ли одни. Эдуард поцеловал ее,  но
как-то рассеянно, и принялся  расхаживать  по  комнате.  Он  налил  себе
выпить, Изобел отказалась и стояла, не сводя с него глаз,  понимая,  что
случилась беда. Ей хотелось заговорить, выпалить радостную  новость,  но
она знала, что следует подождать.
   Наконец он присел и устало провел ладонью по лбу.
   - Прости, дорогая. Я думал, ты читала газеты или  слушала  радио.  Но
теперь вижу, что ошибался, верно?
   - Верно. Я ездила в Париж... на примерку. - Изобел подумала и села. -
Потом... потом гуляла в парке...
   - Я его предупреждал. - Эдуард сердито  поставил  стакан.  -  Говорил
Жан-Полю, что так и будет, почти два года назад  говорил.  Я  знал,  что
этого не избежать. - Он сделал паузу. - Фронт национального освобождения
взорвал вторую по величине  жандармерию  в  Алжире.  Тринадцать  человек
погибли на месте, еще двоих застрелили снайперы. Пятнадцать человек - за
один день! Не говоря о девяти полицейских-французах, убитых за последний
месяц. Воздаяние, как они объясняют, за полицейские налеты на  Касбу.  -
Он безнадежно  пожал  плечами.  -  Вечером  у  меня  состоялся  короткий
разговор по телефону с Мендес-Франсом . Будет еще  хуже,  Изобел,  много
хуже.
   - Но там же французские войска, Эдуард... - Она  запнулась.  -  Разве
они не положат этому конец? Конец террору?
   - Дорогая моя, это не террор, это революция. Если б ты побывала  там,
посмотрела страну, тебе бы стало понятно. ФНО не успокоится до тех  пор,
пока не выставит вон всех французов, до последнего colon .
   - Но это же французская колония...
   - Это арабская страна. - Он в сердцах встал.  -  Эпоха  колониального
владычества завершилась. Кончилась. До Жан-Поля эта истина не доходит  и
никогда не дойдет. Он убежден, что  французы  не  допустили  и  малейшей
ошибки. Они построили шоссе и мосты, проложили железные дороги.  Возвели
дома.  Отели.  Заводы.  Создали  гражданские  службы  и  обучили  арабов
работать как  французские  чиновники.  Жан-Поль  считает,  что  французы
принесли в нищую страну процветание,  и  будет  так  считать,  поскольку
осторожен и ни ногой за пределы европейского города. Поэтому он не видит
бедности, не знает запаха нищеты. Ты не догадываешься, почему  алжирские
поместья Жан-Поля так процветают?  Почему  приносят  доход,  которым  он
любит похваляться? Потому что он платит  своим  рабочим-алжирцам  жалкие
гроши,  вот  почему.  Они   зарабатывают   за   год   столько,   сколько
рабочий-француз получает в месяц. И все  равно  им  живется  лучше,  чем
другим арабам, которые не  трудятся  на  французов.  Так  что  он  может
выколачивать прибыли и в то  же  время  чувствовать  себя  благодетелем.
Изобел, когда я в первый раз побывал в Алжире, он мне очень  понравился.
Но бедность - и отношения, нетерпимость. Я все  это  возненавидел.  И  с
каждой  поездкой  ненавидел  все  больше.  А  уж  когда  полюбовался  на
Жан-Поля, мне стало стыдно. Стыдно родного брата.
   Изобел молча слушала. Она редко слышала, чтобы он говорил с  подобной
горячностью, а таким рассерженным она его ни разу не видела.
   - Полтора года назад, - он опять повернулся к ней,  -  в  1956  году,
когда стало ясно, что произойдет, Жан-Поль явился ко мне с предложением,
чтобы  компания  вложила  деньги  в  приобретение  там  новых  поместий.
