в уже  приобретенном  опыте,  и  указанная
дама - по словам Жан-Поля - была приятно удивлена его умелыми ухватками.
Жан-Поль с самого  начала  с  радостью  готов  был  объяснять  жаждущему
младшему брату, что именно требуется мужчине, что и как он делает и  что
может ожидать взамен от женщины. Излагал он это на языке казарм,  и  его
описания отличались восхитительной точностью.
   Ему, сказал он  небрежно,  и  глаза  Эдуарда  округлились,  трахаться
необходимо раз в сутки. Иногда чаще, но в среднем раз в сутки.  В  каком
часу - значения не имеет, хотя лично  он  предпочитает  вторую  половину
дня, так чтобы вечер посвятить выпивке. Ведь, выпив, мужчина  показывает
себя хуже. Трахать приятно всяких женщин - опытных и неопытных,  молодых
и старых, красивых и некрасивых, худых и толстых.
   - Некрасивых? - Эдуард посмотрел на брата с тревожным недоумением.  В
его грезах женщины были всегда красавицами.
   Жан-Поль подмигнул:
   - Целовать смазливую мордашку приятно, не спорю. Но хорошей подстилку
делает не лицо. На  лицо  ты  тогда  не  смотришь,  братик,  можешь  мне
поверить.
   А чем отличается хорошая подстилка? Вот  что  заинтриговало  Эдуарда.
Значит, бывают и плохие? Но тут Жан-Поль, как назло,  утратил  точность.
Вопрос словно бы поставил его в тупик.
   Вообще-то, признал  он  наконец,  это  девственницы,  и  он  советует
Эдуарду держаться от девственниц  подальше  -  кроме,  естественно,  его
будущей жены. С целками бывает муторно  и  даже  неприятно,  а  они  еще
нервничают, не знают, что  нужно  делать,  и  боятся  забеременеть,  что
вообще чушь. Девственницы - только лишние хлопоты, и их лучше избегать.
   Замужние женщины - вот с ними не прогадаешь. Половина их  -  особенно
здесь, в Англии, где мужчины чаще слабаки, - просто на все  готовы.  Они
знают, что делать и когда, а под надлежащим руководством так могут стать
и очень изобретательными. Жан-Поль заверил его, что  женский  рот  может
доставлять наслаждения не меньше законных дырок, а иногда и больше,  так
как некоторые женщины при общепринятом  способе  в  критические  моменты
оказываются недостаточно отзывчивыми.
   - Некоторые не кончают, - заботливо объяснил Жан-Поль.  -  Бог  знает
почему, но у них  не  получается,  а,  откровенно  говоря,  тебе  своего
хватает, чем еще из-за этого  беспокоиться.  А  если  кончают,  чудесно.
Ощущение замечательное. Помнишь, ты маленьким на Луаре смотрел, как доят
коров? Это ощущение прямо такое же. Будто тебя выдаивают.  Мышцы  у  них
сокращаются внутри, понимаешь? Но, если там ничего не происходит, забудь
и жми. Вот тебе ответ, братик. А захочешь, попробуй с другого конца. Для
начала  они  все  притворяются  шокированными,  говорят  -  ни  за  что,
закатывают глаза, ну и так далее. Сплошная ерунда. Они это обожают.
   - А они... то есть, если ты так?.. - Эдуард замялся. -  Ну,  что  они
делают, когда это вытекает? Выплевывают?
   Жан-Поль добродушно хохотнул.
   - Иногда. Ханжи. А правильные проглатывают.
   - Проглатывают?! - Эдуард был ошеломлен. - Им нравится вкус?
   - А бог их знает! - Жан-Поль пожал плечами. - В ту минуту меня это не
интересует, можешь мне поверить.
   И так далее, и тому подобное. Эта  поза  в  сравнении  с  той;  плюсы
неторопливого траханья, а иногда удовольствие от быстрого. Лежа, стоя, в
одежде, без  одежды,  спереди  (миссионерская  поза,  сказал  Жан-Поль),
сзади,   изогнувшись   параллельно,   как   две    ложки,    по-собачьи.
