аром поскакали туда.  Тогда  тоже  светила  полная  луна...
Почему тоже? О, проклятая тварь, и этот туда же! Я  изо  всех  сил  ударил
Диггана плеткой и развернул почти на месте.  Он  чуть  не  свернул  на  ту
тропинку, на ту самую, по которой я как безумец не раз скакал  ночами.  Но
нет, там, куда он хотел меня принести, больше ничего нет. Там  пустыня,  и
тот источник засыпан,  уничтожен.  Я  не  был  там,  но  я  знаю.  Они  не
осмелились бы ослушаться моего приказа. Но Менар, которого я считал  своим
другом, своим единственным другом - он узнал об этом раньше, чем мои воины
успели схватить его. И мне никогда, никогда не узнать  теперь,  правды  ли
сказала она мне той ночью! Никогда, никогда! Проклятый  Менар,  ну  чем  я
хуже тебя, ну почему меня нельзя любить?! И я пришпорил Диггана  и  погнал
его вскачь, не разбирая дороги, прочь от людей, прочь от  стражи,  которая
не сегодня-завтра набросится на меня сзади и порубит  на  куски,  туда,  к
голым вершинам холмов, туда, где я  могу  остаться  один.  Какие-то  ветви
хлестали меня по лицу, и я выхватил меч и стал рубить все подряд, все, что
вставало мне поперек пути. И вдруг в глазах у меня потемнело. И я очнулся.
     Я стоял, тяжело дыша, на  вершине  какого-то  холма.  Сердце  безумно
колотилось в груди, не хватало воздуха, и  ноги  дрожали  от  усталости  и
напряжения. А в руке - в руке моей была какая-то алюминиевая  трубка,  вся
изогнутая и помятая, как будто ей долго-долго колотили по камням. Да так и
было, наверное, ведь в своем  безумии,  передавшемся  мне  через  века  от
безумного правителя Кьерра, я вырвал одну из стоек, что поддерживали  тент
у входа во дворец, и крушил ею все подряд на своем пути. Хорошо еще, что я
пришел в себя раньше, чем мне встретился хоть кто-нибудь живой, а не  тени
из далекого прошлого. Но я, наверное, наделал шуму: оглядевшись, я увидел,
как со стороны лагеря - отсюда до него было километра полтора, и он теперь
был ярко освещен, как вечером,  перед  отбоем  -  в  мою  сторону  едет  с
зажженными фарами джип. Собственно, только пляшущий свет  его  фар  и  был
различим во тьме под холмом.
     Я отбросил в сторону алюминиевую трубку и опустился на землю. Сил для
того, чтобы стоять, у меня больше не было.
     Я больше не входил во дворец. Не думаю, чтобы  безумие  Кьерра  снова
вселилось бы в меня - слишком велико  было  потрясение  от  первого  раза,
слишком сильно изменило оно мой взгляд на жизнь. Но я  чувствовал,  что  и
Вернел, и остальные очень беспокоятся за меня, и не хотел волновать их без
нужды. И мне не нужно было возвращаться в тот зал, чтобы увидеть снова его
- каменная резьба навеки застыла в моей памяти. Правитель Кьерр думал, что
сумел скрыть навеки, потопив в крови, свое  горе  и  свое  унижение  -  но
помимо своей воли  собственными  руками  он  сотворил  каменные  письмена,
которые мое сознание сумело прочесть спустя многие столетия. Лишь  потому,
что и сам я был в состоянии, во многом сходным с тем, которое двигало  его
руками, когда он покрывал узорами стены своего зала. И сам я тоже способен
был отправить в неведомое будущее столь же страшное послание - я  вспомнил
картину, которую писал накануне поездки к Вернелу. Мы с Кьерром  оказались
в чем-то очень близки, несмотря на все разделявшее нас время, несмотря  на
разницу в нашем воспитании, поведении, в нашем  культурном  окружении.  Мы
оказались близки в чем-то очень глубинном - и потому я смог прочитать  его
невольное послание. И потому кто-то еще сможет прочитать и  мое  послание,
если я его не уничтожу собственными руками.
     От одной мысли об этом мне становится не по себе. И не дает мне покоя
страшный вопрос  -  почему  зло,  посеянное  когда-то,  оказывается  столь
сильным, что способно преодолеть столетия? Почему постижение и  сотворение
добра всегда требует усилий, а зло вырывается на свободу само по  себе?  И
есть ли у нас надежда устоять против этого зла?





