отклоняла все эти вопросы.
   На нее невозможно смотреть без волнения, подумал он. Его разум тщился
рассуждать, но все рассуждения тонули в вихре чувств.  От  нее  даже  не
пахло духами - только мылом, свежевымытой кожей и ею самой. Для  Эдуарда
это был самый одуряющий запах за всю его жизнь.
   И вот, когда он пришел в смятение такой силы, которое  показалось  бы
немыслимым тем, кто  его  знал  и  работал  рядом  с  ним,  он  внезапно
предложил, чтобы они ушли отсюда.
   - Хорошо.
   Их взгляды встретились, никто из них не  шевельнулся,  разум  Эдуарда
помутился.
   - Я могу отвезти вас домой. Или - если вы  захотите  -  мы  могли  бы
поехать в мой дом в Сен-Клу. Это совсем рядом с Парижем.
   Голос его дрогнул. Серо-голубые глаза хладнокровно взирали на него. В
мозгу Эдуарда пронеслись обрывки разных идиотских и неловких объяснений.
Ему хотелось, чтобы она  поняла  -  это  был  не  рассчитанный  ход,  не
банальный шаг в сторону банального совращения; у него  не  было  никаких
тайных мотивов, просто он не смог бы выдержать без нее еще один вечер.
   - Спасибо. С удовольствием.
   Он повел машину на высокой скорости, играла музыка, и он почувствовал
нарастающее возбуждение. Скорость и звуки моцартовского квартета  словно
перекидывали мостик через бездну их молчания;  он  вдруг  ощутил  полное
единение с ней. Она знает, она  понимает  меня,  думал  он  бессвязно  и
торжествующе.
   Он никогда не привозил женщин  в  Сен-Клу.  Единственным  исключением
была его жена. И теперь, как когда-то с Изобел,  он  прошел  через  сад,
благоухавший лилиями, и остановился у цветника, глядя  на  посеребренное
небо и красное мерцание города  вдалеке.  Он  сделал  это  намеренно,  в
последней отчаянной попытке спастись, в  надежде,  что  сопоставления  и
воспоминания, нахлынув в душу,  отсекут  тонкую  крепкую  нить,  которой
привязала его эта чародейка.
   Но сравнения  не  приходили  на  ум,  воспоминания  не  являлись.  Он
постоянно чувствовал, что не может ускользнуть от прошлого, и вот теперь
обнаружил, что прошлое отпустило его, прошлого нет, он свободен. Стоя  в
саду, он не способен был думать ни о чем,  кроме  женщины,  находившейся
рядом. Не произнося ни слова, храня  полное  молчание,  она  ввергала  в
забвение все, кроме настоящего.
   И вот Эдуард взял ее руку и удержал в  своей.  Медленно  ступая,  они
вместе направились к дому.
   Он повел ее в кабинет, в  котором  в  некой  иной  жизни  некий  иной
человек делал предложение Изобел. Почти автоматически он наполнил рюмки.
Она тем временем не спеша прошлась  по  комнате.  Слегка  тронула  рукой
кружевную накидку  на  одном  кресле,  спайтлфилдский  шелк  на  другом,
взглянула на тернеровские акварели. Эдуард поставил рюмки, тут же  забыв
об их существовании, и подошел к ней. Она обернулась  к  нему,  и  вдруг
оказалось, что заговорить с ней совсем просто.
   - Вы знаете, что происходит? Вы понимаете? - сказал он тихо.
   - Не знаю. Не уверена. - Она заколебалась. - Мне немного страшно.
   - Мне тоже, - улыбнулся Эдуард.
   - Я могу уйти. - Она посмотрела на дверь,  потом  снова  на  него.  -
Может быть, если я уйду прямо сейчас...
   - Вы этого хотите?
   - Нет. - На щеках ее вспыхнули полосы румянца. - Просто...  просто  я
не ожидала... я не планировала...
