стай,  наводнивших  страну
еще до оккупации и блокады. Один раз, когда  мы  проезжали  мимо  какой-то
группы построек - вблизи  они  поражали  полной  убогостью  архитектуры  и
какой-то печатью временного, нелюбимого жилья -  мне  показалось,  что  на
пороге одного из домов сидит человек. Если так, то останавливаться  смысла
все равно не имело - здесь мог сидеть теперь только покойник.
     Мало-помалу  лес  отступал,  постройки  по  сторонам   дороги   стали
попадаться все чаще, и неожиданно после  очередного  поворота  стена  дыма
оказалась прямо перед нами. До комбината оставалось еще километра три,  но
уже здесь, на окраине Арата ощущалась сила пожара. С неба  сыпался  черный
пепел, и все вокруг походило на негатив зимнего фотоснимка.
     Я  снова  связался  с  командиром  отряда   заградителей.   Положение
становилось критическим - они отступили от третьего цеха, и огонь вплотную
подошел к резервуарам. На чью-либо еще помощь рассчитывать не приходилось.
Резервов у штаба больше не  было,  мы  были  последними.  Арат  надо  было
эвакуировать. Немедленно.  Собственно,  ради  этого  мы  и  пробивались  к
городу. Все двести с лишним километров.
     Но на всякий случай, пока колонна еще не вышла  к  центру  города,  и
дорога была вполне проходима, я связался со штабом. Там на  дежурство  как
раз заступил Мишка Говоров.
     - Слушай, Майк! - обрадовался  я,  узнав  его  голос.  -  Как  там  с
железкой? - я, конечно, не надеялся, что  мост  починили.  Но  не  мог  не
спросить.
     - Работают они. К утру обещают пустить состав.
     К утру здесь, пожалуй, состав уже будет не нужен, - подумал я, глянув
на дымную стену впереди. Наверное, даже к  вечеру.  Это  диверсия.  Явная,
расчетливо-хладнокровная диверсия. Я только никак не мог  понять,  кому  и
зачем  все  это  нужно.  Главное  -  зачем?  Они  взорвали   на   рассвете
железнодорожный мост в сотне километров к югу  от  Арата  на  единственной
ветке, связывающей эту местность с внешним миром. А потом начался пожар на
комбинате. Они все рассчитали точно - мы просто не могли перебросить  сюда
достаточные для защиты города  силы.  И  не  было  средств  для  эвакуации
населения. Зачем,  зачем  им  это  нужно?!  Чего  они  добивались?  Гибели
двадцати тысяч своих же  сограждан?  Заражения  всей  местности  на  много
десятков километров вокруг города? Нашего поражения?
     Удар ради удара, месть ради мести - вот единственное объяснение. Но в
голове оно не укладывалось.
     Колонна выехала на  привокзальную  площадь.  Дальше  размышлять  было
некогда, пришло время действовать.
     - Третий отряд, - сказал я, переключившись на общую связь. -  Ректон,
ты слышишь?
     - Слушаю, шеф.
     - Займите вокзал, готовьте весь подвижной состав, который окажется на
ходу.
     - Ясно, - он принялся отдавать команды своим людям, и я отключил  его
канал. За Ректона я был спокоен, тыл здесь будет обеспечен. Только  как  в
этой обстановке вытащить оставшихся жителей из подвалов и убежищ и стянуть
их к вокзалу? Как, если людей и без того мало, а штаб местной  гражданской
обороны на вызовы ни разу не ответил?
     Краем глаза я заметил, как из колонны стали выезжать машины  третьего
отряда и подкатывать к  оставшемуся  позади  зданию  вокзала.  Мы  многому
научились за время оккупации. В частности, тому, что на марше  все  отряды
перемешаны,  и  уничтожение  какой-то  части  колонны  -  а  поначалу  это
случалось нередко - не выводит из строя целиком  ни  одно  из  специальных
подразделений. Когда обеспечена надежная связь, не  обязательно  двигаться
всем вместе. Машины Ректона по одной покидали колонну, подъезжали к зданию
вокзала, из них выскакивали одетые в защитную форму люди и  разбегались  в
разные стороны. Мы выехали на улицу, ведущую  к  комбинату,  и  вокзальная
площадь скрылась за углом.
     Тех, кто на ней остался, я видел в последний раз.
     -  Шестой,  шестой,  выходите  в  район  первого   цеха.   Четвертый,
попробуйте пробиться к резервуарам, как договорились. Второй, на помощь  к
заградителям. И пусть они отведут вертолеты подальше на случай взрыва.