Виноградников, оливковых плантаций. Купила земли у его приятеля, который
решил поскорее удрать с тонущего корабля. Я тогда отказал  Жан-Полю,  и,
представь, он и по сей день не может  понять  почему.  -  Эдуард  сделал
паузу и заговорил уже спокойнее:
   - Я сослался на финансовые причины. На деловые соображения. Их вполне
хватало, и в конце концов он со мной согласился. Мы говорили о  прибылях
и убытках.  Но  отказал  я  ему  совсем  не  поэтому.  Истинная  причина
заключалась в том, что я не хотел иметь никаких связей с  этой  страной,
пока она пребывает в нынешнем своем состоянии, и, когда б не Жан-Поль, я
бы уже несколько лет как свернул там все наши дела. Изобел улыбнулась.
   - А Жан-Поль бывает упрямым как мул; ты  и  сам  прекрасно  знаешь  -
выложи ты все, что думал, он бы заартачился и уперся  на  своем.  -  Она
вздохнула. - Ты, Эдуард, умеешь быть жутко хитрым.
   - Возможно. - Эдуард подумал и посмотрел на нее:
   - Ты считаешь, я поступил не правильно?
   - Не  знаю,  -  тихо  ответила  Изобел  и  отвела  взгляд.  Наступило
напряженное молчание. Эдуард  подумал  о  семействе  Изобел,  ее  дедах,
дядюшках, двоюродных братьях, которые поддерживали империю и правили ею,
сражались  и  властвовали  в  Индии   и   Африке.   Ему   представлялось
маловероятным,  чтобы  она  поняла  его  доводы.  На  какой-то  миг   он
почувствовал отчужденность и сожаление, которое тут  же  прошло.  Изобел
же, опустив голову, подумала:  "Не  могу  рассказать  ему  про  ребенка;
сейчас не могу". Она ощутила,  как  он  отдалился,  и  медленно  подняла
глаза.
   - Эдуард, ты намерен туда отправиться?
   Его  тронули  ее  сообразительность  и  самоотверженность.  Забыв   о
сожалениях, он присел перед ней на корточки и ласково  взял  ее  руки  в
свои.
   -  Придется,   милая.   Я   пытался   дозвониться   до   Жан-Поля   -
безрезультатно.  Придется  отправиться  самому.  Нужно   уговорить   его
возвратиться во Францию.
   - И удрать из Алжира? - Изобел от удивления широко раскрыла глаза. На
какой-то миг ей даже стало противно.  В  ее  семье  мужчины  никогда  не
увиливали  от  своих  обязательств  в  колониях.  Ей  на  память  пришли
многочисленные замечания отца по этому  поводу,  его  возмущение,  когда
Индии была наконец  дана  независимость.  Но  она  решительно  выбросила
политику из головы -  в  этом  ей  не  хотелось  перечить  Эдуарду.  Она
вздохнула и сказала, тщательно выбирая слова:
   - Но он ведь ни за что не согласится, Эдуард, разве не ясно?  Ты  сам
рассказывал, как ему там нравится. После  увольнения  из  армии  у  него
столько всего связано с Алжиром. Он никогда не бросит виноградники, свою
землю...
   - Недолго ему ею владеть, уедет он или останется, -  произнес  Эдуард
как отрезал. Он поднялся и прошелся по комнате. - Неплохо бы ему  сейчас
это понять. Пройдет два года, может, больше, даже пять, хотя  я  в  этом
сомневаюсь, и французы уберутся из  страны.  В  отношении  Жан-Поля  ты,
вероятно, права. Но я обязан попытаться. В Алжире любому французу грозит
опасность, особенно такому, как Жан-Поль... - Он  внезапно  умолк,  лицо
его скривилось от отвращения; он допил налитое, пожал плечами и вернулся
к разговору:
   - Итак, попробую  его  уговорить.  Не  более.  Он  мой  брат,  Изобел
внимательно за ним наблюдала. Ей хотелось знать, что  означает  короткая
резкая фраза про брата, но она понимала - не стоит об этом спрашивать.
