Пахло соленой свежестью.
   Он рывком поднялся и, спустившись с террасы,  побрел  по  извилистой,
едва заметной в  зарослях  лаванды  тропке  вниз,  к  берегу.  Пригретые
солнцем цветы неистово благоухали: пряный, острый аромат Прованса...
   Эдуард бродил взад и вперед по пустынному берегу, по щиколотку утопая
в бледном песке. Всю неделю его мучили те слова де Бельфора, и сейчас он
опять их вспомнил. "А вот детей у вас нет". И ведь он прав. У него  есть
дочь, но он не может назвать ее своей, ибо она даже не подозревает о его
существовании. Он любит женщину, которая живет теперь своей  собственной
жизнью и  никогда  к  нему  не  вернется.  Три  года  он  позволил  себе
предаваться   бесплодным   надеждам.   Сердито   развернувшись,   Эдуард
устремился к выступившим из-под желтоватого песка  камням  и,  усевшись,
снова стал смотреть на море.
   Жениться, что ли? В конце концов, женятся не только из-за любви, мало
ли иных поводов  для  женитьбы?  Тут  раздался  хруст  шагов  по  песку,
обернувшись, он увидел Клару.
   Заслонившись ладонью от солнца и чуть покачиваясь  на  зыбком  песке,
она шла к нему. Вот она уже совсем близко, улыбается. Эдуард поднялся  с
камня.
   - Пришла попрощаться, - бросила она на ходу. Поравнявшись  наконец  с
Эдуардом, она остановилась и перевела дух:
   - Ну вот, все сделано. По крайней мере то, что требовалось  от  меня.
Хотела увидеть тебя до отъезда,  с  минуты  на  минуту  за  мной  придет
машина...
   - Позволь мне тебя отвезти.
   - Не стоит... Тем более вот-вот появится Луиза. Все  замечательно.  И
вообще, так будет проще... - Она вдруг замолчала. -  У  тебя  что-нибудь
случилось?
   - Нет. Ничего. Присядь на минутку. Я просто размечтался,  навыдумывал
себе всякой всячины. Уже  прошло...  -  беспечным  тоном  сказал  он,  с
улыбкой протягивая ей руку. Клара  коснулась  его  ладони,  и  он  мягко
потянул ее вниз, усадив рядом. Они молчали; опершись  на  ладони,  Клара
чуть откинулась назад, чтобы видеть его лицо. А Эдуард снова  погрузился
в созерцание моря, как несколько минут назад, когда она наблюдала за ним
с террасы. Легкий бриз сдул черные  прядки  со  лба  Эдуарда.  Какой  же
усталый у него вид,  с  внезапной  нежностью  подумала  Клара,  усталый,
бледный... Она вспомнила, каким  он  был  в  юности,  когда  только  что
закончил Оксфорд, -  невероятно  энергичным,  полным  надежд:  он  сразу
завоевал ее сердце, как пишут в романах.  Но  и  тогда,  целую  вечность
назад, Эдуард умел не подпускать  к  себе,  такой  мягкий,  щепетильный,
такой  мучительно  вежливый,  он  позволил  ей  приблизиться,  но  почти
приблизиться. Он никогда ей не лгал,  не  давал  обещаний,  которых,  он
знал, не мог выполнить, и ни единого раза не слышала она от  него  слова
"люблю".
   Клара отвела взгляд. Она-то настолько любила его, что не в силах была
ни ссориться с ним, ни сердиться, ни оставить его. По правде  говоря,  в
их прежних отношениях ей нечем было гордиться, как, впрочем, нечем  было
гордиться и позже, когда эти отношения практически сошли на нет.