                              Сергей КАЗМЕНКО

                           КОММЕНТАРИЙ К ЛЕГЕНДЕ


     Попробуйте найти человека, который ничего не слышал бы о джингах.
     Попробуйте отыскать хоть кого-то, кто считал бы рассказы  о  чудесных
свойствах джингов чем-то, кроме красивой легенды.
     Подобных  легенд  ходит  великое  множество.   Большинство   из   них
действительно представляют собой не что иное, как  многократно  искаженный
пересказ чьего-то явного вымысла или же,  напротив,  вполне  серьезного  и
обоснованного рассказа. В первом случае вымысел дополняется подробностями,
делающими  его  достоверным  для  слушателя,  а   во   втором   -   некими
фантастическими деталями, приводящими к невероятной интерпретации реальных
событий и явлений. Зачастую одно-единственное событие,  описание  которого
распространяется по нескольким независимым каналам,  уже  через  несколько
десятков лет порождает целый поток легенд,  разительно  отличных  одна  от
другой. Но лишь малая  доля  этих  легенд  проходит  проверку  временем  и
намертво  впечатывается  в   общечеловеческую   культуру.   Как   показали
классические исследования фольклористов эпохи Второй волны  расселения,  в
памяти человеческой прочно запечатлеваются лишь те легенды, корни  которых
восходят ко вполне реальным событиям и явлениям.
     Легенда  о  джингах  поэтому  -  в  силу  того,  что  она  входит   в
общечеловеческую культуру уже многие тысячи лет, несмотря на все  различие
отдельных человеческих культур - имеет право  на  самое  серьезное  к  ней
отношение.
     Хотя как можно относиться серьезно к сказке, которую ты  знаешь  едва
ли не с самого рождения? Ведь по всей Галактике в  любой  самой  захудалой
сувенирной  лавке  можно  набить  полные  карманы  самыми  настоящими,  со
стопроцентной гарантией подлинности джингами. А  потом  хоть  до  одурения
ощупывать их замысловатые выступы и  углубления,  вглядываться  в  глубины
полупрозрачного  материала,  из  которого  они  сделаны,  и,  рассматривая
смутные многоцветные тени, пытаться уверить себя, что держишь в  руках  не
дешевую поделку, сработанную  на  близлежащей  фабрике  игрушек,  а  самую
настоящую чудесную вещь, доставленную по случаю из немыслимых далей, вещь,
наделенную колдунами и провидцами с загадочного Джинга  некоей  магической
силой.
     В общем, годам к восьми нормальный человек легенду о  джингах  числит
где-то между сказками о Бабе-яге и рассказами о жизни марсиан.
     Я, впрочем, нормальным человеком никогда, видимо, не был.
     Правда, долгое время я был не в состоянии понять это  и  считал  себя
вполне нормальным. Во всяком случае, нормальным в допустимых  пределах.  И
мне это неплохо удавалось, если учесть, что  первые  двадцать  восемь  лет
жизни я провел в Кандуонне, достаточно  широко  известном  университетском
центре Галактики, учиться в который прилетают из очень отдаленных миров. А
когда видишь вокруг столько  разнообразных  представителей  иных  культур,
поневоле перестаешь придавать какое-то значение своим собственным отличиям
от окружающих, воспринимаешь  эти  отличия  как  нечто  естественное,  как
закономерное продолжение той общности, что до сих пор  объединяет  ставших
столь разными людей в единое, в общем-то, человечество.
     И только когда моя первая жена вдруг заявила,  что  не  может  больше
жить с  сумасшедшим,  я  раскрыл  глаза  и  понял,  что  кое  в  чем  она,
несомненно, права.
     Хотя не могу  сказать,  чтобы  эта  мысль  хоть  в  какой-то  степени
облегчила мое тогдашнее существование. Я понял, что не вписываюсь  должным
образом в свое окружение, но изменить в себе что-то, чтобы  исправить  это
положение, был не в состоянии. Хотя и старался изо всех сил. Единственное,
что явилось результатом этих стараний - это обретение способности  махнуть
на все рукой, смириться с неудачами и начать жизнь заново.
     Что я и сделал.
