поглядел в окно:
ехали они быстро и теперь приближались к лондонским пригородам. Движение
на шоссе оживилось, Эдуарду пришлось сбавить скорость. Кристиан  получил
возможность лучше  разглядеть  окрестности.  Поля  потеснились,  уступая
место дорогам, бесконечным кварталам двухквартирных двухэтажных домов  -
жалкой пародии на стиль тюдор - и малопривлекательным пабам.  Справа  от
шоссе землю покрывали  обширные  заплаты  желтого  цвета;  там  ползали,
вгрызаясь в почву, огромные бульдозеры:  прокладывали  новое  скоростное
шоссе Лондон - Оксфорд. Когда оно откроется,  подумал  Кристиан,  тягуче
мучительная поездка дней его университетской юности сократится до  часа,
а то и до сорока минут, если гнать так, как Эдуард.  Он  хорошо  помнил,
как полз по этой дороге в своем первом  автомобиле,  стареньком  "Морисе
Майнор": путь от Лондона до колледжа Магдалины занимал чуть меньше  двух
часов! Тогда это считалось достижением.
   - Господи, как все меняется, - обратился он к Эдуарду. - Нам обоим за
сорок. Знаешь, когда-то я думал, что это кошмарный возраст. А  теперь  я
его достиг, и он мне даже нравится. Перспектива смещается.  Мне  это  по
душе. Люди приходят и уходят, возникают на твоем пути  и  опять  куда-то
исчезают. Потом до тебя доходят известия, какие-то  обрывочные  сведения
вроде того, что Жислен вышла за Нерваля  и  удрала  в  Марбеллу.  Кто-то
возвышается, кто-то идет под уклон; кто-то неузнаваемо  и  непредвиденно
меняется, а кто-то остается таким, как был. Это захватывающе  интересно.
Будто читаешь увлекательный роман. Ух ты! Любопытно, какими мы будем лет
через двадцать, на седьмом десятке.
   - Мы по-прежнему будем друзьями, - улыбнулся Эдуард, искоса посмотрев
на него.
   - О, да, - улыбнулся в ответ Кристиан. - Это несомненно. Из того, что
нас ждет, это одна из самых приятных вещей. Но сейчас, когда я  думаю  о
будущем, я точно знаю, какими мы станем. У тебя еще прибавится власти  и
славы, ты будешь заседать в бесконечных комитетах. Превратишься в  главу
большого семейства. Господи, Кэт к тому времени, вероятно, выйдет  замуж
и сделает тебя  дедушкой.  А  я  -  я  буду  стареющим  enfant  terrible
<Сорванец, несносное, непослушное дитя (фр.).>. Меня начнут  третировать
и обзывать старым чудаком. Но когда мне станет под семьдесят, меня снова
откроют и превратят в эдакий  национальный  памятник.  В  Сесила  Битона
<Битон (1904 -  1980)  -  знаменитый  английский  театральный  художник,
фотограф, живописец, эссеист; автор костюмов для театральной  постановки
и фильма "Моя прекрасная леди".> мира выставок и художественных салонов.
Тут вся хитрость - дотянуть до семидесяти, и тогда  уж  ты  выше  всякой
критики. Ты -  мудрец,  все  только  и  делают,  что  восхищаются  твоим
великолепным стилем. И  вот  уже  мы  продаем  свои  мемуары  воскресным
газетам, друзья и  знакомые  наперебой  издают  дневники  и  письма,  мы
становимся   статьей   дохода   -   вроде   блумсберианцев    <Участники
литературного объединения 1920 - 1930-х годов "Блумсбери"  (по  названию
лондонского района), куда входили такие классики  английской  литературы
XX века, как Вирджиния Вулф и Э. - М. Форстер.>. Жду  не  дождусь  этого
славного времечка. Вот когда прошлое  начинает  по-настоящему  приносить
дивиденды. - Он подмигнул Эдуарду. - Ты, надеюсь, ведешь дневник  и  все
прочее?  А  не   то   профессоров   и   аспирантов   постигнет   великое
разочарование. Дневники. Письма. Записные книжки...
   - Ни того, ни другого, ни третьего, - заявил Эдуард и, улучив просвет
в потоке машин, проскочил вперед и прибавил скорости. -  Ты  же  знаешь,
как я ненавижу все это. Я даже не храню фотографий.
   - Верно, не  хранишь,  -  нахмурился  Кристиан.  -  Помню,  когда  мы
занимались поисками Элен,  у  тебя  не  оказалось  даже  ее  фотографии,
спасибо, нашлась у твоего слуги. Но почему?