Противозачаточные средства - минусы  презервативов,  capote  anglaise  ,
самый подходящий момент для коитус интерруптус, и как в определенные дни
женского месячного Цикла можно вообще не опасаться беременности.
   У Эдуарда голова шла кругом. Жан-Поль заверил  его,  что  все  совсем
просто и в нужную минуту он сам будет знать, что делать, -  с  мужчинами
всегда так, и нечего бояться. Но  выглядело  это  вовсе  не  простым,  а
страшно, ну  просто  ужасно  сложным.  Он,  наверное,  не  сумеет,  нет,
конечно, он все перепутает, и получится бог знает что. И еще одна  мысль
грызла его и ставила в полный тупик. Наконец,  собравшись  с  духом,  он
рискнул спросить:
   - Ну а любовь, Жан-Поль? Ты  их  любишь,  когда  занимаешься  с  ними
любовью? Поэтому так и говорят? Но ведь, наверное, это трудно. Когда  их
так много. Разве можно любить всех?
   Жан-Поль откинул голову и расхохотался.
   Любовь? Любовь тут вообще ни при чем - ему следовало бы сразу же  это
оговорить. Таково первое правило, самое существенное. Он  обнял  Эдуарда
за плечи, и его лицо стало очень серьезным.
   - Мы говорим об удовольствии, братик. О сексе.  Не  о  любви.  Выкинь
любовь из головы, это тебя только  будет  сбивать  с  толку.  Надо  ясно
отдавать  себе  отчет,  чего  ты   хочешь.   Женщина   доставляет   тебе
удовольствие. При удачных обстоятельствах ты доставляешь удовольствие ей
Вот и все. Иногда они тебе симпатичны - есть женщины, с которыми  хорошо
проводить время, очаровательные, даже умные. Приятные собеседницы, а  не
только отличные подстилки. Другие тебе  не  симпатичны  -  и  тогда  все
по-другому. Но любовь тут  ни  при  чем.  Послушай  моего  совета:  чуть
появятся первые симптомы, сразу ищи другую. Она  тебя  живо  излечит  от
подобной чепухи.
   - Но разве не лучше, - не отступал Эдуард, - разве не будет приятнее,
если ты их любишь? Ну, когда ты делаешь это?
   - Право, не могу сказать. Я никогда не был влюблен.
   - Никогда?! Но ведь люди влюбляются, разве нет? В романах, в  стихах?
Папа влюбился в мама с первого взгляда, он мне сам говорил.
   - Да? - Лицо Жан-Поля омрачилось. -  Ну,  очевидно,  такое  состояние
существует. Но мне оно доверия не внушает, вот и  все.  Просто  ловушка.
Капкан. Ты убедишься, что женщины много о ней  говорят,  гораздо  больше
мужчин. А почему? А потому что хотят, чтобы ты на них женился. Часть  их
игры. Признайся, что любишь - ни в коем случае, Эдуард, этого не  делай,
поверь мне! - и они уже ждут предложения руки и  сердца.  Любой  мужчина
скажет тебе то же. - Он помолчал. - А про мама папа  тебе  действительно
это сказал? Ты не сочиняешь? Эдуард мотнул головой.
   Жан-Поль нахмурился. Это был один из немногих случаев,  когда  Эдуард
заметил в нем неуверенность. И один из немногих  случаев,  когда  он  не
принял совет брата. Естественно, кому было знать, как  не  Жан-Полю,  но
Эдуард все равно ему не поверил. Брату он ничего не сказал, но продолжал
думать о любви. Продолжал верить, как и прежде верил в своем романтичном
и  невинном  сердце,  что  любить  и  заниматься  любовью,  конечно  же,
величайшее событие в жизни человека, способное навсегда ее изменить. Ему
не терпелось обладать  женщиной,  но  точно  так  же  ему  не  терпелось
полюбить какую-нибудь женщину. И поскорее, думал он.  Пусть,  пусть  это
случится скоро!
