себя.
   - Место им дайте! - орали дружинники, бывшие свидетелями этой  сцены.
- Пусть поединком решают!
   Монах умоляюще посмотрел на подошедшего Торина, но тот только  руками
развёл.
   - Побьёт он Эрика - будет свободным и в дружину  возьму.  А  нет  так
нет, - провозгласил конунг. - Меч ему!
   - Ты бы хоть э-э-э... оделся, а? - шепнул монах на  ухо  Гунтеру,  но
тот только отмахнулся: "Да наплевать!"  Поймав  правой  рукой  брошенный
клинок, левой он развязал мешочек, висевший на шее, и что-то  положил  в
рот. Целестин торопливо слез с палубы вниз и присоединился к  вопящим  и
улюлюкающим зрителям.
   Пара сошлась явно неравная: Эрик, пусть и без шлема, но в кольчуге  и
со щитом, был вдобавок куда выше ростом и шире в плечах германца, но тот
единственно выигрывал в подвижности.
   "Будем надеяться, что рана его не подведёт, - подумал отец  Целестин.
- Да куда ему против такого-то здоровяка? Ой,  не  жить  ему,  верно  не
жить!"
   Топор Эрика со свистом рассёк воздух в том месте, где мгновение назад
стоял Гунтер, но вонзился в палубные доски, а сам  Эрик  получил  весьма
чувствительный пинок в правый бок. Выдернув лезвие, норманн с угрожающим
рыком  повернулся,  закрылся  щитом,  как  дверью,  и,  сделав  обманное
движение топором, попытался пихнуть германца щитом  к  самому  борту,  а
потом либо прибить, либо сбросить в воду. Похоже,  что  он  не  ждал  от
сравнительно невысокого  и  ещё  достаточно  слабого  противника  эдакой
прыти. Что случилось с Гунтером, никто  так  и  не  понял:  он  вертелся
вокруг Эрика волчком, не давая тому передохнуть, - казалось, что борются
полусонный медведь и взбесившийся заяц. Пару раз Эрику достались крепкие
удары по кольчуге,  и  наконец  случилось  вообще  нечто  невообразимое:
Гунтер выбил  из  рук  дружинника  топор  быстрым  замысловатым  финтом,
вцепился зубами в верхний край щита, издавая какое-то утробное ворчание,
резко дёрнул головой, вырвал щит  из  рук  соперника,  затем,  пнув  его
здоровой ногой в окольчуженную грудь, сбил с  ног  и,  в  довершение  ко
всему, нанёс мечом удар в место, мало опасное для  жизни,  но  весьма  и
весьма обидное.
   Дружина замерла в молчании.
   - Бьёрсерк... - с уважением в голосе произнёс Снорри.
   Так оно было или нет, но спустя мгновение послышался  глухой  стук  -
Гунтер рухнул на доски рядом с поверженным Эриком.
   Хёрдман, поднятый на ноги друзьями, выглядел удрученно, кусал  бороду
и рычал сквозь зубы проклятия. Большего позорища он  доныне  никогда  не
переживал.
   - Батюшки, да  что  же  с  ним  такое?!  -  причитал  отец  Целестин,
осматривая германца, всё ещё лежавшего без сознания. - Эй,  Видгнир  или
кто-нибудь, воды!
   Но ни три ведра морской воды, вылитых на Гунтера, ни похлопывание  по
щекам не дали никакого результата.  Ничего  не  оставалось  делать,  как
снова завернуть его в шкуры и оставить на какое-то время.
   Пока пришлось заниматься врачеванием изрядной раны, оставленной Эрику
мечом германца, отец Целестин гадал, что  же  привело  Гунтера  в  такой
экстаз. Ну про бьёрсерков он и раньше слыхал, и  говаривали,  что  перед
битвой жрут они какую-то гадость. Это не в мешочке ли, что у Гунтера  на
шее висит, секрет кроется? Надо взглянуть будет. Где  же  такое  видано,
чтобы человек, едва в себя пришедший, побил противника  куда  как  более
сильного?! Да и выглядит Гунтер  сейчас  странно  -  зрачок  узкий,  пот
льётся, слюна течёт. И что интересно, все зубы на месте, хоть и на  щите
Эриковом отметины глубокие остались. Дела...
