с  собой,  не
оказав никакого сопротивления. Ну да, конечно, язычников можно простить,
"ибо  не  ведают  они,  что  творят",  но   иногда   следует   поставить
зарвавшегося варвара на место и с помощью добротной стали.
   Раз вечером, в одном из трактиров на окраине Константинополя,  монах,
изряднейше выкушав доброго белого вина, привезённого с Кипра,  пришёл  в
блаженное состояние и, насколько сие было возможно, трезво рассудил, что
хватит мотаться по белу свету. На счету тысячи  лиг,  пройденных  пешком
или проплытых на кораблях, десятки обращённых в Истинную  Веру  дикарей,
куча приключений, сделавших бы честь даже знаменитому Одиссею, о котором
отец Целестин много читал ещё в юности, в монастыре святого Элеутерия...
   Ах, родное аббатство! Где-то  сейчас  твои  белые  стены  и  чудесные
кипарисы,  дающие  тень  в  жаркий  полдень?  У  отца  Целестина   слезы
навернулись на глаза. Где прохладная, уютная келья? Где, в конце концов,
огромные подвалы с  созревающим  сладким  вином?  Монах  саданул  мощным
кулаком  по  столу,  да  так,  что  обернулись  сидевшие  по   соседству
византийские купцы, чьи пальцы  были  унизаны  бриллиантовыми  кольцами.
"Где, где! - пронеслась мысль. - Конечно,  всё  это  в  Италии!  И  надо
возвращаться туда. Там мой  дом,  там  меня  наверняка  ещё  не  забыли.
Семнадцать лет для тихой жизни обители не такой уж большой срок.  Может,
и отец Либерин ещё жив..."
   Сказано - сделано.
   Проспавшись на широкой лавке в том же кабаке, отец Целестин с первыми
лучами солнца кинулся в  порт  со  всей  возможною  для  своего  мощного
телосложения поспешностью. Довольно он пожил в дивном граде Константина,
зарабатывая на  жизнь  рассказами  о  приключениях  в  богатых  домах  и
перепиской старинных манускриптов! Всё, что ему  нужно,  -  с  собой,  в
мешке: запасная ряса, кусок хлеба и вяленого мяса да объёмистая фляга  с
вином. Да, ещё сохранённый за все эти годы серебряный  крест  на  груди,
мешочек с целебными травами и кинжал за пазухой. Что ещё нужно человеку?
Только покойный чертог, ожидающий отца Целестина в родной Италии.
   Всласть поторговавшись с капитаном сицилийской галеры  и  призвав  на
голову этого самого скупердяя капитана всех демонов ада с самим дьяволом
во главе, отец Целестин обеспечил себе место и пропитание  (свои  запасы
надо беречь!) до самой Италии, заплатив  втрое  меньше  против  расчётов
капитана. К полудню они были далеко в море, а давно  привыкший  к  таким
путешествиям монах лежал в тенёчке под парусом и  бурчал  себе  под  нос
что-то о том, что в нынешние времена очень уж вздорожали сии путешествия
по сравнению с тем, что было лет десять назад, а также о том, что  среди
смертных грехов у капитанов судов самыми страшными являются  жадность  и
скупость. Впрочем, отобедав, отец Целестин уже был готов  отпустить  эти
грехи всем и каждому, не исключая самого себя.
   А на следующее утро на мирное купеческое судно свалилась беда.  Какой
бес притащил  в  воды  Эгейского  моря  проклятых  викингов,  доподлинно
выявить не удалось, но совершенно точно, что сей бес был одним из  самых
злющих во всей свите Люцифера. Змееподобный дракар норманнов появился из
туманной дымки на траверзе острова Лемнос, и на галере поднялась паника.
Воинов на купеческом корабле  было  негусто,  и  отбить  банду  северных
пиратов не представлялось возможным. Абордаж прошёл  стремительно,  мечи
звенели всего несколько минут, почти все мужчины были перебиты,  а  отец
Целестин, забившийся в самый тёмный угол трюма, возносил  молитвы  всему
сонму святых, прося их об одном: пусть меня не найдут! Но похоже, святые
заступники были заняты в этот момент другими неотложными  делами,  и  ни
один из них не снизошёл до смиренной просьбы простого монаха.
   Свет загородила чья-то мощная фигура, шаги были уже совсем близко,  и
вот в маленький закуток, где сидел перепуганный насмерть отец  Целестин,
сунулась бородатая харя.
   - Здравствуйте... - пискнул монах, пытаясь быть вежливым.
   - Вём ер ди? - прогудел густой бас.
