которых
вы нанимали, слух быстро просочится в народ - и все, привет вашему
рукотворному Чуду. То же самое ожидает вас во всех остальных чудотворных
потугах - не верите на слово, можете попробовать. А если вы большой
оригинал и после долгих и безуспешных попыток соорудить случай, пожелаете
обмануть судьбу весьма нетривиальным способом, я вас очень прошу - не
торопитесь. Потому что, когда вы сиганете башкой вниз с конька вашей
трехэтажной виллы, ник-то не поверит, что это несчастный случай.
  - Знаем мы такие случаи! - скептически скажут мудрые люди. - Сами
такие... Не иначе, это чеченский след. Или рука Березовского. Мы этими
несчастными случаями по горло сыты. До того случаи пошли странные - в
протоколе пишут:
  "...на теле шестьдесят четыре огнестрельных ранения, отсутствует
голова и половые органы. Смерть наступила от неумелого обращения с
сильнодействующими транквилизаторами. Таким образом, факт гибели г-на
Пцруера следует считать несчастным случаем..."
Но довольно о всяких посторонних случаях - примеров им несть числа.
Давайте лучше забросим к черту околофилософские маразматические
рассуждения и обратимся к нашему конкретному Его Величеству Случаю.
  Представьте себе далекий 1955 год. Глухая сибирская тайга, двухпутная
железная дорога, небольшой поселок при леспромхозе, две зоны - жилая и
производственная, конвойный батальон, и окрест, в радиусе пятисот
километров, - ни души.
  Февраль месяц стоит на дворе, колкая поземка метет, не переставая,
стужа лютая место имеет. Голодные вульфы по ночам садятся в кружок у
казармы батальона и воют от дикой зависти: с кухни жареным мясом пахнет.
  И вот в таком гиблом месте застревают сразу два поезда. Первый
следовал из Новосибирска в Омск и вез гастролировавшую в полном составе
труппу театра оперы и балета. А второй был специальный: состоял он всего
из четырех вагонов, в которых разместился путешествующий по бескрайним
просторам Сибири с инспекцией молодой комсомольский начальник из самой
Москвы с разнообразными прихлебателями, исполнителями и писарчуками.
  Поезда одновременно въехали на станцию (квадратная будка с
телеграфом, угольный склад, акведук и два семафора) и минут сорок
заправлялись углем и водичкой. Пассажиры в это время приобретали за
недорого пирожки, обжаренную в луке картошку и разнообразные соленья у
тутошних шустрых бабусь, примчавшихся из поселка. А когда все были готовы
отправляться, выяснилось вдруг, что ехать нельзя - ветер притащил с севера
дикого необъятную вереницу мглистых туч и грянула снежная буря. за десять
минут засыпавшая расчищенные накануне пути по колено снегом.
  Стоять! - распорядился комсомольский начальник, мудро глядя из окна
своего уютного вагона на взбесившееся небо. - За час еще столько же
накидает. Пусть телеграфируют в Омск, чтобы по окончании этого безобразия
сюда срочно выслали бригаду снегоочистителей - мне завтра в обед нужно
быть в Новосибирске.
  - График - к ебеней матери, - поделился наблюдениями с помощником
машинист другого поезда, сидя в жарко натопленной кабине паровоза, так же
мудро глядя на небо и употребляя соленые рыжики с картошкой. - Если еще
пару часов будет вот так, засядем на неделю - раньше снегоочистители никак
не пробьются...
  Машинист оказался прав - поезда застряли на несколько дней, и
пассажиры вынуждены были умирать со скуки, любуясь на серое небо,
плюющееся снеговыми зарядами. В конце концов молодому комсомольскому
начальнику это изрядно надоело, и он, пользуясь тем, что оказался здесь
самым главным, велел директору театра организовать представление для
местных жителей и пассажиров - в честь надвигающегося праздника.
  - Какое представление, батенька? - удивился директор - лощеный
интеллигент в возрасте, презрительно посматривавший на молодого выскочку
через дореволюционное пенсне. - Где? Вот в этой будке? В нее как раз
влезет контрабасист и две лилии от декораций "Лебединого озера". Вы
думаете, что говорите? И потом - кто из аборигенов придет смотреть балет?
Вы в своем уме, молодой человек?! Вы лучше организуйте раздачу бесплатной
водки - я знаю, у вас в вагоне-ресторане этого добра в избытке. Чалдоны на
всю жизнь запомнят этот акт доброй воли и по весне выложат ваше имя
камнями на берегу реки. А через черточку напишут, что они о вас думают.