   Да, она  выжила;  все  выживают.  Но  ни  за  что  на  свете  она  не
согласилась бы снова вынести этот ад длиною в пять лет -  как  она  была
противна себе, безвольная, никчемная... Ее спасла работа, как говорится,
творческие успехи, только работа помогла ей выбраться из  этого  жалкого
существования, упаси боже  снова  пережить  такое.  Чтобы  еще  раз  так
влюбиться... только не это. Теперь, когда ее мимолетный роман с Эдуардом
давно позади, она  часто  уговаривала  себя:  "Я  счастливая,  свободная
женщина". Мужчина не способен сделать женщину счастливей, даже если этот
мужчина Эдуард.
   Эдуард, набрав пригоршню камешков, принялся лениво кидать их в воду.
   - Ты счастлива? - неожиданно спросил он. Странный вопрос,  он  застал
ее врасплох.
   - Вроде бы, - не сразу ответила она, - вроде бы счастлива:
   - Рад за тебя. - Он повернулся к ней. Потом просто, почти как в былые
дни, сказал:
   - Я знаю, ты была несчастна из-за меня. Мне жаль, что так получилось.
   - Оставь, Эдуард, я понимала, на что шла... -  Она  нежно  сжала  его
ладонь. - И не раскаиваюсь. Разве  что  в  минуты  слабости,  раньше,  а
теперь со мной все в порядке.
   Улыбнувшись чуть напряженной улыбкой, Эдуард кивнул и отвернулся.  Но
Клара успела заметить выражение его глаз, хоть он этого и  не  хотел.  И
снова бессильная жалость и нежность пронзили ее сердце, она  тревожно  к
нему склонилась:
   - Эдуард... что-нибудь случилось? Из-за чего ты так мечешься?
   - Сам не знаю.
   Внезапно он вскочил и, яростно  размахнувшись,  швырнул  стиснутый  в
пальцах камень. Описав широкую дугу, камень плюхнулся в воду.
   - Сам не знаю, - повторил Эдуард. - Раньше знал.  Мне  казалось,  что
знал.
   Он опять принялся мерить шагами берег, Клара шла сзади.  Схватив  его
за руку, заставила остановиться. Она взглянула в его глаза, и  ей  стало
страшно...
   - Этот мир довольно жалок. И бессмыслен, - отрывисто бросил он, потом
усилием воли взял себя в руки и уже спокойнее продолжил:
   - Он уже был для меня таким. После смерти Изобел...  Прости.  Тебе  и
своих проблем хватает. Я провожу тебя до машины?
   Он пошел дальше,  а  Клара,  не  двигаясь,  смотрела  ему  вслед.  Ей
хотелось догнать его. Обнять. Встряхнуть хорошенько за плечи. Догнать  и
крикнуть: "Не правда, мир не таков, совсем не таков!" Но она не посмела.
Она действительно верила, что жизнь совсем не так мрачна,  но  понимала,
как нелепо что-либо говорить, каким дурацким покажется Эдуарду ее выкрик
- разве сама она стала бы кого-нибудь слушать года два назад,  когда  ей
было нестерпимо одиноко.
   Она медленно побрела следом. Наблюдавшая за  ними  с  террасы  Жислен
отвернулась.
 
*** 
 
   Вечером для Жислен, Эдуарда, Кристиана и приехавшей хозяйки дома  был
устроен    торжественный,    изысканно    сервированный    ужин;    все,
соответственно, нарядились в вечерние туалеты.  Гости  чувствовали  себя
неловко, ибо хозяйка была в преотвратном настроении, что стало  очевидно
в первую же минуту после ее прибытия. Кристиан, ничего не  подозревавший
о подоплеке, честил ее на все корки.