   Разговор о любви в противопоставлении сексу произошел во Франции года
три назад. Больше он не повторялся. А теперь, услышав  шаги  Парсонса  в
прихожей, звук отпираемой  двери,  басистый  голос  Жан-Поля  и  звонкий
женский смех, Эдуард улыбнулся про себя.
   За эти три года многое переменилось. Теперь Жан-Поль был помолвлен. С
англичанкой, молодой и изумительно красивой. И Жан-Поль теперь убедился,
как он ошибался, не без самодовольства подумал Эдуард. Он помолвлен.  Он
попал в капкан. И значит, даже Жан-Поль наконец-то влюбился.
   Леди  Изобел  Герберт,  старшая  дочь  графа  Конвея,  была  в   свои
восемнадцать лет ослепительна и царственно сознавала это. В гостиную  на
Итон-сквер она вошла, как входила в любую комнату, - быстро,  грациозно,
нервно. Сбросила палантин из чернобурки, прежде чем  Жан-Поль  успел  ей
помочь,  и  небрежно  швырнула  его  на  спинку  стула.  Еще  не  сделав
нескольких шагов, она уже  достала  портсигар,  мундштук  и  нетерпеливо
обернулась к! Жан-Полю.
   - Милый, закури для меня. И сбей мне коктейль, хорошо? Я измучена.  И
мне необходимо выпить.  Что-нибудь  жуткое,  сногсшибательное.  Все  эти
решения меня просто истерзали - как я ненавижу что-нибудь решать!  Такая
гадость! - Она бросилась на диван  и  живописно  вытянулась  на  нем.  -
Эдуард! Милый! Как ты?
   Эдуард слегка ей поклонился и ретировался к диванчику в оконной нише,
откуда мог незаметно пожирать ее глазами.
   Всю свою жизнь он постоянно видел красивых женщин. Его мать славилась
своей красотой. Многие ее  приятельницы  были  не  менее  прелестны.  Но
Изобел Герберт не была похожа ни на кого из них. Едва  начав  официально
выезжать, она сразу затмила своих сверстниц  и,  по  слухам,  правда  не
подтвержденным, успела отказать принцу,  герцогу,  двум  сыновьям  пэров
пониже рангом и одном)! сомнительному итальянскому графу  до  того,  как
дала согласие наследнику барона де Шавиньи. Эдуард знал, что она  слывет
"смелой", но его это только восхищало.  Изобел  совсем  не  походила  на
скромных дочерей французских аристократов, которым Жан-Поль иногда очень
неохотно служил кавалером. У нее были темно-рыжие волосы, отливавшие  на
солнце червонным золотом,  а  тени  выглядевшие  почти  каштановыми.  На
затылке они  были  острижены  даже  короче,  чем  у  мужчин,  а  спереди
обрамляли ее пленительное капризное личико.  Красилась  она  дерзко.  На
этот раз губы у нее были пронзительно алыми. И даже ногти она покрасила,
чего мать Эдуарда не потерпела  бы.  Она  была  высокой,  по-мальчишески
тоненькой и на этот раз надела облегающее  платье  из  черного  шелка  с
короткой юбкой, которое великолепно и подчеркнуто  что-то  скрадывало  и
тем выставляло напоказ. Модель Скиапарелли.  Эдуард,  большой  знаток  в
таких вопросах, определил это сразу. Тяжелые браслеты из слоновой  кости
обременяли обе тонких руки от запястья до локтя. Шею обвивали знаменитые
фамильные  жемчуга   Конвеев,   и,   ожидая   коктейля,   она   небрежно
перекручивала нить, словно бусы из универсального магазина.  Изобел  все
время была в движении, что особенно зачаровывало Эдуарда. Она напоминала
ему что-то экзотически стремительное - колибри или тропическую бабочку с
причудливо вырезанными крыльями.