   - Когда летишь? - спокойно осведомилась она.
   - Завтра.
   - Я полечу с тобой.
   - Нет, милая. - Он повернулся к ней, помягчев лицом.  -  На  сей  раз
нет. Предпочту, чтобы ты оставалась здесь.
   Изобел встала.
   - Раз летишь ты, лечу и я, - твердо сказала она. - Если для меня  это
слишком опасно, то и для тебя тоже. Но ты ведь так не считаешь?
   - Конечно, нет, но...
   -  Вот  и  полетим  вместе.  -  И  она  наградила  его  своей   самой
обезоруживающей улыбкой. - Ты  прекрасно  знаешь,  что  не  сможешь  мне
противиться, так лучше сразу уступи достойно.
   - В самом деле?
   Он усмехнулся ее вызову, но не успел возразить - она побежала к нему.
   - Эдуард, милый, я лечу. Не нужно нелепых пререканий.  Лучше  поцелуй
меня. Если хочешь, можем поспорить потом.
   Изобел его обняла. Эдуард сопротивлялся целых полминуты, затем тяжело
вздохнул и поцеловал ее.
   Потом они действительно спорили, но Изобел настояла на своем.  Наутро
они вместе отправились в аэропорт. Он по-прежнему не знал о ребенке.
 
*** 
 
   Жан-Поль откинулся на спину,  не  отводя  взгляда  от  голого  юноши,
который умащивал его телеса. У парня были длинные гибкие пальцы,  и  кто
бы догадался, что в этих тонких руках такая сила. Они работали над телом
Жан-Поля, умело разминая  мышцы,  разглаживая  вялую  кожу,  проникая  в
чувствительные складки и укромные уголки.  Вниз  по  животу  до  чресел,
назад к груди, выщупывая каждое ребрышко под слоем дряблых мышц и жира.
   Раздвинув Жан-Полю бедра, он взялся за ноги. От лодыжек - медленно  -
вверх, потом снова вниз. Колени, затем все еще крепкие  мышцы  бедер.  И
еще раз - медленно - до чресел. Потом наконец в промежность, под  яички,
размяли  обвисшую  кожу  мошонки,  осторожно,   всего   одним   пальцем,
помассировали укрывшуюся в складке ягодиц простату. И назад, к голеням.
   Жан-Поль прикрыл глаза. Господи, как хорошо; этот маленький сукин сын
знает свое дело.
   У Жан-Поля было белое тело, кроме лица, шеи и предплечий,  загоревших
на солнце. Он только что  принял  душ  и  благоухал  маслом  с  примесью
жасмина. От мальчишки же, напротив, слабо попахивало потом и еще чем-то,
связанным  с  нищетой,  дешевой   жратвой,   перенаселенной   квартирой,
бриллиантином на плохо вымытых волосах, автобусами для  арабов,  грязью.
Жан-Полю нравится этот запах - он воплощает  ритуал,  игру,  расстановку
сил: хозяин и слуга.
   Юноша был невероятно красив.  Наполовину  белый,  с  бледно-оливковой
кожей, отливающей золотом в тонких полосках  света,  проникающих  сквозь
полузакрытые жалюзи, он мог  бы  сойти  за  европейца  -  итальянца  или
француза из какой-нибудь южной провинции вроде Прованса. Он даже  учился
во французском университете - так, по крайней мере, он утверждал. Не  то
чтобы  Жан-Поль  этому   верил,   но   парень   очень   хорошо   говорил
по-французски, почти без акцента, так что, может,  и  не  врал.  По  его
словам, ему девятнадцать и он сирота; впрочем,  все  они  так  говорили,
набивая себе цену. Он служил лифтером в маленькой французской  гостинице
и подрабатывал от случая к случаю вечерами  в  ресторане,  где  разносил
выпивку. Там-то три месяца назад Жан-Поль его и углядел.
