сыпалась, как от толчка,  сидела  в  кровати,
обливаясь холодным потом, убеждая миссис Тэннер и себя, что это не из-за
нее Билли так умер.
   Она открыла глаза. Вайолет ласково смотрела на нее  с  фотографии,  и
губы ее были сложены  наподобие  лука  Купидона.  На  ней  была  нелепая
шляпка.
   Элен вздрогнула. Она положила фотографию обратно и закрыла чемодан. У
нее было неясное чувство, что она должна им - им всем, Вайолет, Билли  и
миссис Тэннер, и еще не имеет права  быть  счастливой.  Как  только  эта
мысль оформилась в ее сознании, она тут  же  восстала  против  нее.  Так
просто немыслимо рассуждать; Билли понял бы ее, и мать бы  поняла.  Мать
поступила бы точно так же. Все ради любви...
   Но и в этой мысли было нечто леденящее  душу.  Может  быть,  в  конце
концов она превращается в  свою  мать?  Элен  встала,  подняла  чемодан,
поставила на узкую  койку  и  посмотрела  на  него.  Ей  не  обязательно
возвращаться к Эдуарду, сказала она  себе.  Она  может  отослать  кольцо
обратно и больше не встречаться с Эдуардом. Может приниматься за все то,
чем она собиралась заниматься. Может. Ведь может же?
   Она стояла и упрямо хмурилась,  глядя  на  чемодан.  Потом  быстро  и
неловко подхватила  чемодан,  распахнула  дверь  и  пустилась  бегом  по
лестнице. Всю дорогу от дома до Сены она бежала и остановилась  у  моста
Нотр-Дам. Блестела вода  в  быстро  струившейся  реке,  на  ярком  свету
вырисовывались высившиеся шпили Нотр-Дам, вдоль  реки,  по  солнышку,  в
обнимку прогуливались парочки. Она остановила такси.
   Она приехала в Сен-Клу и увидела что Эдуард ждет ее перед входом.  Он
расхаживал взад-вперед по дорожке, усыпанной  гравием,  и  когда  увидел
машину и ее, бегущую к нему, то протянул руки ей навстречу.
   - Я испугался, - сказал он, обнимая  ее.  -  Не  знаю  почему,  но  я
подумал, что ты можешь не вернуться...
   Элен уронила чемодан и спрятала лицо на его груди.
   - Я должна была вернуться,  -  сказала  она  Эдуарду,  своей  матери.
Билли, всем. - Должна была.
 
*** 
 
   - Что заставило тебя приехать в Париж? Раньше Эдуард не задавал этого
вопроса, а теперь  спросил  внезапно,  посреди  долгого  умиротворенного
молчания. Был вечер, чудесный теплый парижский вечер, и  они  сидели  на
веранде кафе "Deux Magots" . Перед ними, на маленьком  круглом  столике,
стояли две рюмки перно. Эдуард добавил воды  к  прозрачному  напитку,  и
Элен смотрела,  как  жидкость  делается  молочного  цвета;  ей  нравился
прохладный вкус аниса, разогревающее тепло, когда  питье  добиралось  до
внутренностей.  Она  чувствовала  себя,  как  кошка,   свернувшаяся   на
солнышке, в мире со вселенной.
   - Осторожней, - сказал с  улыбкой  Эдуард.  -  Это  довольно  крепкий
напиток, Элен.
   Элен улыбнулась. Ей нравилось, когда  он  называл  ее  по  имени.  Он
произносил его на французский лад, как всегда звала ее мать. Иногда  это
вселяло в нее чувство вины, потому что Эдуард все еще считал,  что  Элен
Хартлэнд  -  ее  настоящее  имя;  но  в   этом   было   что-то   странно
успокоительное - как будто Эдуард знал ее на самом деле, вопреки всей ее
лжи.