   Она запнулась, и Эдуард потянулся к ней и взял ее за руку. Он ласково
держал ее руку в своей и смотрел ей  в  лицо.  Он  был  тронут,  но  ему
показалось забавным, что столь юная женщина так  серьезно  рассуждает  о
планах,  и,  наверно,  она  почувствовала   это,   потому   что   слегка
нахмурилась,  словно  малейшая  ирония  на  эту  тему  вселяла   в   нее
неуверенность.
   - Вы думаете, это глупо?
   - Нет, не думаю. - Лицо Эдуарда посерьезнело. - Я всю жизнь прожил по
плану. Все упорядочено и рассчитано до мелочей. Я жил так много  лет,  с
тех пор как... - Он запнулся. - Очень долго.
   - А теперь?
   - А теперь я знаю, что планы не имеют ни малейшего значения. Впрочем,
я  всегда  это  знал.  -  Он  пожал  плечами,  отвернувшись.  -   Планы.
Расписания. Стратегии. Они наполняют  время.  Они  упорядочивают  его  -
помогают забыть, что оно пусто.
   Он все еще легко держал ее руку, но смотрел в  сторону.  Элен  стояла
неподвижно, глядя на него. Молнии плясали в ее  мозгу,  она  чувствовала
призрачное   спокойствие,   сквозь   которое    проступала    горячечная
уверенность. Эта уверенность жила  в  ней  с  того  момента,  когда  она
впервые увидела его, и весь вечер  старалась  от  нее  избавиться.  Весь
вечер, сидя напротив  него  в  "Купель"  и  изображая  спокойствие,  она
спорила сама с собой. Ничего не происходит, говорил  сначала  внутренний
голос, потом: да, происходит, но еще не поздно, еще можно остановиться.
   А потом, когда они приехали в Сен-Клу и она увидела этот дом во  всем
его великолепии, заговорили  другие  мерзкие  голоса,  другими  мерзкими
словами. Они говорили голосом ее матери и Присциллы-Энн, они  напоминали
ей, что мужчины лгут женщинам, особенно когда желают их, лгут  так,  как
Нед Калверт.
   Все эти предостережения шелестели у нее в голове, пока она не вошла в
эту комнату и пока Эдуард не заговорил. Теперь голоса тянули свое где-то
на задворках ее сознания, но их речи казались не только  грубыми,  но  и
абсурдными. Она подумала, глядя на Эдуарда, что даже такой мужчина,  как
он, может быть легко уязвим.
   - Эдуард. - Она впервые назвала  его  по  имени,  и  он  стремительно
повернулся к ней. - Как вам кажется, вы можете понять... или  кто-нибудь
вообще может понять... -  если  нечто  столь  истинно,  что  просто  нет
никакого иного выбора...
   - Да. Я могу это понять.
   - И я. - Она посмотрела  на  него  с  некоторой  торжественностью  и,
прежде чем он заговорил, глубоко вздохнула, словно желая успокоиться,  и
чуть-чуть шагнула вперед.
   - Я хочу остаться, - сказала она. - Я вовсе не хочу  уходить.  И,  по
правде сказать, не хотела. Ну  вот...  я  сказала.  -  Тут  ее  охватили
сомнения, подбородок поднялся, и на лице  появилось  выражение  дерзкого
вызова. - Женщинам не  полагается  говорить  таких  вещей,  правда?  Но,
по-моему, притворяться глупо. Не вижу  в  этом  смысла.  Я  правда  хочу
остаться. Я бы осталась с вами и прошлой ночью, если бы вы попросили  об
этом. А может быть, и в нашу первую встречу. Мы бы сели в вашу машину  и
приехали прямо сюда, и я бы... осталась. Вот так. Совсем  вас  не  зная.
Только у меня такое чувство, словно я знаю вас.  Вы  мне  нравитесь.  Вы
думаете, это плохо? Вы шокированы?