   И опять от колена к чреслам, а указательный палец осторожно массирует
и  массирует.  Жан-Поль  почувствовал,  что  у  него  наконец   начинает
вставать. Он открыл глаза. В голове все медленно плыло  и  вращалось  от
кифа. Он с трудом разобрал, что показывают часы на тумбочке  у  постели.
Около четырех. Боже,  времени  почти  не  осталось.  Изобел  с  Эдуардом
вернутся в пять. Конечно, они вряд ли зайдут к нему в  спальню,  но  все
же... Мысль о том, что нужно спешить и не выдать свою  тайну,  возбудила
его. Он схватил юношу за запястье. - Давай, давай. Начинай.
   Парень посмотрел на него сверху равнодушным взглядом, но в его черных
глазах Жан-Поль уловил легкую тень презрения. Затем он  склонился  между
раздвинутых ног Жан-Поля и принялся работать языком. Жан-Поль  застонал,
обхватив юношу за голову.
   Ему нравилось это выражение глаз - презрение пополам с обидой;  когда
он в первый раз увидел его на лице у паренька, оно ему что-то напомнило,
но что именно - это он  понял  лишь  через  много  недель.  Воспоминание
пришло внезапно. Ночь во время войны; ночь, когда  убили  отца;  ночь  у
этой суки Симонеску. Тогда у Карлотты было точно такое выражение, и  оно
понравилось Жан-Полю, потому что  давало  ему  ощутить...  Что  ощутить?
Память унеслась на волне кифа, но снова вернулась. Ощутить свою  власть,
вот что, потому что он платил, он покупал, а они хоть и ненавидели  его,
все равно себя продавали. Приятное  чувство;  простое  и  приятное.  Оно
придавало ему вес  в  собственных  глазах.  Он  почувствовал,  как  член
напрягся и уперся юноше в глотку. Тот едва не  задохнулся,  но  Жан-Поль
только усилил хватку и тесней прижал его  голову,  так  чтобы  до  конца
войти парню в рот.
   Когда он впервые проделал такое с парнем, ему было стыдно.  Он  знал,
что здесь это широко практикуется, чуть ли не в порядке  вещей.  Мужчины
откровенно обсуждали это в клубе, пропустив два-три  стаканчика.  "Туже,
приятней, лучше, чем у женщины, тут и спорить не о чем", - говорили они.
Парни были искусней и раскованней женщин-арабок,  за  деньги  готовы  на
все, буквально на все.
   У  Жан-Поля  эти  разговоры  вызывали  легкое  отвращение,   странное
ощущение какой-то опасности, но в глубине души возбуждение. Это не в его
вкусе: он не какой-нибудь гомосек, ему нравятся женщины, а не  мальчишки
с подведенными глазами  и  вкрадчивой  хитрой  повадкой.  Тем  не  менее
интересно было послушать, что говорят другие.
   Потом, в первый раз... Он был тогда крепко пьян, так пьян, что  почти
ничего не соображал, поэтому тот случай можно списать. А затем он  снова
лег с женщиной - и ничего, ровным счетом ничего  такого,  о  чем  стоило
говорить. Много возбуждения, много беспокойства  -  и  никакой  эрекции,
вялый член так и повис между ног. Ни разу даже не дернулся, а уж  она-то
старалась изо всех сил, чего только не выделывала. Тогда он снова  решил
попробовать с парнем - ему рекомендовали того как мастера по этой части.
Жан-Поль боялся самого худшего - но нет: юноша раздел его, и  стояк  был
отменный, орудие в полном рабочем порядке, готовое к действию. На  парня
его член произвел сильное впечатление, а он  повидал  их  немало.  Такой
большой, такой большой, ужасался парень, тут ни  масло,  ни  вазелин  не
помогут; он даже закричал, когда Жан-Поль вогнал ему в зад.  Впрочем,  и
эти крики - тоже из их профессиональных уловок, вроде как называть  себя
сиротой. На самом-то деле они ничего не значат.