   - Я святой  монах,  никому  не  желающий  зла,  -  лепетал  бедолага,
прекрасно понимая, что теперь его не спасёт даже  личное  заступничество
Девы Марии и рассчитывать можно только на себя.
   - Йей форштор дем ике. Йей ер норкшер!  Кем!  -  бесстрастно  ответил
незнакомец, и могучая рука выволокла отца Целестина из  его  норы.  Пока
бородатый разбойник тащил его  на  палубу  (скрывать  нечего,  работёнка
тяжёлая даже  для  такого  здоровяка),  монах  соображал,  что  странное
наречие ему вроде знакомо, ибо в монастыре св. Элеутерия один из  святых
отцов некогда побывал с миссией  на  севере,  а  по  возвращении  обучил
молодого Целестина тамошнему языку. Память монаха любезно  снабдила  его
достаточным количеством слов для общения.
   Если бы не многолетняя закалка в  опасных  путешествиях  и  природный
талант к врачеванию, то святой отец свалился бы в  обморок,  ибо  палуба
галеры была завалена мёртвыми телами, сандалии липли к  обильно  политым
кровью доскам, а кое-где ещё стонали раненые. Большинство норвежцев,  не
обращая никакого внимания на весь этот кошмар, споро перетаскивали добро
с купеческого судна на свой дракар.
   У мачты "купца" стоял высокий человек, совсем не похожий на  викинга,
- темноволосый, чернобородый, с серыми большими глазами. Именно к  нему,
грубо подталкиваемый в спину своим новым знакомым, и был направлен  отец
Целестин.
   - Что за бабу ты поймал, Хёмунд? - бесцеремонно вопросил чернобородый
у сцапавшего монаха дружинника. Отец Целестин стоял ни жив ни мёртв.
   - Спроси у него сам, Эльгар. - Дружинник смачно сплюнул за борт. - Ты
приказал обыскать это корыто - я сделал. Разбирайся с  ним  сам.  Он  не
сопротивлялся...
   И викинг, возвращаясь к более приятным и  полезным  делам,  нырнул  в
трюм, откуда тёк, казалось, нескончаемый поток тканей, посуды,  амфор  с
вином и прочих, видимо весьма недостававших у наглых скандинавов, вещей.
   Отец Целестин уже успел пару раз прочитать Pater Noster, Ave и  Credo
и уж подумал,  что  главарь  разбойников  заснул  у  мачты  с  открытыми
глазами, но тут чернобородый удостоил его вниманием:
   - Кто ты? Если ты мужчина, то почему на тебе женская одежда и  почему
ты такой толстый? Может быть, ты евнух? Ты служишь у конунга с востока и
стережёшь его жён?
   - Я монах, - изрёк тут гордо отец Целестин, - там,  где  речь  шла  о
чести Святой Матери-Церкви, он дрался как лев. - Я  служу  лишь  Господу
Богу и дал обет жить только по его законам и обет безбрачия. Эта  одежда
называется "ряса", и её носят все люди моего сословия. А кто ты?
   - Понятно... Евнух, - констатировал Эльгар. - А откуда ты знаешь  наш
язык?
   - Да не евнух я!! - возопил отец Целестин так, что викинг  вздрогнул.
- Тебе что, доказательства предъявить? Они у меня имеются!
   - Нет, нет, не нужно, - поднял руку викинг, - но если ты мужчина,  то
почему же не дрался против нас?
   - Бог запрещает нам убивать, - благочестиво отвечал монах, позабыв  о
том, чему научили его годы странствий.
   - Какой бог? - не понял Эльгар. - Один? Фрейр? Тор? Или, может  быть,
- северянин хохотнул, - Локи?
   - Единый Бог, Иисус, - ответствовал отец Целестин, поняв,  что  имеет
дело с необразованным язычником. О Дева Мария! Попробуй обрати такого  в
христианство!
   - Я впервые в этих местах, - вздохнул викинг. - А об этом  боге,  про
которого ты сказал, кое-что слышал  от  франков  и  данов.  Странный  он
какой-то. Убивать - нельзя, женщин - нельзя. Плохо. Но ты спросил, кто я
такой. Я - Эльгар-ярл из Тронхейм-фьорда. Моя дружина  согласилась  идти
на богатый город Рим, что лежит на берегах этого моря. Мы в  походе  уже
год, до Рима не добрались, зато взяли много  добычи  с  его  кораблей  и
теперь возвращаемся к себе. Слушай же, служитель мирного бога,  меня.  Я
могу выбросить тебя за борт, на корм рыбам, и сделаю это, если ты ничего
не умеешь делать, а только ешь заработанный чужой кровью  хлеб.  Что  ты
умеешь?
