рию. Усаживаясь, спросил:
     - Почему ты не разбудил меня?
     - Не знаю. Задумался.
     Пятые сутки. Пятые сутки - и Паола Рейн в соседнем корпусе. Вероятная
первая жертва - это они успели просчитать наверняка. Гайдли казалось,  что
он знает, что творится в душе у Дина. Но он не решился что-либо сказать  -
чтобы тот не поступил наперекор. Дурак Котов, надо было ему настаивать!
     - Ложись, отдохни, - сказал он безразличным тоном. - Я теперь  вполне
могу подежурить до утра.
     Не говоря ни слова, Энасси встал,  подошел  к  дивану,  лег  лицом  к
стене. Пусть, пусть подумает, пусть подумает, пока еще есть время.
     Только включив контроль Гайдли понял, что времени уже не было.
     Семнадцать зеленых точек светилось  на  схеме  института.  И  одна  -
оранжевая. В соседнем корпусе - как и ожидалось...
     И Энасси уже знал, знал это! Гайдли обернулся, с ненавистью  поглядел
на спину в измятом белом халате. Убийца! Убийца! Так чего  же  ты  лежишь,
выжидаешь? Иди и закончи свое дело. Он представил себе Энасси, стоящим над
телом Паолы и медленно, как бы преодолевая сопротивление, опускающим  руки
- вниз, вниз. И ее -  корчащуюся  и  кричащую,  как  недавно  корчилась  и
кричала Луиза Диллет. Представил - и замотал головой, чтобы избавиться  от
этого ужаса. Нет! Нет! Это невозможно, Дин никогда не сможет сделать это.
     А я на его месте - смог бы?
     Нет. На его месте - нет. А на своем - да. Да, потому  что  впервые  в
жизни, глядя на спину Энасси Гайдли ощутил, что же это такое  -  настоящая
ненависть. Ты, ты убил ее, думал он. Ты отказался  выпустить  всех  из-под
поля! Ты предпочел не рисковать. Вот  и  мучайся  теперь?  Да  чего  стоят
сейчас твои дешевые мучения? Если ты такой уж жутко благородный, если  так
уж тебя заботит безопасность человечеств - что же ты собой не пожертвовал?
Много вас таких было - готовых пожертвовать чем угодно ради великих целей.
Много - но расплачивались за вас обычно другие. А я - я не такой.  Да,  не
такой, и мне плевать на все человечество, если мои близкие под  ударом!  А
великие цели - я готов заплатить за них - но только своей  жизнью.  Только
своей жизнью... Только своей...
     Заверещал вызов - Котов, наверное, тоже уже все знал. Но Гайдли  было
не до Котова.
     Именно так - только своей жизнью. Он знал, что теперь делать.
     Проходы между корпусами заблокированы с самого начала - но блок-ключ,
единственный сейчас в институте, лежал на столе у Энасси. Гайдли  медленно
встал, отключил надоевший  вызов  Котова,  тихо,  стараясь,  чтобы  Энасси
ничего не услышал, взял блок-ключ у него со стола, и, не спуская  глаз  со
спины в белом халате, вышел в коридор.
     Энасси так  и  не  пошевелился.  Возможно,  он  даже  сумел  заснуть.
Супермен! - с ненавистью подумал Гайдли. И повторил  вслух:  Супермен!  Но
уже не с ненавистью, а как-то отрешенно. Поздно  было  ненавидеть  Энасси.
Всякий талант чреват  ограниченностью,  даже  ты,  не  обладающий  особыми
талантами, даже ты сам, думал Гайдли быстро шагая по коридору, и  то  лишь
теперь догадался, каков должен быть достойный выход. А Энасси  -  он  ведь
единственный  тут,  кто  мог  бы  напрямую  противостоять   энтару   после
воплощения, и одно сознание этой исключительности и ответственности лишило
его способности думать о других путях.
     Гайдли шагнул в трубу и вышел в подвальном этаже. Так надежнее - даже
если кто-то и догадается о его намерениях, то  не  сможет  перехватить.  А
Котов - Котов может догадаться. И в кабинете у него висит охотничье ружье.
     Верещание вызова больше не мешало, но сигнальная лампочка на браслете
горела непрерывно, бросаясь в глаза при каждом шаге,  и  Гайдли,  наконец,
снял браслет и положил  его  в  карман.  Блок-ключом  он  открыл  дверь  в
кабельный переход и, пригибаясь, чтобы не задеть головой о низкий потолок,
двинулся в сторону соседнего корпуса. Через десять минут  он  стоял  перед
нужной дверью.