   Это было и смешно, и трогательно. Ее  своеобразная  серьезная  манера
говорить,  странное  сочетание  прямоты  и  застенчивости,  простодушное
предположение, что ее прямота отличает ее от женщин, к которым он привык
и которые выражают свои желания обиняками, -  все  это  тронуло  его  до
глубины души. Ее простодушие отозвалось в нем укором, но  он  знал,  что
она будет оскорблена, если заметит, как оно забавляет его. Он  шагнул  к
ней и взял ее ласково за руку.
   - Нет, - сказал он со всей серьезностью.  -  Я  не  шокирован.  И  я,
разумеется, не думаю, что это плохо. Я хочу, чтобы вы остались.  Я  хочу
этого больше всего на свете. Ну как - вы шокированы?
   Ее губы дрогнули в малозаметной улыбке.
   - Нет.
   - Когда я ушел из конторы в тот вечер, когда  мы  познакомились...  -
Эдуард заколебался. Он не знал, стоит ли продолжать, и уже  почти  решил
не говорить. Но тут она подняла глаза,  и  он  вдруг  почувствовал,  что
должен сказать ей правду. - В тот вечер... я искал женщину. Любую. На то
были причины... нет смысла объяснять какие, во всяком случае сейчас: это
прозвучало бы как извинение, а я этого не хочу. Я искал любую женщину  -
и такое нередко бывало и в прошлом, - но  нашел  ту  самую.  Вот  что  я
почувствовал. Вы должны знать это. Я хочу, чтобы вы  знали.  И  я  отдаю
себе отчет в том, как это звучит. У вас нет оснований верить мне,  но  я
клянусь, что это правда.
   Он внезапно замолчал и опустил руки. Яркий  румянец  залил  ее  лицо.
Эдуард отвернулся, он был в бешенстве  на  себя,  что  сказал  это.  Она
слишком молода, чтобы понять, у него  не  было  права  устраивать  такие
сложности. Наверняка он показался ей самым пошлым соблазнителем.
   - Простите. - Голос его звучал весьма официально. - Зря я это сказал.
Вы теперь, вероятно, хотите уйти...
   Он отвернулся и отошел. Элен смотрела на него, слегка нахмурясь.  Она
знала, каково это - напрашиваться на  отказ,  предвкушать  боль,  и  тем
самым помешать другим причинить ее;  год  за  годом  она  осваивала  эту
технику  в  Оранджберге.  Раньше  она  наивно  предполагала,   что   это
свойственно ей одной, теперь распознала эту черту в другом человеке. Она
шагнула вперед, и он повернулся к ней.
   - Эдуард, это не имеет значения. Я рада, что вы сказали  мне.  Я  все
равно хочу остаться.
   И тогда его глаза вновь ожили. Она взяла его руку и прижала  к  своей
груди.
   Они смотрели друг на друга. Под пальцами Эдуард чувствовал биение  ее
сердца.
   В его спальне она встала чуть поодаль от него и  расстегнула  платье.
Оказавшись обнаженной, она застыла в неподвижности, с опущенными руками,
чувства ее выдавало лишь частое дыхание, резко поднимавшее и  опускавшее
грудь.
   Грудь цвета слоновой кости, соски уже напряглись, обведенные широкими
ореолами. Эдуард смотрел на длинную безупречную линию изгиба  от  ног  и
ягодиц к узкой талии, на серьезное детское лицо  и  женскую  негу.  Элен
закусила  губу;  она  стояла  совершенно  неподвижно.  глядя,   как   он
раздевается.
   Когда он оказался обнаженным, она ступила ему навстречу и  опустилась
на колени. Она прижала лицо к его  животу,  а  потом,  со  стремительной
непосредственностью животного, легко поцеловала темные волосы, идущие от
груди к пупку и вниз.