   Сейчас ей казалось, что она  хотела  бы  навсегда  остаться  здесь  -
наблюдать  за  непрекращающейся  вереницей  прохожих,   ловить   обрывки
разговоров за соседними столиками. Она прямо подпрыгнула от его вопроса.
- Моя мать любила Париж. Часто о нем говорила. Я  никогда  еще  не  была
здесь... - Она не знала, что сказать, надеялась, что он больше ни о  чем
не спросит, сейчас ей ни  за  что  не  хотелось  бы  уклоняться  от  его
вопросов. Она уже раскаивалась в том странном инстинкте, который побудил
ее солгать в день их знакомства.  Каждое  утро  она  просыпалась  в  его
объятиях и говорила себе, что сегодня все будет по-другому, сегодня  она
скажет ему правду. "Я выросла не в Англии, Эдуард. Я  обманула  тебя.  Я
выросла в Америке. На Юге. В Алабаме". Она часто репетировала  про  себя
эти слова. Но, собравшись наконец  их  произнести,  она  тут  же  теряла
мужество и молчала. Попала в ловушку собственной  лжи  -  теперь  Эдуард
может оскорбиться или рассердиться. Ей придется  объяснить,  почему  она
солгала, и тогда нужно будет рассказать ему все: о матери  и  аборте,  о
Билли  и  Неде  Калверте...  Устыдившись  последнего  воспоминания,  она
вспыхнула и почувствовала, как жар охватывает ее шею и горит  на  щеках.
Если бы он узнал, то, может, переменился бы к ней? Она  отвернулась,  ей
показалось, что переменился бы.
   Эдуард заметил ее румянец, но  понял  его  неверно,  он  улыбнулся  и
откинулся в кресле.
   - Если бы ты не остановилась взглянуть  на  церковь  именно  тогда...
Если бы я поехал другим путем... если бы  у  меня  было  другое  деловое
расписание... если бы твоя мать не говорила с тобой  о  Париже...  -  Он
пожал плечами. - Так много "если". Мне это нравится.  Напоминает  мне  о
том, что боги добры - иногда.
   Элен посмотрела на него. Взгляд его темно-синих глаз обратился к  ней
слегка дразняще, потом стал серьезным и пристальным.  Шум  вокруг  стих;
Элен почувствовала, как сдвигается  мир  и  изменяется  перспектива.  Ни
кафе, ни Парижа,  ни  Алабамы,  ни  прошлого,  только  они  двое.  Такой
неподдельный восторг от одного лишь взгляда! Она почувствовала ликующую,
внезапную,  сумасшедшую  радость,  ей  захотелось  совершить  что-нибудь
безумное - петь, танцевать, кричать,  обернуться  к  людям  за  соседним
столиком и сказать им, что она влюблена и  теперь  понимает  все  -  все
рассказы,  стихи,  песни.  Ее  душа  пела,  в  ней  била   жизнь,   жила
уверенность. Она наклонилась вперед и протянула ему руку, ладонью вверх.
   Эдуард потянулся к ней и положил свою  руку  сверху.  Как  только  он
дотронулся до нее, она почувствовала, что желает его, ожидание пронизало
ее тело, ум обволокла теперь уже знакомая усталость.
   Она читала об этом желании в книгах, девочки говорили о нем в  школе,
но она все равно не была готова к этому чувству, его  неотвязности,  его
особому ослеплению. Оно было острым и сладким, приятным и болезненным. И
Эдуард тоже чувствовал его. Она научилась распознавать это в его глазах,
а он - в ее, и их  тайная  связанность  сводила  ее  с  ума.  Она  тогда
переполнялась  веселым  безрассудством,  словно  была  и   опьянена,   и
возбуждена одновременно. Она взглянула на Эдуарда, который с неожиданным
нетерпением начал махать официанту, понимая, что он  почувствовал  точно
то же, что и  она,  но  никто  другой  этого  не  понял  бы.  Официанту,
посетителям кафе  он  должен  был  показаться  сдержанным,  официальным,
бесстрастным. Никто не мог бы расслышать их тайные переговоры, никто  не
видел Эдуарда таким, каким видела его она. Другие видели просто мужчину,
она же  -  возлюбленного,  ее  возлюбленного,  в  безотлагательности  их
желания и тайне было ее торжество.
