телось  разнести  в
щепки эту дверь своим плечом атлета или хотя бы лягнуть ее ногой. Однако
по некотором размышлении он решил, что этим уронит свое достоинство.  На
такое вообще не следовало отвечать,  поэтому  Льюис  без  единого  слова
спустился вниз.
   Фабиан бросил на него  фаталистический  взгляд  и  очень  по-галльски
пожал плечами.
   - Передать что-нибудь Тэду, когда он выйдет?
   - Безусловно. Скажите ему, что я ушел надраться.
   - Bien sur , - зевнул ассистент.
   - Вернусь через час.
   На лице Фабиана выразилось сомнение.
   - За час он вряд ли управится.
   - Это еще почему? - воинственно наскочил на него Льюис.  -  Ведь  это
всего лишь один короткий кадр. Сколько же времени можно его снимать?
   - Откуда мне знать? - отрешенно улыбнулся ассистент.
   - Она что там, голая? Он заставил ее раздеться?
   Фабиан медленно опустил веки.
   - Льюис, дружище, я не имею ни малейшего представления,  клянусь.  Но
если так оно и есть, то Тэду здорово повезло, а?
   Синклер отвернулся. Его  буквально  трясло  от  какого-то  неистового
чувства, которое он и сам затруднился бы назвать. Он прошел переулком до
площади и свернул в первый попавшийся бар.
   От первого же стакана ему полегчало;  от  второго  стало  еще  лучше;
третий пить уже не следовало, а четвертый и вовсе был лишний.
   Это была маленькая забегаловка, где выпивал рабочий люд  из  местных.
Льюис тупо смотрел на деревянную поверхность ненакрытого стола и слушал,
как щелкают шарики в игральных автоматах. Где-то над  стойкой  телевизор
кричал по-итальянски что-то про футбол. В другом мире, на другой планете
некая команда сражалась с мадридским "Реалом".
   Синклер низко опустил голову. Перед его глазами был мокрый кружок  от
стакана. Мысли путались, налезали одна на другую. Льюис пытался  понять,
что его терзает - неудовлетворенная похоть, ревность, обида или  любовь.
И кто объект этой страсти?
   Наверное, Хелен. Скорее всего Хелен. Он был почти в этом уверен.
   А может, и Тэд.
   Они встретились случайно, и тот  случай  изменил  всю  жизнь  Льюиса.
Иногда ему казалось, что он искал Тэда долгие годы.
   Это был паршивый период - то время Синклер предпочитал не вспоминать.
Он бросил Гарвард,  сбежал  из  Бостона,  всласть  навеселился  и  вдруг
отчего-то стал испытывать тревогу. Он уже не очень ясно  помнил  почему.
Возможно, просто заметил, что лица на вечеринках становились все моложе,
а сам он выглядел старше и старше. А может, была и еще какая-то причина.
   Так или иначе, но Синклер  вдруг  почувствовал,  что  пора  перестать
болтаться по миру, надо что-то делать со своей жизнью. В  самые  мрачные
моменты он сомневался, способен ли хоть на что-нибудь.  Но  случались  и
припадки эйфории, когда Льюис твердо верил, что где-нибудь, когда-нибудь
непременно добьется побед. Ему  представлялось,  как  он,  блудный  сын,
возвращается в Бостон триумфатором. Только вот не  ясно  было,  в  какой
области будут триумфы.
   Мать всегда отдавала предпочтение политике  и  неоднократно  намекала
сыну  о  своих  надеждах.   Большое   впечатление   на   нее   произвела
фантастическая карьера Джона Кеннеди. И намеки стали более откровенными.
По мнению Эмили Синклер, Кеннеди были семейством выскочек, к тому же еще
ирландцами и католиками. Если  какой-то  Джон  Кеннеди  мог  так  высоко
взлететь,  то  чего  же  способен  достичь  Льюис,  высокий  и  красивый
наследник рода Синклеров? Отец  Льюиса  высказывал  свои  пожелания  без
обиняков. Льюис  должен  работать  в  семейном  банке.  Отказ  сына  был
воспринят как нечто необъяснимое и извращенное.
