маме, конечно, это  слово  не
понравилось бы.
   Она хихикнула. Билли возвел глаза к небу.
   - Девчонки... Давай быстрее.
   Элен послушно зашла за куст, а когда  вышла,  то  почувствовала  себя
гораздо лучше. Она опять ухватилась  за  руку  Билли,  и  они  двинулись
дальше, он немножко впереди. Элен ставила ноги туда, куда ставил  он,  и
уже не шумела и была очень довольна собой.  "Посикай",  -  шепнула  она.
Посикай. Такое хорошее слово!
   Оно ей понравилось, и она его прилежно запомнила.
   У самого края овражка, где стояли тополя, была полянка.  Большой  дом
отсюда виден не был, его закрывали  кусты.  Элен  догадалась,  что  они,
наверное, оказались позади него. А перед ними была скверная, неухоженная
трава, почти такая же желтая и бурая, как трава на  трейлерной  стоянке.
Справа среди кустов она заметила  смешной  домик.  Билли  остановился  и
посмотрел по сторонам. Элен дернула его за руку.
   - Билли, Билли! Что это за домик? Вон там!
   Билли ухмыльнулся.
   - Это? Да  беседка,  они  его  так  называют.  Уютно  и  в  сторонке,
понимаешь?
   -  В  сторонке?  -  Элен  уставилась  на  него:  его  словно   что-то
рассмешило, но вот что? Что такое беседки, она знала. Беседки были  и  в
английских садах.
   - Ага! - Билли засмеялся. - Мамка говорит,  что  построить  ее  велел
старик Калверт. Ходил туда с черномазыми дамами, понимаешь? Только я  не
верю. Кто-то взял да и наплел, я так думаю...
   Глаза Элен округлились.
   - Старик Калверт? Ты про майора Калверта говоришь?
   - Да не  о  нем!  -  Билли  засмеялся.  -  О  его  папаше.  Он  помер
давным-давно - уж такой сукин сын, мамка говорит... - Он ухватил  ее  за
руку. - Пошли! Вот сюда.
   Он быстро протащил ее  по  траве  до  овражка,  который  укрыл  их  с
головой. Вскоре они вышли к крутому обрывчику. Под ним была заводь.
   Они остановились, и Элен молча уставилась на воду. Под деревьями было
прохладнее.  Вода  выглядела  неподвижной  и  бурой.  Над   поверхностью
метались две стрекозы. Радужные  крылышки  вспыхивали  на  солнце.  Элен
нахмурилась.
   - Черномазые дамы? Я не понимаю. - Этого слова она никогда раньше  не
говорила и знала, что маме оно не понравилось бы. - Я не понимаю.  Зачем
белый джентльмен поведет черномазую даму в беседку?
   -  Ну,  это,  думается  мне,  тайна...  -  протянул  Билли,  и   Элен
рассердилась, так как поняла, что он знает, а ей объяснить не хочет.  Но
в следующую минуту она позабыла об этом, потому что  Билли  отпустил  ее
руку и нырнул в воду прямо в джинсах.
   Он всплыл, отфыркиваясь. По его лицу катились бриллиантовые капли.
   - Чего ты ждешь?
   Элен замялась. Она  не  имела  понятия,  как  следует  себя  вести  в
подобной ситуации. Она не знала, как ей поступить, но ей было почти  все
равно. Она знала только, что ей очень жарко и хочется поскорее в воду.
   -  Мне  надо  будет  снять  платьице,  -  сказала   она   наконец   с
достоинством. - Купаться я буду в панталончиках.
   - Мне все едино. Как сама хочешь. - Билли опять окунулся с головой.
   Элен аккуратно разделась.  Сняла  сандалии  и  накрыла  их  тщательно
сложенным платьем.
   Потом на цыпочках подошла к воде. Билли подплыл и встал на дно.