   Теперь она повернулась к Эдуарду, подставляя его взгляду левую кисть.
   - Вот оно. Сегодня я его  наконец  выбрала.  Как  трудно  было!  Даже
голова разболелась. Но, по-моему,  довольно  миленькое.  Как  по-твоему,
Эдуард? Жан говорит, что ты знаток. Так одобряешь?
   Эдуард молча прошел через комнату, взял протянутую руку  и  посмотрел
на пальцы. "Миленькое"  кольцо  было  совсем  простым.  Один  квадратный
изумруд почти Дюйм в поперечнике. Темно-зеленый,  оправленный  в  золото
высокой пробы. Эдуард сразу его узнал - этот  безупречный  и  уникальный
камень. Его нашли в Южной  Америке.  Он  был  огранен  в  мастерской  де
Шавиньи лучшим гранильщиком его деда, принадлежал кайзеру  Вильгельму  и
был продан  назад  его  отцу  между  двумя  мировыми  войнами.  Это  был
изумительный камень, и он слыл несчастливым. Эдуард  молча  поглядел  на
него и выпустил руку Изобел.
   - Одобряю. Очень красивый камень. И в тон вашим глазам.
   Изобел радостно засмеялась:
   - Ты очарователен, Эдуард! Жан, слышишь? Эдуард очарователен и совсем
не похож на тебя. - Она взглянула на Эдуарда из-под длинных ресниц. -  И
для такого молодого мужчины очень находчив. Говорит именно то, что хочет
услышать женщина, и не ошибается. Ну, совсем не так, как ты, Жан...
   - Зато я сбиваю отличные коктейли! - Жан улыбнулся,  вкладывая  в  ее
руку бокал. - Эдуард этого не умеет. Во всяком случае пока.
   - Коктейли! Коктейли! - Изобел вздернула голову.  -  Ну  что  это  за
талант? Бармен  в  "Четырех  сотнях"  прекрасно  их  сбивает,  но  я  не
собираюсь выходить за него.
   - У меня масса других талантов, прелесть моя! - Жан взял  ее  руку  и
перецеловал все пальцы.
   - Неужели? В таком случае сейчас же  перечисли  все,  чтобы  я  могла
выдолбить их наизусть! Эдуард, бумагу и ручку... - Она  опять  вскочила.
Эдуард молча подал лист почтовой бумаги и авторучку. Изобел снова  села,
хмурясь с притворной сосредоточенностью.
   - Нет, это очень  серьезно!  Никаких  шуток.  Мне  необходимо  знать.
Собственно говоря, мне теперь  ясно,  что  это  надо  было  сделать  уже
давным-давно. И предупреждаю, Жан, если  список  окажется  коротким,  мы
расстанемся. Я  расторгну  нашу  помолвку  вот  так...  -  Она  щелкнула
пальцами, и Жан-Поль  испустил  добродушный  стон.  Потом  развалился  в
кресле и задумался.
   - Я очень богат, - начал он медленно.
   - Богат? Богат? - Изобел сурово  сдвинула  брови.  -  Самое  скверное
начало.  Какая  вульгарность  думать,  будто  меня  может   интересовать
подобное! К тому же богатых мужчин очень много. Попробуй еще.
   - Я буду бароном де Шавиньи...
   - Еще сквернее. Отец говорит, что французские титулы в лучшем  случае
легковесны, а в худшем нелепы. Еще!
   Жан-Поль улыбнулся.
   - Я дам моей жене все, чего она только ни пожелает.
   - У меня почти все уже есть.
   Жан нахмурился, и Эдуард поспешно наклонился вперед:
   - Он очень добрый! Очень! Почти никогда не  сердится.  И  никогда  не
дуется.
   - Никогда не дуется? Вот это хорошо. Это я запишу. - Она помедлила. -
Но никогда не сердится? Хм-хм! Наверное, это скучно.  Мужчины  в  ярости
мне кажутся очаровательными. - Она постучала ручкой по листу. - Дальше!
