е объяснения,  было
бы глупо и жестоко предпринимать что-нибудь без полной уверенности...
 
*** 
 
   Эдуард  открыл  глаза,  и  буря  мыслей  в  ее  мозгу   сложилась   в
одну-единственную фразу.
   Она подумала: наверно, да, но еще не сейчас...
   Эдуард понимал, что что-то не в порядке, и это мучило его.  Понимание
было инстинктивным, и когда он  пытался  разобраться  в  происходящем  с
точки зрения разума и рассудка - когда это началось? как? почему?  -  то
не находил ответа. Каждой  частицей  своего  существа  он  ощущал  некий
сдвиг,  некую  неуловимую  перемену.  Иногда  он  думал,  что  может  ее
датировать - перемена началась тогда, когда он уехал в Париж,  порой  он
бывал в этом уверен. Но в другое время и эта убежденность ускользала  от
него. Началось ли это тогда или он только тогда это заметил?
   И что, в сущности, он почувствовал? Поведение Элен  не  переменилось,
они не поссорились, между ними не было физического отчуждения, все  было
в порядке.
   Так он себя убеждал - но чувствовал иное. То, что он чувствовал, было
крошечным, почти незаметным, не имеющим названия. Напряжение,  возможно,
скрытность, которая была всегда, но  теперь  стала  заметнее,  некоторое
отдаление от него - деликатное, грустное, может  быть,  вынужденное,  но
все равно она отдалялась шаг за шагом.
   Было, в частности, одно - это и раньше с  ней  обычно  случалось,  но
теперь повторялось все  чаще.  Бывало,  она  сидит,  слушает  его,  даже
отвечает, и вдруг выражение ее глаз меняется.  Тогда  у  него  возникало
чувство, что она что-то увидела, или услышала, или вспомнила - нечто для
нее вполне реальное, и тогда он ощущал себя посторонним.
   Эту  ее  особенность  он  всегда  считал   таинственной   и   поэтому
привлекательной. Это был своего рода вызов, барьер,  который  он  должен
был преодолеть. Когда они занимались любовью, у него возникала  иллюзия,
что барьер снят и ему удалось добраться до нее. Но потом иллюзия терпела
крах, и он словно вечно шарахался от чувства единения к чувству утраты.
   Просто он привык,  говорил  он  себе  цинично,  к  женщинам,  которые
отдаются легко во всех смыслах, и их готовность  быстро  ему  надоедала.
Элен всегда ускользала от него. Она была прямодушной в большей  степени,
чем все известные ему женщины. Она любила его, говорила о  своей  любви,
чувство светилось на ее лице и в глазах, она не ставила никаких условий,
как будто не понимала или  была  равнодушна  к  тому,  что  ее  открытая
привязанность делала ее уязвимой. Может, она  поняла,  что  он  способен
причинить ей боль, - Эдуард не был в этом уверен, но все  же,  возможно,
она скрыла это понимание из гордости, как делал он. Но,  наверное,  дело
не в этом. Ее характер был более простым и более редким  -  у  нее  было
мужество, и он любил ее за это.
   И все же непонятно каким образом, но он знал, что она не откровенна с
ним. Она отдавала все - и все хранила при себе. Этот  парадокс  тревожил
его, поглощал все мысли, это была задача, которую он должен был решить.
   Иногда он думал, что ответ предельно прост - она лгала. Не в главном,
не в любви - это бы он почувствовал, - но в других  вещах,  да,  у  него
было ощущение, что она не всегда говорила ему  правду.  Он  почти  сразу
обнаружил, что она не любит рассказывать о прошлом. И  теперь  время  от
времени он замечал мелкие несоответствия и неясности.  Мелкие  детали  -
даты, названия мест - не всегда согласовывались с тем, что она  говорила
ему раньше. Он ощутил, что она намеренно что-то  скрывает.  Но  она  так
молода, что ей скрывать? Какой в этом  смысл?  Какие-то  обстоятельства,
связанные с ее происхождением? События, заставившие ее покинуть  Англию?
Предыдущий роман? Его подозрения разбудили в нем ревность, а ревность он
презирал. И когда инстинкт подсказывал  ему  расспросить  ее,  заставить
открыть правду,  какая  бы  та  ни  была,  Эдуард  все  же  удерживался.
Как-нибудь она расскажет сама, говорил он себе, и очень важно, чтобы она
сделала это по собственной  воле.  И  вот  он  ждал,  а  она  ничего  не
открывала; она не хотела говорить о прошлом и, осознал он с  нарастающим
отчаянием, не хотела говорить о будущем.
