был устроен навес, под  которым  работало  человек  пять.  На  столах  под
навесом стояло несколько  компьютеров,  лежали  длинные,  с  ярко-красными
номерами на стенках ящики для внесенных в опись находок.
     Один из работавших, заметив нас с Вернелом, поднялся навстречу.
     - А вы не торопитесь, однако, - это был Райссон, мы уже  виделись  за
завтраком.
     - Мы и не собирались торопиться, - ответил Вернел, - есть что новое?
     - В основном мелочь. Но вот это довольно любопытно, - он обернулся  к
своему столу, взял с него какой-то предмет, протянул  Вернелу.  -  Видите,
расстояния явно неравные.
     - Да, действительно, - Вернел  повертел  предмет  в  руках.  Это  был
какой-то  изогнутый,  даже  расплющенный  на  одном  конце   металлический
стержень. Видимо, медный.
     - Что это? - спросил я.
     - Коромысло от весов. А вот и одна из  чашек,  -  Райссон  обернулся,
поднял со стола расплющенный бронзовый овал со спичечный коробок размером.
- Ювелирные весы. Мы нашли их в помещении сто  четырнадцать,  у  восточной
стены.
     - Любопытно, - произнес себе под нос Вернел, потом повернулся ко мне.
- Видишь эти углубления - сюда вешались чашки. По расстояниям можно судить
о системе мер. Гирек там пока не было? - повернулся он к Райссону.
     - Нет, но  я  попытался  прикинуть.  Ведь  вес  чашки  нам  известен.
Смотрите, что получается, - он повернулся к  компьютеру,  стал  что-то  не
садясь набирать на клавиатуре, потом вдруг остановился. - А  впрочем,  вам
ведь, наверное, не до этого сейчас. Вы ведь пришли на зал посмотреть.
     - Да, пожалуй, мы это пока отложим, -  Вернел  с  видимым  сожалением
положил коромысло обратно на стол. - Пойдем, что ли?
     - Пойдем, - согласился я. Даже в тени было очень жарко, тянуть  время
мне не хотелось.
     Дворцовые ворота были сразу за навесом  -  от  них  сохранились  лишь
могучие боковые колонны. Пройдя  между  ними,  мы  оказались  в  небольшом
дворике, откуда открывалось  сразу  несколько  проходов.  Вернел  уверенно
двинулся в один из них - не главный  вход,  судя  по  размеру.  Здесь  все
обломки верхних этажей давно уже убрали, каменный пол очистили от песка, и
по нему в разные стороны тянулись теперь  кабели  и  шланги  воздуховодов,
которыми "пылесосили" дворец. Довольно  быстро  я  запутался  в  лабиринте
полуразрушенных залов и комнат, да и не слишком-то пытался  запомнить  наш
маршрут,  разглядывая   то   покрытые   резьбой   основания   колонн,   то
сохранившиеся фрагменты настенной росписи. Людей  мы  не  встретили,  хотя
иногда гудение работающих насосов  доносилось  почти  что  из-под  ног  из
темных провалов, уводящих в подземелья дворца  -  почти  все  сейчас  были
заняты их расчисткой.
     Наконец, Вернел остановился перед очередным проходом - в  отличие  от
большинства других с  сохранившейся  каменной  глыбой,  перекрывавшей  его
сверху.
     - Вот мы и пришли, - сказал он каким-то  странным  голосом.  -  Здесь
были те самые двери, украшенные золотой чеканкой. Помнишь?
     - Конечно, - ответил я. - Вы их нашли?
     - Откуда? Нандув успел здесь похозяйничать, прежде чем начался пожар.
Почти все находки - из подземелий. Там,  видимо,  заперлись  последние  из
уцелевших. Находим скелеты. Но здесь, конечно, мы нашли кое-что  поважнее,
- он почему-то вздохнул и потом шагнул вперед.
     Какое-то странное волнение, почти страх охватило меня, и я  не  сразу
шагнул следом. Но быстро поборол себя - я еще не знал, что  мне  предстоит
увидеть. Я еще думал, что это  -  всего  лишь  уникальная  археологическая
находка. Я  еще  не  подозревал,  что  в  этом  зале  находится  послание,
нацеленное в меня. И я далеко не сразу сумел  понять  это.  Только  позже,
когда все было уже позади.