     Все это мы решили еще несколько  часов  назад,  сразу  после  выезда,
когда  планировали  действия  отрядов.  Хорошо  еще,  что  город  пока  не
пострадал, не видно было ни пожаров,  ни  каких-либо  разрушений,  и  наша
колонна стала распадаться на отдельные отряды, готовые к  работе.  Труднее
всего  придется,  пожалуй,  Фельцману.  Его   пятому   отряду   предстояло
обеспечить стягивание жителей к вокзалу. Значит, придется залезать во  все
щели, подвалы и убежища, разыскивать тех, кто  там  укрылся,  снабжать  их
средствами защиты - а у большинства, по всему  судя,  тут  вообще  никакой
защиты не было - и выводить, а кого и выносить на руках к  людям  Ректона.
Задача явно непосильная - но мы еще на что-то надеялись.
     Теперь комбинат был совсем рядом, и клубы дыма  порой  мчались  прямо
вдоль улицы, нам навстречу. Я многое  успел  повидать  здесь.  И  то,  что
осталось от  Ранкаба  после  тактического  удара  перед  самой  оккупацией
страны. И пустынный, безнадежно зараженный радиацией  Кереллар  на  берегу
теперь  навеки  мертвого  озера.  И  многие   тысячи   гектаров   когда-то
плодороднейших земель - теперь глинистых и пустынных, где даже  сорняки  с
трудом находили место для жизни. Я многое успел повидать - но до  сих  пор
поражался открывающемуся нам в  этой  когда-то  великой  стране.  Подумать
только, весь этот ужас ее жители сотворили своими собственными руками! Без
вмешательства извне. Без  чьей-либо  подсказки.  Без  какой-то  внутренней
борьбы и сопротивления. Совершенно добровольно и совершенно осознанно.  Не
приди мы сюда три года назад, здесь стало бы еще хуже, еще  страшнее.  Нам
пришлось прийти. Даже не потому, что не мог весь мир спокойно и безучастно
наблюдать за гибелью этой земли - мир не  настолько  альтруистичен,  чтобы
идти на крупные жертвы ради спасения неразумных и заблудших. Нет -  здесь,
в этой земле, готовилась гибель и всем  нам  тоже.  Они  не  оставили  нам
другого выхода - только немедленная оккупация  еще  могла  спасти  мир  от
гибели. И хорошо, что давно минули времена, когда страна эта  представляла
собой военную угрозу. Шансов на победу в войне у них не было, и попытку их
сопротивления оккупации удалось подавить практически без труда.
     Их армия была почти небоеспособной. Их  идеология  нигде  в  мире  не
находила сторонников. Но они были смертельно опасны.
     Кислотные дожди от их промышленных выбросов обесплодили не только эту
землю.
     Химическое загрязнение атмосферы угрожало не только их существованию.
     Три подряд аварии на их  ядерных  реакторах  заражали  не  только  их
территорию.
     А эпидемии, начинавшиеся здесь... А их разбившийся  танкер,  заливший
нефтью все побережье Ла-Манша... А их гражданские самолеты, которые падали
на чужие города...
     Нам пришлось прийти в эту землю просто потому, что  не  было  у  мира
иной возможности выжить. Но слишком глубоко  зашел  тут  процесс,  слишком
долго мы колебались перед тем, как сделать решительный шаг. Слишком долго.
     Когда мы остановились перед зданием Управления  комбинатом,  со  мной
оставался только первый отряд  -  десять  машин  да  БТР  Сафонова.  Ну  и
дозиметристы, конечно. Люди выпрыгивали из  машин,  разбегались  в  разные
стороны. Приказы были не нужны, каждый знал свое дело, и я  не  вмешиваясь
слушал доклады  командиров  отделений  Сафонову.  Потом,  когда  в  дверях
Управления показалось  несколько  человек,  открыл  дверь  и  спрыгнул  на
засыпанный пеплом асфальт. Сразу  же  стал  слышнее  рев  совсем  близкого
пожара, и я даже не услышал хруста пепла под подошвами. Пришлось прибавить
громкость в наушниках, чтобы разобрать хоть что-то. Я быстро огляделся  по
сторонам и двинулся к встречавшим меня людям.  Ахмед,  мой  адъютант,  уже
поднялся на крыльцо.