   - Давай! - Он протянул ей руку. Он опять посмотрел на  нее,  и  опять
она  увидела  в  его  глазах  странное  выражение.  Они  казались  очень
серьезными и словно потемнели. Он смотрел на нее так,  как  будто  хотел
стоять тут еще долго-долго и не мог поверить тому, что видел.
   - Давай! - повторил он ласковее. Потом потянулся, осторожно  взял  ее
за руку и помог сойти в воду.
   Элен  вскрикнула.  Она  почувствовала  между  пальцами   ног   мягкий
прохладный ил, а вода показалась  ей  такой  холодной,  что  у  нее  дух
захватило. Она шагнула вперед и не нашла дна. Вода захлестнула ей волосы
и подбородок. Она забарахталась и закричала.
   Билли подхватил ее. Она почувствовала, как его руки сомкнулись вокруг
нее, приподняли, и, еще не сообразив, что происходит, она закачалась  на
воде.
   - Здорово, а? - Билли улыбнулся ей, и она заметила щербинку между его
передними зубами. - Ничего приятнее во всем мире нет, верно?
   - Да, Билли, - ответила она. - Да! Да!
   Потом они сидели на илистом берегу, обсыхая в солнечном пятне.  Билли
подбирал  камешки,  бросал  их  в  заводь,  и  Элен  смотрела,  как   по
поверхности разбегаются круги. Он стал какой-то тихий, подумала Элен.
   - У меня ничего  не  получилось,  -  сказала  она  наконец  тоненьким
голоском. - Плавать труднее, чем кажется.
   - Ты молодец, - решительно возразил Билли. - Ты сделала три гребка, а
может, и четыре. Ага, почти четыре.
   Наступило короткое молчание. Билли бросил еще камешек.
   - Хочешь опять сюда прийти? - спросил он  наконец  очень  небрежно  и
рассеянно. - Я буду за тобой заходить. Утром. Твоя мамка ведь  по  утрам
работает у Касси Уайет, правильно? Вот я, может, и зайду за тобой.
   - Правда? - Элен радостно ему улыбнулась. - Мне очень нравится. - Тут
она  умолкла  и  нахмурилась.  -  Только  мне  нельзя.   Мамочка   очень
рассердится, если узнает.
   - А ты ей не говори. Чего выбалтывать? Человеку  нужны  секреты,  так
мой папка сказал. - Он помолчал. - А мой секрет вот это место.  Мне  тут
нравится. Тихо так и красиво. Красивше не  бывает.  Я  сюда  даже  зимой
прихожу. Просто чтобы побыть без других. Ну,  когда  другие  ребята  мне
надоедят, ты понимаешь.
   Он замялся, и она поняла, что он снова смотрит на нее  тем  взглядом,
хотя и не повернула головы.
   - Если хочешь, это будет и твой секрет. - Странным  робким  движением
он взял ее руку и тут же выпустил. - Ты красивая,  красивше  не  бывает.
Ну, и приводить тебя сюда,  это  в  самый  раз.  Знаешь...  -  Он  снова
замялся, словно не зная, продолжать или нет, и Элен обернулась к нему. -
Ты знаешь,  другие  ребята  не  хотят  с  тобой  водиться.  Говорят,  ты
задаешься и всякое такое. А я так не думаю. Ну, разговариваешь ты чудно,
это так. - Он ухмыльнулся. - Но ты же не виновата. И  еще  они  говорят,
что у твоей мамки  одни  дурацкие  выдумки.  И  имя  она  тебе  выдумала
дурацкое. А по мне, оно очень даже красивое, хотя я его и не  сказал  ни
разу. Тебе не сказал.
   Элен бросила на него недоумевающий взгляд.
   - Оно французское, - объяснила она наконец,  опасаясь,  что  он  тоже
вдруг захохочет,  как  хохотали  другие  тэннеровские  дети,  когда  она
однажды сказала им это.
   - На самом деле оно английское, но его надо произносить, как французы
произносят. Маме так  больше  нравится.  Говорит,  что  оно  так  звучит
нежнее. Ну, вроде как вздох, понимаешь?