   Льюис не имел ни малейшего желания заниматься политикой или  работать
в банке. Однако выбрать хоть какую-то профессию, в  которой  он  мог  бы
добиться долгожданного успеха, оказалось непросто. Надо заняться  чем-то
новым, нетрадиционным - он это чувствовал  инстинктивно.  Чем-нибудь,  о
чем пишут газеты и чем еще  не  занимался  ни  один  Синклер,  Рекламой,
музыкой, журналистикой, шоу-бизнесом. Тем, что дает  возможность  быстро
продвинуться. Областью, в которой важны мозги и упорство, а не  то,  что
твои родители без конца красуются в  светской  хронике  и  папаша  имеет
связи.
   Льюис пытался заниматься то одним, то другим - без особого,  впрочем,
пыла, а как-то раз, по приглашению одной нью-йоркской знакомой, актрисы,
отправился к ней в гости, в Калифорнию. И там, совершенно неожиданно для
себя, нашел свое дело. Нет, актером он стать не мог и режиссером тоже  -
Льюис  хорошо  это  понимал.  Но  продюсерство  -  совсем  другое  дело.
Подвижная, непредсказуемая профессия. Несколько сомнительная,  требующая
нахрапа, но это ему как раз и нравилось. Маленькие  хитрости  и  сделки,
натиск и напор - как раз то, что надо. Плюс бесконечные гулянки и  масса
девочек.
   Синклер познакомился в Калифорнии с некоторыми молодыми  продюсерами,
и они произвели на него впечатление. Прошло немало времени,  прежде  чем
он сообразил, что они очень от него отличаются; к тому же все  они  были
евреями. Однажды ночью, здорово напившись и утратив осторожность,  Льюис
признался актрисе в своей мечте. Та со смеху чуть из кровати не выпала.
   И Синклер вынужден был признать, что она права. Вскоре ему надоели  и
актриса, и Голливуд, и его фантазии. Он купил билет обратно на Восточное
побережье. Билет уже лежал в заднем кармане его  джинсов  (Льюис  быстро
перенял  калифорнийский  стиль  одежды),  когда  хозяйка  объявила,  что
вечером они идут в гости  отметить  его  последний  день  в  Калифорнии.
Синклер пожал плечами и согласился.
   Вечеринка была в одном  загородном  доме,  на  самом  берегу  океана.
Тогда-то и началась для Льюиса настоящая жизнь, потому что той ночью  он
познакомился с Тэдом.
   Актриса небрежно махнула  рукой  в  сторону  коротышки,  назвала  его
"Тэдом" и упорхнула к какому-то типу, который якобы имел связи на студии
"Метро Голдвин Майер".
   В толкучке Льюис не сумел сразу улизнуть от нового знакомого и узнал,
что "Тэда" зовут Таддеусом Ангелини, что он  италоамериканец  во  втором
поколении, родившийся и выросший в Лос-Анджелесе.  Сообщив  эти  краткие
сведения,  Тэд  замолчал.  Льюису  стало  неудобно.  У   него   еще   не
окончательно выветрилось бостонское воспитание, он  не  успел  научиться
голливудскому  искусству  обдавать  холодом  всякого,   кто   не   имеет
репутации, влияния, денег или шансов на  успех.  Когда  темы  для  бесед
иссякли, а толстяк по-прежнему помалкивал, Льюис, не зная, о чем  еще  с
ним поговорить, спросил:
   - Чем вы занимаетесь?
   Коротышка похлопал ресницами за темными очками и ответил:
   - Делаю кино.
   Наивный Льюис взглянул на собеседника с несколько большим  интересом.
В Голливуде он встретил множество людей, носившихся с проектами фильмов,
но ни одного, кто бы уже успел что-нибудь снять.
   - Может, быть, я видел ваши картины?