     Я шагнул через высокий порог - как  там  у  Ярканна?  "Силы  нечистые
перед высоким порогом отступят..." Я  шагнул  через  порог  и  оказался  в
легендарном зале правителя Кьерра. Все сомнения исчезли - этот зал не  мог
быть ничем иным. Даже если бы я лишь понаслышке знал об этой  легенде,  то
все равно узнал бы его - так непохоже было открывшееся передо мной на  все
виденное  прежде.  Карпинский  в  своем  фильме  не  решился  на   попытку
воспроизвести этот зал, и правильно сделал. Не только  потому,  что  иначе
лишился бы всякой убедительности хотя бы тот знаменитый эпизод,  где  раб,
осмелившийся войти в зал  вопреки  запрету  правителя,  сходит  с  ума  от
увиденного. Но и потому также, что этот зал действительно невоспроизводим.
Я много раз с тех пор рассматривал слайды покрывающих его стены узоров.  Я
знаю, что современным мастерам  вполне  по  силам  скопировать  совершенно
точно все рожденное столетия назад безумной фантазией правителя Кьерра. Но
- можете считать меня мистиком -  я  убежден,  что  никакое  самое  точное
воспроизведение внешнего вида этого зала  не  способно  породить  чувства,
возникающие у человека именно здесь,  что  в  этом  самом  месте,  в  этих
древних камнях присутствует еще  и  незримый  дух  правителя  Кьерра.  Ибо
безумие, которому он отдался, было  слишком  велико  для  одной  лишь  его
смертной человеческой оболочки.
     Я знаю это.
     Я это испытал.
     Как описать мне увиденное в этом зале? И нужно ли  описывать  -  ведь
каждый может пойти в библиотеку и увидеть все в видеофильмах,  посвященных
Анангаро.  Может  даже  попытаться   читать   многочисленные   уже   труды
искусствоведов, старающихся объяснить феномен Кьерра - среди  этих  трудов
есть немало достойных работ. Или  же  -  что  в  гораздо  большей  степени
приблизит человека к пониманию увиденного - прочитать  великолепную  поэму
Таргонда, навеянную чувствами, которые в  этом  зале  рождаются.  Я  могу,
конечно, взять себя в руки и попробовать  словесно  обрисовать  порождения
фантазии Кьерра - это безумное сплетение линий и  форм,  рождающее  всякий
раз при новом угле зрения новые и новые ассоциации: то голову разъяренного
льва, то тело прекрасной женщины, то скрюченные пальцы,  сдавившие  чье-то
горло... Но я не  стану  делать  этого.  И  тогда,  и  сейчас  способен  я
воспринимать увиденное в этом зале лишь целостно, и любая попытка анализа,
вычленения  из  этого  целого   отдельных   частей,   разрушает   в   моем
представлении некий единый образ.
     Я не знаю, сколько времени мы там находились. Мне самому трудно в это
поверить, но я начисто забыл и о жаре, и о палящем солнце над головой, и о
том, что я в зале не один. Я ходил и ходил вдоль его стен,  раз  за  разом
обходя зал по периметру, но я не помню, чтобы хоть раз осознал  повторение
открывающихся передо мной картин - нет, всякий раз они  были  разные,  они
менялись в моем сознании. Так, будто с каждым обходом зала с  них  спадала
какая-то  пелена,  так,  будто  кто-то  за  моей  спиной  постоянно  менял
декорации.  Это   было   невероятно,   это   было   какое-то   наваждение,
сумасшествие... И я не знаю, к чему привело  бы  меня  все  это,  если  бы
Вернел, наконец, не встал на моем пути.
     Я не сразу осознал, что он загораживает мне проход,  не  сразу  сумел
расслышать его голос. И только потом,  когда  наваждение  схлынуло,  вдруг
понял, что я вообще ничего не  слышал,  что  все  мое  сознание  заполнили
могучие и торжественные звуки -  нет,  не  органа,  а  чего-то  еще  более
величественного. И вдруг наступила тишина,  и  в  этой  тишине  я  услышал
обеспокоенный голос Вернела:
     - Что с тобой, тебе плохо?
     -  Нет,  нет...  -  я  покачал  головой,  огляделся  по  сторонам.  И
почувствовал страшную, чудовищную усталость - и жар, который навалился  со
всех сторон. Но снова повторил: - Нет, ничего.
     - Пойдем скорее отсюда, - голос Вернела был полон беспокойства. - Так
и тепловой удар получить недолго.