   -  Честное  слово,  не  знаю.  Вероятно,  просто  не  хочу  оставлять
свидетельства о прошлом.  Предпочитаю  хранить  его  в  памяти.  Письма,
фотографии... не знаю. По-моему, они все искажают.
   - Но разве память не искажает? - спросил Кристиан,  проницательно  на
него посмотрев.
   - Возможно.
   - В конечном счете, каждый вспоминает прошлое на  свой  лад.  Оно  не
застывает в раз и навсегда отлитых формах. Даже собственные воспоминания
все время меняются.
   - Ты хочешь сказать, прошлое подвижно?
   - Господи, конечно. Ко мне оно возвращается постоянно  и  к  тому  же
проявляется самым удивительным образом.
   - Это потому, что у тебя в высшей степени дурное прошлое.
   - Уж мне ли не знать, - парировал Кристиан с самодовольной улыбкой. -
Тебе, должен заметить, здесь тоже нечем хвастаться.
   - С этим - со всем этим - покончено, - твердо заявил Эдуард.
   - Я бы не стал утверждать так решительно. Никто ничего не  знает.  На
сегодняшний день и то нельзя положиться. Стоит подумать, как все тихо  и
мирно,  -  а  что-то  где-то  уже  происходит,  просто  ты  об  этом  не
догадываешься. На твоей же улице, или за углом, или в другой стране.  Ты
себе купаешься в счастье, а тем временем...
   - Знаю. Этот урок мне преподали  в  ночь  моего  шестнадцатилетия,  -
довольно резко оборвал Эдуард,  но  сразу  пожалел  об  этом.  Он  любил
слушать Кристиана, когда  на  того  нападала  словоохотливость,  поэтому
повернулся к нему и с улыбкой произнес:
   - Ты знаешь, что Элен в Лондоне? И Кэт тоже? Мы ночуем на Итон-сквер.
Может быть, заглянешь поужинать?
   - Чудесно. С превеликой радостью.
   - А утром, если угодно, мы могли бы встретиться с моими поверенными и
составить документы на продажу дома.  Впрочем,  тебе,  может  быть,  еще
нужно подумать?
   - И не собираюсь. С удовольствием побываю у твоих  поверенных.  Фирма
"Смит-Кемп", верно? Их услугами пользовался еще мой отец. У них  все  та
же очаровательная контора, вроде тех, что описывал Диккенс?
   - Все та же.
   - И стаканчик хереса в завершение деловой встречи?
   - Непременно.
   - Даже не верится. Обязательно приду. Как приятно убедиться,  что  не
все меняется в этом мире.
   - Элен о доме - ни слова. Обещай. Я хочу преподнести ей сюрприз.
   - Эдуард, чтобы я - да проболтался? - обиженно заявил Кристиан. -  Ты
знаешь, как я обожаю тайны. Буду нем как могила.
   - Не обещай невозможного.  Об  одном  прошу  -  воздержись  от  своих
обычных тонких намеков...
   - Намеков? Намеков? Нет, Эдуард, ты ко мне несправедлив.
   - Неужели? - сухо сказал Эдуард  и  прибавил  скорость  на  въезде  в
столицу.
 
*** 
 
   Тайна. Сюрприз. Элен любила сюрпризы, любила делать подарки, особенно
Эдуарду. При мысли об этом подарке, который пока что пребывал в тайне  и
станет сюрпризом, - о ее свадебном подарке мужу - у нее сладко  замирало
сердце. Ей казалось, она не идет, а парит - и это при том, что  за  день
она основательно походила. Вдоль  по  Бонд-стрит,  где  кое-что  купила;
потом пересекла Оксфорд-стрит и по узкой извилистой Морилебон-лейн вышла
на Хай-стрит,  что  идет  параллельно  Харли-стрит,  на  которой  мистер
Фоксворт по-прежнему держал приемную. Свернула к  северу,  мимо  церкви,
где Роберт Браунинг венчался с Элизабет  Барретт  <Известные  английские
поэты  второй  половины  XIX  века.>,  и  дальше,   по   направлению   к
Сент-Джонс-Вуд, где, по ту  сторону  Риджентс-парка,  теперь  находилась
студия Энн Нил.
   На всем этом пути ей ничего бы не стоило в любую минуту взять  такси,
но сегодня ей было страшно подумать о заточении в автомобильном  салоне;
она желала идти пешком, у нее голова кружилась от счастья. Через  неделю
с небольшим она будет замужем за Эдуардом; войдя в парк,  она  прибавила
шагу - ей хотелось танцевать, а не просто идти. Как  же  долго  тянулась
вся эта история - два года консультаций с одними юристами, а потом  -  с
другими. Два года все продвигалось черепашьим шагом - и не  потому,  что
Льюис противился разводу, а по той простой причине, что он не отвечал на
письма и его адвокатам приходилось неделями дожидаться его  подписи  под
тем или иным документом.
