же ты дурак! Как, как ты мог так поступить! Кто  просил  тебя
вмешиваться?!  Как  ты   посмел   решать   все   без   меня,   даже   не
поинтересовавшись моими желаниями, моим мнением.  Ты  вообще-то  знаешь,
что натворил? Ты понимаешь хоть что-нибудь в этой жизни? Да где  тебе...
Ты безнадежно слеп. Безнадежно слеп, высокомерен и туп...
   - Мама, я  предпринял  все  что  было  можно  в  этой  ситуации.  Да,
неприятно, но вы сами  просили  меня  рассказать,  и  я  послушался.  Де
Бельфор использовал для своих делишек мою компанию, а еще он использовал
вас...
   - Ты думаешь, я не знала? - наседала она, незаметно для себя переходя
на крик. - Ты думаешь, я настолько глупа?  Конечно,  думаешь.  Но  я  не
дурочка. Ты слышишь? Я знаю, что представляет собой Филипп де Бельфор, я
сразу его раскусила. Ну и пусть, пусть он такой. Да, ему нужны были  мои
деньги, мое положение... что из этого? Не  он  первый,  отнюдь...  Ну  и
пусть. Главное, что он был рядом. Дарил мне приятные пустячки.  Присылал
цветы. Звонил. Присылал за мной машину. С ним я снова почувствовала себя
молодой, уверенной в себе - я была счастлива.
   - Ну если это все, что вам требуется для счастья, то очень  скоро  вы
снова будете счастливы, мама.
   И тут она его ударила: пощечина обожгла его щеку. Чтобы сделать  это,
Луизе пришлось привстать на цыпочки, а когда она отпрянула, по  лицу  ее
катились слезы, она содрогалась от негодования.
   - Ты не понимаешь. И никогда не сможешь понять. Ты не понимаешь,  что
значит любить, не дано тебе... У тебя нет  ни  сердца,  ни  воображения.
Жан-Поль был далеко не ангел, но он стоил тысячи таких, как ты, сухарей,
- и я любила его поэтому, и все женщины были от него  без  ума.  Он  был
открытым, добрым, щедрым человеком, с ним было весело  -  не  то  что  с
тобой. Назови хоть одну женщину, которой нужен был ты, а не твое  имя  и
положение. Что? Не можешь? Ничего удивительного.  Потому  что  выйти  за
тебя замуж - все равно что взять в мужья робота, автомат...
   Эдуард отшатнулся.
   - Не правда. Вы зря так говорите... Не правда. Ведь Изобел...
   - Что Изобел?! - Луиза вскинула голову. - Даже Изобел  оставила  тебя
на потом, когда не оставалось ничего получше.
   Эдуард ошарашенно замер. Он вдруг снова почувствовал себя мальчишкой.
Луиза всегда это умела - нанести удар в самое больное место,  так  чтобы
от боли и негодования он не смог произнести ни слова. Луиза поняла,  что
ей удалось глубоко его ранить; торжество и злорадство отразились  на  ее
лице. Он успел их увидеть, но почти в тот же миг  рот  ее  страдальчески
округлился:
   - Он был последним моим шансом, - простонала Луиза. - Я уже немолода.
Да, Филипп был последним моим шансом, и ты лишил меня  этого  шанса,  ты
все испортил, ты испортил мне жизнь, ты всегда все портишь... Как  же  я
ненавижу тебя за это!  Я  ненавижу  тебя,  Эдуард!  И  никогда  тебе  не
прощу...
   Глаза ее засверкали от слез, щеки окрасились ярким румянцем - на  миг
она снова помолодела. Точно сквозь дымку Эдуард увидел,  как  его  мать,
благоухая розами, входит в  детскую,  услышал  неровный  ее  смех...  Он
накрыл рукой глаза, и видение исчезло.
   - У вас был однажды шанс - мой отец, - сказал он ледяным тоном. -  Но
этот шанс вы упустили безвозвратно.
   Резко отшатнувшись, он двинулся к двери, слыша, как Луиза хохочет ему
вслед.
 
*** 
 
   Он вышел из дома, спустился по террасе на берег,  и  там,  совершенно
неожиданно, на него нахлынули воспоминания об Элен. Он явственно  ощущал
ее присутствие, слышал  ее  голос,  чувствовал  прикосновение  ее  руки,
улавливал нежный аромат кожи и волос. Ему не нужно было прикладывать для
этого никаких усилий, все получалось само собой. Секунду  назад  он  был
вне себя от ярости и боли, но стоило  появиться  Элен,  и  все  чудесным
образом изменилось. Слова Луизы потеряли всякий смысл,  он  снова  обрел
прежнюю уверенность в себе, прежнее непоколебимое спокойствие.