     Лица встречавших были закрыты респираторами,  а  на  защитной  форме,
присыпанной пеплом, знаки различия совсем потерялись. Но коротышку Мансура
я признал сразу.
     - Доложите обстановку, - сказал я, проходя в холл Управления.
     - Десять минут назад  огонь  перекинулся  на  второй  цех,  -  Мансур
положил на подоконник передо мной свой планшет с планом  комбината,  ткнул
пальцем в район резервуаров.  -  Здесь  осталось  трое  наших,  их  теперь
отрезало от основной группы, и я приказал им уходить  к  свалке.  Связи  с
ними больше нет...
     Это могло ничего не значить. Или же означать, что огонь  уже  там,  и
взрыв может произойти в любую секунду.
     - Откачку вы прекратили? - спросил я для порядка. И так было понятно,
что все магистрали теперь перерезаны.
     - Какая тут к черту откачка, - Мансур махнул рукой. - Тут и за неделю
не откачаешь. У них же все насосы забиты. И потом...  Это  предварительные
данные, но, судя по всему, в девятнадцатом резервуаре у них Энол-К. Его не
откачаешь...
     Я не удивился. Я уже отвык удивляться.
     - Откуда эти данные?
     - Из бумаг в комендатуре.
     - А коменданта нашли? -  комендант  не  выходил  на  связь  с  самого
начала, а потом, когда сюда прибыл отряд заграждения, и началась борьба  с
пожаром, стало как-то не до него.
     - Нашли... Вы о коменданте вон с ним поговорите, -  Мансур  кивнул  в
сторону одного из сопровождавших его людей. - Только сначала скажите,  что
делать моим людям у второго цеха.
     Ну тут вопросов быть не могло. Какой смысл держать там  заградителей,
раз огонь уже перекинулся на второй цех?
     - Отводите всех, - сказал я, и Мансур сразу  же  бросился  к  выходу.
Краем глаза я видел, как он вскочил в открытый  джип,  стоявший  у  входа,
прокричал что-то водителю и помчался в  сторону  пожара.  Мансура  я  тоже
больше никогда не видел.
     Минут пять ушло у меня на опрос командиров отрядов.  Ректон  доложил,
что им удалось сформировать один пассажирский состав,  уже  подали  его  к
перрону, в подвале под зданием вокзала развернули пункт первой помощи.  Но
на станции оказалось лишь три исправных локомотива, да и вагонов - включая
открытые платформы - совсем мало. Я, помню, тогда  еще  подумал,  что  дай
бог,  чтобы  удалось  и  эти-то  поезда  заполнить.  И  отправить,  скорее
отправить отсюда подальше, отвезти от города хотя бы  на  два-три  десятка
километров.
     Шестой  отряд  вышел  к  первому  цеху,  но  с  огнем  они,  конечно,
справиться не могли. Судя по всему, им вообще  там  оказалось  уже  нечего
делать, и я, ругая себя за то, что не сообразил этого раньше, отправил  их
всех  назад,  в  город,  на  помощь  Фельцману.  Доклад  самого  Фельцмана
наполовину состоял из  ругани.  Его  люди  пока  что  обнаруживали  больше
мертвецов, чем живых, и все потому, что  почти  ни  у  кого  в  городе  не
оказалось  противогазов.  Сам  Фельцман  находился  в  штабе   гражданской
обороны, в котором не оказалось ни одного мерзавца, но склад,  запертый  и
опечатанный,  был  буквально  забит  новенькими  респираторами  армейского
образца и сменными фильтрами к ним.
     Я уже этому не удивлялся. Я привык.
     Только закончив переговоры и отдав все распоряжения,  я  обернулся  к
человеку,  на  которого  указал  Мансур.  Теперь  можно  было  заняться  и
комендантом. Только тут я понял, что человек  этот,  видимо,  из  местных.
Форма на нем не имела знаков различия, а  респиратор  -  черный,  местного
производства. Впрочем, фильтры у него наверняка стояли наши, армейские.  С
местными фильтрами он был бы  уже  покойником.  И  еще  я  понял,  что  он
наверняка из местных начальников. Не знаю почему, но я их сразу  чувствую.
Не то по  взгляду,  не  то  по  манере  держаться,  не  то  просто  как-то
телепатически. Местные начальники - это уникальнейшее явление, это  что-то
такое,  чего  больше  нигде  в  мире  не  встретишь,  это  какой-то  новый
биологический вид. Они, правда, скрещиваются с остальными  людьми  и  дают
весьма плодовитое потомство, но мыслительные процессы, которые  существуют
в их сознании, для обыкновенного человека непостижимы.