     Я не сопротивлялся, когда он, как ребенка,  повел  меня  за  руку  из
дворца. Мне было плохо - наверное, я действительно перегрелся. На  площади
перед дворцом Вернел  усадил  меня  на  стул  под  навесом,  дал  какую-то
таблетку, воды, включил охладитель и направил мне в лицо поток прохладного
воздуха. Это было блаженство - но в  то  же  время  мне  по-прежнему  было
плохо. И я не слишком четко помню, что было потом. Наверное, они  пригнали
прямо ко дворцу джип - это было нетрудно, улица от ворот  была  достаточно
широкой. Я помню шум мотора, запах горячей смазки и  раскаленное  сиденье,
до которого  поначалу  больно  было  дотронуться,  помню,  как  нас  вдруг
затрясло на ухабах - наверное, когда джип выехал из города. Помню прохладу
и полумрак комнаты, куда меня поселили накануне, какую-то фигуру  в  белом
халате - конечно, доктора Сиренова, мы с ним  потом  даже  подружились.  И
все, дальше я уснул.
     Но сон мой был беспокоен. Сон мой был повторением яви.
     Стоило мне закрыть глаза, как  торжественные  звуки  вновь  заполнили
сознание, и вновь поплыли  перед  глазами  картины  гипнотических  узоров,
сотворенных Кьерром, и вновь я шел, не в силах оторвать от них взгляда. Но
путь мой был теперь мучителен, каждый шаг налитых свинцом  ног  давался  с
величайшим трудом и причинял боль, солнце немилосердно жарило с вышины,  и
сам воздух,  казалось,  сопротивлялся  моему  движению,  обволакивая  тело
невидимой, но вполне весомой и ощутимой вязкой субстанцией. И все же я  не
мог позволить себе остановиться, я все шел и шел вперед,  накручивая  один
за  другим  круги  вдоль  стен  сохраненного  в  моей   памяти   зала,   и
величественная неземная музыка, звучащая  торжественно  и  трагически,  не
оставляла в сознании места для вопроса о  том,  куда  и  зачем  я  иду.  Я
двигался вперед, и постепенно в чудовищных картинах,  которые  открывались
передо мной, стали возникать смысл и порядок, и - мне  так  казалось  -  я
начал понимать  что-то  чрезвычайно  важное,  без  чего  дальнейшая  жизнь
немыслима.
     И вдруг я остановился.
     Потому  что  прямо  передо  мной  была  пустота.  Абсолютная,  черная
пустота. Казалось, еще несколько шагов, еще несколько мгновений  -  и  мне
откроется, наконец, высший смысл того, зачем я шел этим мучительным  путем
- но стена с оставленными правителем Кьерром узорами,  обрывалась  в  этой
черноте,  тонула  в  ней,  и  не  было  никакой  надежды  найти  ответ  на
непоставленный вопрос.
     С этим ощущением полнейшей безнадежности я и проснулся.
     Была глубокая ночь. Высокая луна светила в окно, высвечивая  на  полу
ровный прямоугольник. Я лежал на спине - обычно я никогда не сплю на спине
- и вслушивался  в  тишину.  Тишина  эта  была  такой,  что  поначалу  мне
показалось, будто я оглох. Но стоило мне лишь шевельнуть  рукой,  положить
ее поверх простыни - и шуршание постельного белья наполнило мир  грохотом.
И вдруг,  столь  же  внезапно  я  ощутил  запахи  -  легкое  дуновение  от
кондиционера несло в себе десятки различимых  запахов.  Все  чувства  мои,
наверное, были обострены до нечеловеческого предела, но я не  мог  понять,
почему, зачем это нужно. Состояние  это  было  настолько  мучительно,  что
какое-то время я даже хотел вернуться в оставленный сон - как бы тяжко мне
в этом сне ни было - снова забыться и потерять ощущение реальности. Я даже
закрыл глаза. Но заснуть мне суждено не было.
     Потому что сразу, лишь только я опустил веки,  перед  моим  мысленным
взором открылся черный провал, увиденный во сне. Провал, который скрыл  за
собой  истину,  познание  которой  было  для   меня   почему-то   жизненно
необходимо. И я сразу же понял, что мне необходимо сделать.
     Не знаю, что руководило мною - мое ли собственное  сознание,  дух  ли
давным-давно мертвого правителя Кьерра - но дальнейшие мои  действия  были
четкими  и  быстрыми.   Так,   будто   я   руководствовался   давным-давно
разработанным и тщательно отрепетированным планом. Я открыл глаза,  встал,
почти бесшумно оделся. Я уверен, что это было почти бесшумно -  для  моего
обостренного слуха каждый шорох казался грохотом. Потом я вышел в коридор,
осторожно прикрыл за собой дверь, с полминуты постоял,  прижавшись  к  ней
спиной и вслушиваясь. Мои движения никого не потревожили. Все так же ровно
гудели кондиционеры - днем я вообще  не  слышал  их  гудения  -  доносился
чей-то храп из-за двери дальше по  коридору,  где-то  шелестела  на  ветру
бумажка - наверное, на доске объявлений у входа. В окно  в  дальнем  конце
коридора попадало достаточно лунного света - включать освещение я не стал.