   - Мне нравится. У тебя чудной английский голос и  чудное  французское
имя, но они тебе подходят. И  волосы  у  тебя...  Знаешь,  когда  солнце
светит на твои волосы, они совсем такие, как  спелая  пшеница.  Я  видел
такую пшеницу - чистое золото. Я ее в Айове видел. Поля и поля. У меня в
Айове дядя... - Он замолчал и поднялся на ноги. Бросил последний камешек
в заводь и последил за кругами.
   - Ну, так ты придешь со мной сюда опять? А я  тебя  научу  плавать  -
по-настоящему. Давай это будет наш секрет - только твой и мой?
   Элен тоже  встала.  Она  медленно  надела  сандалии,  потом  натянула
платье. Билли застегнул ей "молнию". И все это время она  думала,  зная,
что должна ответить "нет", и зная, что не хочет этого. И  внутри  у  нее
было такое странное чувство  -  такое  веселое,  счастливое,  словно  ей
хотелось танцевать.
   Она поглядела в глаза Билли, синие, как крыло зимородка.
   - Ладно, Билли, - сказала она.
   Билли нагнулся и быстро чмокнул ее в щеку.
   - Это тоже наш секрет, -  сказал  он,  и  лицо  у  него  снова  стало
свекольно-красным. - И никому не проговорись, что я это сделал!
   - Хорошо, Билли.
   - Мне неохота, чтобы вякали, что я связался с малявкой, договорились?
Мы друзья, верно? А теперь пошли домой.
   Он помог ей взобраться по крутому склону овражка вывел из тополей  на
полянку. Тут он остановился, и она заметила,  что  он  вздернул  голову,
точно зверушка, прислушиваясь. Она сначала  не  поняла,  но  потом  тоже
услышала. Мужской голос, приглушенный, а потом  женский  смех;  а  потом
странный звук, не то вздох,  не  то  стон.  Он  донесся  из  деревянного
домика, из беседки. Она увидела, что Билли посмотрел на домик, потом  на
нее, потом схватил ее за руку и побежал. И даже через кусты бежал,  пока
они не подлезли под проволокой. А тогда на краю  поля  остановился.  Они
оба совсем запыхались.
   - Билли, а что там было... в домике? Что?
   - Ну, люди. Так просто...
   - А ты их видел? Я не увидела. Что они делали?
   - Немножко видел. Ну, любились... любовь крутили, ну, ты понимаешь.
   - Нет. Я не понимаю... - Он быстро зашагал под дороге, и ей  пришлось
бежать, чтобы не отстать от него. - Кто там был? Ты видел? Цветная дама?
   - Еще чего! Она была белая. - Он остановился на секунду, нахмурился и
мотнул головой. - И это не наше дело. Пошли домой. Погляди! - Он  указал
на небо. - Скоро дождь польет. Побежали.
   Но дождь подождал. Билли довел ее до прицепа и оставил  во  дворе,  и
она сидела на горячем солнце, пока ее панталончики и  волосы  совсем  не
высохли. Ей сразу стало легче: теперь мама ничего не спросит. А если  бы
спросила, она бы ответила, что облилась, когда наливала воду из колонки.
   Мать она увидела, когда начали падать  первые  крупные  капли  дождя.
Элен увидела, как она  посмотрела  на  небо,  потом  на  свое  платье  и
побежала. В своих лучших туфлях на высоком каблуке бежала она неловко, а
ветер спутал ей волосы, и она совсем забыла про свое  лицо,  потому  что
губная помада вся стерлась. Она вбежала в калитку,  подхватила  Элен  на
руки и, смеясь, унесла ее в трейлер.
   - Как раз вовремя! Сейчас хлынет! А я задержалась... - Она посмотрела
на часы, потом на Элен. - Немножко задержалась. Но я так приятно провела
время, и... - Она вдруг замолчала.