     Правда,  если   разобраться,   то   такая   способность   была   лишь
свидетельством, симптомом моей ненормальности. Но это уже тема для другого
разговора.
     В общем, в возрасте двадцати восьми лет я  вдруг  потерял  почву  под
ногами и какую-либо цель  в  жизни.  Не  берусь  судить,  как  в  подобной
ситуации повел бы себя нормальный человек - наверное,  он  просто  не  мог
оказаться в таком положении. Я же пустился во все тяжкие - бросил  все,  к
чему был привязан, раздарил друзьям свою коллекцию гиперкерамики,  которую
собирал с детства, оставил дом и отправился  как  можно  дальше  прочь  от
Кандуонна - тем более, что возможностей для этого было  предостаточно.  Не
особенно стремясь выбрать какой-то лучший вариант - я ведь и представления
не  имел,  что  в  моем  положении  окажется  наилучшим  -   я   устроился
разнорабочим в  экспедицию,  которую  организовал  известный  кандуоннский
этнолингвист Бьенг  Дигроиз  Ткабунго.  Тех,  кто  интересуется  вопросами
этнолингвистики, я могу отослать  к  его  многочисленным,  но,  по  правде
сказать, весьма скучным трудам, которые достаточно  полно  охватывают  как
историю, так и современное состояние этой дисциплины.  Значительную  часть
своей жизни профессор Ткабунго посвятил  изучению  проблемы  происхождения
общечеловеческого праязыка времен  Первой  волны  расселения  -  проблемы,
которая будет кормить бесчисленные поколения исследователей  до  тех  пор,
пока исследовательские фонды будут склонны вкладывать деньги в  решение  в
принципе неразрешимых задач. Во всяком случае, мой собственный вклад в эту
науку  -  тоже,  должен  сказать,  немалый  -  ни  на  шаг  не   приблизил
человечество  к  разрешению  проблемы  праязыка.  То  же  самое  я  берусь
утверждать и о вкладе всех других исследователей.
     Но так или иначе, общение с  профессором  Ткабунго  оказало  решающее
воздействие на всю мою дальнейшую жизнь. Долгие годы я склонен был  видеть
в нем родственную душу, ибо даже тогда  сознавал,  что  только  совершенно
ненормальный может  посвящать  большую  часть  своего  времени  решению  в
принципе неразрешимой задачи. Однако ненормальность профессора имела,  как
оказалось, свои пределы, в чем я убедился, когда  лет  двадцать  назад  он
неожиданно для многих  вдруг  обзавелся  семейством  на  одной  из  планет
Райского пояса, бросил свою  прежнюю  работу,  живет  теперь  счастливо  в
окружении многочисленных родственников  и  вполне  добродушно  посылает  к
черту всех, кто пытается заговорить с ним об этнолингвистике.
     Этот случай убедил меня, что и я еще не все  потерял  в  жизни.  Пока
возможна такая резкая смена жизненных ориентиров, существование, наверное,
не теряет смысла. Обретение новых жизненных ценностей немыслимо без потери
старых. Для кого-то это - трагедия. Я же склонен видеть  в  этом  источник
оптимизма.
     Но все эти мысли, конечно, пришли мне в голову много позже. Пока же я
отправился странствовать с экспедицией профессора Ткабунго не  имея  перед
собой каких-либо отчетливых жизненных целей, не строя планов на будущее  и
не стараясь к чему-либо  привязаться.  По  природе  своей  я  фаталист,  и
оказавшись в такой вот ситуации, счел за лучшее просто плыть  по  течению,
надеясь на то, что рано или поздно меня прибьет к какому-нибудь берегу.
     Возможно, я выбрал не худший вариант. Кто может судить о том,  что  с
нами  не  случилось?  Хотя  обыденному  сознанию  свойственно   видеть   в
несбывшемся как правило лишь упущенные возможности, нереализованные планы,
потерянные надежды и закрывать глаза на многочисленные несчастья  и  беды,
которые также не реализуются, все же почти каждый понимает, что  одно  то,
что он дожил до настоящего момента и  сохранил  способность  размышлять  о
том, что не сбылось - уже одно это лучше многого из  того,  что  могло  бы
произойти. Так что тот берег, к которому,  образно  говоря,  прибило  меня
течением, был далеко не худшим из возможных.
