ей  мере,  мозгов  у  собак  почти
столько же, только вот лапы не приспособлены для тонкой работы.  Ну  да  в
наше время, когда всю  такую  работу  можно  поручить  автоматам,  это  не
слишком важно. И они, наверное, точно таким же образом смогли  бы  развить
свою  собачью  цивилизацию,  строить  галактические  корабли  и  возводить
грандиозные сооружения. И даже вести кое-какие исследования, особенно если
бы люди им помогали...
     Впрочем, нет. Все-таки в гвенгах, несмотря на всю их  непонятливость,
было что-то, не позволявшее относиться к ним свысока, с пренебрежением.  И
вовсе не из-за древности и могущества их цивилизации, не потому,  что  они
единственные из многочисленных разумных рас Галактики  сумели  уцелеть  на
протяжении миллионов лет, постоянно - пусть  и  очень  медленно  по  нашим
меркам - продвигаясь вперед. Это, конечно, было достойно  и  удивления,  и
восхищения, и уважения,  но  не  в  этом  было  дело.  Просто,  общаясь  с
гвенгами, человек постепенно начинал ощущать, что любой из них, не обладая
разумом даже весьма среднего человека, тем  не  менее  обладал  мудростью.
Что-то такое было скрыто в  их  взгляде,  какое-то  глубинное,  на  уровне
подсознания понимание  окружающего  мира,  понимание  тебя  самого,  твоих
помыслов и устремлений, о которых ты и сам, быть  может,  не  догадывался,
что уже через несколько минут общения с гвенгами любой из людей проникался
к ним уважением. Мы могли посмеиваться над их  непонятливостью,  мы  могли
даже рассказывать о них анекдоты - но мы не могли не уважать их...
     Я все-таки здорово устал. Впереди была трещина, я уже пересекал ее на
пути к гребню холма, но гораздо левее.  А  теперь  вот  захотел  сократить
расстояние, пошел напрямик и не рассчитал. Автоматика,  конечно,  не  дала
нам свалиться вниз, но нас здорово тряхануло, и я выругался  сквозь  зубы.
Ошибаться так способны  только  новички.  И  только  на  учебном  полигоне
простительны такие ошибки.
     - Может, не следовало так спешить? - раздался из  транслятора  мягкий
вопрос Чверка.
     - Нам нельзя задерживаться, - ответил  я,  не  оборачиваясь.  -  Зона
контакта может уйти за горизонт, и тогда...
     - Так ли уж это важно? - спросил Чверк.
     До меня вдруг дошло. Он же все понимает! С самого  начала,  наверное,
понимал. Просто не подавал вида. А теперь вот сказал - потому что я уже до
предела дошел, потому что вот-вот сорваться могу. У меня прямо мурашки  по
коже пошли, когда я все это осознал. Ну и идиот же я все-таки  -  затащить
гвенгов на верную гибель! Да что толку теперь себя проклинать?
     Я с трудом сглотнул и сказал - голос звучал хрипло и казался каким-то
чужим:
     - Я буду следовать за зоной контакта,  пока  остается  хоть  малейшая
надежда.
     Надежда... На что я мог  надеяться?  Гвенги  опять  зачирикали  между
собой, а я застыл, глядя прямо вперед, стараясь сосредоточиться на  выборе
оптимального маршрута.  Плохо  мне  это  удавалось,  все  время  в  голову
посторонние мысли лезли. Сначала про ребят наших, как они там  уже  третьи
сутки район нашего исчезновения прочесывают и понять  не  могут,  куда  мы
пропали, и поверить не могут, даже  если  и  приходит  это  кому-нибудь  в
голову, что мы в Полость провалились. Потом  про  Зойку  -  как  раз  ведь
сегодня мы с ней к утесам Терского лететь  собирались.  Это  невдалеке  от
нынешнего Северного полюса. Скалы такие высоченные из красного  песчаника,
километров на сто вдоль русла древней реки. Самое, пожалуй, красивое место
во всей системе Алмонга. По человеческим меркам,  конечно  -  гвенгов  эта
красота совсем не трогает. Оказывается, Зойка до сих пор  там  не  бывала.
Почти год, как на планете работает  -  и  до  сих  пор  не  видела  утесов
Терского. Уникальный случай, обычно новички туда направлялись в первый  же
выходной. "Я все ждала, когда ты догадаешься свозить меня туда", - сказала
она мне накануне. Долго ждала, чуть не год. А я все не догадывался.
     Интересно, кто ее теперь туда  свозит?  Да  никто,  вдруг  совершенно
точно понял я. Никто и никогда не сможет теперь затащить ее к этим утесам.