   - Вряд ли. Я их еще не снял, - хихикнул Тэд. На  смех  этот  нервный,
скрипучий звук никак похож не был.
   Льюис слегка отшатнулся и  подумал:  "Мне,  как  всегда,  везет.  Это
псих".
   - Мои картины у меня в голове. Пока.
   Тэд  снова  захихикал,  и  Льюис  окончательно  уверился,   что   его
собеседник либо чокнутый, либо пьяный, либо накурившийся травки - а то и
все вместе. Потом он заметил, что толстяк не курит и  пьет  только  чай.
Тут Тэд вдруг улыбнулся ему  обворожительной  улыбкой,  которую  портили
только желтые неровные зубы.
   - Ты катись себе, если хочешь, - снисходительно сказал он. - Я привык
и не обижусь.
   Он произнес эти слова безо всякого  вызова,  но  Льюис  воспринял  их
именно так. Ему нравилось поступать наперекор тому, о чем его просят,  а
потому, отхлебнув еще дешевого калифорнийского вина, он отодвинул локтем
парочку оживленно вопящих педерастов и уселся на пол, рядом с толстяком.
Тот равнодушно посмотрел на него и бросил:
   - Ну, как хочешь. Тогда расскажи мне, чего ты ищешь в жизни.
   К собственному изумлению, Льюис именно так и поступил.
   Они говорили целый час, вернее, говорил почти один Льюис.  Потом  они
отправились в город, где у толстяка была квартира на четвертом этаже без
лифта, и продолжили беседу. На рассвете Синклер  уснул  на  полу,  утром
опохмелился, и они снова говорили.  Вечером  сходили  в  один  кинотеатр
возле кампуса Калифорнийского университета на  фильм  Бергмана  "Седьмая
печать". Льюис видел отрывки из него еще в Гарварде, а  толстяк  смотрел
картину в тридцать пятый раз. Когда они вернулись к Тэду, говорить начал
он. Четыре часа подряд он не закрывал рта. Рассказывал про  этот  и  все
остальные фильмы Бергмана.
   Льюис понимал процентов пятьдесят, но зато  эти  пятьдесят  процентов
казались  ему  чем-то  абсолютно  гениальным.  Он  открывал   для   себя
сокровенные  глубины,  связь  кино  с  жизнью.  Тэд  объяснял  ему,  как
совместить несколько пластов смысла, как слепить из них связную историю.
Льюис слушал и чувствовал, что в искусстве есть резон и что в  жизни  он
тоже есть.
   Деталей разговора Льюис не запомнил,  но  впечатление  от  общения  с
Тэдом еще усилилось. Более того - Синклер буквально  влюбился  в  своего
нового знакомого.  Они  стали  друзьями.  Да,  наверное,  это  следовало
назвать дружбой, хотя отношения их были довольно специфическими.
   Первые два месяца они почти не расставались. Питались всякой  дрянью,
спал  Льюис  по-прежнему  на  полу.  Днями  друзья  по   большей   части
просиживали в кино, а по ночам обсуждали увиденное. Тихое помешательство
Тэда на кинематографе Льюису нравилось. В первый раз в  жизни  никто  на
него не давил. Тэду ничего не было от него  нужно:  хочешь  сопровождать
его в кино -  иди,  не  хочешь  -  твое  дело.  Толстяка  совершенно  не
интересовала биография Льюиса, он никогда не задавал вопросов, но,  если
Синклеру  хотелось  выговориться,  Тэд  выслушивал   его,   похожий   на
пузатенького, умудренного  жизнью  отца-исповедника.  Приговоров  он  не
выносил, виновных не искал. Льюису  казалось,  что  моральные  категории
Тэда вообще не занимают. Основные принципы кодекса бостонских браминов -
долг, честь, правдивость - для него не существовали. Разве что в кино.