   - Лечить  раны  и  болезни,  -  мгновенно  отозвался  отец  Целестин,
понимая,  что  разбойник  не  шутит.  -  Ещё  могу  переписывать  книги,
рисовать, вырезать из камня и дерева фигурки, знаю много языков и...
   - Хватит, хватит, - хлопнул по мачте рукой Эльгар. - Достаточно того,
что ты лекарь, если, конечно, не врёшь.  А  тем  более  хорошо,  что  ты
знаешь наш язык и другие наречия. На моём корабле тебе  ни  от  кого  не
будет убытка и поношения,  но  запомни:  отныне  ты  служишь  мне,  ярлу
Эльгару из Тронхейм-фьорда. Но если ты мне  соврал,  тебя  не  спасёт  и
просьба самого Фрейра. Иди.
   Монах повернулся и на негнущихся ногах отправился на узкий и  длинный
корабль норманнов, косившихся на святого отца как на пугало.  "Вот  влип
так  влип,  -  мрачно  думал  отец  Целестин.   Надо   было   сидеть   в
Константинополе и носу не высовывать. Эх, лукавый меня попутал  тогда  в
таверне. Говорил ведь отец Либерии - пьянство до добра не доведёт..."
   Случилось это зимой 841 года, и начался долгий путь отца Целестина от
берегов Греции к берегам Фрисландии, где судьба свела его с  норманнским
конунгом Торином и его приёмным сыном Видгниром. В  течение  почти  года
монах наблюдал сотни боевых стычек, пиратские нападения дружины  Эльгара
на чужие суда и прибрежные города мавров, саксов  и  данов  по  пути  на
север. Вскоре у них появился и второй  дракар,  куда  дружина  перенесла
часть богатой добычи, - этот корабль  был  найден  брошенным  у  берегов
земли франков. Нашли на нём только несколько трупов. Что такое случилось
с кораблём и его командой - осталось загадкой.
   Следует  отметить,  что  викинги,  поначалу   отнёсшиеся   к   монаху
настороженно и с некоторым презрением, через пару  месяцев  поняли,  что
добродушный толстяк  Целестин  -  человек  совершенно  незаменимый.  Его
умение быстро вылечить гноящуюся рану, вправить вывих, сбить  жар  да  и
незаурядные художественные  способности  заставили-таки  высокомерных  к
чужакам норманнов невольно зауважать служителя доброго бога.
   Как-то  раз,  месяцев  через  восемь  после  пленения,  тонкая   душа
Целестина-художника не выдержала того, что над кораблём, на  котором  он
путешествует, полощется обычный белый (если быть точным -  серый)  парус
без всяких приятных глазу и возвышающих дух  изображений.  И  вот  после
набега на мавританский  городок  невдалеке  от  Малаги  в  руки  дружины
Эльгара помимо прочей добычи попали кувшины с  красками.  Хёмунд  -  тот
самый громила, что нашёл отца Целестина на сицилийской галере, -  будучи
уверен, что в кувшине вино, опрокинул содержимое себе в рот, после  чего
его борода надолго приобрела мерзкий, фиолетовый с просинью, цвет, а сам
он долго плевался и кричал о том, что этих негодяев мавров надо перебить
всех до единого за такие шуточки. Отец Целестин  сразу  смекнул,  что  к
чему,  и  уговорил  Эльгара  пристать  на  пару  дней  у   какого-нибудь
пустынного берега. Ярл вначале ничего не понял и даже слушать о  стоянке
не желал, но где лестью, а где обманом монах выговорил три  дня.  Дракар
пристал к скалистому  бережку  в  Бискайском  заливе,  парус  был  снят,
выстиран в морской воде, высушен, и  святой  отец  принялся  за  работу.
Предварительно Целестин выяснил у Эльгара, что тот хочет видеть на своём
парусе. Ярл заявил, что символ его рода - красный змей. Художник  только
плечами пожал - ну что с варвара возьмёшь! Ладно, будет  ему  змей.  Нет
ведь что-нибудь благочестивое изобразить...
   И вот на третий день над кораблём  ярла  Эльгара  поднялся  парус,  и
викинги открыли рты от изумления: ярко-красный, словно живой,  дракон  в
лучах восходящего солнца казался до ужаса настоящим.
   В тот день отец Целестин получил на ужин тройную порцию и  мешочек  с
арабскими золотыми динариями, каковые его волновали гораздо меньше,  чем
громадный окорок. Кроме  того,  расположение  дружины  к  блудному  сыну
Святой Матери-Церкви возросло настолько, насколько  суровый  воин  может
быть расположен к фантазёру живописцу. Сосредоточенно обгладывая  кость,
отец Целестин напряжённо думал, что бы ещё такое разрисовать. Разве  что
сам корабль...