   На свою виллу Луиза прибыла в синем "Бентли", эскортируемом еще двумя
автомобилями:  в  первый  была  загружена  горничная   и   драгоценности
баронессы, во  второй  -  пятнадцать  виттоновских  сундуков,  чемоданы,
шляпные коробки - словом, все самое необходимое на целую неделю вдали от
Парижа. Жислен пошла  вместе  с  Эдуардом  встречать  ее,  вот  чудачка,
подумал  Кристиан,  ибо  Луиза  одарила  обоих  жутко  злобным  холодным
взглядом, недвусмысленно дав понять,  что  присутствие  в  ее  доме  сей
наглой  особы  безумно  ее  раздражает.  Жислен  старалась  не  обращать
внимания на эти выразительные взгляды, ей нужна была эта ночь,  а  утром
ей все равно уезжать, с тяжелым сердцем  думала  Жислен,  увы.  Луиза  с
кислой миной  шествовала  по  свежевыкрашенным  комнатам  и  без  устали
причитала:
   - Жислен, неужели я выбрала эту ткань?  На  образце  тон  был  совсем
другим, более мягким, да и цвет был более изысканным. Может,  эти  шторы
просто неудачно повесили? Совершенно не смотрятся.
   Вид ее спальни чуть не довел бедняжку Луизу до слез;  вторую  спальню
она уже едва удостоила взглядом. Бильярдную  она  нашла  отвратительной,
оранжерею - начисто загубленной, гостиную -  невероятно  унылой.  Когда,
завершив осмотр владений, они вернулись в комнату для гостей, Луиза дала
волю своему раздражению.
   - Жислен, ты мне все замечательно тогда объясняла и  сумела  убедить.
Только теперь я поняла - совершенно не то, что  нужно.  Эти  голые,  без
мебели почти, стены! Бр-р! Они ужасно подавляют.  А  цвет  штор?  Мы  же
остановились на розовом. У  тебя  здесь  скорее  беж.  Такой  тусклый...
тусклый и совершенно невыразительный. И что это за материал?
   - Это мокрый шелк, Луиза, - Жислен изо всех  сил  старалась  отвечать
ровным голосом. - Шелк ручной  работы.  Этот  шелк  получают  из  особых
коконов, он очень редок. Мне привезли  его  из  Таиланда,  самая  модная
ткань. Сейчас все гоняются за мокрым шелком.
   - Не понимаю, что в нем хорошего?! - резко перебила  ее  Луиза.  -  Я
всегда недолюбливала Таиланд. Вот Бирма - другое дело...
   Она опустилась в кресло, но тут  же  вскочила,  издав  страдальческий
вопль. Кристиан и Эдуард, участвовавшие в ответственном смотре, украдкой
переглянулись.
   -  Стены!  Жислен,  что  ты  натворила  со  стенами?  Посмотри,   как
невыигрышно смотрится теперь мой чудный Сезанн. И  даже  Матисс,  Ксавье
так любил его... До  чего  грустный  у  бедных  картин  вид.  Потерянный
какой-то. Эдуард и вы, Кристиан, вы согласны со мной?
   Сезанн есть  Сезанн,  куда  бы  его  ни  приткнули,  хоть  на  стенку
замызганной мансарды, подумал Кристиан и молча пожал плечами.
   - Этим картинам довольно трудно потеряться, - с мягкой  осторожностью
сказал Эдуард, будто прочел мысли Кристиана.
   Жислен улыбнулась, а Луиза обожгла предателя-сына свирепым взглядом.
   - Вам необходимо немного отдохнуть,  мама.  Вы,  наверное,  устали  в
дороге.
   -  Ничуть.  И  пожалуйста,  не  обращайся  со  мной  как  со   старой
развалиной. Порою ты бываешь на редкость бестактным, Эдуард...
   Тут Луиза замолчала. Посверлив гневными очами Эдуарда, она взялась за
Жислен. Смерив всю ее взглядом, от тщательно уложенных смоляных волос до
черных открытых туфелек,  она  посмотрела  ей  в  глаза  и  с  сарказмом
произнесла:
   - Поделом мне, буду знать, как доверяться друзьям.
   С  этими  словами  она  удалилась,   призывая   свою   горничную.   К
невероятному изумлению Кристиана,  Жислен  и  Эдуард  украдкой  виновато
переглянулись. Ничего себе!
   И теперь после всех этих сцен они собрались на торжественную трапезу.