Что-нибудь, типа гомосек... мгм... нет, это слишком сложно для них,
что-нибудь попроще напишут.
  - Но-но! - грозно нахмурился комсомольский начальник. - Мне кажется,
вы не правильно понимаете политику партии и игнорируете важность момента.
Как бы мне не пришлось по приезде в Новосибирск принять меры, чтобы вами
занялись из Министерства культуры...
  Директор, очевидно, не хотел, чтобы ими занимались из вышеупомянутого
министерства, - он скорчил страдальческую гримасу и всем своим видом
показал, что согласен на все, что угодно, - кроме министерства. А в душе
затаил лютую злобу и пожелал, чтобы поезд стоял тут подольше - тогда
глупый молодой повеса обязательно выкинет какой-нибудь неприличный номер,
его можно будет застукать на месте преступления - с поличным взять, и
тогда уж поиздеваться над гаденышем вволю! Однако виду не показал - старая
школа, - смотрел доброжелательно, как мясник на жирного поросеночка,
приготовленного на убой.
  - Ну вот и славно, - смилостивился комсомольский начальник, превратно
истолковав доброжелательный взгляд директора. - Насчет декораций не
беспокойтесь. Командир батальона дает вам взвод солдат, чтобы
соответствующим образом оборудовать поселковый клуб - приступайте...
  0 всех перипетиях представления распространяться не стану - скажу
лишь, что оно не удалось с самого начала. В клубе было стыло, народ по
большей части пожелал оставаться дома, а те, кто явился, оказались вдрызг
пьяными. Для массовости пригнали два отряда зеков под конвоем - остальные
были заняты расчисткой снега, который грозил к утру завалить основное
ограждение жилой зоны. В дополнение ко всем неприятностям приключилось еще
вот что: комсомольский начальник - устроитель этого веселого мероприятия,
рискнул сесть за стол совместно с батальонными офицерами в соседствующем с
клубом доме - там проживал командир батальона, жена которого на зиму
укатила с детьми в Омск к матери. Офицеры собрались не в преддверии
светлого праздника 23 февраля, до которого оставалась еще целая неделя, а
потому что аккурат в тот день у командира батальона были именины. Волею
случая так вышло... К началу первого действия (ставили пресловутое
"Лебединое озеро") веселье было в самом разгаре, офицерам стало так
хорошо, что ни о каком балете никто и слышать не желал. Давили песняка,
анекдоты травили политические - теперь можно, теперь не страшно, - вкусно
хрустели капусткой и маринованными груздями в сметане, закопченного
поросенка потребляли и с довольным видом косились на два ящика водки,
которые про запас стояли прямо тут же, в зале. Лейтенант Дятлов обещал,
что через пять-семь тостов смотается на другой конец поселка и привезет на
санях аж четверых егерских жен, у которых мужья по случаю непогоды
застряли на дальних точках - он-де загодя разведку провел и все там в
ажуре. Ну какой тут может быть балет? Правда, замполит - как самый
культурный - робко заикнулся: ну их в задницу, этих егерских жен, после
них потом приходится лобок брить и керосином промежность смазывать. А
неплохо было бы для разнообразия пощупать балерин, которых в клубе будет
целый вагон. Там уж наверняка керосин не понадобится - культура, мать
вашу! Однако его тут же поправили компетентные товарищи: а не хрена там
щупать, дорогой боевой товарищ. Ледащие эти балерины, кожа да кости -
смотреть без слез нельзя. Так что сядь и стакан возьми, нечего встревать
поперек мнения коллектива.
  Между тем комсомольский начальник к тому моменту был мертвецки пьян -
хлипкий кабинетный организм не смог состязаться в выносливости с лужеными
желудками офицеров конвойной стражи. Подивившись непонятной для сибирского
мужика слабости столичного гостя, офицеры уложили комсомольца в спальне на
кровать, а сами вернулись к столу, чтобы до утра продолжать со всех сторон
приятное времяпрепровождение.