   Эдуард поднял глаза:
   - Да?
   Она кивнула, и он встал с решительным видом.  Взяв  ее  за  руку,  он
мгновение колебался, и как раз когда Элен думала: о, скорее, где-нибудь,
неважно где, - он быстро вывел ее из кафе в лабиринт улочек за  церковью
Сен-Жермен-де-Пре. Он шел быстро, и Элен, догоняя его, спотыкалась.
   Переулок,  маленькая  площадь,  затененная   деревом,   нагромождение
скромных гостиниц с высокими узкими  фасадами,  ставни  их  прикрыты  от
лучей  вечернего  солнца.  Банкноты  скользят  по  старой   полированной
поверхности  конторки  красного  дерева,  закорючка   подписи,   тяжелый
стальной  ключ  и  владелец  -  толстяк,  курящий  сигару.  Он  даже  не
потрудился поднять на них глаза.
   Комната была на первом этаже, и Эдуард привлек к  себе  Элен  раньше,
чем открыл дверь. Потом он прижал  ее  к  двери  и  припал  к  ней;  она
почувствовала его тяжесть, твердость его пениса, прижатого к ее животу и
ногам. Она застонала, Эдуард расстегнул ее блузу, пальцы его путались  в
нетерпении. Она почувствовала  его  губы  на  шее,  потом  его  язык  на
заострившихся кончиках сосков. Она в лихорадке потянула за  его  ремень;
нет времени на раздевание, нет, нет, нет.
   Ее кружевные трусики были влажными. Эдуард  стянул  их  с  ее  ляжек,
раздвинул губы ее потаенного места, и она вскрикнула, прижимаясь  к  его
ладони и пальцам, терлась об него, как зверек. Ей хотелось взять в  руки
его член, и она все пыталась высвободить его из одежды.  Но,  когда  она
наконец добралась до него, этого оказалось  недостаточно.  Ей  хотелось,
чтобы он был внутри ее, чтобы чувствовать, как он ее  заполняет.  Эдуард
обхватил ее за бедра, лег на спину, опрокинув ее на себя - губы к губам,
тело к телу.
   - Открой глаза. - сказал Эдуард, немного отстраняясь.
   Она открыла глаза и взглянула. Она видела это волшебное,  бесконечное
наслаждение соединения. Это было так возбуждающе - и видеть, и  ощущать,
это было восхитительно и непереносимо, то напряжение, когда он несколько
отстранился от нее, и она увидела его - сверкающего и  сильного,  прежде
чем он снова вошел в нее.
   Он всегда точно знал, когда она будет кончать.  Сегодня  этот  момент
был неистов и наступил очень скоро. Она лихорадочно прижалась к  нему  и
на мгновение  застыла,  как  всегда  за  секунду  до  конца.  Он  обожал
выражение ее лица в этот  момент,  потому  что  она  казалась  такой  же
слепой, как он  сам.  Последнее  долгое  движение.  Они  содрогнулись  в
объятиях друг друга; с тех пор как  они  покинули  кафе,  прошло  меньше
десяти минут.
   Потом Эдуард лицемерно сказал:
   - Мы могли, наверно, подождать до возвращения в Сен-Клу.
   - Разве могли? - улыбнулась Элен.
   И тогда она отодвинулась от него и впервые оглядела комнату. Высокое,
закрытое ставнями окно,  гигантская,  величественная  кровать,  покрытая
розовым шелком, огромный начищенный шкаф. На полу  коврик,  в  углу,  за
занавеской, биде.
   - Что это за место?