   После этою у него  было  много  парней  и  несколько  женщин,  однако
последние не вызывали  прежнего  пыла,  особенно  француженки.  Он  имел
прекрасные возможности погулять со многими здешними женами  -  у  какого
мужчины не было этих возможностей? Бабы дурели от скуки,  все  их  мысли
вращались вокруг постели.  Но  после  мальчиков  женщины  его  утомляли:
столько требований, в придачу к сексу подавай  им  еще  и  любовь,  и  у
каждой полно своих представлений о том, как надо трахаться,  и  в  какой
позиции предпочтительней, и как им кончить. "Плевать мне на  это,  -  не
раз  хотелось  ему  сказать.  -  Заткнись  и  не   мешай   дотрахаться".
Разумеется, он этого не говорил. Он просто перестал с ними спать. Вместо
них он теперь имел мальчиков. Парни делали именно то, что  он  велел,  и
тогда, когда он хотел...  Пресвятая  Богородица!  Этот  приемчик  парень
применил впервые, но как здорово! Потрясающе. Нет, что там ни говори,  а
этот мальчишка - находка. Лучший из лучших. - Ладно, хватит. Ложись...
   Жан-Поль оттолкнул юношу, вынул член у него изо рта. За все это время
парень не произнес ни слова. Он перекатился на другую половину постели и
лег на спину. Сегодня у парня не стоял - но  у  него  почти  никогда  не
стоял. Жан-Поль уже давно перестал волноваться по этому поводу.
   - Inbecile  .  Перевернись  на  живот...  Опьянение  от  кифа  начало
проходить, Жан-Поль почувствовал, как где-то на периферии  его  ощущений
зарождаются раздражение и злость. С кифом такое  нередко  бывает,  когда
проходит балдеж. Впрочем, неважно: злость выручает. - Подыми жопу.
   Юноша чуть приподнялся. Жан-Поль  опустил  глаза  на  свое  умащенное
тело, поплевал на  ладонь,  чтобы  легче  войти,  примерился  и  всадил.
Мальчишка охнул, но только один раз, прикусил губу  и  замолк.  Жан-Поль
качал во  всю  мощь,  задыхаясь,  крепко  зажав  руками  узкий  красивый
юношеский таз. В его теле вздымались  жар  и  ярость,  страшная  ярость,
пробившаяся через пары кифа, ярость  ослепительная,  на  миг  перебившая
даже похоть, так что он сбился с  ритма,  не  рассчитал  темпа.  Как  на
войне,  смутно  подумалось  ему,  как  на  войне,  как  в  битве,  е...я
напоминает сражение, она...
   Но сравнение вихрем унеслось прочь; он опустил  взгляд  на  услужливо
изогнутый молодой позвоночник, снова нашел ритм, покачал и кончил.
   Он мешком повалился на парня, ловя ртом воздух; на него нашла  легкая
дурнота. Он злоупотребил кифом.
   Нужно отказаться от кифа. Он внезапно и предательски бьет по  мозгам.
Господи Иисусе! Ведь едва не сорвалось.
   Юноша выждал пять минут - как обычно.  Потом  встал  и  направился  в
ванную. Было слышно, как он пустил воду. Вышел он оттуда уже одетым.
   Жан-Поль закурил сигарету и улыбнулся.
   - Тебя ждет подарок. Там, на комоде.
   Юноша даже не поглядел на  кучку  франковых  бумажек.  Он  надулся  и
опустил голову.
   - Не нужны мне подарки. Я же вам  говорил.  Жан-Поль  вздохнул.  Этой
новой линии поведения парень придерживался уже около двух недель.
   - Чего же ты в таком случае хочешь? Не этого, так чего-то другого?  Я
просто хочу выразить тебе мою благодарность. Ты мне нравишься, и сам это
знаешь.
   Он протянул юноше руку, но тот сделал вид, что не видит, и  с  обидой
глянул на Жан-Поля.
   - Я вам говорил, - произнес он едва слышно. - Я хочу, чтобы мы  стали
друзьями.