   - А ты тут  была  умницей,  сокровище  мое?  Ты  знаешь,  я  по  тебе
соскучилась, а теперь мы не сможем пойти погулять из-за ливня... - Голос
у нее замер, она оглянулась, и Элен подумала, что еще никогда не видела,
чтобы глаза ее матери так блестели, а лицо было таким бледным.
   Элен села на деревянный стул. Спину она держала очень прямо.
   -  Если  мы  не  пойдем,  это  ничего,  -  сказала  она,  старательно
выговаривая каждое слово. - А ты будешь  еще  ходить  в  гости  к  твоей
знакомой?
   Ее мать, опустив голову, закладывала складочками шелк своего  платья,
но теперь посмотрела на Элен.
   - Может быть. Пожалуй. Ну, иногда, ты понимаешь. Не часто.
   - А мне можно будет пойти?
   - Нет, деточка. -  Она  отвела  глаза.  -  Пока  нет.  Это  мамочкина
знакомая,  понимаешь?  Но  потом,  возможно...  Поглядим.   Это   особая
знакомая, понимаешь? Ну, как будто секретная, тебе понятно?  Ты  знаешь,
как мамочка ненавидит сплетни,  и  помнишь,  что  она  тебе  говорила  о
здешних людях... о Тэннерах, Касси Уайет. -  Неожиданно  она  зашевелила
пальцами. - Болтают, болтают весь день напролет. Другого дела у них нет.
Ну так я не хочу, чтобы они болтали обо мне, ведь так? А потому... - Она
замолчала, опустилась на колени и обняла Элен. - А потому никому про это
не говори, хорошо, родная? Ну, если пойдешь со мной к Касси  Уайет.  Или
если кто-нибудь зайдет в трейлер, пока меня не будет. Не упоминай, что у
мамочки есть знакомая, хорошо, Элен? Так ведь интереснее. Это будет  наш
секрет.
   Элен внимательно на нее посмотрела. Губы мамочки улыбались, но широко
открытые глаза были тревожными. Элен поняла, как поняла с Билли, что  ее
мать о чем-то умалчивает, о чем-то недоговаривает.  И  вновь  ее  сердце
больно сжалось. Когда мамочка нагнулась поцеловать ее, она  отвернулась,
и поцелуй пришелся на волосы.
   - Хорошо, - сказала она наконец. - А можно я  возьму  печеньину?  Мне
есть хочется.
   Ее мать быстро поднялась на ноги.  Слишком  быстро.  И  не  поправила
"печеньину" на "печеньице". Элен ничего не понимала. Так  бывало,  когда
мама сначала сердилась, а потом жалела ее и старалась утешить.
   Она холодно смотрела, как мать открыла ящик буфета, и была рада,  что
ходила к заводи, была рада, что ходила туда с Билли Тэннером, была рада,
что ничего не сказала мамочке. Пусть у нее будут секреты, думала она.  А
ей все равно. Элен обхватила себя руками и улыбнулась.
   Теперь у нее было целых два секрета. Что она ходила купаться с  Билли
и что майор Калверт царапнул ей ладошку. Для начала хорошо.
   Но лучше, если их будет больше.
 
Эдуард 
 
Лондон - Париж. 1941 - 1944 
 
   -  Эдуард!  Эдуард!  У  меня  создается  впечатление,  без   сомнения
ошибочное, что вы невнимательны. Что  вы  пребываете  в  каком-то  своем
тайном мире, куда мне, увы, нет доступа..
   Хьюго Глендиннинг внезапно оторвался от книги, которую читал вслух, и
пронзил Эдуарда взглядом голубых глаз. Эдуард подскочил.
   -  Эдуард!  -  Хьюго  вздохнул.  -  Вы  расслышали  хотя  бы   слово?
Одно-единственное слово? - Он  нетерпеливо  оттолкнул  книгу  и  закурил
новую папиросу. Эдуард посмотрел на описание наполеоновской  кампании  и
торопливо попытался найти место, на котором  Хьюго  прервал  чтение.  Но
вдруг оно на  десяток  страниц  раньше?  У  него  не  было  и  проблеска
воспоминаний.
   - Эдуард, - с безграничным терпением произнес  Хьюго,  -  два  месяца
тому назад, двадцать второго июня,  если  сказать  точнее,  армии  рейха
обрушились на  Россию.  И  возможно  -  да,  возможно,  что  это  станет
поворотным пунктом в этой нескончаемой войне.  А  посему  представляется
уместным, представляется разумным изучить судьбу Наполеона  Бонапарта  и
его армий, когда он предпринял подобную же попытку. Мы рассмотрим  -  мы
рассматривали, то  есть  я  рассматривал  -  исторические  анализы  этой
кампании. Засим мы могли бы продолжать и сравнить их с беллетристическим
ее  описанием  в  "Войне  и  мире"  Толстого.  Мне  это   представляется
своевременной и, более того, остроумной мыслью.  Некоторые  ваши  предки
участвовали в  этих  кампаниях.  Если  не  ошибаюсь,  восьмой  барон  де
Шавиньи,  по-видимому,  успешно  втершийся  в  милость  к  корсиканскому
выскочке, был убит в битве под Бородином.  Поэтому  у  вас  есть  личные
причины счесть эту тему столь же интересной и  поучительной,  какой  она
представляется  мне.  Вскоре  вы  отпразднуете  свой  шестнадцатый  день
рождения. Предмет этот не может быть слишком сложным  для  юноши  вашего
возраста и способностей. Однако я замечаю, что  ваш  интерес  прохладен.
Вам не хотелось бы объяснить мне почему?
   Эдуард не поднял головы. "Почему? - сказал бы он. - Почему, Хьюго? Да
потому, что мне наплевать на Наполеона, и на Россию, и даже  в  какой-то
мере на немцев. К черту Толстого с его тягучим романом. Я  хочу  только,
чтобы меня оставили в покое, не мешали  бы  мне  думать  о  Селестине  -
Селестине,  самой  прекрасной,  самой  обворожительной,  самой  чудесной
женщине, когда-либо жившей на земле".
   Естественно, он знал, что не скажет,  что  не  может  сказать  ничего
подобного, хотя, едва он поднял глаза и увидел выражение на лице  своего
наставника, у него возникло неприятное подозрение, что  Хьюго  прекрасно
понимает, о чем он думает. Тон  его  был  саркастическим,  но  на  губах
играла снисходительная улыбка.
   - Не знаю...  -  Эдуард  захлопнул  свою  книгу.  -  Просто  не  могу
сосредоточиться, Хьюго. А историей нам сегодня  заниматься  обязательно?
Если бы что-то другое...
   - А почему бы и нет? - ответил непредсказуемый Хьюго, и  Эдуард  даже
растерялся. - Что вы предложите взамен? Географию? Математику?
   - Господи, нет уж! - простонал Эдуард.
   - К математике у вас большие способности. В отличие от меня. Мне  все
труднее держаться с вами наравне. Впрочем, она  отнюдь  не  мой  любимый
предмет и никогда им не была. Итак, что  еще?  Какой  предмет,  хотя  бы
отдаленно академический, может, по-вашему, занять ваш ум сегодня утром?
   - Стихи, - Эдуард пожал плечами. - Пожалуй, я бы почитал стихи.
   - Отлично. Займемся поэзией.
   Словно бы с полным добродушием Хьюго отошел  к  высокому  стеллажу  с
библиотекой классной комнаты. Поставил на место наполеоновские  кампании
и вытащил новенький томик.
   - Продолжим  метафизиков  .  Джон  Донн.  -  Он  бросил  томик  перед
Эдуардом. - Я буду читать, вы следите по тексту,  а  потом  мы  займемся
разбором. Страница шестнадцатая. "Годовщина".
   Эдуард послушно открыл книгу. Слова на странице  затанцевали  у  него
перед глазами. И Хьюго негромко заговорил, - как всегда, он декламировал
по памяти:
 
   Как короли, любимцы их, безумцы,
   Красавицы, вельможи, остроумцы,
   И Солнце, что ведет их жизням счет,
   Состарились уже на целый год.
