин  долго  улещивал   Сигурни
обещаниями, что с её дочкой никакой беды не случится - за ней Торин,  да
он, отец Целестин, присматривать будут,  -  никто  Сигню  и  пальцем  не
тронет. Всё было бесполезно, и  Сигурни,  оставшись  при  своём  мнении,
раскрасневшись от праведного гнева,  отправилась  жаловаться  на  монаха
мужу, что спускался вниз по склону вместе  с  несколькими  дружинниками,
ибо тинг наконец-то закончился. Нармунд,  правда,  лишь  руками  развёл:
мол, Торин так решил и не нам с него ответ спрашивать. Отец Целестин  их
дальнейшую перебранку слушать не захотел  и  поспешил  к  себе.  Ох  эти
женщины - дьяволицы в юбках... Связывайся с ними!  И  как  только  мужья
этих  стервоз  терпят?  Тут  поблагодаришь  Господа  за  то,  что  устав
монастырский строг - не даёт обет безбрачия душу погубить.
   Позади же раздавался хохот  хёрдманов,  с  интересом  наблюдавших  за
выволочкой, которую Сигурни устроила своему благоверному. И какой болван
сказал, что женщины Севера не столь темпераментны? Ишь  разошлась  -  от
итальянки  такой  отборной  брани  не  услышишь!  Тоже  мне,  сдержанные
норманны... Монах  принял  горделивую  осанку,  насколько  позволял  его
живот, чинно прошествовал до своего дома и захлопнул за собой дверь.
   После обильного ужина и вечерней молитвы отец Целестин  устроился  на
ложе  и,   запалив   лучину,   решил   почитать   на   ночь   что-нибудь
душеспасительное. Таковое нашлось быстро, и монах погрузился в  изучение
жития святого Бенедикта  Нурсийского,  кое,  правда,  и  без  того  знал
наизусть. В том же томе обнаружились и другие, не менее интересные вещи,
в их числе и  красочное  описание  деяний  Папы  Льва  I  Великого,  что
четыреста лет назад умолил святых апостолов Петра и Павла  спуститься  с
небес и остановить орды Аттилы, подошедшие к  Риму.  Непонятно,  правда,
как известные своим злонравием гунны  всё  же  послушались  апостолов  и
отправились восвояси, - им-то, гнусным язычникам, на христианских святых
было явно наплевать. Но факт остаётся фактом.
   Захлёбываясь от восторга, отец Целестин  прочёл  историю  знаменитого
Стилихона - римского полководца и вандала по происхождению.  И  в  былые
годы монах интересовался сей незаурядной  личностью,  ибо  Стилихон  был
одним из самых выдающихся, по его мнению, деятелей поздней  Империи,  но
полные и, как кажется, правдивые сведения о  его  жизни  попали  в  руки
святого отца впервые. Монах листал толстый фолиант и перед его  глазами,
как наяву, вставали неисчислимые орды ещё более злонравных,  чем  гунны,
готов, разоряющих западные земли Великого Рима, громом отдавались  звуки
давно забытых сражений... Отец Целестин,  щурясь  от  недостатка  света,
разбирал  оплывшие  кое-где  строки  и   будто   сам   присутствовал   в
императорском дворце,  возле  трона  этого  говнюка  Гонория,  отдавшего
христианский Рим со всеми его богатствами Алариху, видел,  как  покорные
воле  Цезаря  легионеры  схватили  Стилихона  прямо  во  храме   Божием,
оттолкнув вступившегося за человека,  который  мог  бы  спасти  Империю,
епископа.
   - Кошмар какой-то! - едва не сплюнул прямо на  пол  монах.  Ему  было
совершенно непонятно, отчего Стилихон, придя в церковь и прося защиты  у
Господа, так и не получил Его заступничество и  был  обречён  по  навету
завистников и недругов на  смерть?  Почему  не  сообразил  он  прирезать
Гонория и взять сам скипетр Цезарей? Ведь тогда и Вечный Город  спас  бы
от разграбления да ига готского, и, глядишь, в святые бы  вышел!  Святая
Мать-Церковь не забыла бы человека, который не отдал  град  апостольский
поганым готам-арианам на поругание!  Отчего  Отец  Небесный  не  оградил
верного слугу своего мечом огненным? Разве Господу Богу  надо  было  Рим
разорять? И дураку ясно, что нет...
   От благочестивых мыслей  монаха  отвлекло  то,  что  неведомо  откуда
взявшийся сквозняк притушил лучину. Вот  дьявол,  прости  Господи,  надо
вставать и снова угольком из  очага  её  растапливать!  Дверь,  что  ли,
неплотно прикрыта? Да и ветра снаружи вроде не слыхать...