     Но все же жизнь приготовила для меня немало  тяжких  мгновений  и  не
слишком-то радостных встреч. Одна из этих встреч произошла совсем  недавно
-  но  произошла  она  потому,  что  давным-давно  черти  занесли  меня  с
профессором Ткабунго на тот самый Джинг.
     Если вы поинтересуетесь местоположением Джинга, заглянув, например, в
Новейший Справочник Обитаемых Миров (восемьдесят четвертое, переработанное
и дополненное издание) или же в девяносто шестой том  Краткого  Ежегодника
по Планетной Навигации,  то  маловероятно,  что  вы  когда-либо  на  Джинг
попадете. Ибо в совокупности оба этих авторитетных руководства перечисляют
более трех сотен обитаемых человеческих миров, носящих это название -  это
если не считать временных, зачастую уже многие столетия заброшенных  из-за
неблагоприятных  условий  поселений.  Миры  эти  разбросаны  по  Галактике
довольно равномерно, и посетить их все, если даже и придет  вам  в  голову
столь  безумная  идея,  не  сможет  и  богатый  бездельник-долгожитель  на
сверхскоростной яхте. Но и он в случае удачи не  стал  бы,  скорее  всего,
обладателем настоящего джинга. Легенда, как и следовало ожидать,  породила
непрекращающийся  спрос  на  джинги,  а  спрос,  как   известно,   рождает
предложение. И само-собой разумеется, что мир,  носящий  название  "Джинг"
считает себя вправе производить эти предметы  и  называть  их  подлинными.
Если это  и  обман,  то  обман  не  слишком  большой,  поскольку  свойства
подлинных джингов слишком расплывчаты и  различаются  в  разных  вариантах
легенды, и  некоторые  из  этих  легендарных  свойств  -  чего  только  не
достигнет технология - люди научились воспроизводить. Но, конечно, не  те,
что делают настоящий джинг джингом. И то, что  наша  экспедиция  ненароком
попала на тот  самый,  настоящий,  породивший  легенду  о  джингах  Джинг,
следует расценить не иначе, как издевку судьбы.
     Или ее подарок.
     К тому времени, надо сказать, многое во мне  уже  успело  измениться.
Как-то понемногу обрел я  душевное  равновесие,  стал  более  оптимистично
смотреть на мир и на свое возможное будущее, строить  кое-какие  планы.  В
конечном счете, именно это и сыграло со мной злую шутку. Ведь попади я  на
Джинг тем человеком, каким три года назад вылетел с  Кандуонна,  и  все  в
жизни пошло бы по-другому, и не пришлось бы  мне  недавно  пережить  столь
тягостную встречу. Но, с  другой  стороны,  если  бы  не  эта  встреча,  я
оказался бы способным совершить ошибку, исправить которую уже никто не был
бы в состоянии.
     Эйтье сказал, что каждый человек ведет двойную жизнь. В первой  жизни
он совершает ошибки, а  во  второй  за  них  расплачивается.  И  с  каждым
прожитым годом доля первой жизни падает, а доля второй возрастает. Что  ж,
с этим трудно спорить. Сама природа,  наверное,  рассудила  так,  чтобы  с
возрастом количество  совершаемых  нами  ошибок  становилось  все  меньше,
потому что все меньше у нас остается возможностей, чтобы  их  искупить.  А
если природа, делая нас умнее, все же не  справляется  со  своей  задачей,
тогда в дело вмешивается случай. Именно это, как я понимаю,  произошло  со
мной. Ведь не вмешайся случай,  и  мне,  возможно,  удалось  бы  совершить
ошибку, расплатиться за которую я бы уже не успел.
     Я не могу судить  о  том,  кто  и  как  делает  подражания  настоящим
джингам. Человеческий  разум  за  сотни  тысяч  лет  эволюции  стал  таким
изощренным в  изобретении  технологий,  что,  наверное,  любая  комбинация
характеристик, свойственная тому или иному артефакту,  без  особого  труда
может быть повторена  множеством  способов  в  самых  разных  человеческих
мирах. Но анализ, расщепляющий целое на отдельные компоненты,  никогда  не
был гарантией успешного синтеза, способного вновь породить целое, подобное
прежнему - иначе джинги,  которые  производят  по  всей  Галактике,  везде
обладали бы одинаковыми качествами. В том числе и теми,  которые  породили
легенду о них. Здесь, думается, уместно сравнение джинга с неким  текстом,
несущим  в  себе  вполне  осмысленную   информацию.   Те,   кто   пытается
воспроизвести этот текст самостоятельно, сперва разбивают его на отдельные
буквы, а потом складывают из них некий  новый  текст,  внешне  похожий  на
исходный, но бессмысленный в самой своей сути. Аналогию можно  продолжить,
если сказать, что исходный текст есть образ некоего конкретного человека -
образ настолько полный, что джинг по сути своей являет собой  копию  этого
человека, слепок с его души, разума, тела. Слепок,  сокрытый  до  поры  до
времени, но просыпающийся в некие критические жизненные моменты...