   - Он красив, - снова вмешался Эдуард. - Этого он вам не скажет. А мне
можно.
   - Ну, хорошо. Красив. - Изумрудные глаза  вскинулись  на  Эдуарда.  -
По-моему, ты будешь красивее, но это к делу  не  относится.  Не  слишком
много.
   Жан-Поль потянулся и заложил руки  за  голову.  Эдуард  с  удивлением
заметил, что он слегка раздражен.
   - Я ревнивый и требовательный любовник, -  заявил  он  твердо.  -  Во
всяком случае, так мне говорят.
   Изобел пропустила мимо ушей напряженную ноту в его голосе и записала.
   -  Ревнивый  это  хорошо.  Требовательный  тоже  звучит  неплохо.  Но
романтичен ли ты? - Она написала это слово и сразу зачеркнула. - Нет, не
думаю. Ни чуточки. - Она поглядела на часы. - Мы  помолвлены  ровно  три
дня, а прошло уже больше часа с тех пор, как ты  в  последний  раз  меня
поцеловал. Нет, ты ни капельки не романтичен.
   Жан-Поль встал, перешел через комнату,  нагнулся  над  ее  креслом  и
поцеловал  ее.  Эдуард  смотрел  секунду-другую,   испытывая   отчаянную
неловкость, потом отвернулся к окну. У него возникла странная мысль, что
поцелуй этот был спровоцирован из-за него, а не  ради  брата.  Он  снова
повернулся к ним в тот момент, когда Жан-Поль отступил. Изумрудные глаза
покосились на него, словно Изобел что-то забавляло, словно она делила  с
ним секрет, недоступный его брату. К своему ужасу, он почувствовал,  что
его тело отзывается, шевелится... и удрученно отвернулся.
   - Мне надо сделать уроки. Латынь. Я пойду... Он направился  к  двери,
но Изобел вскочила:
   - Нет! Не надо. Мы бросим эту глупую игру.  Такая  скучная!  В  конце
концов я запишу на этом листке пять слов и должна буду вернуть Жану  его
изумруд. А я не хочу с ним расставаться. Я очень к нему привязана.  И  к
тебе, Жан, милый. Ну, не  хмурься!  Ты  же  знаешь,  мне  нравится  тебя
дразнить. Я поднимусь к твоей матери. Она ведь не рассердится, Жан. Хочу
показать ей его. И  мы  примемся  составлять  чудесный  список.  Женщины
обожают  составлять  списки,  ты  это  знаешь,  милый?  Никакую  свадьбу
невозможно устроить без их огромного количества, и это  будет  чистейший
восторг! Ну вот! Я ухожу... - Она оглянулась через плечо. - Оставляю вас
вдвоем... поговорить...
   Дверь  за  ней  закрылась,  и  наступило   молчание.   Эдуард   стоял
багрово-красный и негодующе смотрел на брата.
   - Господи! Она знает! Изобел знает... Ты же ей не сказал? Ты не мог!
   - Ну, упомянул мимоходом. - Жан пожал  плечами.  -  Так  и  что?  Она
считает, что это отличная идея. Очень милая. Так она и сказала.
   Эдуард поглядел на брата с сомнением. Тот произнес  слово  "милая"  с
нескрываемым сарказмом.
   - Мне неприятно, только и всего. Я бы предпочел, чтобы она не  знала.
Я... я думал, что о таком не говорят. Что это наша с тобой тайна.
   - Но так оно и есть. Так и есть. Ну, будет!  Смотри  веселее!  -  Жан
улыбнулся. - У меня для тебя хорошие новости. Я все устроил.
   - Устроил? Правда?
   Жан вытащил из кармана мундира картонную карточку и всунул ее в  руку
брата.
   - Завтра днем в три. Мама уедет на весь день. Я проверил. Глендиннинг
по субботам занимается с тобой только утром, так? Значит, у  тебя  будет
достаточно времени добраться туда. Адрес на карточке. - Он  помолчал.  -
Она совершенство, Эдуард. Совершенство во всех  отношениях.  Не  слишком
молода,  не  слишком  стара.  Очень  опытна.   Восхитительная   женщина.