   - Гостиница. Своего рода. Далека от  респектабельности.  Здесь  сдают
комнаты по часам тем, у кого крайняя надобность. Мне точно не  следовало
приводить тебя сюда.
   - А я рада, что ты привел. Мне здесь нравится. - Элен  повернулась  к
нему с вызовом. - Мне нравится этот смешной шкаф и смешная кровать.  Мне
все здесь нравится.  У  этой  комнаты  нет  секретов.  Она  создана  для
любовников и гордится этим.
   - Можно было бы подобрать обои получше, - пробормотал Эдуард.
   - Пожалуйста, не критикуй, - напустилась  на  него  Элен  -  Тут  все
замечательно, и я просто в восторге.
   - Здесь всегда можно остановиться... - Эдуард заулыбался. - Наверное,
можно снять комнату на всю ночь, а не только на  час.  -  Он  решительно
двинулся к кровати. - Раз тебе так понравилось  здешнее  убранство...  -
проговорил он, привлекая Элен рядом с собой на шелковое покрывало.
   На  этот  раз  они  любили  друг  друга  медленно,  под   дружелюбное
поскрипывание кроватных пружин. Когда стемнело, они вышли и пообедали  в
ресторанчике неподалеку, заполненном чинными, обедавшими  в  одиночестве
французами, вкушавшими свою трапезу с большой серьезностью, с салфетками
под подбородком. Никто не узнал Эдуарда;  пожилые  официанты  в  длинных
белых фартуках заботливо обслуживали их, поглядывая искоса  и  временами
улыбаясь, словно им было приятно в этот летний  вечер  обслуживать  двух
людей, столь великолепно равнодушных ко всему, кроме самих  себя.  Затем
они шли обратно по тихим улицам, в комнату с  розовой  постелью.  Утром,
совсем рано, они  заказали  круассаны  и  кофе  с  молоком  в  китайских
кувшинчиках с толстыми стенками, их принесли им в комнату, и они ели  за
столиком, откинув ставни и глядя на площадь с ее центральным деревом.
   Большая,  солидная   полосатая   кошка,   соскользнув   с   наружного
подоконника, потянулась и неторопливо  пошла  через  площадь,  помахивая
плюмажем хвоста. Элен наблюдала за ней, смотрела, как свет занимается на
листьях деревьев, прислушивалась к шуму города, оживающего в это  раннее
утро. Она взволнованно повернулась  к  Эдуарду,  не  зная,  что  на  нее
устремлен его серьезный взгляд.
   - Я так много думала о том, что со мной будет... о том, чем  я  буду.
О, Эдуард, сколько я напридумывала планов! - Она чуть качнула головой. -
Когда я с тобой, я вообще об этом не думаю. Тогда это не имеет значения.
Мне не надо никем становиться. Я просто есть... - Она  тревожно  подняла
глаза на его лицо. - Ты это понимаешь? Как ты думаешь, это не правильно?
   - Я чувствую то же самое, - тихо сказал Эдуард, - поэтому  судить  не
могу.
   - Здесь прекрасно. Париж прекрасен. Я люблю тебя, Эдуард,  -  сказала
она и  одним  из  быстрых  неловких  движений,  которые  он  так  любил,
отвернула лицо и спрятала у него на плече. Эдуард  ласково  обнял  ее  и
прижался губами к ее волосам.
   - Дорогая моя, - сказал он нежно. - Дорогая моя.
 
*** 
 
   Они ушли из гостиницы, болтая и смеясь, держась за руки, вскоре после
девяти. Когда они вышли на площадь, Эдуард  застыл,  постоял  мгновение,
потом взял Элен за руку и продолжал  путь.  Подняв  глаза,  она  увидела
высокую, в высшей степени элегантную женщину,  глаза  ее  были  затенены
темными  очками.  Женщина  некоторое  время  смотрела  им  вслед,  потом
свернула в переулок.
   Когда она уже не могла их слышать, Эдуард вздохнул.