   Сидя на корточках  и  тыкая  вилкой  в  тарелку  с  едой  из  дешевой
китайской лавки, Льюис пил вино из бутылки и чувствовал  себя  свободным
человеком.  Это  было  великолепное  чувство.  Когда  бутылка  опустела,
ощущение свободы еще более усилилось. Проблема Синклеров-старших в  том,
что они старые, заявил Льюис. И его гарвардские соученики  тоже  старые,
такими и родились на свет. Они, как и родители-, принадлежат к прошлому,
к серому послевоенному эйзенхауэровскому миру. Иное дело он с Тэдом.  Им
наплевать на условности  и  кодексы  чести.  Им  вообще  ни  к  чему  та
дребедень, которой дорожит семейство Синклер,  -  дома,  машины,  ученые
степени и главное (это слово Льюис выкрикнул) -  деньги.  Закончив  свою
бурную  речь,  Синклер  несколько  ослаб.  Тэд  покивал  головой,  потом
заговорил:
   - Все это так, Льюис, но деньжата нам как раз пригодятся.
   - Зачем? Ну их! - воскликнул  Льюис,  забыв  о  дедушкином  фонде,  и
подбросил вверх пустую тарелку.
   - Затем, чтобы сделать картины. Льюис моментально протрезвел.
   - Мы, вдвоем? - уставился он на Тэда.
   - Конечно. Ты и я. Мы будем снимать вместе. - Тэд зевнул и  поднялся.
- Давай спать, а?
   - О'кей, - послушно кивнул Льюис.
   Как обычно, он устроился на полу, но долго не  мог  уснуть,  глядя  в
потолок. Ему казалось, что он преобразился, стал другим  человеком.  Тэд
захотел  делать  с  ним  кино!  И  сказал  это  как  нечто  само   собой
разумеюшееся.  Льюис  был  одновременно  и  подавлен,   и   польщен,   и
преисполнен надежд.  Наутро,  несмотря  на  похмелье,  ощущения  его  не
изменились.
   Каких-то  пара  слов,  подкрепленных  зевком,  и  Тэд   подарил   ему
профессию.  Прежде  никто,  кроме  разве  его  тренера  по  футболу,  не
выказывал Льюису такой спокойной уверенности в его силах. Синклер  снова
почувствован себя как на футбольном поле,  когда  ему  сделали  отличный
пас, он увернулся от защитников и бежит впереди всех, твердо  зная,  что
его уже не остановить.
 
*** 
 
   Мысли стали пугаться. Вопли телевизионного  комментатора  становились
все пронзительней, но Льюису неудержимо захотелось спать,  и  он  уронил
голову на руки.
   Полчаса спустя он все еще спал и  не  видел,  как  мимо  бара  прошел
отпущенный  после  съемки  оператор  Виктор,  насвистывая  и  предвкушая
веселый вечер.
 
*** 
 
   Тем временем Тэд зарядил пленку, со странным выражением отвернулся от
Элен и запер дверь.
   - Ты поняла? - улыбнулся он. - Я  отпустил  Виктора,  потому  что  он
мешал. Теперь пойдет лучше. У тебя получится.
   Элен неуверенно смотрела на него. Они  бились  над  этим  кадром  уже
несколько часов, но все впустую. Тэду нужен был какой-то особый  взгляд,
который у нее никак не выходил.
   Весь день Элен не могла понять, что происходит. Когда  же  Тэд  запер
дверь и улыбнулся ей, она вдруг  поняла,  в  чем  дело.  Она  больше  не
чувствовала себя в безопасности, ей стало страшно.
   - Что ты делаешь? - повысила она голос.
   Вопрос был глупый, и Тэд даже  не  удосужился  ответить.  Она  и  так
видела, что он делает: Тэд нежными движениями смазывал линзу объектива.