     Но с полминуты не решался  войти,  боясь,  что  уже  опоздал.  Потом,
наконец, двинулся вперед, и дверь отъехала в сторону.
     Паола лежала на полу, прямо перед пультом.  Гайдли  быстро  опустился
рядом, оттянул пальцами веки -  белки  ее  глаз  были  еще  только  слегка
зеленоватыми, процесс не зашел пока слишком далеко.  Дышала  она  резко  и
неравномерно - как обычно дышат пораженные на  этой  стадии  болезни.  Это
пройдет, пройдет, думал Гайдли, поднимая девушку на руки, это все пройдет,
родная моя. Это все пройдет, я знаю теперь выход.
     Он положил девушку на диван, стоящий у стены, проверил пульс, еще раз
оттянул веки - у профессора Диллета  всего  через  несколько  минут  после
смерти жены белки глаз были уже темно-зелеными, цвет  оболочки  гьенда.  А
здесь - здесь еще оставалась возможность все  исправить.  В  первые  годы,
пока люди еще не поняли опасности  поражения  энтаром,  велись  регулярные
наблюдения за  больными  на  разных  стадиях  поражения.  Эта  стадия  еще
считалась обратимой - пока, наконец, не  поняли,  что  с  первого  момента
поражения, сразу  перед  вами  уже  не  человек,  а  воплощение  энтара  в
человеческой  оболочке.  Пока   не   поняли,   что   единственный   выход,
единственное средство остановить распространение энтаров -  это  заставить
их обращаться в гьендов.
     -  Сейчас,  сейчас,  Паола,  потерпи,  -  говорил  он,  устраивая  ее
поудобнее. Потом  отошел,  достал  из  внутреннего  кармана  излучатель  и
попытался прикинуть необходимую дозу. Не слишком большую, чтобы  сохранить
сознание. И не слишком маленькую, чтобы - наверняка. Но сделать намеченное
он не успел, потому что дверь отъехала в сторону и на  пороге  бледный,  с
остановившимся взглядом, страшный как никогда появился Энасси. - Уходи,  -
бросил он отрывисто, даже не повернувшись в сторону  Гайдли.  На  какое-то
мгновение тому показалось, что Энасси пришел сюда за тем же, за чем и  он.
Но нет - доктор Энасси снова пришел изгонять дьявола, и снова  во  взгляде
его, обращенном на энтара, была одна лишь  ненависть.  -  Ты  не  сделаешь
этого, Дин! - едва не задохнувшись от  ярости,  прокричал  Гайдли.  Энасси
даже не обернулся. Глупец! Супермен недобитый! И поздно что-то  объяснять,
и  бесполезно  кричать  ему  вслед.  Но  Гайдли  все-таки   прокричал:   -
Остановись,  Дин!  Ты  же  ничего  не  понимаешь!  Энасси,   конечно,   не
остановился. Еще два-три шага, и ничего уже было бы не  исправить.  Гайдли
поднял излучатель и, почти не целясь,  выстрелил  в  спину  друга.  Потом,
глотая слезы, положил в рот капсулу с анестезином, настроил излучатель  на
широкий пучок, снизил мощность и, отнеся его на расстояние вытянутой руки,
направил резонатор себе в грудь и нажал  на  спуск.  Больно  было  лишь  в
первые мгновения, пока не подействовал анестезин. Но Гайдли все же упал на
колени, выронив излучатель на пол.
     Потом стало полегче. Гайдли достал платок, вытер  глаза,  осмотрелся.
Энасси лежал в пяти шагах, на спине. Падая, он ударился затылком  об  угол
пульта, и на полу под его головой уже образовалась лужица  крови.  Он  был
мертв - с такого расстояния излучатель бьет наповал.
     - Я не хотел, я не хотел этого,  -  бормотал  Гайдли,  поднимаясь  на
ноги. А впрочем - какая разница: хотел, не хотел? Просто так получилось.
     Следующие полчаса были сплошным кошмаром. Иногда  ему  казалось,  что
сил не хватит, что он так и умрет, ничего и никому не доказав. И тогда  он
принимался ругать себя последними словами - во весь голос,  не  стесняясь,
не думая о том, что потом, позже запись происходящего здесь увидят  многие
и многие. А, когда руки совсем опускались,  он,  оглядываясь  на  мертвого
Энасси за спиной, стискивал зубы и продолжал - через силу, через не  могу,
через не хочу, через  тьму,  то  и  дело  затмевающую  глаза  -  продолжал
бороться за жизнь Паолы Рейн - нет, не той  Паолы,  в  которую  был  тайно
влюблен - энтара, завладевшего ее телом.