Я не спеша двинулся к выходу. У двери на крюке висел фонарь - я взял его с
собой.
     Но в пути он мне не потребовался. Луна давала достаточно света.
     Через холм я шел той же  дорогой,  что  и  накануне  утром  вдвоем  с
Вернелом. Он говорил, что здесь встречаются змеи, но я не видел ни  одной.
Я шел не спеша, и луна светила мне в спину, и тень моя  шла  впереди,  так
что каждый мой шаг был шагом в ее черноту. Но я ни разу не споткнулся и не
оступился, я шел, выключив сознание, как ходят лунатики, и тело  мое  само
находило наилучший путь.
     Но я все помню.
     И то, как с вершины Южного холма открылись освещенные луной развалины
Анангаро.
     И то, как шагнул во мрак под Южными воротами.
     И то, как  совершенно  неожиданно  на  месте  провала,  где  когда-то
выходил фасадом на Кьядрог дом Менара, я увидел  в  лунном  свете  высокие
колонны и наглухо закрытые ставни на окнах, и  каменную  голову  льва  над
входом - и сердце заколотилось  от  самому  мне  непонятной  ненависти,  и
сжались кулаки, и я, наверное, даже зарычал от злобы.  Но  сквозь  видение
просвечивали звезды, и наваждение отступило, и я двинулся дальше.
     Так и дошел я, ни разу не сбившись с пути, до зала правителя  Кьерра.
И только на пороге поймал себя на удивленной мысли,  вернее,  на  каком-то
недоумении - зачем я здесь в этот час, что я  здесь  делаю?  Но  было  уже
поздно - я переступил через высокий порог. Я  снова  был  там,  где  много
веком назад  воцарился  злой  дух  Кьерра,  я  снова  был  в  его  власти.
Остановиться я уже не мог. Я включил фонарь и направил его на стену.
     И  снова  начали  разворачиваться  передо  мной   безумные   картины,
вырезанные в камне  безумным  правителем.  И  снова  слух  мой  наполнился
величественной музыкой. И черный провал, вставший передо мной в  кошмарном
сне, сжался и исчез, а то, что я видел теперь на  его  месте,  наполнилось
смыслом и ожило, обступило меня со всех сторон.
     - Менар! - прошептал я, содрогаясь от ненависти. - Менар!
     От окон под высоким куполом зала,  тянулись,  исчезая  за  колоннами,
столбы солнечного света. Где-то там чирикали  вездесущие  воробьи  -  надо
будет приказать управителю выбросить гнезда  проклятых  птиц  из  щелей  в
основании купола. Ах да, я уже приказывал это вчера, но посланный туда раб
упал и разбился, а остальные теперь боятся. Они боятся смерти больше,  чем
меня, но я покажу им, что это ошибка. Они должны видеть  в  смерти  только
желанное но недоступное избавление.
     Но это не главное.
     - Менар! - снова прорычал я сквозь зубы ненавистное имя.
     В руках что-то было. Ну конечно,  молоток  и  резец.  Я  взглянул  на
стену, у которой только что работал, потом бросил инструменты прямо на пол
перед собой. Что толку во всем этом? Ничтожества, они никогда  не  поймут!
Они не посмеют понять! Но они запомнят. И долгие века будут содрогаться от
сотворенных мною жестокостей. А  иные,  самые  ничтожные  из  всех,  будут
восхищаться ими.
     Но они запомнят и Менара.
     И ее - но ее имени они не узнают никогда. Никто из живых не знает  ее
имени, все, кто ее знал, уже мертвы. Как и человек, который на них  донес.
И пусть они теперь гадают - они бессильны перед тем, что я совершил.
     Только Менар, один только Менар сумел уйти от моего гнева!
     Я быстро пересек зал, распахнул  двери.  Несколько  рабов,  ожидающих
поручений, скорчилось в поклонах на полу. Но сейчас мне было не до них - я
поднялся по лестнице на второй этаж и пошел прямиком к выходу.  Стражники,
едва завидев меня, отступали в стенные ниши и застывали, стараясь даже  не
дышать. Эти тоже боятся. Дурачье! Все меня боятся. Боятся и  ненавидят.  И
никто не любит - даже Рьег вчера на охоте зарычал на меня,  и  я  приказал
его убить. Она сказала, что меня нельзя любить - неужели она  была  права?