   - Ну, что там с нашим героем?  -  спросил  монаха  Торин,  когда  тот
прибыл перекусить. От всех волнений сегодняшнего дня  у  отца  Целестина
разыгрался небывалый аппетит.
   - Вот, глянь-ка. - Он протянул вымазанную жиром  ладонь,  на  которой
лежал кошель, висевший у Гунтера на шее.
   Внутри мешочка оказались невзрачные серо-зелёные крошки,  похожие  на
высушенный и мелко накрошенный мох.
   - Что это, по-твоему?
   - Ума не приложу. - И отец Целестин сделал очередную глупость. Забрав
мешочек у Торина, он сунул в него  палец  и  слизнул  налипшие  комочки.
Издав чмокающие звуки языком, монах поднял глаза на конунга:
   - Совершенно неизвестный мне вкус. Странный состав...
   И вот тут-то всё поплыло у него перед глазами.
   Очнулся монах оттого, что по  подбородку  потекла  горячая  жидкость.
Рядом на корточках сидели Торин, Видгнир  и  Гунтер,  а  Сигню  пыталась
напоить его чем-то отдалённо напоминавшем отвар дубовой коры.
   - Фу, хвала Одину! - выдохнул конунг. - Пришёл в себя.
   Голова у отца Целестина трещала нещадно, будто с похмелья,  побаливал
живот, и вообще чувствовал он себя на удивление отвратно.
   - Что... хм... что случилось? - Даже говорить было трудно.
   - Это попробовал? - подал голос германец, показывая свой кошель.
   - Угу.
   - Ну и дурак. Скажи спасибо, что живой остался. Ты хоть помнишь, чего
натворил?
   Судя по лицам, монах понял,  что  натворил  он  многое.  Когда  Торин
обрисовал ему, что же произошло, отец Целестин не знал, куда себя девать
со стыда. Мало того что перво-наперво он  кинулся  на  конунга,  пытаясь
выкинуть Торина в море, едва только не сломал  рулевое  весло,  и  когда
примчались самые дюжие дружинники вязать  его,  расшвырял,  как  щенков,
почти десяток далеко не слабых мужчин и вдобавок выдрал Винги почти  всю
бороду, вцепившись в неё как клещ.  Потом  святой  отец,  вырвавшись  из
цепких рук могучих хёрдманов, ринулся на нос ладьи  и,  брызгая  слюной,
начал невнятно кричать  что-то  о  спасении  души,  геенне  огненной  да
чистилище. Сигню, не понимавшая, в чём причина внезапно  охватившего  её
наставника  безумия,  и  впрямь  подумала  о  том,  что  отец   Целестин
повредился рассудком. В  общем,  повязали  его  с  трудом.  Даже  будучи
спелёнутым, как дитя, монах продолжал  бессвязно  бормотать,  цитировать
строки  из  Писания,  которые  почему-то  время  от  времени   перемежал
выдержками из саги о драконе  Фафнире.  Утихомирился  отец  Целестин  не
скоро, и вот уж сутки лежал он без сознания...
   - В следующий раз, когда руки чесаться  будут,  лучше  мне  скажи,  -
посоветовал Гунтер. - Я их  тебе  быстро...  почешу.  Нельзя  это  зелье
непривычному потреблять. Я и сам-то  иногда  побаиваюсь,  а  уж  тебе-то
куда?
   Как в последующие дни, окончательно  выздоровев,  ни  приставал  отец
Целестин к Гунтеру с расспросами о странном порошке, ничего добиться  не
смог.
   Собственно,  на  этой  истории  и  кончились  все   неприятности,   и
дальнейшее плавание продолжалось спокойно. Гунтер совсем встал  на  ноги
и, как обещал Торин, был принят в дружину, получив и  одежду  и  оружие.