   Он  не  хотел  знать,  откуда  пришла  эта  уверенность,  он   боялся
анализировать ее причины. Глядя на воду, он торопливо  подумал:  "Только
бы ничего не изменилось".
 
*** 
 
   Он опасался,  что  уверенность,  возникшая  так  неожиданно,  так  же
неожиданно и исчезнет. С ним это уже было: на какое-то время он  обретал
былую легкость и бодрость духа, но потом все снова становилось  на  свои
места. Однако на этот раз ощущение подъема, испытанное им на берегу,  не
проходило. Возможно, он просто достиг предела, за которым больше  ничего
не было; и, когда он решил,  что  положение  безнадежно,  какая-то  сила
вдруг подхватила его и  понесла  за  собой.  Кристиан  не  без  ехидства
предположил, что ему помогла ночная попойка. Отчасти, наверное, так  оно
и  было,  хотя  решающее  значение  имела,  конечно,   не   попойка,   а
предшествующие события и особенно  сцена  с  Луизой.  Ее  обвинения  так
потрясли Эдуарда, что он  мгновенно  излечился  от  меланхолии  и  снова
почувствовал себя свободным.
   - Она показала мне оборотную сторону любви, - объяснил он Кристиану.
   На что тот, насмешливо фыркнув, ответил:
   - А я, представь себе, только с этой стороной любви и знаком.
   Изменения,  происходящие  с  Эдуардом,  сбивали  Кристиана  с  толку.
Вначале он принял их с энтузиазмом, но, когда они уехали из  Сен-Тропеза
и занялись обычными делами, энтузиазм его стал постепенно угасать.
   Кристиан ненавидел однообразие,  оно  нагоняло  на  него  тоску.  Он,
конечно, обрадовался, увидев, что кризис миновал, но обрадовался бы  еще
больше, если бы за первым кризисом тут же последовал второй.
   Летом он несколько раз встречался с  Эдуардом  в  Лондоне  и  Париже;
однажды они столкнулись  в  Нью-Йорке,  куда  каждый  приехал  по  своей
надобности. Кристиан не мог не видеть, что  Эдуард  изменился  в  лучшую
сторону, что он снова обрел прежнее спокойствие  и  невозмутимость.  Ему
было приятно, что его друг не выглядит таким несчастным, как раньше,  но
он хотел  бы,  чтобы  в  жизни  Эдуарда  было  побольше  неожиданностей,
взлетов, падений, и тогда, как ему казалось, его  уверенность  приобрела
бы более естественный характер. Ему претила непоколебимая  безмятежность
Эдуарда, смахивающая, по его мнению, на самодовольство. Когда же  Эдуард
с улыбкой отмел это определение,  он  выдвинул  новое,  более  точное  -
фатализм.
   - Берегись, Эдуард, - предостерегал он,  -  это  начало  конца.  Тебе
срочно нужно изменить образ жизни.
   Эдуард, который знал, что Кристиан только что выпутался из очередного
любовного приключения, выслушал его совет с полнейшим хладнокровием.
 
ЭЛЕН И ЛЬЮИС 
 
Лос-Анджелес 
1964 
 
   - А потом он велел мне лечь, прямо там, посреди тараканов  и  немытых
тарелок.  Они  вечно  оставляли  за  собой  немытые  тарелки.  Это  было
омерзительно. Когда я легла, он зажал мне рот рукой  и  сделал  то,  что
хотел. Мой отчим. Мать была совсем рядом, за стеной, пьяная  в  стельку.
Не знаю, слышала она что-нибудь или нет, я ее никогда не  спрашивала.  Я
боялась заговаривать с ней на  эту  тему.  Мне  в  ту  пору  было  всего
двенадцать лет.
   Стефани Сандрелли перевела дух и испытующе посмотрела на Элен.  Потом
одернула юбку и чинно сложила руки на коленях.
   - Вскоре после этого я уехала из Чикаго. Я не  могла  с  ними  больше
жить. Они оба мне осточертели.
   Элен нахмурилась.
   - Прошлый раз ты говорила, что вы жили в Детройте, -  мягко  заметила
она.
   - Ну  да,  сначала  в  Детройте,  а  потом  в  Чикаго.  Мы  постоянно
переезжали с места на  место.  -  Она  быстро  поднялась.  -  Хотите,  я
посмотрю, как дела на  съемочной  площадке?  По-моему,  вам  давно  пора
выходить. Ваша дублерша отсутствует уже целую вечность.
   - Не нужно, Стефани. Когда все будет готово, они меня сами позовут.