 
*** 
 
   Проснулся Льюис, когда время обеда давно  миновало.  Пошатываясь,  он
вышел из бара. На свежем воздухе его замутило и  затошнило.  Едва  успев
свернуть в какую-то аллею, он согнулся над  горшком  с  геранью,  и  его
вывернуло наизнанку. Стало немного легче. Неверным шагом Льюис добрел до
дома, где шли съемки, увидел, что Фабиана уже нет и  обессиленно  рухнул
на  ступеньку.  Дверь  наверху  была  по-прежнему  закрыта.  Из-за   нее
послышался звук Тэдова голоса, потом наступила тишина.
   Льюису вспомнилось, как давным-давно, наверное, еще в  Лос-Анджелесе,
Тэд объяснял ему, что они вдвоем, конечно, - одна  команда,  но  команда
неполная. Им не хватает  еще  одного  элемента,  так  сказать,  третьего
фактора.  Им  нужна  женщина,  актриса.  Неважно,  насколько  она  будет
талантлива, главное, чтобы у нее был правильный типаж и правильное лицо.
   Три месяца в Париже, пока Льюис работал в кафе "Страсбург", Тэд искал
нужный типаж. По подсчетам Синклера, он провел  беседы  с  шестьюдесятью
кандидатками - причем за закрытыми дверьми. Ни одна не подошла. А  потом
как-то вечером Тэд вдруг заявился в  кафе  потный  и  взволнованный:  он
нашел ее, случайно встретил на улице  возле  "Синематики".  Она  -  само
совершенство. Девушка сейчас сидит у них  дома,  Тэд  пообещал  дать  ей
комнату.
   Они вышли из кафе и поспешили  домой.  И  там  Льюис  впервые  увидел
Хелен. Она сидела на диване в их чердачной комнате.  Ее  тогдашнее  лицо
так и встало него перед  глазами.  Льюис  застонал  и  обмяк,  борясь  о
наваливающимся забытьем. Хелен и Тэд. Тэд и Хелен.
   Хелен, Тэд и Льюис...
   Затем он не то отключился, не то задремал. Когда Льюис  снова  открыл
глаза, над ним стоял Тэд. Сначала Синклер не понял, где он и что с  ним.
Голова раскалывалась, в горле пересохло. Но Тэд  выглядел  так  странно,
что сознание Льюиса тут же прояснилось. Он с тревогой взглянул на друга.
   Тэд  стоял,  слегка  раскачиваясь,  что   было   у   него   признаком
нервозности.  На   лице   застыло   смешанное   выражение   волнения   и
беспокойства. Несмотря на прохладу, режиссер обливался  потом.  Руки  он
держал в карманах засаленных джинсов и беспрестанно позвякивал мелочью и
ключами.
   - Льюис, с Хелен проблема. Она... не в себе. Поднимись к ней, а?
   Синклер вскочил, окинул Тэда долгим  взглядом  и  бросился  вверх  по
лестнице. В дверях он замер.
   Сначала ему показалось, что комната пуста. Виктора не  было.  Юпитеры
не горели,  светился  только  ночник  на  столе.  Весь  пол  был  покрыт
кабелями, в углу стояла аппаратура, возле двери  возвышалась  аккуратная
стопка коробок с пленкой.
   Большую  часть  комнаты   занимала   расстеленная   постель;   оттуда
доносились какие-то душераздирающие звуки, и Льюис не сразу  понял,  что
издает их Хелен. В два  прыжка  он  оказался  рядом  с  ней  и  отдернул
простыню. Сердце бешено колотилось, внутри все сжалось от ужаса.
   Льюис сам не знал, что он ожидал  увидеть  -  наверное,  лужу  крови,
потому что крики Хелен были полны боли. Но крови  не  оказалось;  Хелен,
скрючившись, лежала посреди кровати и хрипло, придушенно стонала, словно
ее ударили под дых.
   Льюис наклонился и обнял девушку за плечи, чувствуя, что дрожит почти
так же сильно, как она. Осторожно отвел ее руки от лица. Ни синяков,  ни
порезов, ни ссадин. Щеки мокрые от слез. Глаза зажмурены - она  на  него
даже не взглянула. Только издавала все те же страшные,  хрипящие  звуки.