Шлем германец выбрал  себе  сам  -  старинный,  островерхий,  с  широким
наличником. С Эриком он  помирился,  но  всё  же  пока  держал  себя  на
дистанции со всеми остальными, общаясь в основном с отцом Целестином  да
своими ровесниками, самыми  молодыми  в  дружине  -  Регином,  Снорри  и
Видгниром. Характер у Гунтера оказался на  редкость  независимым,  а  на
колкости, иногда отпускаемые норманнами, и внимания никакого не обращал,
словно и не слышал. Впрочем, и к нему быстро привыкли, и скоро уж  и  не
представить было вадхеймскую дружину без небритой физиономии Гунтера.
   Один раз далеко на  юге  показалась  полосочка  земли  -  Шетландские
острова. Но и пищи, и  пресной  воды  было  вдоволь,  и  Торин  не  стал
останавливаться. Погода не менялась. Что ни день, то солнце, и  хоть  бы
тучка на  небе  появилась.  Ветер  так  и  не  утихал,  "Звезда  Запада"
неудержимо шла к берегам  северного  острова.  Спустя  пару  дней  стало
холодать, и тогда же отец  Целестин  впервые  в  жизни  увидел  плавучие
ледяные  горы,  которые   Торин   старательно   обходил,   стараясь   не
приближаться  к  белоснежным  глыбам,  многократно   превосходившим   по
размерам  корабль.  По  ночам  зажигались  факелы,  и  конунг  выставлял
наблюдателей - не дай Один на  такую  льдину  напороться  в  тумане.  На
десятый день плавания всем было сказано смотреть в оба  -  Исландия  уже
где-то рядом. Торин  подозревал,  что  их  отнесло  чуть  севернее,  чем
следовало бы, и точно, на утро одиннадцатого дня Видгнир сумел  углядеть
в голубой дымке к югу землю. Когда подошли ближе, то  увидели,  что  это
был совсем небольшой, голый островок с ещё не стаявшим снегом.
   - Видать, ночью берега Исландии проморгали, - решил Торин. - Слыхал я
об этом острове. Большая земля должна к югу быть. По волнам видно. Да  и
птицы в ту сторону направляются. И зверь морской.
   Монах глянул за борт, и точно: несколько небольших тюленей  виднелись
по правому борту. Морские твари плыли у самой поверхности воды,  забирая
к югу. Прав конунг - недалеко Исландия. Отец Целестин  всегда  удивлялся
потрясающему умению норманнов определить направление или местонахождение
корабля по мельчайшим приметам -  по  виду  и  цвету  волн,  направлению
течения, ветру, тёплый он или холодный...
   - А ну, бездельники, за вёсла беритесь, нам теперь парус не в помощь!
- гаркнул Торин. - Теперь  ещё  только  Скага-фьорд  найти,  и,  считай,
приехали!
   - А что там, в этом Скага-фьорде? - спросил отец Целестин,  наблюдая,
как сворачивают парус. Застоявшиеся дружинники  уже  разбирали  вёсла  и
устраивались на скамьях у бортов.
   - Там... там знакомец мой старый,  Хёгни  Ингвиссон,  зимнюю  стоянку
держит. Посёлок куда как меньше Вадхейма будет, да  и  кораблей  у  него
всего пара. Ну да ничего, на пяток дней задержимся, а там  видно  будет.
Мы с этим Хёгни вместе на  Вормс  ходили  лет  десять  назад.  Заодно  и
порасспросим кое о чём, он тут  уже  не  первый  год  зимует.  Если  что
необычное в землях исландских есть, всяко знать даст.