   - Да ладно, чего там, мне не трудно.
   Стефани выскочила из фургона. Элен  вздохнула.  В  распахнутую  дверь
ворвалась струя  раскаленного  воздуха.  Тусон,  штат  Аризона.  Снаружи
градусов девяносто пять, а днем наверняка будет еще жарче; здесь  же,  в
фургоне, прохладно и тихо, уютно шелестит кондиционер.  Еще  один  штат,
еще одна картина, еще один трейлер, еще одна роль. Сколько их  уже  было
за последний год! Лос-Анджелес, Нью-Йорк,  Массачусетс,  Дакота,  и  вот
теперь - на ближайшие четыре недели - Аризона.
   Сегодня они должны были  снимать  сцену  смерти.  Героине  предстояло
умереть  под  градом  пуль,  рядом  с  разбитой  машиной,  на  руках   у
безутешного любовника. Часы  показывали  три.  Съемки  откладывались  по
техническим причинам. Элен сидела в фургоне с шести утра, с тех пор  как
пришла  сюда,  чтобы   загримироваться.   Фильм   назывался   "Беглецы";
режиссеру, который его снимал (его имя было Грегори Герц), прочили славу
Тэда Ангелини. Сценарий был написан одним из приятелей Льюиса и,  прежде
чем  получить  окончательную  редакцию,  переписывался  пять  раз  пятью
различными сценаристами. Тем не менее Элен нравились и сценарий, и роль,
которую ей предложили, и сам Грегори Герц. Единственное, чем она была не
совсем довольна, - это то, что они уже сейчас отставали  от  графика  на
два дня, хотя, по ее  расчетам,  могли  бы  закончить  на  целую  неделю
раньше.
   Она подняла глаза на фотографию Кэт, стоявшую на  туалетном  столике.
Мадлен сделала ее, когда девочке  исполнилось  четыре  года.  Кэт  гордо
восседала на новеньком велосипеде, который Элен прислала  ей  по  случаю
дня рождения. За ее спиной виднелся  кусок  их  лос-анджелесского  сада.
Элен смотрела на веселое личико дочери и чувствовала, как  к  глазам  ее
подступают слезы. Кэт выглядела такой довольной, такой счастливой,  а  у
Элен опять не нашлось времени, чтобы разделить с ней  радость.  При  том
режиме,  в  котором  она  сейчас  жила:  постоянные  репетиции,  съемки,
рекламные интервью - вырваться домой было практически невозможно. Каждый
раз, откладывая поездку, Элен чувствовала себя виноватой. Теперь,  глядя
на фотографию дочери, она испытывала одновременно  досаду  и  сожаление.
Велосипед был. конечно, отличным подарком, но лучше бы она подарила  его
Кэт сама. Дверь снова распахнулась, впустив  очередную  порцию  горячего
воздуха. В комнату заглянула Стефани Сандрелли.
   - Сказали, через пятнадцать  минут  все  будет  готово.  Я  попросила
Кейтеринга прислать вам чаю. Ну ладно, мне пора, у меня сейчас примерка.
   - Но, Стефани, я не хочу чаю...
   Дверь с шумом захлопнулась. Элен устало вздохнула.  Подойдя  к  окну,
она выглянула наружу и увидела, как Стефани торопливо пробирается  между
трейлерами, огибая генераторы и перепрыгивая через витки кабелей.  Кучка
статистов,  бездельничающих  неподалеку,  с  интересом  следила  за   ее
передвижениями. Один из мужчин вытянул губы  и  восхищенно  присвистнул.
Бедра Стефани,  обтянутые  узкой  юбкой,  покачивались  на  ходу,  грудь
заманчиво подпрыгивала, но сама она как будто и не  догадывалась,  какое
впечатление производит. Если же окружающие недвусмысленно давали ей  это
понять, она делала вид, что их реакция  ее  оскорбляет.  Вот  и  сейчас,
бросив раздраженный взгляд через плечо, она ускорила шаг,  словно  желая
побыстрей скрыться от назойливого внимания мужчин. Ее броская платиновая
шевелюра последний раз сверкнула вдали  и  исчезла  за  поворотом.  Элен
проводила ее глазами. "Чикаго и Детройт, - подумала она.  -  Есть  ли  в
этом хотя бы крупица правды?"
   Роль у Стефани была совсем крохотная -  четыре  строчки  текста  плюс
несколько сцен в массовках. С первых же дней она по-детски привязалась к
Элен и буквально ходила за ней по пятам. Элен это  поначалу  раздражало,
потом показалось забавным, а под  конец  она  просто  смирилась  с  этим
наивным и нелепым обожанием. Стефани часами торчала в студии,  дожидаясь
ее выхода, бегала с поручениями в костюмерную, к парикмахеру, к гримеру,
охотно отвечала на телефонные  звонки.  "Да  ладно,  чего  там,  мне  не
трудно", - твердила она.