Комната утопала в цветах, в огромных  вазах  красовались  розы,  жасмин,
веточки мимозы и  цветущих  апельсинов  -  одуряющие,  сладкие  ароматы.
Длинный стол был освещен четырьмя  серебряными  канделябрами;  сервиз  -
лиможского фарфора. И - гробовая тишина. Луиза  в  бархате  и  розоватом
жемчуге; Жислен в броском алом  наряде;  Кристиан  в  зеленом  бархатном
смокинге и с шелковой канареечного цвета бабочкой на шее; и Эдуард  -  в
собственных мыслях и совершенно отрешенный от сидящих  за  столом.  Этот
кошмар длился целый час. Все было до  того  нелепо,  что  Кристиан  едва
сдерживал смех и успел за этот час основательно набраться.  Он  взглянул
на Эдуарда и почувствовал уколы совести. Даже перестал себе подливать. А
впрочем, какая разница? В подпитии он или в перепитии, кому какое дело -
за роскошным столом царили ледяная враждебность и подозрительность.
   Кристиану показалось, что Луиза решила освоить новую роль:  сварливой
властной старухи, только клюки с серебряным  набалдашником  недоставало.
Кристиан с ужасом представил эту  ведьму  лет  эдак  через  пять,  будет
стучать этой самой клюкой в пол, превращая жизнь близких в ад. Сейчас ей
шестьдесят семь; говорят, в последние десять лет  ее  любовные  интрижки
стали менее регулярными. Чует, старая, что от ее неотразимости  остались
жалкие крохи, как не чуять, пора, пора осваивать новое амплуа  -  взамен
роковой соблазнительницы. Кристиану подумалось, что он впервые за долгие
годы их знакомства обратил внимание на возраст Луизы. Стареет, с  тоской
вздохнул он, - все мы стареем. Мне самому через два года стукнет  сорок,
полжизни как не бывало, а может, и не пол, а больше.
   Он перевел взгляд на Эдуарда - та же каменная маска, и точно  воды  в
рот набрал. М-да. Даже  Эдуард  стареет  на  глазах.  Бледный,  усталый,
несчастный... - я-то помню, каким он был в Оксфорде. Когда нам  было  по
двадцать. Когда нам все было нипочем. Когда нам еще не  наставила  шишек
жизнь...
   Кристиан  опустил  голову,  предавшись  меланхолическим  раздумьям  о
бренности всего сущего, могильных червях и эпитафиях.
   Посмотрев на пригорюнившегося друга, Эдуард  решил,  что  он  здорово
перебрал. Того гляди, расплачется. Жислен и его мать  о  чем-то  яростно
спорили:
   - Ну что ты, дорогая. Это была Харриет Кавендиш, а происходило все  в
пятьдесят втором году. Она тогда вышла замуж за Бинки. Я отлично помню.
   - Ты путаешь, Жислен. Я знала Харриет совсем еще девочкой. Это было в
сорок восьмом, а замуж она вышла совсем не за Бинки...
   - Прошу извинить меня... - Эдуард встал и во внезапно обрушившейся на
него тишине пристально вгляделся в материнское лицо, в  мерцающее  пламя
оплывающих свечей. В их неверном свете комната вдруг раскололась,  стала
похожа на бессмысленную груду осколков и  качнулась  вбок  -  потом  все
стало на место. Эдуард смотрел на стол и думал: "Вот, вот на что  тратим
мы нашу жизнь. На злобу. На мелкие дрязги. На никчемные  посиделки.  Как
мы живем - сплошная суета, и так до конца наших дней".
   Он с церемонной вежливостью произнес:
   -  Очень  прошу  меня  извинить.  Мама,  Жислен,  Кристиан.  Вынужден
покинуть ваше милое общество. Увы, дела.
   Кристиан ждал, что Эдуард тотчас уйдет. Но нет,  у  стула  матери  он
замедлил шаг, и лицо его просветлело. Мать и сын посмотрели друг другу в
глаза, Луиза милостиво протянула Эдуарду руку. Сжав  ее  ладонь,  Эдуард
учтиво коснулся ее губами. И тут Луиза вдруг резко выдернула свою руку.