  Однако посидеть как следует доблестным воякам не дали. В середине
первого акта сильно нетрезвый завклубом за каким-то бесом полез в
гримерную, где был за что-то ударен неодетой балериной по морде и упал на
пол ввиду крайней неустойчивости своего сиюминутного положения. Падая,
завклубом опрокинул керосиновую лампу (буквально перед самым началом
представления в гримерной совершенно случайно перегорела проводка, а
починить не успели), занавески вспыхнули, и спустя несколько секунд в
помещении полыхало пламя. Локализовать сие досадное происшествие было бы
очень просто, если сразу принять надлежащие меры: содрать занавески и
быстро истоптать их пуантами. Но таковые меры приняты не были -
мужественная балерина, несмотря на острую неприязнь, потратила минуты три
на то, чтобы вытащить из гримерной завклубом, который сильно ударился
головой и оттого на время полностью утратил вменяемость. А когда вытащила,
было уже поздно - огонь взялся за деревянные перегородки, выскочил в
коридор и принялся лизать обитые шпоном стены. Расположившийся в
оркестровой яме и созерцавший оттуда представление клубный плотник
Панкрат, бывший также изрядно под градусом, первым учуял запах дыма -
сквозняком протянуло через подвал - и выдвинулся на место происшествия. Не
вникнув в ситуацию, плотник решил, что его начальник при смерти, и, грозно
рыкнув на балерину, велел ей помочь транспортировать тело на выход.
Балерина, пребывавшая в состоянии идеомоторной прострации от всего
происходящего, перечить не посмела, и они вдвоем потащили завклубом на
улицу. Таким образом, совершенно непреднамеренно, без злого умысла, огню
дали время окрепнуть и разрастись до размеров настоящего пожара; когда
толпившиеся за кулисами участники представления увидели клубившиеся из-под
коридорной двери струйки дыма, вся служебная половина клуба была уже
охвачена пламенем. Какой-то умница подскочил к двери и распахнул ее
настежь - а противоположная дверь была неплотно прикрыта плотником,
который с балериной куда-то к чертовой матери уволок завклубом, - в
результате чего в длинном коридоре мгновенно возникла великолепная тяга.
Пламя обрадованно ухнуло, резво плеснуло на сцену, жарким дыханием опалив
волосы всем, кто имел неосторожность находиться поблизости, и принялось
жадно жрать пропыленные насквозь тяжеленные портьеры.
  В зрительном зале началась паника - из присутствующих никто и не
подумал попытаться противостоять стихийному бедствию, все ринулись прочь
из горящего клуба и тем самым создали грандиозную давку, в которой немало
людей получили серьезные травмы.
  К чести праздновавших именины офицеров, следует отметить, что при
поступлении тревожного сигнала они повели себя правильно и разумно -
несмотря на изрядную к тому времени пьянственность.
  - Г... Икх! Горим, - внятно икнув, сообщил зоркий сокол - лейтенант
Дятлов, сидевший у окна и имевший возможность наблюдать за улицей. -
Видимо, с егершами придется обождать...
  - Действительно - горим, - привстав из-за стола и глянув в окно,
подтвердил командир батальона. - Не иначе - подожгли, сволочи! Так,
товарищи офицеры, всем форма шинель и на выход. Прошу помочь мне
организовать пожаротушение...
  И действительно - организовали. Штатских отправили за лопатами, чтобы
снег кидать, в близлежавших домах реквизировали все ведра, зеков выстроили
в две колонны к имевшимся в наличии колодцам, а конвойными солдатами
оцепили редкой цепочкой прилегавший к клубу район - чтобы зеки не удрали
под шумок. Но блатная рать и не собиралась никуда удирать: пурга,
холодина, на пятьсот километров вокруг ни одного села. Куда, к черту,
бежать? Сгинешь в этакую непогодь, и следов не найдут - волки сожрут
вместе с костями и биркой. Напротив, все старательно работали, устраняя
общую беду, а какой-то здоровенный активист из ссученных вообще полез
проявлять благородную инициативу - облился водой и ломанулся в клуб:
посмотреть, не остался ли кто там лежать, зашибленный в панике. И что вы
думаете? Нашел. Оказывается, при тотальной ретираде прима труппы
хряпнулась с разбегу в оркестровую яму и, всеми кинутая на произвол
судьбы, валялась там без сознания. Ссученный активист вынес приму на
руках, победно кашляя дымом, предъявил командиру батальона и
поинтересовался, что с нею делать. А командиру недосуг было заострить
внимание на столь ничтожной по сравнению с масштабом бедствия детали: он
хрипло орал на штатских огнеборцев, которые, в отличие от зеков, никак не
могли разобраться с лопатами по расчету и бестолково суетились, мешая друг
другу.