   Если же в ее услугах  не  нуждались,  она  усаживалась  где-нибудь  в
уголке и, широко раскрыв глаза, следила за Элен, не пропуская ни  одного
ее слова, как ребенок, впервые попавший  на  сказочное  представление  в
театре.   Остальные   члены   съемочной   группы   относились   к    ней
пренебрежительно и частенько подшучивали над ее пышной фигурой,  над  ее
восторженностью, исполнительностью и редким, феноменальным простодушием.
Элен единственная из всех жалела ее. С этого, собственно, и началось  их
знакомство. Но чем дольше она наблюдала за Стефани, чем  дольше  слушала
ее запинающийся детский голосок, так  не  вяжущийся  с  соблазнительными
формами, тем сильней притягивала ее к себе эта девушка. Элен никогда  не
встречала женщин подобного типа, и ей хотелось  понять,  сможет  ли  она
скопировать этот тихий голосок, эти робкие манеры, этот  наивный  взгляд
исподлобья, эти широко распахнутые, удивленные глаза.
   Через некоторое время они уехали на натуру, и там у Элен вдруг начали
пропадать вещи. Сначала она не придавала этому значения, тем  более  что
пропадала всякая мелочь: кусок мыла, носовой платок, лента, которой  она
подвязывала волосы, когда снимала грим, тюбик губной помады.  Элен  и  в
голову не приходило связывать эти пропажи со  Стефани.  Но  как-то  раз,
когда Стефани по своему обыкновению  заглянула  к  ней  в  фургон,  Элен
заметила,  что  губы  у  нее  накрашены  не  так   ярко,   как   всегда.
Приглядевшись, она узнала свою помаду.
   - Моя помада! - не удержавшись, воскликнула она.
   Стефани с вызовом посмотрела на нее.
   - Да, я взяла вашу помаду, - сказала она. - И остальные вещи тоже. Но
не думайте, это не воровство. Я просто хотела быть похожей  на  вас.  Не
сердитесь на меня, ладно?
   Элен растерянно взглянула на нее. Потом после паузы тихо сказала:
   - Хорошо, Стефани, я постараюсь не сердиться. Но я не понимаю, откуда
у тебя это странное желание? Зачем тебе  нужно  быть  похожей  на  меня?
Каждый человек должен оставаться самим собой.
   - Собой? Да кто я такая, кому я нужна? Я -  ноль,  ничтожество,  надо
мной смеется вся группа. А вы... вы - Элен Харт...
   Вот так это все и началось. А  потом  были  долгие  часы  ожидания  в
трейлере,  изнуряющая  жара,  скука  съемочных   будней   и   разговоры,
разговоры, разговоры... Стефани считала,  что  за  беседой  время  летит
быстрей, и Элен волей-неволей  приходилось  выслушивать  ее  бесконечные
рассказы. Отчим, мать, приятели,  фотограф,  первым  обративший  на  нее
внимание; снимок для порнографического журнала, которого она до сих  пор
стыдится;  решение  поехать  в  Голливуд;  роковая  встреча  с   пожилым
киноагентом, принявшим в ней самое горячее участие.
   - Однажды он повез меня на кинофестиваль в Канны. Это было в тот год,
когда вы получили приз за лучшую женскую роль. Я так за вас  переживала!
Я ужасно благодарна своему другу за то, что он ввел  меня  в  мир  кино.
Жаль, что он уже умер.
   Элен слушала ее как зачарованная. Рассказы  Стефани  вызывали  у  нее
какой-то болезненный интерес. Поначалу она решила, что  это  объясняется
их полной  и  абсолютной  предсказуемостью.  За  исключением  нескольких
деталей,  они  почти   дословно   повторяли   душещипательные   истории,
заполняющие страницы киножурналистов, в частности историю Мэрилин Монро,
которую Стефани обожествляла и которой старалась во всем подражать.
   - Я не пропустила ни одного фильма с ее участием. Когда она умерла, я
целую неделю рыдала как сумасшедшая.
   Элен  невольно  вспомнила,  как  отреагировал  на  это  событие  Тэд.
"Печально, конечно, но ничего не поделаешь. Все мы смертны. Зато у  тебя
теперь появился шанс подняться на ступеньку выше. До  сих  пор  ты  была
всего лишь подающей надежды кинозвездой. После смерти Мэрилин ты  можешь
стать живой легендой. - Он хмыкнул.  -  Свято  место  пусто  не  бывает.