Я как будто мысли ее прочитал. Как будто знал,  как  и  о  чем  она  будет
думать, когда надежд на наше возвращение не останется. Откуда  пришла  эта
уверенность, я не знал. Но не сомневался - без меня она к утесам  Терского
уже не полетит.
     Мы,  наконец,  достигли  седловины,  перевалили  через  нее  и  пошли
напрямик к зоне контакта. К  счастью,  плато  впереди  оказалось  довольно
ровным, через полчаса удалось ликвидировать отставание, и я  смог  немного
расслабиться.  Внезапно  невыносимо  захотелось  спать.  Я  потянулся   за
стимулятором.
     - Может, я подменю тебя? - осторожно спросил Чверк.
     - Нет, - я проглотил капсулу, запил водой.
     Доверить сейчас управление гвенгу - значит, распроститься с надеждой.
Их  осторожность  вошла  в  пословицы.  Наверное,  над  ней  смеялись  все
цивилизации, с которыми гвенги сталкивались на своем долгом пути.  Но  все
эти цивилизации рано  или  поздно  погибали  -  а  сверхосторожные  гвенги
медленно продвигались вперед, медленно и осторожно  накапливали  знания  и
оставались жить. Только становились еще  более  осторожными,  видя  гибель
других народов. Настолько осторожными, что даже не рассекретили до сих пор
перед нами расположения своих центральных  миров  и  до  сих  пор  наотрез
отказывались бывать на  Земле.  Они  так  и  заявили  в  свое  время,  что
опасаются слишком  тесных  контактов  с  другими  цивилизациями,  ибо  все
цивилизации рано или поздно погибают, и  им  страшно  посещать  обреченные
миры. От чего погибают, почему им так страшно - этого гвенги не объяснили.
Не хотели? Или не могли? Кто поймет гвенга, если даже друг друга мы  порой
понимаем с трудом? Так вот и сотрудничали с ними на периферии, только там,
где человечество исследовало новые миры. Там  гвенгам  почему-то  не  было
страшно. Или же они умудрялись преодолевать свой страх. Да, скорее  всего,
именно так: они преодолевали свой страх и шли вслед за людьми и  вместе  с
людьми. Они и гибли порой вместе с  нами.  Достойно  -  вспомним  хотя  бы
трагедию на "Аренасе", когда сразу пятеро гвенгов погибло, пытаясь  спасти
людей. Нет, их осторожность идет  не  от  трусости  -  скорее  от  той  же
мудрости. Слишком многое, наверное, успели они повидать,  и  слишком  мало
существует в их  понимании  ценностей,  ради  которых  стоит  рисковать  и
жертвовать жизнью. Но эти их ценности -  и  наши  ценности  тоже.  Дружба,
любовь, верность...
     Только я все равно не доверю  гвенгу  управление  машиной,  пока  еще
остается надежда. Хотя бы  потому,  что  уж  он-то  точно  ни  на  что  не
надеется.
     Но почему?
     - Чверк, - спросил я осторожно, - ты веришь, что нас могут спасти?
     - Нет конечно,  -  он  ответил  совершенно  спокойно.  Мне  бы  такое
спокойствие.
     - Почему?
     Я не думал, что он ответит, что сможет сказать что-то вразумительное.
У гвенгов слишком многое происходит на подсознательном  уровне.  Там,  где
людям нужны объяснения и доказательства, гвенгам  достаточно  веры.  Очень
экономичный способ познания мира - но  как  же  трудно  порой  бывает  нам
понимать друг друга!
     Но он ответил. Ответил так, что у меня мороз по коже прошел.
     - Все цивилизации, с которыми мы встречались, погибли. От одной и той
же причины - существа, их создавшие, слишком плохо  понимали  друг  друга.
Вы,  люди,  не   первые   предложили   гвенгам   помочь   с   генетической
трансформацией и сделать каждого из нас в итоге гораздо умнее, чем сейчас.
Но, к счастью, мы давно уже поняли, что это - путь  к  гибели.  Существует
строгое   соответствие   между   разумностью   индивидуума   и    степенью
взаимопонимания  между  индивидуумами,  и  нарушение  этого   соответствия
неизбежно ведет к гибели. Мы, гвенги, по  воле  эволюции  достигли  такого
соответствия. А вы, к сожалению, как и все остальные  народы,  которых  мы
знали, обречены. Рано или поздно вы освободите такие силы природы, которые
погубят вас же самих. И наша с тобой гибель здесь, в этой Полости  -  лишь
проявление этого универсального закона. Ведь если бы люди поняли, способны
были понять, что ты войдешь в нее, нас бы непременно спасли.