   - Жислен Бельмон-Лаон, - сказал  он.  -  Самая  большая  сплетница  в
Париже.  Несколько  лет  назад  она  была  декоратором  некоторых  наших
салонов. Она часто бывает в магазинах на улице Жакоб. И  еще  она  часто
бывает у моей матери...
   Элен остановилась и посмотрела на него.
   - Она тебя узнала?
   - О, думаю, что несомненно. Жислен ничего не пропускает.
   - Ты думаешь, она  скажет  твоей  матери,  твоим  друзьям...  -  Элен
заколебалась.
   Эдуард улыбнулся.
   - Что она видела, как я выхожу в девять утра из  крайне  сомнительной
гостиницы с красивой молодой женщиной? Разумеется. Матери она  скажет  в
обеденное время, а к вечеру - остальному Парижу...
   - И тебя это тревожит? -  Элен  посмотрела  на  него  испытующе,  она
почувствовала легкий страх.
   - Тревожит? Мне ровным счетом наплевать.  Рано  или  поздно  они  все
равно узнают. Это неизбежно. Я не собираюсь тебя прятать. Просто... - Он
замолчал, и лицо его посерьезнело. - Я привык к их сплетням и лжи, а  ты
нет. Я не хочу, чтобы тебе причинили боль, и  надеялся,  что  мы  сможем
избежать этого - по крайней мере еще несколько недель.
   Он ничего больше не сказал и даже, казалось, забыл об этом случае, но
в душе Элен заныло беспокойство. Лучше бы их не увидели, лучше бы Эдуард
не рассказывал ей, как это теперь будет разворачиваться во  времени;  ей
казалось, что они с Эдуардом были, заперты  в  некоем  особом  месте,  а
теперь туда вторгся холодный мир. Она на мгновение увидела себя  глазами
посторонних: молодая девушка без денег и друзей  и  человек  старше  ее,
могущественный и богатый.
   В тот день Эдуард повез ее в "Шанель", потом в "Гермес", где  заранее
договорился о том, что ей подберут костюм для верховой езды. "Зачем  мне
костюм для верховой езды? Эдуард, это безумие", -  сказала  она,  но  он
только улыбнулся и ответил: "Подожди, увидишь". Он и раньше  покупал  ей
одежду, в эти две недели, что они были в  Париже.  Тогда  она  принимала
подарки с легкой душой, радостно и взволнованно. Но в этот день все было
испорчено. Приказчики в "Гермесе" были  сама  обходительность,  но  Элен
поеживалась под их пристальными взглядами экспертов.  Любовница  богача,
охотница за деньгами; в их глазах ей  чудилось  презрение.  Эдуарду  она
ничего не сказала. Вечером того же  дня  его  мать,  Луиза  де  Шавиньи,
позвонила ему в Сен-Клу. Разговор был  кратким,  и  из  слов,  сказанных
Эдуардом, понять было ничего нельзя. Он снял трубку в спальне, и,  когда
разговор закончился, Элен увидела,  что  лицо  его  омрачилось.  Она  со
страхом смотрела на него. Некоторое время он сидел неподвижно,  уставясь
в пол. Потом поднял голову, протянул ей руку, и лицо его прояснилось.
   - Может, нам на время уехать из Парижа? - сказал он внезапно,  застав
ее врасплох. - Давай? Я хочу показать тебе Луару... чтобы ты там  ездила
верхом.
   Значит, он задумал это до сегодняшнего дня; голова ее закружилась  от
радости. И только позже, когда прошло  время,  а  он  так  ничего  и  не
рассказал ей о телефонном разговоре, к ней вернулась ее прежняя тревога.