   Пятнадцать  пар  вёсел  разом  опустились  в  воду.   Как   Торин   и
предсказывал, пустынные, холмистые берега Исландии показались часа через
два, и, ориентируясь по  каким-то  одному  ему  ясным  приметам,  конунг
направил кнар на запад, вдоль берега. По его словам, вход в  Скага-фьорд
должен был быть не очень далеко. Они миновали узкий, глубоко вдающийся в
глубь земли  залив,  называвшийся  Эйя-фьорд,  и  наконец,  обогнув  два
небольших  полуострова,  конунг  развернул  корабль  чётко  на   юг,   в
открывшийся  широкий  проход,  стараясь  держаться  ближе  к   западному
побережью. Это и был Скага-фьорд.
   Отец Целестин, закутавшись в плащ, грустно смотрел  на  новую  землю,
проплывавшую перед его  глазами.  Да,  если  уж  покрытая  лесами  южная
Норвегия казалась ему унылой и холодной, то что  говорить  об  Исландии?
Чёрные крутые холмы с едва заметной растительностью, снег  лежит  совсем
таянием не тронутый. Холод собачий опять  же.  И  как  тут  только  люди
живут?
   Впрочем, это не северные  берега,  а  остров,  как  Торин  говорил  -
довольно большой. Может, тут и повеселее места есть.
   О деревянные борта ладьи постукивали плававшие в изобилии  по  фьорду
небольшие льдины, промозглый  ветер  с  острова  продувал  самую  тёплую
одежду, а ясное с утра небо начало затягиваться грязно-серыми тучами.  И
вот уже закружился снежок.
   - Вон поглядите, огонь! - заорал Эрик, стоявший на носу. После стычки
с германцем сидеть на вёслах ему было тяжеловато.  Он  указывал  куда-то
вперёд и вправо, и точно, там, на спускавшемся к  воде  пологом  склоне,
виднелись какие-то строения и поблескивали в предвечернем сумраке редкие
огоньки. У берега, как и в Вадхейме, вытянутые на сушу, стали два узких,
длинных дракара.
   Спустя совсем немного "Звезда Запада"  ткнулась  носом  в  прибрежную
гальку, зашуршавшую под днищем корабля. Вот и Исландия.
   Их тоже увидели. На берег  высыпали  несколько  десятков  вооружённых
мужчин - это воинство выглядело хоть и не многочисленным, но угрожающим.
Хорошо, хоть предусмотрительный Торин распорядился снять щиты с бортов в
знак добрых намерений. Сам конунг  вместе  с  Видгниром  и  Олафом,  дав
распоряжение пока всем сидеть на месте, спрыгнул  с  кнара  на  землю  и
поднял руку, сняв шлем.
   - Я конунг Вадхейма Торин из Норвегии, пришёл в Скага-фьорд с  миром!
- прокричал он, но на случай чего от корабля отходить не стал. - Я  хочу
говорить с вашим конунгом Хёгни. Где он?
   Из толпы вышел высоченный  седой  человек,  а  за  ним  ещё  двое,  и
направились к Торину. Все в шлемах и при оружии.
   - Кто называет себя Торином из Вадхейма? - спросил седой. -  Я  Хёгни
Ингвиссон.
   Тут, разглядев, кто перед ним стоит, Хёгни сам сбросил свой  шлем  и,
бросившись к Торину, обнял его:
   - Во имя Асов, это ты! Какие боги занесли тебя сюда, Торин?!  Что  ты
ищешь в Исландии?
   - А ты что, волк старый, думал, я забыл, как ты звал меня к себе  ещё
тогда, когда мы франков на Рейне за мошну щупали? - посмеиваясь, ответил
Торин, хлопая Хёгни по плечу. - Примешь меня с дружиной деньков на пять?
Да и разговор к тебе есть...
   - Это ты что, только для разговору  до  Исландии  добрался?  -  хитро
прищурился Хёгни. - Небось на Рим идти собрался да меня  с  собой  звать
хочешь? Впрочем, что это я? Зови своих, у нас и отдых, и  пищу  найдёте.
Конунгу Вадхейма и людям его ни в чём отказу от нас не  будет.  -  Хёгни
обернулся и махнул своим рукой, крикнув:
   - Принимайте гостей из славного Вадхейма!