     Она открыл глаза, когда он уже давно перестал верить в успех.
     - Гайдли? Вы? - спросила он чуть слышно. - Как вы попали сюда? Что со
мной?
     - Ничего, Паола, ничего, дорогая, - он уже почти не мог  говорить.  -
Это пройдет, это скоро пройдет.
     Он хотел сказать еще что-то, но Паола слегка повернув  голову,  вдруг
заметила лежащего на полу Энасси.
     - Дин! Что с тобой?
     Она вскочила и, даже не заметив,  что  едва  живой  -  по  сути,  уже
умирающий Гайдли без сил свалился на диван  у  нее  за  спиной,  упала  на
колени перед трупом Энасси.
     - Дин! Дин! Что с тобой? - спрашивала она, заглядывая  в  его  широко
открытые мертвые глаза.
     И Гайдли вдруг понял, что же она видит в этих глазах - темную  зелень
оболочки гьенда. Понял, потому что рука мертвого Энасси  вдруг  сжалась  в
кулак. И грудь - грудь его заколыхалась от сбивчивого, неровного  дыхания.
Энтар успел найти себе тело - уже мертвое тело.
     - Ну что же вы сидите?! - оглянувшись, крикнула ему Паола.  -  Вы  не
видите - ему же плохо?!
     - Ничего, Паола,  ничего.  Скоро  ему  станет  лучше.  С  тобой  ему,
безусловно,  станет  лучше,  -  бормотал  себе  под  нос  Гайдли,  пытаясь
подняться на ноги. Собрав остатки сил, он сумел сделать  это.  И  пошел  -
прочь, прочь отсюда.
     Дойти до лаборатории он не сумел. Он  упал  в  коридоре,  в  двадцати
шагах от двери. И вскоре умер.
     Один из пиков Хребта Бессмертия на Мантейбе теперь носит его имя.





                                 ВОДОПОЙ


     Я очнулся.
     Было темно. Я лежал на кровати, накрывшись одеялом.  В  комнате  было
тихо, только где-то за окном ветер  шелестел  листьями  деревьев.  В  окно
светила здешняя луна - маленькая и красная. Занавеска медленно  колыхалась
от дыхания кондиционера.
     Я постепенно приходил в себя.
     Понемногу возвращались  видения  из  разбудившего  меня  кошмара,  но
теперь я знал, что это только сон.  Теперь  я  мог  без  страха,  спокойно
вспомнить все увиденное. Мне это снится все реже и реже, но бывает.  Ночь.
Пустыня. Наш лагерь у водопоя. И ужас, надвигающийся  из  темноты.  Обычно
здесь я просыпаюсь и не вижу того, что должно  случиться.  Обычно,  как  и
сегодня, я успеваю проснуться раньше, чем начинается самое страшное.
     Если бы и тогда все закончилось именно так!
     Спать больше не хотелось. Я высветил циферблат на потолке -  середина
ночи. Тишина, и только шелестит трава за окном,  только  откуда-то  издали
доносятся чуть слышные крики ночных птиц. Тут хорошо и спокойно, тут почти
как дома, тут можно наконец отдохнуть. Недаром  я  так  стремился  попасть
сюда.
     Тут почти как дома.
     Но тут нет тебя. И никогда уже не будет.
     Ты всегда была категорична, всегда шла напролом.  Я  говорил  тебе  -
девочка, зачем ты так изводишь себя? Время  идет  и  все  меняется,  и  мы
меняемся вместе со временем. Но ты не желала признавать это. Наверное,  ты
хотела, чтобы из нас двоих изменялся один я. Я старался - ты  это  знаешь.
Но как ни старайся, в конечном счете каждый из нас остается  самим  собой.
Тебе нужно было все или ничего, ты не понимала, что ничего - это ничего  и
для меня тоже. Ты не шла ни на какие компромиссы, и в конце-концов у  меня
не осталось другого выхода.
     Зачем я приехал сюда? Чтобы снова разговаривать с  твоей  тенью,  как
разговаривал с ней много ночей подряд, лежа на койке в своей каюте?  Чтобы
снова и снова изводить себя этим бесплодным разговором? Каких только  слов
не говорил я твоей тени! Я говорил, что доброта и  любовь  могут  победить
все, что именно это главное, а все остальное вторично. Я говорил, что  нам
все равно не будет жизни друг без друга - разве я был  не  прав?  Но  тень
твоя была твоим подобием, и все слова были бесполезны.  Она  не  отвечала,
как и ты замыкалась в себе, и у меня не оставалось слов, потому что сердце
разрывалось от любви, жалости и злости. А потом я все-таки засыпал и, если
мне снова не везло, то опять видел во сне лагерь у водопоя и просыпался  в
холодном поту.