   С  этим  свойством  в  женщине  Эдуард   тоже   столкнулся   впервые.
Большинство  из  тех,  кого  он  знал,  стремились  как-то  удостоверить
будущее. "Когда ты мне позвонишь, Эдуард? Когда я тебя опять увижу?"  Он
всегда терпеть не мог этой настырности и сопротивлялся ей.  Теперь  роли
поменялись: когда он хотел строить планы и  давать  обеты,  Элен  упрямо
отвергала все попытки заглянуть дальше чем в завтрашний день.
   Этот отказ - вернее, мягкая, но  решительная  уклончивость  -  терзал
Эдуарда более всего. Вечность,  целая  жизнь:  он  чувствовал  себя  как
игрок, который настолько уверен в исходе игры, что ставит на карту все.
   - Я всегда буду любить тебя, - сказал он ей однажды и затаил дыхание.
   - Я всегда буду любить тебя, Эдуард, - ответила она  спокойно,  прямо
глядя ему в глаза. Он тут же почувствовал себя неимоверно  счастливым  и
слегка смущенным простотой и уверенностью, звучащими в ее словах.
   Клятвы и заверения? Им с Элен заверения не нужны  -  клятвы  пошлы  и
обыденны. А на следующий день он вновь увидел это отрешенное выражение в
ее глазах и понял, что готов отдать душу за любое  ее  заверение,  пусть
самое тривиальное.
   Через два дня после возвращения  из  Парижа,  когда  он  почувствовал
между ними необъяснимый барьер, он принял сознательное решение. Подумав,
что этот барьер, быть может, был делом его рук, он впервые  и  полностью
поведал ей сначала о Грегуаре, потом о его женитьбе, о смерти брата,  об
Изобел и их ребенке.
   Он никогда ни с кем не говорил об  этом  и  обнаружил,  что  слова  с
трудом сходят с языка. Если бы  она  попробовала  его  утешить,  сказать
что-нибудь неловкое, что принято говорить в таких случаях, это наверняка
было бы невыносимо для него, и тогда, несмотря на всю любовь к  ней,  он
пожалел бы, что начал рассказывать. Но она не сделала ничего  подобного:
слушала его спокойно и, когда он закончил свой рассказ, горько зарыдала,
как будто это было ее собственное горе.
   Он любил ее за эти слезы и почувствовал более  тесную  связанность  с
ней, чем когда бы то ни было. Но это чувство единства было  кратким.  На
следующий же день он снова пришел в отчаяние.  Он  продемонстрировал  ей
свое доверие, она же все скрытничала - значит, не могла  или  не  хотела
довериться ему.
   Прошла неделя. Приближался коней сентября, и Эдуард знал,  что  скоро
ему надо будет возвращаться в Париж. Элен должна вернуться вместе с ним,
как же иначе. Но в Париже осенью  им  не  удастся  уединиться  так,  как
здесь. Ему придется снова вести светскую жизнь, и Элен неизбежно  станет
ее частью.
   Эдуард порой ломал себе голову, пугает  ли  ее  эта  перспектива  или
просто не нравится, а  может  быть,  именно  это  чувство  она  пыталась
сокрыть от него. В конце концов, все бывает  очень  просто,  говорил  он
себе, стараясь в это поверить. Возможно, он был не прав, привезя  ее  на
Луару, устроив эти недели уединения. Вероятно, надо было с самого начала
показать ей  ту  жизнь,  которую  ей  придется  вести.  Если  бы  только
объяснить ей, что она нужна ему там, что эта жизнь, несмотря  на  молву,
не так уж страшна...
   И тогда Эдуард  начал  вынашивать  идею  званого  ужина  в  замке  до
возвращения в Париж. Элен не  возражала,  хотя  пыталась  уговорить  его
отложить прием, и Эдуард, замечая ее сопротивление,  уверился,  что  она
без нужды боится перехода от частного к  общеизвестному  alliance  .  Он
поддразнивал ее, когда она возражала, и  продолжал  осуществление  своих
планов.
   Прием был назначен на 24 сентября. Эдуард всю  жизнь  помнил  о  нем.
Впоследствии, обращаясь вспять, пытаясь постичь прошлое, он всегда видел
этот вечер как решающий, поворотный пункт в его жизни.