   Теперь, когда последние подозрения рассеялись, воины  Хёгни  опустили
луки, и встреча с ними оказалась на редкость тёплой. Было как раз  время
прилива,  и,  молодецки  ухая,  хозяева  помогли  вадхеймцам  наполовину
втянуть корабль на берег и  привязать  пеньковыми  верёвками  ко  вбитым
глубоко в песок и гальку  столбам.  Затем  гостей  разобрали  по  домам,
отдыхать.
   Посёлок и на деле оказался небольшим  -  полтора  десятка  домов  под
дощатыми двускатными крышами, в каждом, как водится, жило  по  несколько
семей. К домам  лепились  косые,  крытые  соломой  строения  для  скота,
хранилища сена и зерна, маленькие кузни. Никакой ограды вокруг поселения
не было, а отец Целестин и вовсе был в удивлении, откуда взялось  дерево
даже для жилья на этой, казалось, абсолютно безжизненной земле.  Жило  в
Скага-фьорде немногим более двухсот  человек  -  выходцев  из  Норвегии,
устроивших колонию здесь около двадцати лет назад. Из  разговоров  Хёгни
стало известно, что житье в Исландии трудное  -  снег  сходил  только  в
июне-июле, хлеб здешняя земля не родила,  посему  приходилось  привозить
его с востока, а в голодные годы так и мхом питаться. Но вот чего много,
так это рыбы, зверя морского да птиц. Сын Хёгни,  Гудмунд,  с  гордостью
показал Торину клыки морских чудовищ,  водившихся  во  фьордах,  -  зубы
длиной в человечью руку.
   В громадном каменном очаге шипел  торф,  булькал  котел  с  пивом,  и
отогревшийся отец Целестин пребывал в полнейшем блаженстве.  Безусловно,
дом у местного конунга куда  попроще  Торинова,  но  гостеприимством  он
превзошёл, по мнению монаха, даже византийцев. Всё, что имелось в  доме,
было выставлено на стол, пива наварено на целую армию, развлекал  гостей
старик скальд из трэлей, прекрасно игравший на простеньких гуслях.
   Обнаглевший Гунтер увязался вместе с конунгом, и  теперь,  окосев  от
неумеренного потребления хмельного напитка, приставал к молодой  рабыне,
даже на терпимый взгляд  отца  Целестина  страшной  как  смертный  грех.
Монах, краем глаза понаблюдав за  этой  парой,  пришёл  к  выводу,  что,
видимо, утром у девицы всё седалище окажется в синяках, а если  молодого
германца не приструнить, то, похоже, к следующей зиме  в  доме  у  Хёгни
будет пополнение... А, да ну его, этого Гунтера.
   Отца Целестина несколько обескуражил тот факт, что и Хёгни, и все его
домочадцы смотрели на него без какого-либо  удивления,  а  потом  ещё  и
спросили, не из Ирландии ли  родом  почтенный  спутник  конунга  Торина,
чтущий Бога Единого? Как же так, спрашивается? Откуда эти  язычники  так
хорошо осведомлены о монашестве и при чём тут  Ирландия?  Несмело  задав
возникшие  вопросы  Хёгни,  отец  Целестин  понял,  что  он  не   первый
представитель отшельнической братии, виденный здесь. Ему поведали о том,
что его собратья по ремеслу, монахи ордена святого Патрика из  Ирландии,
уже не один год обитают в сих землях, на  восточном  и  южном  побережье
острова. Люди они вельми  добрые  и  незлобивые,  иногда  в  Скага-фьорд
наведываются, речи о Боге Едином перед дружиной  держат,  богов  древних
хулят да поклоняться им сами брезгуют  и  другим  запрещают.  И  что  им
плохого Асы с Ванами сделали? Словом, выгоняет  этих  монахов  конунг  и
хулу на Одина возводить не даёт. И ведь чего,  тати,  удумали:  изваяния
богов сбросить да разбить! Неужто Единый удачу в битвах дружине принесёт
да корабль поправит? Он же не Один!