     Вот ведь черт! Мне и ответить-то было нечего. Я даже и вообразить  не
мог, что гвенги способны так вот логично и понятно все объяснить. А  мы-то
думали, что они просто слишком рано остановились в своем  развитии,  мы-то
вынашивали проекты помощи, проекты ускорения  их  биологической  эволюции.
Где нам было понять, что гвенги, раскрыв причину  бессмертия,  сознательно
остановились в развитии. Их бессмертие - во взаимопонимании. Они ведь и  в
самом деле понимают один другого  гораздо  лучше,  чем  при  всем  желании
понимают друг друга люди. И не будучи очень умными по отдельности,  гвенги
все  вместе  оказываются  гораздо  разумнее  всех,  с  кем  их  когда-либо
столкнуло время. Мы же рядом с ними  -  как  толпа  разноязычных  дикарей,
вознамерившаяся  построить  вавилонскую  башню.  Толпа,   способная   лишь
погибнуть под ее развалинами.
     - Почему же вы не объясните этого людям? - спросил я наконец.
     - Это ничего не изменит. Это только  лишит  вас  надежды,  -  ответил
Чверк, и такая безнадежность прозвучала в его голосе, что завыть от  тоски
захотелось. Или мне это только показалось? Как может  транслятор  передать
такую безнадежность?
     - Мы пробовали объяснять, - снова заговорил Чверк. - Раньше.  Тем  же
акарам, к примеру. Это не помогло. Все они погибли,  так  и  не  достигнув
необходимого взаимопонимания. Они искали выход - но, видимо, не там. А  мы
ничем не могли помочь им...
     Он замолчал. Молчал и я. Меня  такое  вдруг  охватило  отчаяние,  что
захотелось немедленно остановить машину, опустить руки и ждать смерти.  Но
инстинкт самосохранения -  могучая  сила.  Разумом  я  уже  отключился  от
управления, разумом я уже  понимал  всю  безнадежность  нашего  положения,
вообще безнадежность существования дальнейшего, даже если  бы  чудо  вдруг
произошло, даже  если  бы  мы  вырваться  отсюда  сумели.  А  инстинктивно
продолжал вести машину дальше,  продолжал  выбирать  оптимальный  маршрут,
чтобы не упустить зону контакта за горизонт. Но совсем об этом  не  думал.
Отключился совершенно. Только о Зойке думал. Только о ней. Вспоминал, лицо
ее представлял, голос... Я же, оказывается, все-все помнил, с самой первой
нашей встречи. И до самой последней...
     Не знаю, сколько времени так прошло. Не  помню.  Может,  час.  Может,
десять  часов.  Помню  только,  как  очнулся  от  того,  что  все   вокруг
изменилось. И сразу почему-то понял  -  вот  оно,  спасение.  Подсознанием
понял. Только потом уже разглядел, что снова горизонт стал вверх  уходить,
стягиваться над головой в точку - яркую, как звезда. А  впереди,  во  тьме
кромешной, проход открылся.
     Решились все-таки. Рванули заряд, и часть  Полости  снова  с  внешним
миром соединилась.
     Все-таки, значит, решились.
     Тут уж мне не до посторонних мыслей стало.  Времени  в  обрез,  да  и
обстановка, скажу вам, не располагала к посторонним  размышлениям.  Проход
открылся у самой зоны контакта, и я едва успел подобраться к  нему  за  те
полчаса, пока энергия  взрыва  диссипировала  через  горизонт  в  Полость.
Выбросило нас в паре сотен километров от точки входа и  едва  не  засосало
назад, как уже потом, при анализе выяснилось.
     Только через три часа нас со спасателя  обнаружили  -  там  же  после
взрыва черт те что творилось. Я к тому  времени,  как  на  борт  спасателя
попал, уже плохо соображал - и нагрузка последних дней сказалась,  и  дозу
получил солидную. Но не дал себя сразу в саркофаг уложить, до  самой  базы
держался. Хотя и плохо помню, что вокруг творилось. Потом только вспомнил,
как Конрад Грибов, начальник спасателей, чуть не в ухо мне кричал:
     - Ну и девка же у тебя! Кто бы рассказал - не поверил бы. Она  же  из
всех нас тут душу вытряхнула,  она  же  заставила-таки  нас  рвануть  этот
заряд. Меня заставила - ты понимаешь?! Сам я никогда бы не решился.