   Список гостей был чудовищно огромен. Герцог и  герцогиня  де  Варенж,
пожилая пара, в прошлом друзья отца Эдуарда. Жан-Жак Бельмон-Лаон и  его
жена Жислен, специалист по интерьерам, это был чистый вызов  со  стороны
Эдуарда. "Люди начнут говорить, - сказал он с улыбкой. - Пусть. Если  мы
позовем Жислен, то зададим им хороший  старт..."  Кристиан  Глендиннинг,
один из самых старых  друзей  Эдуарда,  агент  по  продаже  произведений
искусства. Клара Делюк, работавшая с  Жислен  дизайнером  по  тканям,  в
течение многих лет бывшая любовницей Эдуарда. "Это уже давно  кончилось,
дорогая.  Никакого  недоброжелательства  между  нами  нет.  Клара   тебе
понравится. Они с Изобел были дружны. Я хочу, чтобы ты  познакомилась  с
людьми,  которым  сможешь  доверять..."  Четверо  американских   деловых
партнеров, еще несколько супружеских пар, по  большей  части  французов,
женщины в высшей степени  элегантны,  все  гости  гораздо  старше  ее  и
держатся с полной уверенностью. Эти люди были обрамлением жизни Эдуарда,
знали его долгие годы, а некоторые узнали его еще до ее рождения. Справа
сидел  герцог  де  Варенж,  слева  -   Кристиан   Глендиннинг.   Герцог,
добродушный человек, превосходно говоривший  по-английски,  рассуждал  о
рыбной ловле. Эту тему он развивал уже некоторое время.
   Элен сидела, повернувшись к нему, и слушала с очевидным интересом, во
всяком случае, надеялась на это, поскольку на самом деле не  слышала  ни
единого слова.
   Двадцать человек, Эдуард и она. Элен подняла глаза  и  встретилась  с
ним взглядом. Он ласково улыбался ей  через  стол,  словно  подбадривая.
Происходящее пугало ее,  но  огромность  того,  что  она  решила  делать
дальше, поселяла в ней ледяной ужас. Это будет  ударом  для  Эдуарда,  и
если бы у нее был выбор, она предпочла бы  умереть,  чем  причинить  ему
боль.
   Но выбора теперь уже не было. С каждой неделей ситуация обретала  все
большую определенность. Как она жалела, что  ей  не  удалось  отговорить
Эдуарда от этого кошмарного ужина. Лучше  бы  никто  из  этих  людей  не
знакомился с ней. Может быть, тогда Эдуарду было бы легче.
   - Форель. - Герцог де Варенж качнул  головой.  -  Форель  я  особенно
люблю.  Хитрое  создание.  Полное  коварства.  Гораздо  интереснее,  чем
лосось, хотя многие со мной  не  согласятся.  Вы,  вероятно,  не  любите
рыбной ловли. Насколько я могу судить, мало кому из женщин это нравится.
   - Боюсь, мне никогда  не  приходилось  ловить  рыбу,  -  сказала  она
быстро.
   - Ну да, ну да. - Он добродушно  улыбнулся.  -  Вам  надо  непременно
уговорить Эдуарда поучить вас.
   - С радостью.
   Она выпалила это прежде, чем успела прикусить губу. Это было правдой,
но одновременно и ложью, потому что не могло состояться. Герцог с  явной
благосклонностью относился к некоему их будущему, которого на самом деле
не существовало, благосклонны были и большинство сидящих за столом, судя
по их любопытствующим взглядам. А также  Эдуард.  Она  это  видела,  она
допустила до этого, хотя должна была воспрепятствовать.
   О боже, подумала она. О боже. Что я натворила? Что?
 
*** 
 
   Со своего командного поста во главе стола Эдуард смотрел на Элен.  На
ней было белое платье, которое он купил ей у Живанши, и она казалась ему
прекрасней,  чем  когда-либо.  Живанши  был   гений,   и   его   платья,
прославленные чистотой линий, были словно созданы  для  Элен.  Эдуард  и
раньше это понимал, а  Живанши  учуял  немедленно.  Из  простого  белого
атласа с прилегающим лифом и длинной, слегка расширяющейся книзу  юбкой,
это платье оставляло открытыми шею и плечи Элен: предельная строгость  и
предельная чувственность. Живанши сразу проник в тот  парадокс,  который
составлял суть красоты Элен.
   Ее светло-золотые волосы были убраны  со  лба  и  просто  сколоты  на
затылке, что подчеркивало овальность ее лица, спокойное и  ослепительное
совершенство черт. Она была бледна -  Эдуард  понимал,  что  она  боится
этого  вечера,  но  теперь  он  с  облегчением   увидел,   что   румянец
возвращается на ее  щеки.  Она  разрумянилась,  глаза  блестели,  герцог
что-то  говорил  ей,  и  она  ответила...  может  быть,  она   понемногу
успокаивается, видя, что бояться особенно  нечего.  Эдуард  почувствовал
прилив оптимизма. Все же,  подумал  он,  инстинкт  верно  подсказал  ему
устроить этот прием.