   - Какой же ты эгоист, - выпалила она. - Мать только приехала,  но  ты
верен себе - работа, работа... Ну что ж, ступай. Оставь меня одну -  это
в твоем духе...
   - Но вы же не одна, - попытался оправдываться Эдуард,  но  она  резко
его оборвала:
   - Нет, именно одна. Твоя  мать  -  одинокая,  стареющая  женщина.  До
которой нет дела никому на свете...
   - Мама, прошу. Зачем вы так... Вам же известно, что я...
   - Что - ты? Какой от тебя толк? Никакого, и никогда не было. А-а... -
Луиза издала жалостный стон. - В такие минуты мне ужасно недостает моего
дорогого Жан-Поля... - Она прижала к глазам кружевной платочек. Не  веря
собственным глазам, Кристиан наблюдал за  этим  вконец  его  озадачившим
спектаклем, но слезы были явно натуральные, хотя и не слишком обильные.
   Эдуард промолчал, оставаясь внешне спокойным, только  побледнел  чуть
сильнее. Замерев от неловкости, он молча смотрел  на  склоненную  голову
матери. Немного подождав, как обычно, пожелал ей спокойной ночи -  будто
не произошло  ничего  особенного.  Потом  вежливо  поклонился,  как  его
приучили делать в детстве. После чего развернулся и не  спеша  вышел  из
комнаты.
   Примерно через два часа после этой  семейной  сцены,  то  есть  около
двенадцати, Жислен еще бодрствовала, стоя на террасе  и  вглядываясь  во
тьму, где угадывалось море.
   По сути, званый ужин кончился, как только Эдуард вышел  из-за  стола.
Вскорости удалилась к себе в спальню взвинченная Луиза. Жислен  осталась
один  на  один  с  Кристианом.  Им  подали   кофе,   и   Жислен   решила
воспользоваться  ситуацией  и  что-нибудь  выведать.  Кристиан  был   ей
несимпатичен, но она знала, что он более остальных  близок  с  Эдуардом,
отчего бы ей его не поспрашивать, он хорошенько  выпил,  глядишь,  хмель
развяжет ему язык, который он обычно держит за зубами.
   Кристиан, однако, не собирался оправдывать ее  надежд.  С  намеренной
бесцеремонностью он развалился на диванчике; одну из роскошных новеньких
диванных подушек он не задумываясь сунул  себе  под  ноги,  обутые,  как
заметила Жислен, в старомодные  залоснившиеся  уже  комнатные  туфли  из
черного бархата.
   - Ну вот, теперь можно и почитать, чудненько! - изрек он, покосившись
на Жислен, и раскрыл потрепанную книжку. Это был Пруст, на  французском.
Жислен не читала Пруста и от этого разозлилась еще больше.
   - Изумительная книга, - он поднял голову  и  взглянул  на  Жислен.  -
Каждое лето перечитываю. Сколько успеваю и  если  успеваю.  В  молодости
моим самым любимым чтением было стендалевское "Красное и черное", ну еще
"Воспитание чувств", до сих пор обожаю эти романы. Но  теперь,  когда  я
далеко не юноша, - он вздохнул, - а, как говорится, мужчина средних лет,
меня тянет на Пруста.
   - А что, английских романов вы не читаете? - довольно ехидно спросила
Жислен.
   - В общем, нет, - признался Кристиан, - по собственной воле не читаю.
   Он  с  озабоченным  видом  принялся  искать  нужную  страницу.   Пока
утонченный Кристиан пролистывал  книгу,  Жислен  заметила,  что  у  него
имеется малоприятная привычка загибать уголки, не поздоровилось и  этому
зачитанному томику Пруста. Жислен поджала губы: сама она  читала  редко,
но никогда не позволяла себе так варварски обращаться с книгами.