   Эх, хоть они и язычники, эти норманны, но вообще-то парни неплохие...
И совсем не такие чудовища, какими хотят казаться....
   Они были в виду берегов  Фрисландии,  когда  пришёл  тот  чёрный  для
дружины Эльгара день.  На  горизонте  показались  три  корабля,  которые
приближались с быстротой гигантских птиц, - то были даны, и вёл их  один
из четырёх братьев клана Скёльдунгов - тех, что  попытались  оспорить  у
сыновей первого короля Дании Годфрида трон. Эти самозванцы после  побега
из своей страны получили у императора Франкии большие ленные владения во
Фрисландии, но в то же время не брезговали и пиратством у своих берегов.
Три их корабля да полторы сотни мечей против  двух  кораблей  Эльгара  и
едва шести десятков мечей его дружины... Отец Целестин  понял,  что  вот
тут-то и настал конец его  странствиям,  потому  что  выходов  из  этого
положения было два: один - сразу на Небеса,  а  другой  -  в  рабство  к
датчанам, славившимся своим бесчеловечным  отношением  к  пленникам.  Об
этом монах успел услышать не одну байку от своих спутников-норманнов. Но
одно дело - слушать на ночь страшные сказки, а совсем другое  -  видеть,
как они начинают превращаться в реальность. И одно дело - рассуждать  за
крепкими стенами Константинополя о том, что все северные варвары - даны,
свей, норманны или какие иные - суть разбойники и головорезы,  наказание
Божие и исчадия ада, а другое - знать людей целый год, делить с ними все
опасности трудного пути и повстречать вдруг их смертельного врага...
   Эльгар приказал драться до последнего.
   Корабли сблизились - на норвежских дракарах  не  хватало  гребцов,  а
датчане  почти  всех  посадили  на  вёсла.  Парус,   расписанный   отцом
Целестином, безжизненно висел - ветра не было. Вот уже слышно молодецкое
уханье данов и можно разглядеть их лица. Взлетели  в  воздух  абордажные
крючья - десятки крюков, привязанных к верёвкам. Норвежцы не успевали их
перерубать, да и невозможно это было - уж  очень  их  много.  Безмолвная
серая даль Северного  моря  огласилась  боевыми  кличами,  и  на  палубы
кораблей Эльгара хлынул поток вопящих и размахивающих  короткими  мечами
данов. Отец Целестин решил не прятаться, как в прошлый раз, а,  призвав,
по своему обыкновению, на помощь всех святых, выхватил подаренный  ярлом
Эльгаром меч, с которым  небезуспешно  упражнялся  вот  уже  целый  год,
вспоминая то,  чему  научился  в  восточных  странствиях,  и  приобретая
новое...
   Звон железа окружал его повсюду.  Несмотря  на  внушительные  объёмы,
монах действовал весьма  ловко  и  даже  зарубил  пару  шальных  датчан,
решивших, что эта бочка с салом станет лёгкой добычей. Ну увернётся отец
Целестин раз, ну другой, ну третий, так ведь рано или поздно...
   Спаси нас всех Пресвятая Дева Мария!
   Уже убили Хёмунда - датчанин рассёк  ему  лоб.  Отец  Целестин  успел
подумать, что синяя краска с  его  роскошной  бороды  так  и  не  успела
отойти;  мертвы  уже  десятки  своих  и  ещё  больше  датчан;  норвежцев
оттеснили на корму корабля, где они встали спина к спине - ощетинившаяся
железом кучка смертников, знающих, что пощады не будет,  даже  если  они
сами бросят оружие. И отец Целестин тоже среди них  -  ох  и  везёт  ему
сегодня! И к чему бы это?
   Похоже, что Господь Бог и все святые всё-таки вняли молитвам  монаха,
ибо норвежцы вовсе не заметили, а даны поздновато спохватились, когда  с
севера вдруг явились пять кораблей, один к  одному  похожих  на  дракары
Эльгара. Бежать даны уже б не  успели,  и,  как  истинные  викинги,  они
приняли бой, но на сей раз, столкнувшись  с  превосходящей  силой,  были
смяты и в панике отступали на  свои  корабли.  Отец  Целестин  расслышал
возглас своего ярла:
   - Торин! Сам Один привёл тебя сюда!