   Он взглянул налево. Жислен Бельмон-Лаон  холодно  разглядывала  Элен.
Она с такой готовностью приняла это приглашение, что Эдуард почувствовал
презрение. Его любовница будет проходить испытание перед  его  друзьями,
она даже нахально  посмела  почти  намекнуть  на  это.  Но,  подумал  он
раздраженно, Жислен была непроходимо глупа. Если бы  они  только  знали,
что это его гости, а не Элен, проходят испытание...
   Он опустил взгляд на стол, накрытый вышитым муслином, под которым, на
загородный манер, лежала ткань более яркого цвета - традиция, начатая во
времена его бабушки и оставшаяся с тех давних пор.
   Свет зажженных свечей  смягчал  богатство  желтых,  синих  и  розовых
красок лиможского фарфора. А вот цвета  пирамид  из  фруктов,  наоборот,
проступали отчетливее. Середина стола, как  в  пору  его  детства,  была
украшена полевыми цветами и виноградными листьями. Он любил  простоту  и
очарование этого букета, чего никогда не понимала  и  терпеть  не  могла
Луиза де Шавиньи с ее чересчур изысканным вкусом.
   Он ощутил мимолетную печаль, острую ностальгию по прошлому,  по  всем
этим потерянным летним сезонам между войнами. Партии в  теннис,  и  папа
всегда поддается  Луизе,  по  вечерам  игра  с  бабушкой  в  "состязание
чертиков" и в безик, шалости с Жан-Полем...  В  этой  комнате,  за  этим
столом, он впервые попробовал вина,  в  которое  отец  предусмотрительно
налил воды на случай, если вино окажется слишком крепким для трехлетнего
малыша. Вино "Шинон", у него был вкус малины...  Он  снова  взглянул  на
Элен. Теперь она говорила с  Кристианом.  Мы  сможем  приезжать  сюда  с
детьми. Каждое лето. Много лет подряд...
   Некоторая отрешенность Эдуарда, несвойственная ему невнимательность к
окружающим не прошли незамеченными. В частности, это заметила  герцогиня
де Варенж и снисходительно улыбнулась. Она была привязана к Эдуарду; ему
пора было вступить во второй брак, и  эта  девушка  -  она,  разумеется,
ничего не знает  о  ней,  но  девушка  казалась  очень  милой.  Она  так
терпелива с милым беднягой Альфонсом,  который  бывает  нудноват,  когда
заводит речь о рыбной ловле. Bon genre , решила в заключение  герцогиня.
Она была вполне довольна. Современные манеры отталкивали ее, и  как  это
приятно - встретить молодую девушку, такую красивую  и  такую  скромную,
хотя все же жаль, что она не француженка. Одно  время  герцогиня  питала
надежду,  что  Эдуард  оценит  по  достоинству  ее  племянницу,  любимую
племянницу,  которая  могла  стать  для  него   во   многих   отношениях
превосходной женой. Но что же сделаешь: племянница была некрасива, а эта
молодая женщина восхитительна;  Эдуард  чувствителен  к  внешности,  как
любой другой мужчина... Она оценивающе оглядела поочередно всех  сидящих
за столом. На Жислен Бельмон-Лаон и ее мужа она посмотрела с откровенной
неприязнью, а на одного из американцев с восхищением.  Он  был  в  белой
хламиде, которую его  жена  именовала  "смокин".  Потрясающе.  Ее  брови
поднялись. Неужели такое в Америке считается  de  rigueur  ?  Ничего  не
скажешь, друзья у Эдуарда самые разношерстные...
   Жислен Бельмон-Лаон сидела напротив герцогини, недалеко  от  Эдуарда,
но не так близко, как ей бы  хотелось.  Она  взглянула  на  герцогиню  и
отметила, к своему удовлетворению, что эта мерзкая женщина смотрится еще
кошмарнее обычного. Ее диадема, за которую Жислен охотно отдала бы душу,
торчала у нее на голове, как подушка для чайника, водруженная на яйцо. А
платье! И  где  ей  только  удалось  отыскать  этот  немыслимый  оттенок
зеленого?
   Жислен  перевела  взгляд  на  собственное   платье   от   Баленсиаги,
бриллианты вокруг запястий, взятые напрокат. Удовлетворенно  улыбнулась.