   - Мы и так друзья. Добрые друзья. Ты это знаешь, - вздохнул Жан-Поль,
теряя терпение.
   - Нет, не друзья. Я вам нужен только для этого. - Юноша хмуро показал
на постель. - А больше мы нигде не встречаемся. Только здесь. Только для
этого.
   - Но где же, черт возьми, нам еще встречаться? Чего ты от меня хочешь
- чтобы я привел тебя во Французский клуб? В отель? Ты и сам  понимаешь,
что это невозможно.
   - Мы могли бы сходить куда-нибудь  выпить,  -  упрямо  заявил  юноша,
надув губы. - Друзья так и делают - встречаются, чтобы выпить вместе,  в
кафе или ресторане. Или вместе обедают. Мы бы тоже  могли.  Я  сойду  за
француза, вы знаете. Сами говорили. Я наполовину француз.  Я  учился  во
Франции...
   От обиды у него срывался голос. Жан-Поль тревожно поглядел  на  часы:
почти пять.
   - Хорошо, хорошо,  как-нибудь  так  и  сделаем.  Встретимся  в  кафе,
выпьем. А может, сходим в кино. Это тебе подойдет?
   - Может быть. Когда?
   - Пока не знаю. - Жан-Поль встал в полный рост и потянулся к  халату.
- Слушай, не будем сейчас  пререкаться.  У  меня  нет  времени,  я  тебе
говорил. Ко мне приехали гости - брат с женой. Они скоро вернутся.  Будь
умницей, уходи...
   - Я больше не приду. - Парень поднял  голову,  и  Жан-Поль  с  ужасом
увидел, что его черные глаза полны слез. - Вот если мы  будем  друзьями,
настоящими друзьями... А так я не хочу.
   - Хорошо, хорошо. - Жан-Поль торопливо пересек комнату, взял с комода
франки и сунул их юноше в нагрудный  карман.  Он  услышал,  как  у  дома
остановился автомобиль, и поспешил добавить еще одну  бумажку:  тридцать
франков закроют дело, для парня это целое состояние.
   Юноша не шелохнулся. Жан-Поль нетерпеливо его подтолкнул.
   - А теперь уходи. Мы встретимся. Договоримся в  другой  раз,  честное
слово...
   - Другого раза не будет. Сейчас.
   - Ладно. Идет. Встретимся завтра. В "Кафе де ла Пэ" - ты знаешь,  где
это, рядом с площадью Революции...
   Юноша сразу просиял.
   - Правда? Вы обещаете? Во сколько?
   - Окою шести. Встретимся в шесть. Я, вероятно,  не  смогу  там  долго
пробыть. - Жан-Поль нахмурился. - Возможно, со мной  будут  гости.  Если
гак случится... ну, ты ведь будешь осмотрительным, верно? Сделаешь  вид,
что зашел в кафе случайно или что-нибудь в том же роде?
   Он уже жалел о приглашении, но было поздно, мальчишка прямо рассиялся
от радости.
   - Ваш брат? Вы хотите сказать, там будет ваш  брат?  И  вы  меня  ему
представите? Для меня это огромная честь, я буду очень осторожен, обещаю
вам. Я не хочу, чтобы вам из-за меня было стыдно. Вот увидите -  я  умею
себя держать, Честное-пречестное.
   Его восторг прямо-таки тронул Жан-Поля, и он любовно шлепнул парня по
заду.
   - Прекрасно. А сейчас не подведи, ясно? - Он запнулся, а  затем  сжал
юноше руку - Сегодня ты хорошо постарался, просто великолепно.
   - Надеюсь. Хотел, чтобы вам было приятно.
   Он сказал это чуть напряженно, и Жан-Полю показалось, что в глазах  у
юноши промелькнула тень все того же презрения. Ерунда,  просто  у  парня
своя гордость. Жан-Поль посмотрел на окно, и юноша кивнул: