не
помнила. Папа был солдат, и мама познакомилась с ним, когда он  сражался
на войне. А теперь он был в Корее, очень далеко отсюда, даже дальше, чем
Луизиана.  И  очень  хорошо,  сказала  мама.  Пусть  бы  он  совсем   не
возвращался. Папа не знал, где они живут - она и мама. Если он начнет их
искать - только этого он делать не станет, сказала мама, искривив  губы,
- то ни за что не найдет. И  очень  хорошо,  потому  что  они  без  него
спокойны и счастливы, и в один прекрасный день, теперь  уже  скоро,  они
вдвоем вернутся в Англию, в свою родную страну.
   По  ту  сторону  остальных  трейлеров  было  поле.  Прежде  оно  было
хлопковым, сказала мама, частью плантации Калвертов,  но  они  забросили
его во время войны, когда майор Калверт сражался  за  морем  с  немцами.
Теперь там в лачугах из толя почти не осталось цветных, и она ни в  коем
случае не должна ходить туда - даже в гости к Миссисипи Мэри.
   А дальше было шоссе, а дальше по шоссе Оранджберг,  с  бензоколонкой,
рынком, банком, отелем и салоном Касси Уайет, где мама три раза в неделю
по утрам делала дамам прически.
   А за Оранджбергом были Селма, Монтгомери -  столица  штата,  а  потом
Бирмингем, но там она никогда не бывала. Мама сказала - ну и что?  Зачем
ей Бирмингем? Когда она подрастет, они поедут в Нью-Йорк  и  пройдут  по
Пятой авеню, и побывают во всех прекрасных магазинах. А потом  сядут  на
теплоход или даже на самолет и поедут в Лондон, и  в  Париж,  и  в  Рим.
Конечно, немцы разбомбили Лондон, и мама его не  видела  вот  уже  почти
пять лет, но она сказала, что он все равно самый красивый.  И  там  есть
парки - большие парки, совсем не такие, как деревья вокруг, а с  зеленой
травой, множеством цветов и прекрасными аллеями. И еще там есть эстрады,
а на них солдаты играют марши и вальсы.
   Когда у них будут деньги, сказала мама. Вот тогда они и поедут. И  не
остановятся, чтобы осмотреть Бирмингем в штате Алабама.  Они?  Да  ни  в
коем случае!
   Она повернула голову.  Стрелки  на  часах  стояли  точно  на  красных
наклейках. Мама сейчас вернется. Она никогда не опаздывает. "Точность  -
вежливость королей", - вот как  она  говорит.  А  придет  она  с  другой
стороны, по тропинке, которая ведет через поле к большому  дому,  потому
что сегодня суббота, а по субботам мама причесывает миссис Калверт. Не в
салоне Касси Уайет - туда миссис Калверт не снизойдет поехать,  говорила
мама, - а прямо у нее в спальне.
   Элен один раз ходила туда с  мамой  -  один-единственный  разочек,  -
чтобы подавать ей шпильки. Так мама  сказала  миссис  Калверт.  Но  Элен
знала, что эта  причина  ненастоящая.  Просто  мама  хотела,  чтобы  она
увидела дом - приличный дом, - высокий, белый, с колоннами и верандой. У
миссис Калверт был цветной дворецкий и настоящие слуги,  как  полагается
настоящей даме, и она очень капризничала, и говорила, что  от  солнца  у
нее болит голова, а потому шторы держали опущенными.  В  комнате  у  нее
было сумрачно и прохладно. И очень тихо. И пахло щипцами для завивки,  и
еще духами, свежевыглаженным бельем и цветами.
   Так чудесно, подумала Элен. И всякие сверкающие хрустальные бутылочки
перед зеркалом на ее туалетном столике, и еще щетки в серебряной оправе.
Но сама миссис Калверт ее  разочаровала.  Такая  тощая,  костлявая...  А
когда Элен  стояла  совсем  рядом,  то  разглядела  пудру,  присохшую  к
землистой коже миссис Калверт, заметила,  что  уголки  ее  рта  оттянуты
книзу и в морщинах. Она была янки, сказала  мама.  А  это  значило,  что
миссис Калверт приехала с Севера - из Нью-Йорка или, может,  из  Бостона
Настоящая дама, сказала мама, и заметно старше своего мужа, добавила она
с маленькой улыбкой. У  нее  были  седые  волосы,  и  мама  освежала  их
какой-то особой жидкостью из пузырька, который пах  очень  скверно.  Так
они всегда говорили - "освежала", но дома мама смеялась,  подмигивала  и
говорила: "Не забыть захватить флакон с краской".
   Когда они  в  тот  раз  уходили  из  большого  дома,  на  веранде  им
встретился майор Калверт. На нем был белый костюм. Элен  никогда  прежде
не видела мужчин в  белых  костюмах.  Он  был  очень  высокий,  и  очень
загорелый, и очень красивый. А увидев ее, он  встал  и  подошел  к  ним.
Подошел, и остановился, и стоял, оглядывая ее с головы до ног, пока мама
не представила ее ему. Ну, после  этого  Элен  хорошо  знала,  что  надо
сделать. Мама ее научила. Она протянула руку,  посмотрела  ему  прямо  в
глаза и сказала: "Как вы поживаете?" - совсем так, как показывала  мама.
А майор Калверт уставился на нее, а потом  засмеялся,  очень  громко.  И
очень вежливо пожал ей руку,  и  что-то  сказал  маме,  только  Элен  не
расслышала.
   "Что он сказал, мамочка?" -  спросила  она,  как  только  они  отошли
подальше. А мама улыбнулась.
   "Он спросил, сколько тебе лет, а я сказала - пять, и он  сказал,  что
ты вырастешь красавицей".
   Элен так и застыла на месте.
   "Красавицей? Это значит - красивой? Как настоящая леди?"
   "Ну, конечно! - Мама ласково погладила ее по плечу. -  Разве  я  тебе
это не говорю постоянно?"
   Да, она говорила. Постоянно. С тех пор, как Элен себя помнила. И  это
очень приятно, подумала она, подняв глаза и увидев за  деревьями  фигуру
матери.
   Очень-очень приятно. Но все-таки меньше, чем от того, что это  сказал
майор Калверт, потому что майор Калверт был  мужчина  и  джентльмен.  От
него пахло одеколоном, и кожа на ладонях у него была гладенькая, а когда
он пожимал ей руку, то сделал что-то неожиданное, о чем мама никогда  не
упоминала и чего никогда не делала, когда учила ее пожимать руку  и  они
упражнялись. Он вдавил кончик пальца во влажную  впадину  ее  ладошки  -
сначала слегка, а потом посильнее, и чуть-чуть тайно  царапнул  ей  кожу
безупречно наманикюренным ногтем.
   Маме она не сказала. Вдруг она рассердилась бы и больше не пустила бы
Элен в большой дом  никогда-никогда.  А  ей  очень  хотелось  снова  там
побывать. Хотелось поглядеть на большие серебряные щетки,  почувствовать
запах свежего белья и опять  увидеть  майора  Калверта.  Потому  что  он
царапнул ее ладошку, и это было очень-очень приятно. Ей стало  тепло,  и
радостно, и непонятно - совсем так, как тогда, когда она подглядывала за
мальчиками Тэннеров у бочажка.
   А это было странно. Потому что майор Калверт, хотя  и  был  мужчиной,
выглядел очень красивым и очень чистым. Так почему же она  почувствовала
себя совсем так же, как когда глядела на грязные мешочки, про которые ей
было запрещено упоминать?
   Она быстро поднялась со ступеньки. Об этом не надо думать. Это гадко,
и мама может заметить, что она вела себя  плохо.  Она  замахала  руками,
охваченная внезапной радостью, что у нее  есть  тайна,  и  радуясь,  что
вернулась мама.
   - Посмотри, - сказала она. - Я сделала тебе английский сад.
   Самое лучшее время было после ужина.  Элен  очень  его  любила.  Свет
становился мягче, воздух прохладнее, ситцевые занавески на открытом окне
колыхались от ветерка, а снаружи цвиркали цикады. И мама принадлежала ей
одной, и они занимались особыми уроками, которые были совсем  не  похожи
на  обычные  уроки,  а  казались  игрой,  в  которую  она  умела  играть
очень-очень хорошо.
   А этот вечер оказался еще и особенным. Потому что  мама  вернулась  с
сюрпризом - пакетом  в  оберточной  бумаге,  который  сразу  спрятала  в
спальне, но Элен увидела по ее глазам, что ей весело.  И  мама  сказала,
что позволит ей посмотреть потом. Если она будет  стараться,  когда  они
займутся уроками.
   Но сначала был "детский ужин", как говорила мама.  Она  в  этом  была
очень строга: дневная  еда  называлась  "второй  завтрак",  а  вовсе  не
"обед",  как  говорили  дети  Тэннеров,  потому  что   были   маленькими
невеждами. Потом чай в пять  часов,  который  никогда  не  сервируют  за
обеденным столом, а только в гостиной,  если  она  у  вас  есть.  У  них
гостиной не было, и они только делали вид. Потом был ужин, а  когда  она
вырастет, вместо него будет обед, который подают в восемь.
   Поужинали они крутыми яйцами и намазанными маслом  тонкими-претонкими
ломтиками белого  хлеба  с  обрезанной  корочкой.  Ничего  жареного  они
никогда не ели. Мама говорила, что жареная еда  -  вульгарна  и  от  нее
портится цвет лица. А в заключение кусочек сыра и фрукты. Но с  фруктами
было трудно, потому что есть их полагалось с помощью  ножа  и  вилки,  а
чистить апельсины надо было одним способом, а яблоки совсем другим,  так
что иногда Элен путала, а мама хмурилась.
   После ужина мама включила радио, и они  слушали  последние  известия,
очень скучные, думала Элен. Только войне во всяких местах,  про  которые
она никогда прежде, кроме Кореи, и не слышала.  А  потом,  когда  посуда
была вымыта, потом начиналось самое интересное. Уроки.
   На этот раз ей было задано  поставить  прибор  на  покрытом  клеенкой
столе, правильно положив  ножи,  вилки  и  ложки.  Получилось  не  очень
красиво, но мама не сердилась, потому что все они были одной величины, а
не разные, как полагается, но раскладывать их следовало по правилам.
   Кончив, Элен взобралась на стул  с  подушкой  и  чинно  ждала.  Спина
прямая, локти прижаты к бокам, потому что на банкете  или  званом  обеде
ратопыривать локти нельзя - слишком мало места. Мама улыбнулась.
   - Хорошо. Ну, сегодня ты  съешь  немного  супа  -  пожалуй,  бульона.
Консоме, помнишь? Затем рыба - филе трески или  чуть-чуть  тюрбо.  Затем
жаркое - цыпленок, или мясо, или дичь. Естественно, к нему будут  поданы
овощи, которыми обедающих обносят. С какой стороны от  тебя  остановится
слуга?
   - Слева, мама.
   - Хорошо. Теперь ножи и вилки - в каком порядке ты будешь их брать?
   - От внешних к внутренним, мама.
   - Хорошо. Ну а булочки, вообще хлеб?
   - Отламывать по кусочку, мама. Пальцами.  Ножом  не  резать,  он  для
масла.
   - Отлично. Ну а рюмки?
   Элен посмотрела на три выстроенных в ряд граненых стакана.
   - Как с ножами и вилками. От внешней к внутренней.  Даже  если  рюмку
наполнят еще раз, никогда не пить больше трех, и прихлебывать понемножку
и не торопясь... Пальцы, - она улыбнулась до  ушей,  -  держать  все  на
ножке, не оттопыривать!
   - Хорошо. - Ее мать  вздохнула.  -  Три  рюмки  это  не  правило,  ты
понимаешь... Но предусмотрительность не мешает. Ну-у... Что могут подать
после жаркого?
   - Пудинг, мама.
   - Пудинг, совершенно  верно.  На  десерт.  Этим  словом  обозначаются
фрукты и орехи, которые подаются в заключение. И ни  в  коем  случае  не
"сладкое". Ну а теперь...  -  Она  указала  на  стеклянные  перечницу  и
солонку в центре клеенки, покрывавшей дощатый стол. - Что это?
   - Соль и перец, мама. А иногда еще и горчица. - Она  подняла  голову,
гордясь своими познаниями. - Мы не  говорим  "судок",  но,  если  кто-то
скажет так, мы все равно передадим и не улыбнемся.
   - Отлично. Ну  а  это?  -  Она  указала  на  квадрат,  отрезанный  от
бумажного полотенца, который лежал возле тарелки Элен.
   - Это салфетка.
   - А так как мы дошли до пудинга,  где  ей  следовало  находиться  уже
довольно давно? Элен прижала ладошку к губам.
   - Ой! Я забыла. У меня на коленях, мама.
   - Как и твои руки, если не ошибаюсь.
   Упрек был очень мягким. Руки Элен тотчас нырнули под стол.
   - Очень хорошо. И последнее. Ты съела свой  апельсин  -  естественно,
как полагается, не уронив кожуру под стол, но пока забудем про это.  Что
произойдет дальше?
   - Ну... - Элен нерешительно помолчала. - Мы немножко поговорим,  и  я
должна обращаться к соседу и справа, и слева, а не позволять, чтобы меня
мо... мопо...
   - Монополизировали. Очень хорошо. Продолжай.
   - И я должна следить, когда  хозяйка  дома  подаст  знак.  Она  может
перехватить мой взгляд или положить  салфетку,  но  я  должна  быть  уже
готова. Тут она встанет, и все остальные женщины встанут, и мы следом за
ней выйдем из столовой. А мужчины останутся и  будут  пить  портвейн.  И
рассказывать смешные истории...
   - Да-да. - Ее мать встала. - Что делают они, тебя не  касается.  И  в
любом случае... - Она помолчала с некоторой растерянностью. -  Возможно,
этот обычай уже не соблюдается строго. Я точно  не  знаю.  После  войны,
видишь ли... Теперь все не так официально, ну, и я уехала так давно... -
Ее голос замер. - Тем не менее знать его не помешает.
   - Да, мама. - Элен поколебалась, поглядывая  на  ее  лицо.  -  Как  я
отвечала? Хорошо?
   - Очень хорошо, моя радость. Можешь выйти из-за стола.
   Элен соскользнула с подушки и подбежала к матери.
   Та сидела в их  единственном  кресле.  Элен  думала,  что  оно  очень
безобразное - желтые деревянные ножки,  засаленная  красная  обивка.  Но
мама задрапировала его красивой старинной  шалью,  которую  привезла  из
Англии. Когда Элен забралась к ней на колени и прижалась  головой  к  ее
плечу, мама откинулась на шаль и закрыла  глаза.  Элен  подняла  лицо  и
внимательно ее оглядела.
   Мама очень красивая, думала она. Очень худая, но  ведь  у  них  часто
мало еды, особенно когда Касси Уайет долго  не  платит  ей,  как  иногда
случается. От нее всегда пахнет чистотой и цветами, и она всегда  следит
за своим лицом, а волосы на ночь накручивает. Никто тут не выглядит, как
мама. У нее были мягкие каштановые волосы, которые она стригла  сама,  и
они красиво вились. Она была бледной и  никогда  не  сидела  на  солнце,
чтобы оно не обожгло ей кожу. Брови она выщипывала, оставляя два  тонких
полумесяца, а глаза у нее были большие и  широко  расставленные,  как  у
самой Элен. Они были фиалковые, чем и объясняется ее  имя  Вайолет,  что
значит фиалка. И полностью ее зовут Вайолет Дженнифер Фортескью. То есть
звали, когда она в Англии играла на  сцене.  А  тут  она  Крейг,  миссис
Крейг, потому что это фамилия папы. И  Элен  тоже  Элен  Крейг.  Фамилия
Крейг не очень нравилась Элен.  Быть  Элен  Фортескью  было  бы  гораздо
приятнее, и, когда она вырастет, так  и  будет.  Она  станет  играть  на
сцене, как мама, и выберет фамилию, какую захочет. А может, и в кино - в
кинофильмах, как говорит мама. В Селме было кино, и мама иногда брала ее
туда, если она вела себя хорошо. Фильмы Элен очень нравились, и  в  кино
она сидела тихо, как  мышка.  Она  думала,  что  мама  похожа  на  Кэрол
Ломбард, но только Кэрол Ломбард красилась под пепельную блондинку, а  у
мамы волосы были настоящего цвета.
   У мамы была сестра Элизабет, и  мама  каждое  Рождество  посылала  ей
открытку, и иногда Элизабет тоже присылала  открытку.  Их  папа  и  мама
умерли, вот почему им сложно вернуться в Англию. Где они будут там жить?
- А не могли бы мы жить с Элизабет? Ну, сначала? - спросила Элен.
   Но мама покачала головой. Они с Элизабет  не  очень  ладили,  сказала
она. Элизабет была старше и всегда злилась на нее, потому что  она  была
любимицей их папы. Один раз он взял Вайолет в Париж, только ее  одну,  и
они чудесно провели время, потому что Париж  самый  прекрасный  город  в
мире, даже прекраснее Лондона. Когда они вернулись, Элизабет  злилась  и
дулась просто ужасно. Она все еще живет в  доме  в  Девоншире,  где  они
выросли, хотя она не вышла замуж, и живет совсем одна,  и  дом  для  нее
слишком велик. А они туда вернуться не могут, говорила мама, -  Элизабет
не  хочет,  а  кроме  того,  маме  там  будет  слишком   грустно   из-за
воспоминаний.
   - Элизабет мне завидует, - сказала мама. - Я вышла замуж, а она так и
осталась на полке.
   Элен вздохнула. Она знала, что означало это выражение. Оно  означало,
что Элизабет осталась старой девой, а это ужасная судьба, самая ужасная,
какая только может постигнуть женщину. Это значит, что ты  не  нравишься
мужчинам; это значит, что ты некрасивая и неинтересная и должна доживать
жизнь в углу полки, точно банка  из-под  джема.  От  таких  мыслей  Элен
иногда очень пугалась: а что, если так будет и с ней?
   Но ведь замужество тоже выглядело не таким уж хорошим. Миссис Калверт
замужем, а кажется сердитой и несчастной. Миссис Тэннер  замужем,  а  ее
муж пьет и избивает ее. Мама вышла замуж и говорит об этом очень  редко,
а когда говорит, то плачет.
   Элен очень хотелось узнать, была ли мама влюблена в папу, - ведь  так
полагалось, уж это-то она знала. Сначала ты влюбляешься, а потом мужчина
просит тебя выйти за него замуж, и тогда он тебя  любит  и  всегда  тебя
лелеет. Только иногда так не получается, и ей  хотелось  узнать  почему.
Мама ничего не объясняла. Сказала только, что была  война,  а  она  была
совсем молоденькой, что это был военный брак. А потом сразу заговорила о
другом. Замуж она вышла без белого наряда и без фаты - это Элен все-таки
выяснила. Опять  из-за  войны,  сказала  мама.  А  Элен  подумала,  что,
наверное, из-за  этого  все  и  пошло  не  так:  мама  женилась  не  как
полагается - не в подвенечном платье, а в костюме, и не в  церкви,  а  в
какой-то регистратуре. Начало очень плохое, думала Элен. Когда она будет
жениться, то не наделает таких ошибок.
   Она часто хотела расспросить маму поподробней о том, как женятся, и о
папе тоже, потому что он ее очень интересовал. Но мама сердилась,  когда
она задавала эти вопросы, а сегодня вид у нее  был  усталый  и  немножко
тревожный, словно  ее  что-то  волновало.  А  потому  Элен,  свернувшись
клубочком у нее на коленях, задавала только такие  вопросы,  какие  маме
нравились. Про то, как мама жила, когда была маленькой, про ее дом,  про
платья и про то, как она ездила в гости, - и про то, как она,  когда  ей
исполнилось девятнадцать лет, убежала из  дома,  чтобы  стать  актрисой.
Элен уже сто раз слышала все  ответы,  но  все  равно  ей  нравилось  их
слушать. Мама говорила сначала медленно, и надо было  ее  упрашивать,  а
потом мало-помалу ее  фиалковые  глаза  все  больше  блестели  на  щеках
появлялись два ярких пятна, и она уже говорила  очень  быстро,  так  что
слова перемешивались.
   Белый атлас и лисьи боа,  шампанское  на  завтрак  и  место,  которое
называлось кафе "Ройал", в которое чуть было  не  угодила  бомба  в  тот
вечер,  когда  мама  танцевала  там.  Вечеринки,  которые  начинались  в
театральных уборных и продолжались  до  утра.  Мужчины  в  смокингах,  а
иногда и во фраках. Очень умный мужчина, который носил шелковый халат  и
играл на рояле, и пел остроумные куплеты.  Косметика  Лейкнера  и  Макса
Фактора в маленьких жирных тюбиках с номерами - у мамы  еще  сохранилось
их несколько. Цветы. Когда мама ужинала в гостях, она всегда прикалывала
к платью розу. У нее  было  много  поклонников,  а  ее  любимое  платье,
которого у нее больше нет, было из сиреневого шелка и оттеняло  цвет  ее
глаз.  Автомобили  -  "Даймлеры"  с  кожаными  сиденьями.  И   песни   -
много-много песен. Мама иногда пела их  ей,  стоя  посреди  комнатки,  -
глаза у нее блестели, щеки горели, лампочка озаряла ее  волосы.  Любимая
ее песня была про сирень.
   И она пела ее очень красиво  высоким  серебристым  голосом,  а  когда
кончала, Элен хлопала в ладоши, а мама делала реверанс и смеялась.  Один
раз Элен спросила: "Мама, а что такое сирень?" И мама ответила, что  это
цветы - белые или лиловые, и пахнут они весной  и  Англией,  и  садовник
майора Калверта выращивает их в большом доме.
   Тут мама вдруг замолчала и заплакала.  А  потом  сказала,  что  жизнь
актрисы бывает очень трудной. Люди не относятся к тебе серьезно.
   В этот вечер мама не пела и отвечала на вопросы  Элен  очень  быстро,
словно из-за чего-то тревожилась. Может быть, из-за денег.
   А потому Элен помолчала, потом сжала  мамину  руку  и  напомнила  про
сюрприз.
   - Ах, да! Сюрприз...
   Мама медленно встала, взяла Элен за  руку  и  отвела  в  спальню.  На
маминой кровати стояла коричневая картонка.
   Мама очень осторожно развязала веревочку и подняла  крышку.  Элен  от
волнения сжала кулачки, глядя во все глаза.
   Очень осторожно, поглаживая материю, расправляя складки, мама  вынула
из картонки платье. Она на минуту приложила  ег