Но за что, за что боги так прокляли меня?!
     Я подошел к главным дверям дворца, и они стали медленно раскрываться.
Проклятые рабы! - но сейчас мне было не до них, сейчас они остались  жить.
Я спустился по лестнице вниз, во двор, сел на Диггана, который  уже  стоял
наготове. Мохьерт с десятком из Золотой  стражи  был  уже  верхом  и  ждал
приказаний. Лицо его было непроницаемо, как всегда - но он тоже боялся!  С
тех пор, как я приказал месяц назад  четвертовать  Курога,  он  тоже  стал
бояться меня. Может, это и к лучшему  -  Мохьерт  не  из  тех,  кто  может
бояться долго. Может, это он однажды ударит меня в спину и  положит  конец
мученьям. Если только я не прикажу казнить его раньше.
     Я молча тронул Диггана, выехал в распахнутые  ворота  и  пустил  коня
вскачь. Я не оглянулся на стражу - если кто  отстанет,  то  вечером  будет
висеть перед воротами дворца. Это вечный порядок, и не я завел  его.  Этот
порядок оправдан и мудр, он  сохранится  и  после  моей  смерти.  Порядки,
которые завел я, бессмысленны, и они умрут вместе со мной. Но их запомнят,
им будут ужасаться и тысячи лет спустя, и никто не посмеет посмеяться надо
мной так, как это сделал Менар!
     Кто-то не успел отскочить в сторону с  моей  дороги  -  но  крик  его
послышался уже сзади, из-под копыт стражи. Короткий  крик  -  мучения  его
были недолгими. Кто это был  -  раб,  нищий,  горожанин,  богатый  заезжий
купец? Безразлично - все они лишь пыль у моих ног. И никто, никто  из  них
не посмеет смеяться надо мной после моей смерти!
     Когда Дигган вынес меня на  Кьядрог,  площадь  была  уже  пуста  -  я
приучил их вовремя уходить с моей дороги. Если бы  я  приучил  их  раньше,
если бы и  проклятый  Менар  боялся  меня  больше,  чем  смерти...  Но  он
ускользнул от меня в смерть не  потому,  что  боялся.  И  оставил  меня  с
пустыми руками и пустой душой, и не дал насладиться  местью.  Бросаясь  на
острие своего проклятого меча в своем проклятом доме, он не мог знать, что
я уже послал воинов схватить его - он ушел, наплевав  на  мой  гнев,  ушел
совсем не потому, что так захотел я. Проклятая площадь  -  я  велю  снести
здесь все дома! Все до единого! - но  Кьядрог  уже  остался  позади,  и  я
скакал уже к Южным воротам. Прочь из этого города, прочь из этой жизни...
     У ворот толпились стражники - слишком много для обычного дня. Неужели
они уже решились? Ах нет,  вспомнил,  Тогерро  докладывал  несколько  дней
назад о том, что это ничтожество Нандув сжег Тигорис и движется с  войском
в нашу сторону. Сын пастуха, он думает,  что  сможет  долго  удержаться  у
власти. Говорят, что он даже собирается завоевать весь  мир  -  у  него  и
желания ничтожны. А я еще приказал  ремонтировать  стены,  раздать  оружие
горожанам - зачем? Что это может изменить? А  гонец...  Забыл,  забыл  про
гонца. Надо было приказать его казнить. А впрочем, плевать, так даже лучше
- больше боятся тогда, когда мои действия непредсказуемы.
     Я выехал из ворот и погнал коня по Тигорской дороге. Вот здесь, здесь
все это и случилось. У этого проклятого высохшего дерева - я  прикажу  его
сжечь! И эти хижины - как мог я забыть,  что  живущие  в  них  тоже  могли
что-то  видеть?  Всесильные  боги,  за  что  вы  так  наказали  меня?  Чем
провинился я перед вами? Неужели это такой страшный грех - мечтать о  том,
чтобы тебя любили?
     Ее глаза... Ни у кого и никогда не видел я такого взгляда.  Злой  дух
Нукан направил меня той дорогой в тот роковой день. И она набирала воду  у
источника,  и  подняла  на  меня  взгляд,  и  улыбнулась...  Ведьма!   Она
околдовала меня! И той же ночью я вышел из города через тайный  проход,  и
мы вдвоем с Мен