Француженка... Я решил, что так тебе будет проще. Не проститутка, ничего
подобного. Она... ну, содержанка, ты понимаешь? Однако джентльмен уже  в
годах, часто в отъезде, а ей  нравятся  мужчины  помоложе.  -  Он  пожал
плечами. - Отличная подстилка, Эдуард.  Могу  рекомендовать  по  личному
опыту.
   - По личному?
   - Ну, естественно. Неужели ты думаешь, что я запущу моего братика, не
проверив прежде, что его ожидает? - Жан улыбнулся.  -  Я  ее  испробовал
вчера днем.
   - Вчера? Но  ты  же  теперь  помолвлен,  Жан!  Жан-Поль  ухмыльнулся.
Посмотрел на дверь, потом снова на Эдуарда.
   - Братик, мой братик! - сказал он  медленно.  -  Неужто  ты  серьезно
думал, будто это что-то изменит? Ну, признайся!
 
*** 
 
   Селестина Бьяншон приехала в Англию еще в 1910 году шестнадцатилетней
девочкой петь и танцевать в "Альгамбре-Фоли" Генри Пелиссьера. Она  была
очень миловидной и полненькой ровно в той  степени,  какая  в  ту  эпоху
считалась непременным условием красоты. Танцевала она грациозно, и, хотя
пению не училась, у нее было приятное, звонкое, от природы  поставленное
сопрано.  Она  быстро  приобрела  свою  долю  поклонников  в   толпе   у
артистического входа, которые посылали ей за  кулисы  букеты  и  корзины
цветов, яростно  соперничая  за  право  накормить  и  напоить  ее  после
спектакля в кафе "Европа" на Лестер-сквер. До трех утра они ели  и  пили
шампанское среди писателей, актрис, молодых отпрысков титулованных семей
и прочих, кто составлял этот полусвет, а затем  Селестина  на  извозчике
возвращалась в куда менее  фешенебельные  окрестности  Финсбери-парка  -
иногда одна, чаще нет. Она все еще вспоминала эти годы, продлившиеся  до
начала Первой мировой войны, как лучшее время своей жизни.
   Но Селестина, дочь французских крестьян, была реалисткой.  В  отличие
от некоторых своих подруг в "Альгамбре" она принимала букеты и  подарки,
но не ожидала предложений руки  и  сердца.  Бесспорно,  подобное  иногда
случалось - но крайне редко. Селестину вполне устраивали сменявшие  друг
друга покровители. Возвращаться во Францию ей  не  хотелось.  Шли  годы,
цвет ее юности увядал, и покровители становились менее  аристократичными
и менее молодыми, но Селестина  принимала  это  как  должное.  Это  было
естественно, неизбежно и не действовало на нее удручающе. Теперь, в 1940
году, ей  было  сорок  шесть  лет  и  она  находилась  на  содержании  у
удалившегося на покой дельца, который жил  в  Хове.  Весь  свой  скудный
капитал  он  вложил  в  многоквартирные  дома  в  Лондоне  и   окрестных
графствах. Селестину это устраивало - посещал он ее не чаще  одного-двух
раз в неделю. К  тому  же  он  редко  интересовался,  как  она  проводит
остальное время. Ему было шестьдесят четыре года, и Селестина искренне к
нему привязалась. Он заметно поугас,  но  был  гораздо  ласковее  многих
прежних ее любовников, оплачивал ее квартиру на Мейда-Вейл, назначил  ей
небольшое содержание, из которого она каждую неделю  умудрялась  кое-что
откладывать на черный день, и не гнушался разговаривать с ней,  что  она
очень ценила.
   Селестине в голову  не  приходило,  что  она  его  обманывает.  Часы,
проведенные с другими джентльменами,  просто  никакого  отношения  к  их
договору  не  имели