   Поперек его постели лежала полоса расшитого  китайского  шелка  цвета
сливок с рисунком из бабочек, райских птиц и цветов.  Она  взглянула  на
шелк  и  на  мгновение  снова  увидела  комнату   миссис   Калверт.   Ей
представилось, как Нед застилает шелковое покрывало белым  прямоугольным
чехлом и лицо его расплывается  в  самодовольной  ухмылке.  Эта  картина
воочию встала перед ней,  она  вздрогнула,  и  видение  исчезло.  Эдуард
поднял руки и привлек ее на покрывало рядом с собой.  Она  почувствовала
тепло его кожи, его тело прикоснулось к ней,  она  услышала  собственный
краткий испуганный вздох и застыла в неподвижности.
   Потом они долго лежали рядом, почти не двигаясь. Затем чуть  заметным
движением Эдуард повернулся к ней, взглянул в глаза, и она ответила  ему
взглядом.
   Сначала  она  почувствовала  его  дыхание  на   своей   коже,   потом
прикосновение губ, потом рук. Глаза ее закрылись, она ничего не слышала,
существовало  только  прикосновение,  вымывавшее  ее  душу  дочиста.  Он
бережно вошел в нее, она испытала легкую боль, а после - великий  покой.
Ей казалось, что они вместе погружаются в море,  сажень  за  саженью,  в
изумрудную темноту, туда, где волны двигались и сменяли одна другую в ее
крови.
   - Подожди, - сказал Эдуард, когда она уже была  близка  к  концу.  Он
почуял это, потому что она была неопытна и слишком  стремилась  к  своей
развязке. - Элен. Подожди. Двигайся со мной, а не мне навстречу.
   Он инстинктивно произнес ее имя на французский лад, она открыла глаза
и на мгновение застыла. И вот ее глаза вновь  закрылись,  и  она  начала
двигаться в новом ритме, столь согласованном с ним, таком мощном и таком
сладостном, что он почти потерял контроль над собой.
   Внезапно  у  нее  начался  оргазм,  она  выгнулась  под  ним.  Эдуард
почувствовал, что его обычный контроль  и  опытность,  приобретенные  за
годы бессмысленных занятий любовью, улетучиваются,  покидают  его,  и  с
облегчением ощутил свободу. В его мозгу  пылала  жаркая  темная  звезда,
источник света, до которого надо было добраться.  Элен  назвала  его  по
имени в тот момент, когда он достиг ее, и он почувствовал, как тело  его
содрогается в неистовости освобождения.
   Потом оба лежали  неподвижно  и  молча.  Когда  мысли  его  несколько
успокоились и он оторвался от ее тела, то  ощутил  некоторый  страх.  Он
стал напряженно ожидать возвращения ненависти к себе, той обратной волны
омерзения, которая всегда следовала за желанием. Но этого не  случилось,
он чувствовал только великий покой, а затем напряжение оставило его тело
и перестало существовать.
   Первой заговорила Элен. Она взяла его за руку и сжала. Голос  ее  все
еще звучал надломленно.
   - Эдуард. Ты развеял прошлое...
   Он расслышал изумление в ее голосе и поскольку сам  испытывал  те  же
чувства, то улыбнулся с неподдельным восторгом.
   - Прошлое, да, - сказал он. И они уснули вместе.
 
*** 
 
   На следующий день, уже довольно поздно, он вспомнил вдруг  о  подарке
из  "Гермеса".  Аккуратно  завернутый,  обвязанный  фирменной  ленточкой
"Гермеса", подарок все  еще  лежал  у  него  в  кабинете,  позабытый  со
вчерашнего вечера. Эдуард сходил за ним  и  принес  ей.  Элен  сидела  в
постели, прислонясь к кружевным подушкам. Он бережно положил сверток  ей
в руки.
   - Это подарок. Для тебя. Я собирался вручить его вчера, но...
   - Подарок? Для меня? - На мгновение она стала трогательно  юной,  как
девочка на Рождество, потом опустила глаза, и  он  заметил  на  ее  лице
некое сомнение и тревогу.