   Этим самым Торином, видимо, и был норманн среднего роста, русоволосый
и, ясное дело, с бородой, довольно аккуратно, на взгляд отца  Целестина,
подстриженной. Он в ответ приветственно поднял меч  и  спустя  мгновение
невероятной силы ударом вышвырнул одного из данов за борт.
   - Наша взяла! - заорал над ухом монаха кто-то из дружинников, и  отец
Целестин, видя, что непосредственная опасность ему больше  не  угрожает,
сделал вполне естественную для святого отшельника вещь: выронив из  руки
окровавленный меч, он грохнулся на колени и  стал  истово  молиться,  да
так, что не видел и не слышал ничего вокруг.
   Пришёл монах в себя оттого, что кто-то  вылил  на  него  целое  ведро
холодной морской воды (нет, это  уже  слишком,  ну  никакого  понятия  о
вежливости у этих викингов!), и, открыв глаза, отец Целестин увидел  над
собой улыбающееся лицо ярла Эльгара. Кожаная куртка предводителя дружины
прорвана, голова перевязана грязной, естественно, тряпкой,  но  в  общем
ярл вроде бы был в порядке.
   - Молодец, толстяк, - пробасил Эльгар. - Вот не думал, что  ты  такой
шустрый. Гляди-ка, половину дружины перебили, а тебе хоть бы хны.
   Но тут лицо викинга омрачилось, а у отца Целестина упало сердце:  это
сколько же раненых придётся врачевать? Где я вам столько трав напасу, а?
   Выяснилось, что монах оказался прав.
   - С Торином беда, - сообщил Эльгар. - Вылечи, а не то...
   Норманн выразительно провёл пальцем по шее. Ш-шутник!
   Отец Целестин  встал  и  огляделся.  Сцепившись  бортами,  на  волнах
покачивались восемь кораблей, из них пять принадлежали этому... как его?
...а, да, Торину, два своих  и  один  датчанин.  Два  пиратских  корабля
успели-таки удрать. У-у, трусы! Ворон ворону глаз выклевал!
   Норманны  стояли  кругом,  наблюдая  за   работой   отца   Целестина,
озабоченно бормотавшего себе под нос непечатные  эпитеты  в  адрес  всех
этих данов, норманнов и прочих нехристей,  которые  вместо  того,  чтобы
сидеть дома, растить детей и работать на благо себе  и  обществу,  машут
мечами направо и налево. Нет, их всех определённо надо обращать  в  веру
Христову! Авось поспокойнее станет в доброй старой Европе!
   У конунга Торина сильным ударом  топора  был  разрублен  правый  бок,
сломаны рёбра, и воздух входил в открытую  рану,  наполняя  (как  помнил
монах из книг  великого  лекаря  Гиппократа  Греческого)  рубашку,  коей
облачено лёгкое. Отец  Целестин  быстро  наложил  на  рану  кусок  кожи,
примотал его ремнём и дал  указание  заварить  какую-то  травку.  Викинг
хрипел, дыхание было тяжёлым, а лицо приобрело просто свинцовый цвет.
   - Умрёт... - вздохнул кто-то из  дружины  Торина,  но  отец  Целестин
метнул на викинга такой свирепый взгляд, что тот смешался и отступил  за
спины своих товарищей.
   - Не умрёт, - твёрдо сказал монах. - Я тут для чего,  вы  думаете?  И
вообще, ему нужно на берег. Эй, вы! Далеко до его дома? Мы ведь в  ваших
морях, и здесь ваши земли. Ну, говорите же!
   - При попутном ветре  -  два  полных  дня  пути,  -  ответил  молодой
норманн, уже где-то заработавший шрам через всю щёку.
   - Ну так быстрее туда! - рявкнул монах. -  Чем  раньше  он  будет  на
берегу, тем скорее встанет на ноги.
   Его послушались. Невероятно, но этот толстый человек негласно получил
право приказывать даже дружине Торина, хотя его там никто толком и знать
не знал. Были отдельные смешки и возмущённые  возгласы,  но  они  быстро
смолкли. Тело конунга перенесли на его корабль,  под  навес,  и  вверили
рукам отца Целестина. А к монаху подошёл ярл Эльгар:
   - Слушай, толстяк, этот конунг - мой дальний родич.  Мы  дали  клятву
верности в жизни и смерти. Спаси его. - Норманн пытался говорить мягко и
вежливо (по его понятиям). Отец Целестин только поджал губы.
   - Мне безразлично, кто он тебе. Я обязан помогать всем.  Я  помог  бы
даже умирающему дану или мавру.
   - Ты меня недослушал, толстяк...
   - Называй меня "отец Целестин", сколько можно повторять!
   - Так вот, слушай. - Норманн