   Она остановилась и повернула к  озеру  с  лодочной  станцией  и  ярко
раскрашенной эстрадой на берегу. Порой ее брало отчаяние  -  ее,  но  не
Эдуарда. Расторжение, разрушение брака, старой жизни - как грустно,  что
этим приходилось заниматься по сухим, сугубо  официальным  каналам,  при
том что обе стороны были готовы  на  полюбовное  соглашение,  а  условия
развода просты и ясны: она ничего не требовала  от  Льюиса.  Подписания;
документы;  обмены  письмами  между  поверенными  -  как  все  это  было
противно.
   Она все еще испытывала перед Льюисом чувство вины, все  еще  считала,
что приложила руку к его  крушению,  которое  произошло  столь  резко  и
быстро после ее отъезда из Америки.
   Элен остановилась на  солнце  у  озера  и  стала  вспоминать  письма,
которые ей писал Льюис,  -  путаные  беспорядочные  послания  на  многих
страницах, по которым с трудом можно было  догадаться  о  времени  года,
когда они писались, не говоря уже о том, что происходит с их автором.  В
первые месяцы после приезда во Францию она несколько раз говорила с  ним
по телефону, но разговора не получилось. По голосу Льюиса она  понимала,
что тот накачан таблетками: то он бывал безумно и безоглядно самоуверен,
то, напротив, находился в полном расстройстве чувств, едва  ориентируясь
в действительности, которую воспринимал явно болезненно.
   В этом году поговорить с ним ей, можно сказать, не  удавалось,  а  ее
письма он оставлял без ответа. Когда она пыталась до  него  дозвониться,
трубку брала либо Бетси, либо кто-нибудь еще: судя по всему,  у  него  в
доме жили какие-то посторонние лица, хотя и не одни и те  же.  И  всегда
находился удобный предлог не подзывать его к телефону: "Простите,  Льюис
спит", "Сейчас Льюис не совсем в форме". А  иной  раз  не  удосуживались
даже соврать и глумливо отвечали: "Льюиса? Не знаем такого".
   Порой ей делалось жутко. Однажды она в отчаянии написала Тэду,  чтобы
тот проведал Льюиса и выяснил, все ли у того в порядке. В другой раз она
даже написала  его  матери.  Тэд  не  ответил.  Эмили  Синклер  прислала
короткую сухую записку: семья Льюиса отдает  себе  полный  отчет  в  его
состоянии. В нескольких строчках она сумела дать Элен понять, что  в  ее
сочувствии никто не нуждается и что ей нужно было думать раньше.  Больше
Элен никому писать не пыталась, а  когда  поделилась  своей  тревогой  с
Эдуардом, тот проявил твердость:
   - Дорогая, Льюис не мальчик, он взрослый мужчина. Вот, посмотри -  он
ответил на последнее письмо моих поверенных, подписал бумаги. И не стоит
тебе, Элен, сейчас волноваться о Льюисе - продержится без твоей помощи.
   Он даже предъявил ей подпись Льюиса на юридических  документах;  Элен
молча на нее посмотрела. Подписано было его любимой авторучкой "Монблан"
с широким пером. Подпись, которой  он  украсил  документ  о  расторжении
брака, была размашистой, летящей, со  скомканными  буквами  и  гротескно
витиеватыми начальным и конечным росчерками. Она  помнила  этот  почерк;
помнила  этого  человека.  В   его   имени   и   фамилии   она   ощущала
противоречивость его натуры, неуверенной и склонной к внешним  эффектам.
Тут она подумала о письмах, что он  ей  присылал  из  Парижа,  -  полных
безудержных изъявлений любви и мальчишеского оптимизма,  -  и  ей  стало
очень грустно. Она ведь любила Льюиса, подумалось ей, хотя он не  был  в
состоянии это понять; правда, любила она его не так, как следовало бы, а
как мать может любить своего ребенка. Такую любовь  он  никогда  не  был
способен принять.
   Любовь-защита. Она тихо стояла, глядя на озеро. Несколько  парочек  и
подростки катались в лодках на солнышке. Вокруг, на газонах у  маленькой
эстрады, люди сидели в шезлонгах - читали, дремали или просто  нежились,
запрокинув лица к солнцу. Эдуард  прав,  внезапно  решила  она;  прав  -
только от этого не легче.