   Едва привстав на ложе,  отец  Целестин  замер.  Воздух  в  доме  стал
нагреваться и словно бы дрожать, и  тут  же  появился  свет  -  знакомое
золотистое сияние. Монах едва успел осенить себя  крестным  знамением  и
прошептать первые слова Credo, как в голове его появился  уже  слышанный
ранее голос:
   - Приветствую тебя. Ты всё ещё боишься?
   На любимом кресле отца Целестина, закинув ногу на ногу,  восседал  не
кто иной, как Гладсхейм, и  в  упор  смотрел  на  монаха  своими  синими
глазами.
   "Надо же, и  сюда  припёрся!"  -  подумал  монах,  видя  перед  собой
полупрозрачную тень лесного духа.
   - Здравствуй. Зачем ты потревожил меня? -  прохрипел  отец  Целестин,
ещё не придя в себя от изумления.
   - Благодарности от людей мы давно уже не ждём, -  тихий  голос  айфар
был бесстрастен. Никаких чувств. - А между прочим, ты и  конунг  послали
девочку именно к нам, когда оказались в беде. Ты,  человек,  не  знаешь,
сколько  усилий  пришлось  нам  приложить,  чтобы  испросить   для   вас
заступничество. Но сейчас речь идёт не об этом...
   -  Да,  конечно.  Прости  меня,  Гладсхейм.  -  К  монаху   вернулась
способность хоть как-то соображать. - Мы все очень благодарны вам и...
   - Не спеши. Я пришёл поговорить об  ином.  Мне  надобно  задать  тебе
важный вопрос и получить ответ и ещё дать совет. Вы решили идти к землям
богов, вернее, не к ним, а к Двери, ведущей в Мидденгард. Вы  ничего  не
ведаете о том, что ищете и где находится сие место.  Не  знаете,  с  чем
придётся столкнуться в пути. Вы хотите вначале остановиться у острова  в
океане, до которого десять дней морского пути?
   - Если ты говоришь об Исландии, то да.
   - Эта земля носит у нас другое имя. Когда-то именно там обитал Чёрный
Дух, бог-великан, о котором ты слышал. Море исторгло из себя эти  земли,
ибо воды его не потерпели в своих глубинах  то,  на  чём  лежит  древняя
скверна.
   - Чего-чего? - не понял отец Целестин.
   - Тебе должно быть ведомо, что много тысяч  лет  земли  Чёрного  Духа
лежали на дне, а потом духи морей подняли их обратно на поверхность. Там
до сих пор обитают его порождения,  правда  редко  выходя  на  свет.  Вы
собираетесь что-то искать на северном острове?
   - Ну-у... Хельги говорил, что там  есть  часть  ответов  на  все  эти
тайны. Наверное, Торин задержится там на несколько дней.
   - Мой тебе совет, - Гладсхейм чуть повысил  голос,  -  не  ищите  там
ничего. Не  ходите  к  туманным  пустошам.  Не  заглядывайте  в  пещеры.
Пропадёте. Там действительно есть прямые ходы в  жуткий  подземный  мир,
что некогда был подземельями великой крепости Врага. То, с чем вы можете
столкнуться, необоримо без того, что люди именуют волшбой.
   - А как же там люди живут? - усомнился отец Целестин.  -  Ведь  давно
живут, и поселения в Исландии есть, и ничего?
   - У них хватает разумения не забираться  туда,  куда  не  следует.  А
порождения Тьмы почти никогда не  выходят  на  поверхность.  Хочешь  сам
погибнуть и других погубить - иди в пещеры.  Только  не  забудь  сначала
проститься с солнцем и молить Силы и Эйра, чтобы смерть была быстрой.
   - Ладно. - Монаха от столь жутких россказней передернуло. - Ты  лучше
скажи, после Исландии что? Как Дверь искать?
   - Мы сказали о ваших  планах  кое-кому.  Вам  помогут,  -  последовал
загадочный ответ. - И не  спрашивай  слишком  многого.  Всё,  что  будет
нужно, - узнаешь. И ещё. Мы помогли вам, теперь очередь  людей  ответить
нам тем же. То, что открывает проход между нашим Миром  и  Мидденгардом,
по праву принадлежит роду Элиндинга, но если вы  вернёте  или  привезёте
эту вещь сюда, то... - Голос утих, словно  Гладсхейм  решался,  говорить
человеку или нет о своей просьбе.
   - То что? Если в моих силах и власти дать вам то, о  чём  просите,  я
сделаю это, - грянул с порога голос Видгнира. Как молодой норманн  вошёл
незамеченным ни  айфар,  ни  отцом  Целестином  и  отчего  услышал  речь
Гладсхейма, что была беззвучна,  монах  не  понял.  Ясно  было  одно:  в
Видгнире вновь  ожила  Сила  -  у  двери  находился  вовсе  не  поджарый
восемнадцатилетний парень...