   Она взглянула на коробку, боясь  открыть  ее.  Ей  словно  послышался
голос Неда Калверта, медленные, по-южному растянутые слова соблазнителя.
"Голубка  моя...  Ты  же  знаешь,  как  я  люблю  делать  подарки   моей
девочке..."
   Она подняла  голову  и  увидела  лицо  Эдуарда.  Оно  выражало  такую
нежность и такое волнение, хотя и прячущееся под напускным безразличием,
что она тут же устыдилась  своего  воспоминания,  устыдилась  того,  что
связала эти  два  события  и  этих  двух  мужчин.  Образ  Неда  Калверта
развеялся, она улыбнулась, и тут же новые образы проступили, пульсируя в
ее теле, сквозь долгую ночь и долгое утро, и  тогда  она  с  нетерпением
потянула за ленточку и вскрыла коробку.
   Пара перчаток - тех самых.  Сердце  подскочило  от  радости,  что  он
запомнил.  Бриллиантовое  кольцо  немыслимой  красоты.  Она  зачарованно
вгляделась в бело-голубой огонь камня, потом  неуверенно  посмотрела  на
Эдуарда.
   Эдуард подошел к постели. Он сел рядом с Элен и взял ее руки в свои.
   - Когда я еще был мальчиком... - Он сказал это так  смущенно,  словно
затвердил в уме свою речь, но, когда  ее  надо  было  произнести,  слова
стали  ускользать  из  памяти.  -  Когда   я   был   мальчиком   -   лет
пятнадцати-шестнадцати, моложе, чем ты сейчас, - я влюбился  в  женщину,
которая была много старше меня.  Это  было  во  время  войны.  Я  жил  в
Лондоне, и она была предметом моего первого романа,  если  угодно,  моей
первой любовницей. Нас познакомил мой брат... - Он ненадолго замолчал. -
Наверно, это было страстное увлечение, так думал тогда и мой брат...  но
я никогда не мог так относиться к этому, даже теперь не могу.  Для  меня
это было подлинностью, я был очень молод и полностью  захвачен  этим,  а
через некоторое время - немногим больше года - это кончилось.  Ее  звали
Селестиной.
   Он замолчал; Элен молча наблюдала за ним.
   - Она была доброй женщиной, теперь я это понимаю. Она всегда была  со
мной терпеливой и благородной. То, что она мне говорила, я буду  помнить
всегда, но особенно одно... - Он умолк в  нерешительности.  -  По  части
слов я был тогда не слишком осмотрителен - по молодости и неопытности. И
все время произносил самые пылкие декларации - понимаешь, я убедил себя,
что у нас есть  будущее.  И  каждый  раз  она  останавливала  меня.  Она
говорила, что я не  должен  бездумно  расточать  слова,  что  однажды  я
встречу женщину, которую полюблю, и эти слова мне надо хранить для  нее.
Беззаботное расточительство обесценивает слова, они становятся  расхожей
монетой... Я сердился,  когда  она  это  говорила.  Но  потом  понял  ее
правоту. С тех пор, что бы я ни делал и где бы я ни был, я не солгал  ни
одной женщине. Не изображал чувств, которых не было.  -  Он  нетерпеливо
дернул плечом. - Я понимаю, что это не такое уж большое достижение.
   Тут он замолчал. Элен спокойно смотрела на него.
   - Почему ты мне это рассказываешь?
   - Потому что до тебя дойдут слухи обо мне, если еще  не  дошли.  И  я
хочу, чтобы ты знала правду. Понимаешь, я делал женщинам подарки, бывали
времена, когда я был этим знаменит. Драгоценности моей фирмы  -  рубины,
жемчуга, сама можешь все это представить. А когда связь кончалась...
   Он говорил небрежно, почти нетерпеливо, и Элен почувствовала, что  ее
сердце сковывает ледяная тоска.