   Как встретить было мне тебя дано.
   Все в мире гибели обречено,
   Любви лишь нашей не пройдет пора,
   Нет для нее ни завтра, ни вчера...
 
   Эдуард зажмурился.  У  него  мелькнула  мысль:  "Господи,  он  знает!
Каким-то образом он узнал!" Ведь прошел почти год с того дня, когда он в
первый раз был у Селестины. Но он отмахнулся от этого подозрения.  Пусть
Хьюго знает, пусть кто угодно знает - ему безразлично. Он вслушивался  в
слова. И думал: "Да! Это верно. Донн прав. Он выразил это  по-особенному
прекрасно, я бы так не сумел, но чувствую я  именно  это.  Я  люблю  ее.
Полюбил почти с первого взгляда и буду любить ее вечно".
   Он нагнулся над книгой. "Любви лишь нашей не пройдет  пора..."  Разве
не это пытался он вчера сказать  Селестине,  лежа  в  ее  объятиях?  Ну,
наверное, у него не  получилось,  он  не  сумел  сказать  по-настоящему,
потому что это было слишком важно, но сказать он хотел именно  это.  Что
любит ее и будет любить всегда. Что просто не в силах не  думать  о  ней
постоянно. Что каждую секунду, пока он не с ней, она живет в его мыслях.
Что и во время занятий, и ночью, когда он  в  постели  совсем  один,  ее
образ мучает его. Он лихорадочно грезил о ее губах, о ее мягких  бедрах,
о ее грудях, ее поцелуях. Ее тело словно сплеталось с его  мыслями,  как
сплеталось с его телом, когда они занимались любовью. Он все время хотел
ее. И сходил с ума. Был одержим вздохами и ласками,  ароматом  ее  кожи,
ощущением   ее   волос   у   него   в   руках,   скользящими   шелковыми
соприкосновениями, слиянием их тел в одно. О, Селестина! И  его  терзала
неуверенность: а что чувствует она? Любит ли она  его  хоть  немножко?..
"Cйlйstine, Cйlйstine, dis que tu m'aime..." "Ne t'inquiиte  pas,  reste
tranquille, bien sыr, je t'aime, mon petit:..."
   Но она отвернула голову, когда сказала это, а вчера, когда он рискнул
на  великое  свое  признание,  у  нее  был  такой  грустный  вид.  Такой
невыносимо грустный. Она зажала его лицо в ладонях и  посмотрела  ему  в
глаза:
   - Эдуард, послушай меня. Тебе не надо говорить такие вещи.  И  думать
их не надо. Я знаю, ты говоришь от всего сердца, я знаю, ты веришь своим
словам, но так нельзя. Ну, будь серьезен. Подумай. Я уже немолода, а  ты
молод, очень молод. У тебя вся жизнь впереди, Эдуард, и - выслушай меня!
- у тебя будет много женщин. Очень много. Да, сейчас ты, конечно, мне не
веришь, но когда станешь старше, то увидишь, что я  была  права.  Женщин
будет еще очень много, а потом  в  один  прекрасный  день  ты  встретишь
особенную женщину, ту, от которой захочешь иметь детей; ты  почувствуешь
это, когда такая минута придет. И вот тогда, Эдуард, только  тогда  тебе
понадобятся эти слова. Сбереги их, chиrie, не расточай направо и налево.
Сбереги их для женщины, которую захочешь сделать своей женой.
   Эдуард готов был расплакаться от гнева и бессилия. Он хотел крикнуть,
что только она станет его женой - Селестина,  его  богиня,  его  любовь!
Она, и только она! А другие пусть думают о них что хотят.
   Но Селестина помешала ему произнести хоть слово - положила ладонь  на
его губы и покачала головой.
   - Нет, - шепнула она. - Нет, я не  позволю  тебе  сказать  это.  Д