Зрителям очень скоро потребуется замена".
   На фоне циничных разглагольствований Тэда  истории  Стефани  казались
искренними и простодушными. Элен  потребовалось  какое-то  время,  чтобы
заметить в них небольшие неточности, вроде той, на которую она  обратила
внимание  сегодня.  Это  открытие  расстроило  ее.   Она   поняла,   что
захватывающие рассказы Стефани по большей части сочинены ею самой.
   Впрочем, Стефани она об этом открытии  сообщать  не  стала.  Девушка,
похоже, сама верила своим рассказам, и Элен не хотела обижать  ее,  ловя
на явных противоречиях. Кроме того, она поняла, что именно  это  наивное
желание приукрасить свою жизнь и привлекло ее к Стефани.
   Разве с ней не происходило то же  самое?  Разве  прошлое  Элен  Харт,
овеянное ореолом  таинственности,  не  было  такой  же  фикцией,  что  и
увлекательные истории Стефани Сандрелли?
   Эта мысль вызвала у нее какой-то неприятный осадок, и она постаралась
побыстрей выбросить ее из головы. В конце концов не она же сочиняла  эти
нелепые истории. Что бы ни писали о ней падкие до  сенсаций  журналисты,
ее прошлое оставалось ее прошлым. Уж она-то хорошо знала, как  все  было
на самом деле. Но чем дольше она об этом думала, тем слабей  становилась
ее уверенность. А что, если память ее подвела и то, что она принимает за
реальность, - всего лишь очередная фантазия журналистов? Может ли она  с
уверенностью сказать, где кончается правда и начинается выдумка?
   Иногда  ей  казалось,  что  может.  Особенно  в  те  дни,  когда  она
возвращалась в Лос-Анджелес и снова виделась с Касси,  которая  уже  три
года жила вместе с ними. Получив первый большой гонорар, Элен  сразу  же
вернула ей долг. Они начали переписываться, и, когда Касси  в  одном  из
писем обмолвилась,  что  работа  в  парикмахерской  становится  для  нее
слишком утомительной и она подумывает о том, чтобы продать  салон,  Элен
не задумываясь предложила ей переехать к ним. С тех пор она еще ни  разу
не пожалела об  этом  решении.  Касси  была  единственным  человеком,  с
которым она чувствовала себя свободно.  За  три  года,  проведенные  под
одной крышей, они хорошо узнали друг друга и по-настоящему  подружились.
Элен иногда казалось, что Касси в каком-то смысле даже заменила ей мать.
Они говорили  о  прошлом,  читали  письма,  которые  Касси  получала  из
Оранджберга, вспоминали старых знакомых, и Элен снова начинала понимать,
кто она такая. Юг, трейлерный парк, мать, нищета и убожество, окружавшие
ее в детстве, снова вставали перед ее глазами.
   Но бывали дни,  когда  прошлое  отодвигалось  далеко-далеко,  делаясь
призрачным и  нереальным,  как  мираж.  Какая-то  часть  ее  жизни  была
известна Льюису, какая-то - Касси, об  остальном  же  знала  только  она
одна.
   Временами она и сама не понимала, что в ее воспоминаниях ложь, а  что
правда. Истина и ложь переплелись так тесно, что  отделить  их  друг  от
друга было просто невозможно. Элен чувствовала, что с ней происходит  то
же, что и со Стефани: она забывала,  что  и  кому  она  говорила,  какой
частью правды поделилась  с  окружающими.  Ясность  возвращалась  к  ней
только тогда, когда она оставалась вдвоем с  Касси,  в  эти  минуты  все
снова становилось на свои места, она снова видела длинную цепь  событий,
связывающих ее с прошлым, и убеждалась, что нищая девчонка Элен Крейг  и
знаменитая актриса Элен Харт - одно и то же лицо. Но проходило время,  и
связь с прошлым терялась, новое имя отгораживало ее от действительности,
мешало людям понять ее истинную сущность. Глядя на  Элен  Харт  -  такую
независимую, такую уверенную, такую богатую, никто и представить себе не
мог, в какой ужасающей нищете она провела детство. Окружающие  ценили  в
ней не искренность и не актерский талант - качества, которые она считала
в себе главными, - а такие несущественные, на  ее  взгляд,  достоинства,
как умение хорошо одеваться, сохранять со всеми одинаково ровный  тон  -
что многие расценивали как природную холодность, - а  особенно  то,  что
она нигде  не  появлялась  без  мужа.  Самые  отъявленные  сплетники  не
находили в  ее  поведении  ни