   - Когда связь кончалась... - Она взглянула на кольцо. - А, понимаю.
   - Нет, не понимаешь. - Он наклонился и еще крепче сжал ее руку. -  До
сих пор я еще ни разу не дарил никому бриллиантов. Никогда. Эти камни  я
считаю самыми прекрасными, их больше всего любил мой отец. Я придерживал
их при себе, как придерживал слова, хотел иметь нечто  безупречное,  то,
что я могу отдать от искреннего сердца, с любовью. Когда наступит время.
   Воцарилось молчание. Он говорил спокойно, но Элен видела по его лицу,
что в нем происходит борьба. Она  перевела  взгляд  на  кольцо  и  снова
посмотрела ему в глаза. У нее  слегка  кружилась  голова  от  внезапной,
нерассуждающей радости, душа ликовала. На мгновение она снова  очутилась
перед церковкой,  услышала  детский  крик,  увидела  цветной  всполох  в
воздухе, а потом его лицо. Вот, стало быть, как видят будущее?
   - Я знала, - сказала она.
   - Я тоже знал.
   Он сжал ее руку,  затем  отпустил.  Элен  осторожно  сняла  кольцо  с
гермесовских перчаток. Надела его на палец - оно было холодным, твердым,
ярким. Она подняла руку, и бриллиант ослепительно вспыхнул.
   Позже Эдуард сказал ей:
   - Ты должна остаться. Должна. Давай съездим за твоими вещами.
   - У меня один чемодан, - улыбнулась Элен,  -  и  все.  Один  чемодан.
Единственное мое имущество в этом мире.
   - Тогда давай съездим за ним. Поедем вместе.
   - Нет, - она покачала головой. -  Это  не  займет  много  времени.  Я
должна сделать это сама.
   Эдуард принялся было возражать, но  уступил,  поскольку  не  смог  ее
переубедить.
   Она взяла такси до Парижа, вышла на Правом  Берегу,  перешла  Сену  и
бежала бегом до дома, где снимала квартиру. К ее облегчению, ей никто не
встретился, даже старая ведьма консьержка отсутствовала на своем обычном
месте у дверей.
   Элен взбежала по лестнице и опрометью кинулась в каморку, где  раньше
ночевала. Секунда потребовалась ей на то, чтобы найти чемодан, еще  одна
- открыть его  и  забросить  туда  те  несколько  платьев,  которые  она
привезла с собой.
   Она собралась закрыть его и остановилась. Откинувшись назад, стоя  на
коленях, она отложила в сторону мятую юбку и кофточку  и  посмотрела  на
связку бумаг и фотографий; посмотрела на  Оранджберг,  свою  мать,  свое
прошлое.
   Она смотрела молча, ощущая разлом времени. Оранджберг,  Билли,  мать,
Нед Калверт, Касси Уайет, Присцилла-Энн, она вспомнила, как лежала ночью
в узкой постели, и тонкие занавески хлопали от свежего ветерка, и с реки
плыл запах ила. Все это  казалось  нереальным,  далеким,  как  кадры  из
когда-то виденного фильма. Три  дня  затмили  шестнадцать  лет.  Вина  и
отчаяние заполнили душу. Она взяла одну из фотографий Вайолет  и  крепко
прижала к груди. Закрыла глаза - и прошлое  замелькало  перед  ней,  как
клочок  бумаги,  уносимый  речным  течением.  Ее  мать  и  мать   Билли,
обвиняющая ее в смерти Билли. Она увидела, как миссис Тэннер наклоняется
над сыном и застегивает рубашку на его груди, как растопыривает  пальцы,
и начинается дождь.
   Ей снилась эта картина ночь за ночью, на протяжении недель, с тех пор
как она уехала из Оранджберга. Из-за  этого  она  боялась  засыпать,  и,
когда сон приходил, она про