   - Прочел уже "По направлению к Свану", - он поднял взгляд на  Жислен.
- Теперь добрался до "Девушек в цвету"... Бальбек... Альбертина...
   - Скажите, пожалуйста!
   - Пруст тонко понимает природу любви, верно? - И опять  он  посмотрел
на Жислен неприятным взглядом, от которого ей стало не по  себе.  -  Так
где же я остановился? Ага,  нашел.  Кстати,  замечательное  место  -  вы
наверняка его помните. Вот послушайте.
   Откашлявшись,  он  затянул  неестественно  высоким  тягучим   голосом
(Жислен терпеть не могла этой его манерности):
   - "Давным-давно, еще на Елисейских полях, я догадался..." -  нет,  не
здесь, следующий абзац, да - "...когда мы влюбляемся в женщину, мы всего
лишь проецируем на нее  состояние  своей  души,  и  главное  не  в  том,
насколько данная женщина достойна нашего  поклонения,  а  в  силе  этого
состояния..."
   Чуть помолчав, он улыбнулся.
   - Там дальше много чего написано, но в этом  суть,  вы  не  согласны?
Читая эти строки, я частенько вспоминаю Эдуарда, только  никогда  ему  в
этом не признаюсь.
   Жислен ответила ему холодно-настороженным взглядом. Она  чувствовала,
Кристиан намекает на что-то, о чем ей совсем не хотелось бы услышать.
   - Ваш Пруст не слишком лестно отзывается о  женщинах,  -  произнесла,
помедлив, Жислен. - Но его мысль можно повернуть и  по-другому.  Женщины
проецируют на мужчин все свои мечты и представления о жизни... -  Она  с
невольным презрением подумала вдруг о Луизе.
   - В самом деле? - На лице  Кристиана  мелькнула  улыбка.  -  Я  и  не
предполагал. Вам, конечно,  лучше  знать.  Я-то  никогда  не  мнил  себя
знатоком женщин.
   С этими словами он, облегченно вздохнув, снова уставился в  книжку  и
затих. Жислен, страшно раздосадованная, сидела рядом, гадая, на  что  же
он намекал... ведь намекал? Она нервно  зашелестела  журналом.  Выкурила
сигарету, потом вторую. В конце  концов,  не  выдержав,  ушла,  даже  не
сказав ему "спокойной ночи".
   Она вошла в свою комнату, но разве она могла уснуть? После  такого-то
денечка! Одна сцена мучительней другой всплывали в ее памяти. Эдуард  на
берегу с Кларой, какую жестокую ревность ощутила она, увидев их  вдвоем.
Выволочка от Луизы,  с  издевательскими  ее  замечаниями  -  как  же  ей
хотелось заткнуть рот этой ведьме, что-что, а постоять за  себя  она  бы
сумела... если бы рядом не было Эдуарда.
   Мечась из угла в угол по комнате, Жислен вдруг поняла:  если  сегодня
же, пока она еще не уехала, она не увидит  Эдуарда,  то  сойдет  с  ума.
Только бы побыть с ним рядом, услышать его голос, больше  ей  ничего  не
надо, уговаривала она себя, хотя  воображение  безжалостно  увлекало  ее
дальше... Что же его все-таки мучает? Он ведь  места  себе  на  находит,
совсем как она сама. Она чувствовала, что он переживает какой-то кризис,
борется с собой; его нервозность и замкнутость напоминали ей  обманчивое
затишье перед грозой - нет, причина не в Луизе  и  не  в  махинациях  де
Бельфора...
   Стоп, стоп. Луиза и де Бельфор. Прекрасный  повод  для  разговора.  В
сложившихся обстоятельствах она вполне может им  воспользоваться,  и  ее
участливость не покажется неестественной.
   Я больше так не могу, подумала Жислен. Не могу. В  Париже,  возможно,
придется выжидать долгие недели, когда представится случай поговорить  с
ним. Нет, сейчас! Сегодня же.
   По террасе,  окаймляющей