     Тогда я, конечно, ни о чем таком не  думал.  Тогда  мне  было  не  до
отвлеченных мыслей. Я просто сказал:
     - Доложите о коменданте.
     Он никак не прореагировал на мое обращение, и только тут я понял, что
и рация у него наверняка местная, и если вообще  работает,  то  только  на
один канал. Кричать же что-либо друг другу, хотя  мы  и  стояли  вплотную,
смысла не имело - наушники глушили все внешние звуки.
     Наконец, я настроился на его волну и сквозь  треск,  который,  как  и
следовало ожидать, успешно производила  его  рация,  сумел  разобрать  его
ответы. Если он не  врал,  то  дело  было  серьезнее,  чем  я  думал.  Нас
несколько раз прерывали. Сначала Фельцман проорал, страшно ругаясь, что  в
местной больнице, до  которой  они  добрались,  одни  покойники,  даже  на
детском отделении, а эти - я не решусь воспроизвести  слова,  которыми  он
охарактеризовал медперсонал - отсиживались в  подвале.  Потом  из  первого
отряда доложили, что огонь перекинулся на ближний к комбинату  квартал,  и
они вынуждены отходить, не осмотрев и половины домов. Но все это было так,
информацией к сведению. Никаких решений от меня  не  требовалось.  Зато  к
концу сбивчивого  рассказа  этого  человека,  представившегося  заведующим
заводским клубом, я понял, что  делом  коменданта  мне  придется  заняться
вплотную, пока есть еще для этого время.
     Я не знал аратского коменданта. Никогда прежде, наверное, не встречал
его. Он был одним из многих, назначенных оккупационной  комиссией  ООН.  И
тому, что он, судя по всему, погиб, удивляться  особенно  не  приходилось.
Здесь погибло уже достаточно много народа, и, наверное, погибнет еще очень
и очень много. Но если то, что я о нем узнал сейчас, было правдой...
     - Вы можете представить доказательства? - спросил я  этого  человека.
Хорошо, что он не видел моего лица. Голос у меня был вполне спокойный.
     - Да. У них там, в комендатуре, наверное, бумаги. И вообще... Вы сами
убедитесь, что я не обманываю.
     Я взглянул на карту города.  Арат  когда-то  был  прекрасным  местом.
Комендатура располагалась в замке, на острове - раньше там была  картинная
галерея. А еще раньше - тюрьма.
     - Хорошо. Едем. Ахмед, ты раздобыл  джип?  -  я  обернулся  к  своему
адъютанту.
     - Он тут, за углом. Только бензина маловато.
     - Нам хватит, тут рядом, - и двинулся к выходу. Я знал, что сюда  уже
не вернусь. Но не знал, конечно, что не увижу больше никого из  оставшихся
в здании Управления. Но я себя не виню. Я не бежал от опасности,  и  взрыв
резервуаров там, в комендатуре, грозил гибелью не  меньше,  чем  здесь.  Я
просто делал то, что должен был делать.
     Ахмед сел за руль, я рядом, а этот тип повалился на  заднее  сиденье.
Все внутри джипа было засыпано пеплом, и,  когда  Ахмед  рванул  машину  с
места, пепел с капота поднялся в воздух и на  несколько  мгновений  закрыл
нам видимость. Ахмеда это, конечно, нисколько не задержало, он,  наверное,
и с закрытыми глазами вписался бы в поворот к выезду с комбината. Недалеко
от ворот стоял сафоновский БТР и поливал пеной из двух стволов близлежащее
складское  здание.  Дыма  было  гораздо  больше,  чем  когда  мы  ехали  к
Управлению, но я не стал задерживаться и что-то выяснять - Сафонов  сам  в
состоянии решить, когда отводить своих людей.
     Они все равно погибли бы, даже если бы я приказал им тогда немедленно
бежать из города. А в том, что я уцелел, нет моей вины.
     На улицах мы пару  раз  встречали  группы  закутанных  в  пластиковую
пленку жителей, которых наши люди выводили к вокзалу. Когда мы ехали сюда,
я боялся, что нам не хватит имеющихся в колонне защитных средств. Все-таки
город с населением в двадцать тысяч... Но в  штабе,  видимо,  рассчитывали
именно на этот вариант, и средств защиты у нас было даже слишком много.