   Она повернулась спиной к озеру и эстраде и быстрым шагом  направилась
к северной границе парка. И  сразу  же  ее  вновь  охватило  безудержное
счастье. В такой день она не могла быть несчастной; никоим образом;  это
было физически невозможно.
   Свадьба должна была состояться в замке на Луаре, точнее,  в  сельском
городке километрах в десяти от имения. Разумеется, гражданская  свадьба;
у нее, как у женщины разведенной, другого  выбора  не  было.  Простое  и
скромное бракосочетание, как они оба хотели.  Без  шумихи.  Без  гостей.
Несколько самых близких людей - и все. Конечно, будет Кристиан - сегодня
Эдуард собирался его пригласить - и Энн Нил; Мадлен - она и сама  вскоре
выходит замуж;  Касси,  обзаведшаяся  по  этому  случаю  новым  нарядом,
которым непомерно гордилась; и  Кэт,  даже  не  подозревавшая  обо  всех
сложностях, с какими сопряжена свадьба матери; Кэт,  которая,  казалось,
забыла, что  когда-то  знала  человека  по  имени  Льюис  Синклер;  Кэт,
семилетняя девочка, обожающая Эдуарда, - для нее эта свадьба была  самым
радостным, самым волнующим и самым естественным событием на свете.
   Элен улыбнулась про себя и прибавила шагу. Все так  же  на  север,  к
тенистым улицам и тихим переулкам Сент-Джонс-Вуд. Мимо пышных и довольно
вульгарных домов на Авеню-роуд, неизменно напоминавших ей про  Голливуд,
в переплетение закоулочков и  зеленых  садов.  Цвела  сирень;  громадные
тяжелые гроздья нежно-белых  соцветий  свешивались  над  тротуаром;  она
остановилась вдохнуть их аромат.
   Теперь она любит Лондон, подумала она с неожиданной  страстью.  Любит
так, как Париж и деревеньки Луары, потому что все эти  места  связаны  у
нее с Эдуардом и с их взаимной любовью. Они часто приезжали в Лондон,  и
сейчас, когда она гуляла по городу, многое пробуждало воспоминания.  Вот
здесь они проезжали; тут как-то обнаружили  миленький  ресторанчик;  там
однажды были на приеме, а потом, уже поздно вечером,  шли,  взявшись  за
руки, по безлюдным улицам, никуда, собственно,  не  направляясь,  просто
шли и разговаривали. И все эти места - в Париже,  когда  она  любовалась
Иль-де-ла-Сите с противоположного берега Сены; в департаменте  Луара  на
местном рынке, где они иногда бывали, возможно, потому, что  оба  любили
рынки; здесь, у подножия Примроуз-Хилл, где они как-то  гуляли  ночью  и
остановились на вершине холма обозреть Лондон; и даже многолюдные  места
- площадь Пиккадилли, Бейсуотер-роуд, один уголок в Найтсбридже  -  были
одушевлены для нее присутствием Эдуарда. Все это принадлежало им, а  то,
что другие мужчины и женщины, другие влюбленные проходили и  называли  -
или еще когда-нибудь  пройдут  и  назовут  -  эти  уголки  своими,  лишь
увеличивало силу их чувства.
   Она тихо постояла у куста сирени. На  миг  их  любовь  показалась  ей
чем-то безмерным, великим  и  таким  могучим,  что  заставила  умолкнуть
огромный город. А в следующую секунду - чем-то маленьким, но исполненным
жизни, частицей бесконечного круговращения бытия. Влюбленные - и  город.
Она еще раз прибавила шагу  и  ощутила,  как  на  нее  снизошли  великие
безмятежность и удовлетворение. Теперь, чувствовала она, они с  Эдуардом
стали частью лондонского прошлого, причастились гению этого города.
   ...Мастерская Энн Нил располагалась ныне в саду увитого плющом белого
дома с  остроконечной  крышей,  где,  по  преданию,  Эдуард  VII  как-то
принимал Лили Лэнгтри. Внутри  мастерская  очень  напоминала  ее  старую
студию в  Челси,  от  которой  она  немедленно  отказалась,  как  только
поветрия моды начали превращать Челси в фешенебельный район.
   -  На  месте  зеленной  лавки  открыли  магазин  одежды,  -   сердито
жаловалась она. - И нет чтоб назвать его просто "Одежда" или,  на  худой
конец, "Готовое платье", - нет, обозвали бутик <Дорогой магазин  женской
одежды; модная  лавка  (слово  французского  происхождения).>.  По  всей
Кингз-роуд теперь не купишь вилка цветной капусты. Съезжаю.