Льюис был до того напуган, что даже не сразу заметил, в каком она  виде.
На Хелен не было ничего, кроме тонкого шелкового халатика.
   Синклер нежно  уложил  ее  на  подушку  и  прикрыл  простыней.  Потом
обернулся к двери, где топтался Тэд.
   - Ах ты, ублюдок! Извращенец поганый. Где  оператор?  Что  ты  с  ней
сделал?
   Он едва мог говорить - так душил его гнев. Тэд  отвел  взгляд,  вынул
руки из кармана и помахал ими в воздухе.
   - Ничего. Я ее не трогал.
   - Врешь. Врешь, скотина! - Льюис бросился  к  Тэду,  схватил  его  за
ворот рубашки и прижал к стене.
   - Ты ее бил? Говори!
   - Бил?! Ты с ума сошел. - Тэд безрезультатно пытался высвободить свое
пухлое тельце из рук Синклера.  -  Неужели  ты  думаешь,  что  я  садист
какой-нибудь? Да я пальцем  ее  не  тронул.  Льюис,  черт  тебя  подери,
отпусти ты меня в самом деле!
   Льюис  неохотно  расцепил  пальцы.  Тэд  нервной  скороговоркой  стал
объяснять:
   - Я отпустил Виктора. Недавно. Час назад. Может, два.  Я  не  замечаю
времени, когда работаю. Мне нужно  было  снять  последний  кадр  самому.
Виктор нам мешал, я это чувствовал. Совсем не  та  атмосфера.  Последний
кадр снимается с рук, и я хотел сделать  это  сам.  Вот  и  все.  Больше
ничего не было.
   - Ах ты, жирная  сука.  А  с  чего  же  она  тогда  дошла  до  такого
состояния? Ты посмотри на нее, нет, ты посмотри, что с ней творится...
   Льюис схватил Тэда за голову и насильно повернул лицом к кровати.
   - Не знаю. Честное слово, не знаю! Ну, я ей, возможно,  что-то  такое
сказал, уже толком не помню. У нас никак не  получалось.  Она  никак  не
могла посмотреть в камеру как надо. А я во что бы то ни стало должен был
снять этот кадр. Сегодня ведь последний день съемки. Я же сказал:  шесть
недель и два дня, так оно и вышло. Господи, Льюис,  да  убери  лапы!  Ты
что, пьяный, что ли? Мне же больно. Отпусти...
   - Если ты ей что-то сделал, задница, если ты все испортил, тебе будет
еще больнее. Я тебя...
   - Отпусти его, Льюис.
   Услышав ее  голос,  Синклер  чуть  не  подпрыгнул  от  неожиданности.
Обернувшись, он увидел, что она сидит на кровати,  кутаясь  в  простыню.
Плакать она перестала. Позже, годы спустя, Льюис понял, что тогда  он  в
первый и последний раз видел ее плачущей.
   - Все нормально, Льюис. Правда.
   Она сглотнула. Ее  лицо  было  под  гримом  мертвенно-бледным,  глаза
казались огромными темными пятнами. Синклер  отпустил  Тэда  и  медленно
подошел к кровати.
   Остановился, не зная, что делать дальше. Он понимал: с ним происходит
нечто важное, что-то в нем меняется. Льюис просто протянул Хелен руку, и
она тоже подала ему свою.
   - Я сама виновата. - Ее голос окреп. - Тэд просто делал свою  работу.
Ему нужен был кадр, у меня не получалось. И тогда он сказал  такое,  что
меня... расстроило.
   Она смотрела на Тэда. Льюис  заметил,  как  их  взгляды  переплелись.
Холодно и с полным  взаимопониманием.  Потом  она  отвернулась.  Синклер
понял, что Хелен солгала.
   В его воображении возникли соблазнительные, скотские  картины.  Он  в
ужасе отогнал их прочь, больше  всего  испугавшись  того,  что  они  его
возбуждают. Глядя