     - Повторите, что вам известно о коменданте, - не оборачиваясь спросил
я этого типа. Там, в Управлении, слишком многое отвлекало, да и говорил он
сбивчиво, нечетко. А здесь нужна была абсолютная  ясность,  прежде  чем  я
доложу обо всем в штаб.
     - Только прошу учесть, что я лично не  имел  к  этим  делам  никакого
касательства, - торопливо пролепетал он в ответ.
     - Ну разумеется. Иначе вы  молчали  бы,  как  рыба.  Но  откуда  ваши
сведения?
     - Да об этом весь город знал. Все это видели. И потом...  У  меня  же
были связи среди служащих комендатуры. Со многими мы прежде работали.
     - Где? - спросил я резко.
     - Я... Видите ли, я раньше служил... ой!  -  он,  наверное,  прикусил
язык, когда джип подпрыгнул на очередном ухабе, и ненадолго замолк.  Потом
спросил: - А мы так не перевернемся?
     Я  оставил  его  вопрос  без  ответа,  и  через  некоторое  время  он
продолжил:
     - Я работал в местном комитете. На небольшой должности...
     Все они теперь работали на небольших  должностях.  Все  как  один.  И
никто ни к чему не причастен. Как будто это  меняет  дело.  Как  будто  мы
пришли сюда для того, чтобы найти виновных и отомстить им, и наказать  их.
Как будто эта месть, это наказание может хоть что-то поправить.
     Но  почему  они  снова  лезут  наверх,  почему  они  снова  рвутся  к
управлению? Почему?! Потому, что ни на что больше не способны? Потому  что
вообще ни на что не способны - даже на то, чтобы понять эту истину?
     И почему мы не в состоянии воспрепятствовать им?
     - Ясно, - оборвал его я. - Говорите о коменданте.
     - Он  отправил  отсюда  три  контейнера.  Я  знаю  человека,  который
оформлял документы. Я знаю, где его можно найти.
     Дурак. Что пользы сейчас в  твоем  знании?  -  подумал  я,  посмотрев
вокруг. Мертвый город, засыпаемый пеплом. Стена дыма над комбинатом у  нас
за спиной. И ежесекундная угроза взрыва, который не оставит в этом  городе
камня на камне. Если там в одном из резервуаров действительно Энол-К, сюда
не пошлют даже похоронную команду. Но как, как это могло  случиться?  Ведь
оккупационные власти взяли все под свой контроль, ведь лучшие  экономисты,
политики, военные мира объединились в ООН с единственной целью  -  вывести
эту страну из состояния катастрофы и спасти Землю. Почему же постоянно нас
преследуют здесь неудачи, почему срываются,  оказываются  несостоятельными
планы, почему наши люди продолжают без пользы гибнуть на этой земле? В чем
мы ошиблись? Или мы просто уже безнадежно опоздали?
     Или мы сами уже поражены той болезнью,  что  сгубила  эту  землю,  но
упорно не хотим замечать этого?
     Если  этот  тип  говорил  правду,  то  такое  объяснение   оставалось
единственно верным. Только уж больно не хотелось ему верить.  Потому  что,
как ни странно это может прозвучать, даже после полутора лет,  проведенных
на этой земле, у меня в душе тогда жили еще какие-то идеалы. И я не верил,
я не хотел поверить ему. Наверное, я  надеялся  еще  найти  какое-то  иное
объяснение. Но теперь мне  трудно  сказать  определенно,  что  мною  тогда
двигало. Потому что я, каким я был тогда, уже умер. Того  человека  больше
нет. А я сегодняшний... мне этого уже не понять.
     Джип выскочил на набережную и помчался вдоль озера к замку. Этот,  на
заднем сиденье,  вдруг  замолчал,  и  я  не  сразу  понял,  почему.  Потом
посмотрел  налево,  и  до   меня   дошло.   Зрелище   действительно   было
поразительное. Пепел, садясь на поверхность воды, не тонул,  а  покрыл  ее
тонким сплошным слоем,  и  теперь  озеро  напоминало  темно-серую  гаревую
пустыню, над которой ветер поднимал небольшие вихри черной пыли.  Пустыню,
поверхность которой плавно покачивалась в такт бегущим в глубине волнам. Я
посмотрел назад, но в  туче  поднятого  джипом  пепла  ничего  не  увидел.
Начальники отрядов меня не вызывали - значит, пока что  мое  вмешательство
не требовалось.
     Джип свернул на мост и остановился перед воротами замка. На  площадке
стояло несколько засыпа