     Но тогда все это не доходило до моего сознания. Тогда я одним  только
и жил - скорее на базу. Я же чуть люк в шлюзовой камере не выломал. Шагнул
вперед - а Зойка уже на шее висит. И в слезах вся, даже говорить не может.
Только  минут  через  пять  успокоилась  немного   и   заговорила.   Почти
неразборчиво - но я понял:
     - Я же знала... Я же сразу поняла... Сразу... Я же знала, что ты туда
полезешь... Ты же у меня глупенький, ты же ни о чем не думаешь... Ты же  в
любое пекло залезть готов...
     Говорит она это, а я стою, по голове ее глажу, а  у  самого  слезы  в
глазах - ничего не вижу. Потом моргнул, поднял  голову  -  а  рядом  Чверк
стоит. И такой у него взгляд - я же  у  гвенгов  никогда  такого  светлого
взгляда не видел. И тут только до меня дошло, что  все  это  значит.  Ведь
Зойка же не нас одних спасла. Она  же  все  человечество  спасла.  Она  же
надежду нам подарила. Ведь раз мы на такое понимание  способны  -  значит,
есть у нас эта надежда, значит, мы не погибнем.
     Кто-то из древних сказал: "Любовь спасет мир."
     Возможно, он был прав.





                             Сергей КАЗМЕНКО

                             БРЕМЯ ИЗБРАННЫХ




     Анно позвонил поздно вечером. Я снял  трубку.  Рука  моя  дрожала.  И
голос, наверное, тоже дрожал. Чтобы не выдать своего  волнения,  я  поднес
трубку к уху и молча ждал, что же он мне скажет. Я знал,  что  это  звонит
именно он - никто больше не знал, где я нахожусь. И то, что он должен  был
мне сказать, было моим приговором.
     - Потрясающий успех! - было первым, что  я  услышал.  На  линии  были
какие-то помехи, голос его едва пробивался сквозь шум и треск, и он,  зная
это, говорил громко и отчетливо, иногда переходя почти что на  крик,  едва
ли не по слогам произнося каждое слово. - По-тря-са-ю-щий!  Я  же  говорил
тебе, что незачем уезжать, я же знал, что все будет хорошо!
     - Да рассказывай же ты! - закричал я в ответ. - Хватит тянуть!
     Мне  вдруг  стало  хорошо,  легко  и  свободно,  гнетущее  напряжение
последних  дней   куда-то   исчезло,   исчезли   все   страхи,   сомнения,
неуверенность, стало радостно и весело, хотелось плясать и смеяться, но на
глазах почему-то выступили слезы.
     - Зря ты уехал, это надо было видеть! Весь день у входа была очередь,
весь день! Мы даже закрыли на час позже.
     - А Дарги, Саранов - они были?
     - Что?
     - Саранов, спрашиваю, был?
     - Да, он вместе с Дарги приходил. Видел бы ты их рожи. Они же  всегда
приходят только для того, чтобы сказать какую-нибудь гадость. Но  тут!  Ты
не поверишь, я бы сам не поверил, если бы не видел  собственными  глазами!
Они стояли, разинув рты!
     - Врешь!
     - Да ты, чудик, сам не понимаешь, что ты сделал! Признавайся: где  ты
стащил все эти картины? Я же тебя знаю, тебе же всего этого ни в жисть  не
написать, - и он радостно засмеялся на том конце линии.
     - Так значит, все хорошо? -  спросил  я,  чтобы  снова  услышать  его
ответ.
     -  Тебе  что,  десять  раз  повторять?  Все  прекрасно,  великолепно,
потрясающе! Что еще? Да, гениально, неповторимо, уникально!  Посмотрел  бы
ты в книгу отзывов! - слышимость вдруг улучшилась, и он почти оглушил меня
своим последним возгласом: - Заренский там почти целую страницу исписал!
     - Да не ори же ты! - сказал я, инстинктивно отодвигая трубку от уха.
     - Ну наконец-то, - он облегченно вздохнул. - Я чуть голос не сорвал.
     - А что он написал?
     - Сам прочитаешь.  Бросай-ка  ты  всю  эту  волынку  и  дуй  прямо  в
аэропорт. Утром уже здесь будешь.
     Я заметил, что так и стою полусогнувшись у телефона, присел  было  на
краешек диван, но сидеть не смог и снова вскочил. Мне хотелось подпрыгнуть
до потолка, пройтись на  руках  от  радости,  совершить  еще  какую-нибудь
глупость, но телефонная трубка приковывала  меня  к  месту,  и  оставалось
только идиотски улыбаться, сдерживая радостный смех, жадно  ловить  каждое
слово Анно и мысленно представлять себе то, что он описывал.  Но  даже  от
одной попытки представить это захватывало дух!