     Но здесь! Почему это видение преследует меня  и  здесь?  Неужели  оно
никогда не оставит меня в покое?
     И тут я услышал. Не гудение, нет, лишь намек на него. Короткое и  еле
слышное. Но этот звук сказал мне все. А я-то еще удивлялся, почему  кошмар
настиг меня в этом доме.
     Я сел, спустил ноги на пол. Ничего  сейчас  во  мне  не  было,  кроме
злобы. Попадись только мне сейчас эта тварь, думал я. Они, правда, живучи,
но я бы уж постарался. Наверное, его притащила  сюда  какая-нибудь  старая
дева. Их  очень  любят  старые  девы  -  мягкий  белый  мех,  умилительная
физиономия, почти полное отсутствие мозгов. Именно то,  что  надо.  С  тех
пор, как я впервые увидел эту тварь на поводке в парке, я не могу спокойно
думать о ней. Собственно, я и увидел-то это лишь один раз, с меня хватило.
Больше я никогда не возвращался домой.
     Теперь, значит, они и досюда добрались.
     Ну нет, если так, то я здесь больше не живу. Я  вскочил,  не  зажигая
света стал одеваться. Раскрыл шкаф, покидал вещи в чемодан. Немного у меня
вещей. К чему вещи, если нет дома? А дом без тебя мне все равно не нужен.
     Потом я остановился. Взглянул на часы.
     Уходить не имело смысла.
     Ближайший транспорт только на рассвете.
     Я сел в кресло и стал слушать.
     Тогда мы тоже сидели и слушали. И смотрели в огонь. Нам просто нечего
было больше делать. Нас забросили для того, чтобы приготовить  лагерь,  но
через два дня грузовик, который вез нам оборудование, потерял управление и
рухнул в океан. С грузовиками это иногда случается. Мы не очень переживали
-  Эндем-жи  оказался  неплохим  местом,  здесь  можно  было  ходить   без
респираторов и не бояться подхватить какую-нибудь новую заразу. С "Алдана"
передали,  что  нам  вышлют  новый  грузовик   как   только   сумеют   его
укомплектовать, и на том все успокоились. Им  там  было  не  до  нас,  они
накинулись  на  Эндем-жи.  До  них  было  триста   восемьдесят   миллионов
километров - триста восемьдесят миллионов километров до ближайших людей.
     Меня вообще-то это совсем не волновало.  Чем  дальше,  тем  лучше.  Я
вообще по возможности старался быть один в то время, а если уж  совсем  не
было выбора, то по крайней  мере  видеть  поменьше  лиц.  И  я  специально
попросился на Эндем-жи. Нас было четверо на планете - я, Ланкар,  Данро  и
Илла. Потом я узнал случайно, что Илла  попросилась  в  эту  группу  из-за
меня. Но тогда я не задумывался над такими вещами. Я думал тогда только  о
тебе.
     Мы разбили лагерь в пустыне, недалеко от  водопоя.  Вообще,  половина
Эндема-6 - это пустыня. Жаркая у экватора, холодная у  полюсов.  А  другая
половина - океан.  Если  бы  сместить  ось  планеты  всего  на  пять-шесть
градусов - я знаю,  мы  считали  это  еще  до  высадки  -  система  ветров
изменилась бы, над континентами пошли бы дожди, и здесь снова расцвела  бы
жизнь. Так было миллионов двадцать лет назад, пока  два  праконтинента  не
сомкнулись в один современный континент.  В  ту  эпоху  планета  выглядела
совершенно иначе. Но теперь жизнь  на  поверхности  исчезла,  ушла  вглубь
песка, приспособилась к  новым  условиям,  и  мы  не  имели  права  менять
что-либо на планете. Мы всегда признаем за другими право на  такую  жизнь,
которую они ведут.
     Источник выбивался из-под россыпи камней на  склоне  холма,  заполнял
небольшую, метров десять в поперечнике каменную  чашу  и  тонкой  струйкой
утекал в пески. К утру он  успевал  промочить  землю  вдоль  сухого  русла
метров на двести, но уже к полудню солнце жарило с  такой  силой,  что  ни
струйки не выливалось за край каменной чаши, и русло снова высыхало.