     Как именно жители Джинга овладели  этим  искусством  -  тайна  сродни
тайне любого настоящего искусства. Но то, что выходит из  их  рук,  вполне
достойно легенды, которую все вы знаете. Я  имею  все  основания  говорить
это. Я испытал это на себе.
     Итак, много-много лет назад наша экспедиция прибыла на Джинг.  Я  был
совсем молод. Тридцать один год - почти  что  детский  возраст.  И  я  уже
полностью оправился от пережитого потрясения, уже строил планы на  будущее
и был полон надежд. В молодости не  так  уж  трудно  преодолеть  жизненные
катастрофы - есть еще запас душевных сил, чтобы снова встать  на  ноги.  И
надежды в молодости очень легко восстанавливаются - так же, как без  труда
восстанавливаются  утраченные  органы.  Конечно,  восстановить  утраченное
душевное равновесие - задача гораздо более сложная, чем, скажем, отрастить
заново отрезанную руку, но природа человека такова, что рано или поздно он
все преодолевает. Только  душевная  усталость,  которая,  не  находя  себе
выхода, копится с годами, и сводит нас, наверное,  в  могилу.  Но  все  мы
знаем, что безумцы, решившиеся  сбросить  ее,  перестают  быть  людьми,  и
обретенное ими бессмертие не стоит того, чтобы к нему стремиться.
     Легендам   свойственно   изображать   миры,   связанные   с    некими
таинственными     и     непостижимыми      явлениями,      в      каком-то
патриархально-примитивистском духе. Увы,  Джинг  -  тот  самый,  подлинный
Джинг - совсем не таков. Аборигены Джинга не живут в  деревянных  хижинах,
стоящих по берегам величественных рек, не поют по вечерам заунывных песен,
собравшись вокруг очагов,  не  ходят  в  звериных  шкурах  и  не  верят  в
многочисленных духов и прочую чертовщину. Я повидал немало таких  миров  -
но Джинг совсем не таков. Я не склонен  раскрывать  его  местоположение  -
пусть оно останется тайной - и поэтому обойдусь без излишних подробностей.
Замечу  только,  что  это  метапланета.   Высокоиндустриальная   -   иными
метапланеты и не бывают -  с  самобытной,  утонченной  культурой,  но  без
каких-либо существенных отличий от других цивилизаций,  избравших  сходный
путь развития. После университетской тиши, характерной для  моего  родного
Кандуонна, Джинг поразил бы меня - если бы за  три  прошедших  года  я  не
посетил с десяток подобных миров. К тому моменту я уже перестал удивляться
и  постарался,  насколько  возможно,  сосредоточиться  на  получаемых   от
профессора заданиях. И потому не кинулся, как  это  свойственно  новичкам,
постигать соблазны этого нового мира, а сразу принялся за работу.
     Только потому, наверное, я и стал обладателем подлинного джинга.
     Основной язык  Джинга  -  один  из  диалектов  тхаангар-пранага.  Это
обычная история для метапланет и, если вы  интересовались  лингвистикой  и
знакомы с основными концепциями этого языка, то легко поймете,  почему  из
всех человеческих языков он наилучшим  образом  подходит  для  условий,  в
которых обитают жители  метапланет.  В  частности,  конструкции  двойного,
тройного и вообще кратного следования, естественные для тхаангар-пранага и
не имеющие адекватного перевода на  другие  языки,  позволяют  оптимальным
образом ориентироваться во внутренних  пространствах  метапланетных  сфер,
поскольку, как было показано еще в глубокой древности, мысль  и  язык,  на
котором она выражается,  взаимосвязаны  и  обусловливают  друг  друга.  По
своему  опыту  скажу,  что  до  того,  как  м