     - Слушай, Анно, - сказал я,  прерывая  его  словоизлияния,  -  честно
скажи - ты не врешь? Потому что если ты врешь, я  тебе  этого  никогда  не
прощу.
     - Он еще спрашивает! - заорал Анно в ответ. - Да народ тут просто без
ума от восторга! Я тебе прямо  скажу:  ты  -  открытие  сезона.  Никак  не
меньше.  Аренский  не  имел  такого  успеха!  Да   что   Аренский!   Бухов
перевернется в гробу от зависти!
     - Ну уж это ты хватил, - сказал я смущенно. - Мне до Бухова...
     - Ну, между нами говоря, тебе до  Бухова,  конечно,  расти  и  расти,
мы-то с тобой это понимаем. Но факт  налицо  -  твоя  выставка  становится
событием сезона. Я же говорил тебе, что не надо психовать, что твой отъезд
не имеет никакого смысла. Уж мне-то ты мог бы поверить.  Что,  легче  тебе
было там, вдали?
     Я немного подумал.
     - Не знаю. Кое в чем легче, кое в чем тяжелее.
     - Ну вот, я же говорил!
     - Ну а как там наши? Скажешь,  и  Гаранов  тоже  "вне  себя"?  Он  же
помнится, морщился.
     - Только не  падай.  Лучше  сядь.  Гаранов  совершенно  изменил  свое
мнение. Он сегодня часа три шатался по  залу,  потом  подходит  ко  мне  и
говорит: "Анно, я, пожалуй,  был  не  прав".  Ты  от  него  раньше  что-то
подобное слышал? Я - нет.  Даже  не  думал,  что  он  способен  произнести
подобные слова и при этом не помереть. Признавайся, чем ты его купил?
     - Обещал жениться на его дочери, -  ответил  я  трагическим  голосом.
Дочка Гаранова развелась уже дважды, и  оба  бывших  ее  мужа  успели  так
попортить ему жизнь, что он заранее возненавидел третьего, который  придет
им на смену.
     - Ха-ха-ха! - засмеялся Анно. - Ну, теперь видно,  что  ты  пришел  в
себя. Так как - вылетаешь назад?
     - Нет. В конце недели, как и планировал.
     - Ну что ж, может ты и прав, - голос Анно сразу посерьезнел.
     - А что больше хвалили? "Мадонну", "Окно" или "Острова"?
     - Старик, это все здорово это тоже хвалили. Но попутно. Главное,  что
там было - это твой "Дьявол". Как ты  только  добился  этого,  старик?  И,
самое главное - почему никто не заметил этого раньше?
     - Стой-стой, да этого же не может быть. Какой  "Дьявол"?  Тот  эскиз,
что я написал в ноябре?
     - Да.
     - Так я же его даже не собирался выставлять. Это же так, мелочь.
     - Старик, не скромничай.  Твой  "Дьявол"  просто  великолепен.  Народ
стоял перед ним такой плотной толпой, что с  места  было  не  сдвинуть.  Я
удивляюсь - где были мои глаза раньше? Как я мог этого не заметить? Видно,
совсем замотался тут с подготовкой. Ты там на курорте мучился от безделья,
а я всю неделю перед  открытием  бегал,  высунув  язык,  даже  передохнуть
некогда было. Я ведь еще сегодня утром  прошелся  по  залу,  в  угол,  где
"Дьявол" этот висит, тоже заглянул  -  ничего  особенного  не  заметил.  А
вечером, когда народ разошелся, я туда подошел и  битых  полчаса  простоял
перед ним. Это я-то! Я! Ты же меня знаешь, я же черствый сухарь,  которого
мало что в искусстве способно тронуть -  твои  слова,  между  прочим  -  я
проторчал перед "Дьяволом" битых полчаса!
     - Но этого же не может быть, - повторил  я  растерянно.  -  Этого  же
просто не может быть. Это же  не  картина  -  так,  баловство.  Я  же  его
намалевал за один день. Взял первое, что пришло в голову. От скуки.
     - Старик, ты - талант! И не спорь!
     - И не собираюсь. Но ведь "Дьявол" - далеко не главное из  того,  что
есть на выставке.
     - Ты - талант. Уже по тому хотя бы, что намалевал его за  один  день.
Значит, в тебе есть сила, которая ищет выхода. "Дьявол" твой  великолепен,
он первым бросается в глаза, а все остальное отодвигается пока  на  второй
план. Но это