     Днем в пустыне не было жизни. Если  подняться  по  склону  холма  над
источником, то от горизонта до горизонта простирались  белые  барханы  под
белым  непрозрачным  небом.  Лишь  к   северо-западу   поднималась   гряда
каменистых холмов, местами поросших черной растительностью. Вниз по сухому
руслу тоже  кое-где  росли  черные  кусты  с  мясистыми  выростами  вместо
листьев. Днем они казались мертвыми и давно высохшими, но  ночью  начинали
почему-то шелестеть и издавали тонкий, едва уловимый смолистый аромат.
     Утром, пока было еще не слишком жарко, мы купались в каменной чаше  и
загорали на ее берегу. Вода была чистая и в центре доходила до пояса. Но к
полудню она слишком нагревалась,  и  приходилось  уходить  в  палатки  под
защиту кондиционеров. С полудня до заката мы спали - все, кроме дежурного.
А на закате начинались наблюдения.
     Собственно говоря, особого смысла в этих  наблюдениях  не  было.  Вся
аппаратура рухнула в океан, и единственное, что  мы  могли  делать  -  это
смотреть и регистрировать появление у водопоя обитателей пустыни.  Монитор
внешнего обзора справился бы с этим занятием и без нашего участия, но  нам
требовалось хоть какое-то осмысленное занятие, чтобы жизнь на Эндеме-6  не
надоела  слишком  быстро.  Илла,  правда,  имела   при   себе   переносную
биохимическую лабораторию и все свободное время возилась  с  ней,  пытаясь
выявить энергетику местных организмов, у  остальных  же  не  было  никаких
постоянных занятий, кроме этих ночных наблюдений.
     Едва садилось солнце, как пустыня оживала. Наверное, так было  только
вблизи от водопоя, но контраст с дневной  безжизненностью  был  разителен.
Заря еще не успевала погаснуть, как буквально из  песка  возникали  всякие
мелкие твари и устремлялись к  воде.  Потом  отяжелевшие,  напившиеся  они
отползали, уступая место новым тварям, спешащим на  водопой.  Они  шли  со
всех сторон,  и  лишь  те,  которые  натыкались  на  периметр  лагеря,  на
мгновение замирали, пораженные, но потом поворачивали и двигались к воде в
обход.
     Примерно через час наступало время более  крупной  дичи.  Из  темноты
приползали на брюхе песчанки, взметая песок всеми своими  восемью  лапами,
приползали какие-то многометровые многоножки, прибегали размеренным  шагом
сразу  по  десять-пятнадцать  особей  грациозные  паанки.  Бедняга  Ланкар
прямо-таки изводился от невозможности работать, а мне было  все  равно.  Я
сидел на теплом еще песке, смотрел на ночную суету у водоема и старался не
думать о тебе. Единственное, что меня тогда беспокоило, так это  прочность
нашего периметра, не рассчитанного на песчаных волков.
     Они появлялись вскоре после полуночи,  извещая  о  своем  приближении
слышимым за много километров  воем.  Собственно,  из-за  этого  воя  их  и
назвали волками. Внешне они скорее походили на расплющенных  крокодилов  с
приподнятой головой и  вертикальной  щелью  рта.  Пространство  у  водоема
пустело задолго до того, как мы  начинали  слышать  их  завывание,  и  для
песчаных волков в этом был определенный смысл, потому что к  тому  времени
чаша у источника была уже наполовину пуста.
     Обычно вся стая, двадцать пять-тридцать животных, прибегала сразу, но
иногда появлялись поодиночке или парами отставшие и присоединялись  к  уже
пьющим волкам. Без аппаратуры мы не могли даже  определить,  прибегают  ли
каждую ночь одни и те же животные, или же они приходят на водопой лишь раз
в несколько суток. Обычно они приходили с севера, а уходили - отяжелевшие,
с надувшимися животами, ставшие какими-то неповоротливыми и  неуклюжими  -
на  юг  или  на  запад.  Но  однажды  два  песчаных  волка   прибежало   с
северо-запада. Они мчались во весь опор и нарвались на периметр.  Конечно,
они прорвали его, и хорошо еще, что на их пути через наш лагерь ничего  не
оказалось - эти громадины спокойно раздавили бы и палатку, и  все,  что  в
ней  находилось.  Конечно,  они  порядком  расшиблись,  и  один  из   них,
вырвавшись наружу из лагеря, стал кататься по песку от  боли,  но  нам  от
этого было не легче. Я тотчас же связался с "Алданом" и потребовал  срочно
выслать грузовик с оборудованием, описав происшедшее. На этот  раз  Валдар
уже не мог так просто отмахнуться от нас и обещал сделать  все  возможное.
Чувствовалос