   Гладсхейм ничуть не изменился в лице и остался сидеть как сидел, ну а
отец Целестин аж на стену едва не полез со страху.
   Там, где  должен  был  стоять  человек,  высилась  суровая  тень.  Не
полупрозрачная, как  Гладсхейм,  но  тёмнай  высокая  фигура,  окутанная
золотым нимбом, со сверкающими, как два бриллианта на  солнце,  глазами.
Свет был куда сильнее, чем сияние,  исходившее  от  айфар,  -  весь  дом
словно преобразился, превратившись в янтарные  хоромы  Морского  Владыки
Ньёрда; сильные, но не обжигающие  волны  жара  ударились  в  онемевшего
монаха.
   "Господи, спаси и сохрани!  Per  Christum,  et  cum  Christo,  et  in
Christo tibi Deo..."
   Но  похоже,  Видгнир  сумел  подавить  в   себе   выплеснувшуюся   на
поверхность Силу и спустя несколько мгновений снова стал  тем,  кем  был
всегда.
   - Спасибо, - ударил в голове монаха голос  Гладсхейма,  обращённый  к
Видгниру. - Не все из нашего народа хотят остаться в  Мире  Изначальном,
он опостылел им. Возможность уйти туда,  где  всё  ещё  обретаются  наши
родичи, только одна - если ты  привезёшь  с  Запада  то,  что  ищешь,  и
откроешь нам Двери Миров.
   - Ты хочешь уйти, Гладсхейм? - удивился Видгнир.
   - Я - нет. Я останусь здесь навсегда. Но не все айфар  принадлежат  к
роду, из коего происхожу я. Те, что из двух других колен  нашего  народа
остались здесь, поныне помнят о величии и благости Сил и хотят вернуться
в их обитель. Без тебя это сделать невозможно. Посему и просим мы  духов
Мира Мидгард помочь вам в пути. Но не полагайтесь только на них...
   Гладсхейм вдруг  растаял,  словно  ветром  его  сдуло.  Ни  тебе  "до
свиданья", ни объяснений, ничего. Исчез - и всё тут.
   - Ты чего в такую поздноту притащился? - бросил в  возникшую  темноту
отец Целестин, прислушиваясь к оханью Видгнира и  раздавшемуся  грохоту.
Поздний гость своротил на пути к  очагу  с  тлеющими  под  золой  углями
подставку для книг. - Или звали тебя?
   Воспитанник раздул угольки и  зажёг  лучину,  ткнув  её  в  щель  меж
брёвнами.
   - Почувствовал, что он тут, - последовал несколько запоздалый  ответ.
- Вот и прибежал. Что тебе Гладсхейм ещё говорил?
   - Уж не так и много. Вечно айфар недоговаривают... - И монах  коротко
поведал о словах лесного духа, касаемых  Исландии.  Видгнир  внимательно
выслушал и поднялся:
   - Придётся Торину рассказать. Пойду я, что ли, а?
   - Иди спи, - буркнул отец Целестин. -  Только  лучину-то  в  поставец
сунь. Не ровен час, дом спалишь.
   Видгнир выполнил требуемое  и  ушёл,  оставив  святого  отца  одного.
Теперь монаху было над чем поразмыслить. История  Рима  и  жития  святых
стали казаться  отцу  Целестину  не  заслуживающей  внимания  ерундой  в
сравнении с рассказом айфар, полным тайн и недомолвок.
   "Ну ничего себе! Прямые ходы в подземный мир! Это  уж  не  в  ад  ли?
Дела-а..."
   А над Вадхеймом плыли в черноте ночного  неба  звёзды,  и  ярче  всех
сияла огненная точка, висевшая на западе, над великим  океаном,  в  чьих
глубинах покоился Аталгард и за водами которого скрывалась одна из самых
великих тайн, что уже не одно тысячелетие сокрыта от взора людей.
 
*** 
 
   Викинги всегда были легки на подъём, ну а сейчас  терять  драгоценные
дни и вовсе резона не было. На третий день после тинга плеснула вода под
вёслами двух ладей. Нармунд, нагрузив  дракары  золотом  из  необъятных,
награбленных за много лет запасов, отправился на восток торговать. Торин
же, решив подготовиться поосновательнее, дал своим ещё два дня на сборы,
потому как с собой надо было взять многое.
   Самым трудным оказалось затащить на корабль шестерых лошадок из числа
тех, что были привезены датчанами. Небольши