   Может быть, он хочет везти ее на Луару не по этой причине, а  потому,
что неподходящая любовница там будет меньше заметна, чем в  Париже?  Эта
мысль  была  непереносима,  она  боролась  с  ней,  мысль  уходила,   но
возвращалась.  Она  подумала  о  друзьях  Эдуарда,  о   его   матери   и
почувствовала приступ страха. Какова была бы их  реакция,  если  бы  они
познакомились с ней, и более - того, если бы узнали, кто  она  на  самом
деле? Она представила себе их  холодные  враждебные  взгляды:  последняя
девица, которую подцепил Эдуард, ей  казалось,  она  слышит  их  манерно
растянутые голоса. Это было  как  в  Оранджберге,  только  хуже,  чем  в
Оранджберге: на нее будут смотреть сверху вниз, считать  ее  обманщицей,
которой она и является, и тогда они смогут повлиять на Эдуарда. И тогда,
может быть, Эдуард начнет смотреть на нее их глазами.
   Они отправились на Луару на личном  самолете  Эдуарда.  И  в  течение
первой  недели  в  этом  сказочно  красивом  доме  она   переходила   от
предельного счастья к унылому отчаянию. Чем больше ей  хотелось  сказать
Эдуарду правду, чем важнее и  неотложней  становилась  эта  правда,  тем
более она казалась пугающей и невозможной.
   Он любит меня, он не может  любить  меня;  эти  две  фразы  постоянно
бились в ее мозгу. Шли дни, прошла неделя, и порой  Элен  казалось,  что
она сходит с ума: вот она на горной вершине, и вот уже в долине, миг  на
солнце, и уже в тени Эдуард  научил  ее  ездить  верхом,  она  обучалась
быстро. Был конец августа, потом пришел  сентябрь,  дни  были  наполнены
ярким чистым солнечным светом без  всякого  намека  на  осень,  но  Элен
казалось, что апрель поселился в  ее  рассудке  и  сердце  и  привил  им
изменчивость.
   Бывало, она ложилась в постель в счастливом восторге, а  затем  ночью
ей снился Билли. Она слышала обвиняющий голос его матери, и он звучал  в
ее ушах до пробуждения, и  наступившее  утро  было  уже  испорчено.  Она
несколько замкнулась в себе и видела,  что  Эдуард  заметил  и  это  его
ранит. Если бы можно было ему объяснить, думала она тогда, если бы можно
было  рассказать  ему  всю  правду...  Иногда  она  даже  в   нетерпении
поворачивалась к нему, все нужные фразы уже были готовы  в  ее  мозгу  и
рвались наружу. Но в самый последний момент она не находила в  себе  сил
выговорить их и говорила о чем-нибудь другом.
   - Я иногда чувствую себя такой неуверенной, а  потом  вдруг  сильной.
Так и бывает, Эдуард, когда  кого-нибудь  любишь?  -  спросила  она  его
однажды ночью, став рядом с ним на колени, крепко обняв  его  за  шею  и
тревожно заглядывая в глаза.
   - Наверное, поначалу. Я чувствую то же самое. - Он наклонил голову  и
прижался губами к ее щеке; иногда он боялся показывать ей,  как  трогают
его ее невинность и искренность. Когда  он  поднял  глаза  и  увидел  ее
взволнованное лицо, то прижал ее к себе и обнял.
   - Не сомневайся, - сказал он  с  силой.  -  Сомневайся  в  чем-нибудь
другом, но не в этом. Ты не должна. Я тебе не позволю.
 
*** 
 
   В конце второй недели сентября  Эдуард  вопреки  своим  желаниям  был
вынужден вернуться в Париж из-за  деловых  обстоятельств.  Пришло  время
выставки первой коллекции Выспянского - сначала в Европе, потом, в  этом
же году, в Америке, и хотя он возлагал на эту коллекцию все свои надежды
и приготовления шли  полным  ходом,  внутри  фирмы  де  Шавиньи  кое-кто
оказывал сопротивление и коллекции, и ее размерам. Два его директора,  в
частности, вели осторожную борьбу в тылу;  с  тех  пор  как  он  покинул
Париж, они почти не продвинули дело.
   - Но почему они так поступают? - спросила