   "Дикие нравы. - Мысли отца Целестина текли медленно  и  лениво,  а  в
голове шум от пива испитого образовался. -  И  чего  они  к  Асам  своим
прицепились? Ну не мерзко  ли  перед  истуканами  на  коленях  валяться,
вопить голосами дикими да жертвы каменным идолищам  кровавые  приносить?
Нет  чтобы  в  храм  Божий  войти,  благодати  Господней  душу  открыть,
преклонить  колени   перед   алтарём   да   в   молитвы   погрузиться...
Исповедаться,  обратно  же  и  святых  тайн  приобщиться  средь  курений
ладанных. Нет, не понимают норманны, что  они  теряют,  к  каким  благам
возведёт их житие Вера Истинная, к вечному спасению, но  не  к  погибели
души приведёт..."
   В полудрёме монах уже видел возведённые на  землях  исландских  храмы
Божий и богатые монастыри с  братией  благочестивой,  крестные  ходы  на
Пасху да мирных и набожных норманнов, собирающихся на  святую  мессу  по
звону колокольному. Благолепие!..
 
   Шёл я лесом не спеша,
   Мне навстречу девка шла
   И в малинник стала звать
   Ягодицы собирать...
 
   Отца Целестина аж передёрнуло. Что ещё  за  безобразие?  Все  святые,
Гунтер с перепою песни голосить сподобился!
   А Гунтер, германский акцент которого усилился чрезмерно, одной  рукой
обняв рабыню, а в другой  держа  кубок,  продолжал,  ничуть  не  обращая
внимания на вытаращенные глаза монаха.
 
   Вы поверите ли, братцы,
   Как пришлось мне умотаться, -
   И во сне мне будут сниться
   Этой девки ягодицы...
 
   Вот тебе и благолепие...
   Исполнив следующий куплет, повествовавший о  завершении  сей  истории
где-то месяцев через девять, славный  воин  дружины  Ториновой  заглотил
содержимое кубка и,  не  выдержав  последствий  безудержного  возлияния,
рухнул под стол. Девица выглядела разочарованно.
   - Хороший парень, - одобрительно улыбнулся Хёгни, глядя в ту сторону,
- чтит хозяйское гостеприимство.
   Отца Целестина едва не стошнило.
   Время наступило позднее. За стенами выл на разные  голоса  ветер,  то
стихая, то ударяя  ураганными  порывами.  Даже  самые  стойкие  бражники
потихоньку угомонились и залегли спать, расположившись на скамьях, а  то
и запросто на полу, устланном грязной соломой. Теплился очаг, на  стене,
увешанной оружием, плевались искрами два факела, а конунг Торин и Хёгни,
Видгнир, Сигню,  отец  Целестин  и  старший  сын  хозяина  дома  Гудмунд
устроили небольшой совет, стараясь говорить потише.
   - Ну и ну! - ахал Хёгни, слушая рассказ Торина о событиях в Вадхейме.
Он не стал скрывать ничего.
   Ни историю с лесными духами, ни явление Эйреми Великого, поведал и  о
странностях  своего  наследника,  так  что  теперь   Хёгни   и   Гудмунд
поглядывали на Видгнира с  некоторой  опаской.  Особый  интерес  вызвали
слова Хельги Старого и Гладсхейма, касаемых Исландии, якобы бывшей земли
бога-великана.  Отец  Целестин  же  ещё  раз,  во   всех   подробностях,
пересказал свой сон.
   - Что скажешь, Хёгни? Ты тут давно  живёшь,  не  примечал  ли  ничего
необычного, что на след бы нас навело?  -  спросил  Торин.  Хёгни  потёр
бороду, и отец Целестин готов  был  поклясться  спасением  души,  что  в
глазах конунга Скага-фьорда плеснулся страх. Чуть погодя он проговорил:
   - Было тут тоже много  всяк