   Она съехала - со всей обстановкой. В гостиной ее нового  дома  лежали
все те же выцветшие плетеные турецкие коврики, стояла  все  та  же  пара
толстых, обитых бархатом кресел, на каминной полке красовались все те же
гладкие камушки и ваза с птичьими перьями. В  новой  мастерской  порядка
было не больше, чем в старой.
   Сегодня Элен вошла в мастерскую с замиранием сердца, ибо  Энн  писала
портрет Кэт - подарок Эдуарду к свадьбе. Сюрприз! И сейчас ей предстояло
впервые его увидеть. Когда она вошла, Кэт как раз кончила позировать,  и
Энн, судя по всему, осталась довольна: у нее  был  очень  сердитый  вид,
что, как и в случае с Касси, обычно являлось добрым знаком. Кэт  сидела,
балансируя  на  краешке  стола,  и   ела   апельсин   с   очаровательным
безразличием к тому, что пачкает все вокруг. Сок стекал по ее  загорелой
ручонке, она слизала его и наградила Элен липким поцелуем.
   -  Все  равно  что  писать  угря,  -  пожаловалась  Энн  своим  самым
занудливым голосом. - Я ее подкупала. Я ее стращала. Все без толку.  Она
не способна высидеть больше пяти секунд. Никогда и ни за что не возьмусь
за портрет ребенка ее возраста...
   Кэт скроила воинственную мину; Энн, заметив это,  с  трудом  подавила
улыбку и обратилась к Элен:
   - Тем не менее. Сейчас, думаю, можешь посмотреть.
   Она подвела Элен  к  мольберту,  скрестила  на  груди  руки  и  хмуро
уставилась на картину. Но Элен не обманули ни  ее  тон,  ни  недовольное
выражение лица. Замерев, она смотрела на полотно.
   Кэт была изображена почти в том же  виде,  как  ее  застала  Элен,  -
присевшей на краешек стола, словно ей, как всегда, не терпится сорваться
и убежать. За спиной у нее  в  высоком  окне  мастерской  зеленел  дикий
запущенный сад Энн. Сад походил на Кэт: цветущий, щедрый, непослушный  и
столь же прекрасный. Перед ней была ее дочь - пока что малышка, но уже с
инстинктивной  грацией  жеста,  чуть   настороженным,   живым,   готовым
расплыться  в  улыбке  лицом  -  выражением,  очень  ей  свойственным  и
одновременно (теперь Элен это увидела) до странности взрослым.
   Она долго глядела на картину, тронутая до глубины души. Повернулась к
Энн и крепко ее обняла:
   - Ой, Энн, какая красота! Ты показала  мне  мою  дочь  -  и  показала
женщину, какой она станет...
   Энн позволила себе улыбнуться. Она бросила взгляд на Кэт, которая  не
прислушивалась к их  разговору,  найдя  себе  занятие  в  дальнем  конце
мастерской.
   - Надеюсь. Мне показалось... - она запнулась и понизила голос, -  что
я дала ей это увидеть, Элен. Увидеть безошибочное сходство между  нею  и
Эдуардом. Она это первым делом заметила и сразу сказала. - Энн помолчала
и сжала руку Элен. - Теперь пора сказать ей правду. Знаю, вы  оба  ждете
подходящего случая. Что ж, время пришло.
   Энн угостила их чаем из старых синих чашечек споудского  фарфора  <По
имени основателя фирмы Джосайи Споуда  (1754  -  1827).>,  которые  Элен
хорошо помнила.
   Часов в шесть они взяли такси, опустили стекла и уселись поудобнее  -
до Итон-сквер путь был немалый.
   - Как ты думаешь, Эдуард привезет Кристиана? - спросила Кэт.
   - Скорее всего. Едва ли поездка  в  свой  старый  дом  доставила  ему
удовольствие.  Вероятно,  он  вернется  грустным,  и  нам  придется  его
развеселить.
   - Я развеселю - покажу фокусы с картами. Касси недавно  научила  меня
новому...
   Кэт сидела на своем любимом  откидном  сиденье,  покачиваясь  в  такт
движению автомобиля и вытянув длинные худые  ноги.  Волосы  у  нее,  как
всегда, торчали в разные стороны беспорядочными завитушками, а на обычно
оживленном лице было слегка мечтательное рассеянное выражение.
   Элен сидела напротив, глядела на  дочь,  думала  о  сказанном  Энн  и
понимала, что та права. Кэт уже семь -  дольше  оттягивать  трудно.  Она
попробовала, как неоднократно делала раньше, мысленно сформулировать это
в верных, ясных и понятных ребенку фразах, так, чтобы,  по  возможности,
не насторожить и не расстроить девочку. Однако сама Элен видела  столько
причин для расстройства, что в конце концов,