Удовлетворение ее, однако, улетучилось, когда она снова подняла глаза  и
еще раз увидела  платье  от  Живанши  на  этой  новой  женщине  Эдуарда.
Живанши, конечно, неподражаем, и она была вынуждена  признать,  что  эти
его  платья,  словно  изваянные,  носить  трудно.  Чтобы  хорошо  в  них
смотреться, надо  быть  высокой  и  стройной,  красота  тоже  отнюдь  не
помешает. Жислен пришлось признать, что эта девушка  выглядит  в  платье
прекрасно. Более чем.  Хотя  ведь  еще  сущий  ребенок...  Жислен  снова
взглянула на Эдуарда. Как жаль. Мужчин типа Эдуарда привлекает очевидная
невинность, отсутствие кокетства, свойственное молодости. Она  пришла  в
крайнее раздражение: как  все-таки  глупы  мужчины.  Такие  качества  не
удержатся надолго, к тому же такому человеку,  как  Эдуард,  они  быстро
наскучат. Он человек чувственный, несмотря на его видимый  аскетизм,  и,
наконец, знаменит своим  непостоянством.  Этой  девушке  посчастливилось
удержать его месяц, два или сколько там у них все это продолжается.  Что
на самом деле нужно  Эдуарду,  сказала  себе  Жислен,  так  это  женщина
умудренная и понимающая, женщина изобретательная, которая разбирается  в
играх и уловках, поддерживающих  интерес  в  умном  и  опасном  мужчине.
Такая, как она сама...
   Эта мысль, которая  не  однажды  приходила  ей  в  голову  и  раньше,
наполнила ее внезапным тайным удовольствием. Она посмотрела на Эдуарда и
попыталась вообразить, каков он в постели.
   Сидевший напротив Жислен ее муж Жан-Жак забавлялся, наблюдая за  ней,
и, заметив ее взгляд, сразу догадался, о чем думает  его  жена.  Что  ж,
пусть попробует, подумал он, несомненно, со временем она это сделает,  у
него же нет возражений - когда Жислен заводила себе нового любовника, то
предоставляла ему полную свободу предаваться собственным склонностям. Но
ей  придется  подождать,  пока  эта  девушка  сойдет  со  сцены  -  что,
по-видимому,  произойдет,  как  раньше  или  позже  случалось  со  всеми
женщинами Эдуарда. Сейчас  же  Жислен  попусту  тратит  время.  По  лицу
Эдуарда каждый может сказать безошибочно: утром он был с этой девушкой в
постели и теперь с трудом дожидался ухода гостей, чтобы вернуться с  ней
в постель.
   Жан-Жак повернулся. Он оглядел Элен опытным взглядом эксперта. Что ж,
Эдуарда можно понять. Он и сам был бы не прочь: вот  посмотрел  на  нее,
представил себе и уже почувствовал, как все напрягается. Хороша ли она в
постели? Инстинктивно он ощущал, что должна быть хороша, было  что-то  в
ее губах, в том, как она двигалась, - и  она  казалась  при  этом  такой
чистой. Все эти недотроги, на первый взгляд холодные как лед,  неизменно
оказываются самыми  горячими,  когда  доходит  до  дела.  Он  недовольно
воззрился на ее платье. Живанши, и  выбрал  его  Эдуард,  он  готов  был
держать пари.  Вполне  во  вкусе  Эдуарда.  Кто,  кроме  него,  способен
засунуть женщину с таким  телом  в  смирительную  рубашку  стоимостью  в
пятьдесят тысяч франков, чтобы ничего нельзя было разглядеть?
   Кристиан Глендиннинг, сидевший рядом с Элен, старался  ее  очаровать.
Он видел, что дело у него не особенно продвигается, что было странно.  У
него не было особых  угрызений  совести,  что  он  пускает  в  ход  свой
знаменитый шарм: в прошлом ему удавалось сдвигать  таким  образом  горы,
так почему бы не попробовать сейчас? Эта молодая женщина была ему чем-то
подозрительна, и она наверняка проницательна. Может, она чувствует,  что
он выдохся, и это снижает его успех?
   Он вздохнул и принялся за дело с новым  жаром.  В  конце  концов,  он
обещал Эдуарду вести себя наилучшим образом - такой  прием  должен  быть
пыткой для человека в ее положении, а она так молода. Наверное, она  еще
моложе, чем сама говорит, хотя зачем ей обманывать? И  очень  напряжена.
Он попытался было заговорить с ней об Англии в надежде,  что  напряжение
отпустит ее, но  оно  еще  усилилось,  что  было  непонятно...  Кристиан
посм