  - Да ну ее в задницу! - Комбат потыкал пальцем в сторону своего дома,
который ближе всех был расположен к клубу. - Ну, оттащи ее ко мне. И этим
скажи - пусть туда дуют, а то обморозятся нагишом... Давай, проваливай!
  Последнее замечание насчет "этих", которые нагишом, касалось труппы,
подпрыгивающей на пуантах неподалеку от клуба и, по всей видимости,
оркестра - хотя оркестранты были вовсе не нагишом. Но добросовестный
ссученный активист этого последнего замечания не расслышал - вокруг орали,
пламя гудело, - он вприпрыжку помчался выполнять первое распоряжение,
благо дом комбата находился на территории района оцепления и препятствий
доброму рыцарю с биркой на груди никто не чинил.
  Оказавшись в зале комбатова жилища, ссученный активист аккуратно
уложил приму на диван и хотел было тут же покинуть помещение, дабы влиться
в ряды пожаротушенцев, но внимание его привлек накрытый стол...
Представляете? Сибирь, зима, зона. Баланда и черные сухари. Кусочек
ржавого прошлогоднего сальца - надолго запоминающееся событие. А тут...
Водки было - море, закуска же превосходила самые смелые зековские мечты.
Искушение было столь велико, что активист не удержался и, залпом опрокинув
стаканчик, принялся стремительно поедать насаженный на чью-то вилку
добротный кус жареного поросенка. Ах, как здорово! Вот везуха-то! Закусил,
мозги слегка затуманило... обратил внимание на приму. Балерина лежала на
диване, мерно дыша и не подавая признаков активности. Прима была хороша
собой и прекрасно сложена, а одежонка ее вполне позволяла рассмотреть все
подробности женской конституции. Ага! Так-так...
  Активист вначале ужаснулся пришедшей в голову пакостной мыслишке -
показалось, что это бред, вызванный запрещенной едой. Но при ближайшем
рассмотрении этот "бред" таковым не оказался: в доме больше никого не
было, в ближайший час сюда никто не заявится.
  - А что я - не человек, что ли? - дрожащими губами пробормотал
активист. - А почему не попробовать...
  Метнулся к окну - все на улице были заняты пожаром. Вернувшись к
дивану, зечара аккуратно стянул с примы трико и в процессе этого занятия
до того возбудился вдруг - хоть стреляй его в этот момент, ничем не
остановишь! Балерина не подавала признаков жизни, голова ее была повернута
к спинке дивана, глаза прикрыты. Осторожно разведя тренированные бедра
примы, активист с минуту любовался курчавым женским естеством и не мог
поверить своему счастью. Восемь лет без бабы: только грязные "петухи" да
размеренная мастурбация на рисованные зоновским художником картинки (в то
время эротических журналов, если помните, в природе соцреализма не
водилось, а любые пикантные фотографии безжалостно изымались бдительной
администрацией). Восемь лет. И вдруг - на тебе, с неба упало...
  Обмирая от волнения, активист закинул точеные лодыжки примы на свои
плечи, медленно, по миллиметру, вторгся в безответную плоть молодой
женщины и, поверив наконец, что это не сон, принялся яростно дергать
тазом, дрожа при этом, как в лихорадке, животно рыча и выкрикивая
нечлено-раздельные проклятия...
  Процесс завершился спустя двенадцать секунд - предсмертно вскрикнув,
активист рухнул всей массой на приму, конвульсивно задрожал волосатым
задом и затих; показалось ему, что умрет сейчас от блаженства неземного,
обрушившегося на его зековский организм. Однако не умер, сволочь, - спустя
минуту опомнился, сполз с дивана и на карачках пошлепал к столу. Метнул
подряд еще два стакана водки, закусил хорошо, с непривычки моментально
окосел и вернулся к дивану.
  - Ну держись, красючка, - щас попрыгаем по-настоящему...
  Совсем раздев приму, которая продолжала пребывать в бессознательном
состоянии, активист вновь вторгся в безответную плоть и на этот раз терзал
ее минут десять, с чувством, толком, расстановкой, вовсю наминая маленькие
упругие груди, покрикивая от удовольствия и даже напевая что-то из
блатного репертуара.
  - Эх, хорошо в стране советской жить! - счастливо заключил активист,
заканчивая резвиться и натягивая штаны. Пора было убираться восвояси - все
что можно было желать от жизни, он уже получил. Вот привалило, так
привалило! Теперь два с небольшим года - до самого звонка - можно будет
без картинок обходиться: глаза прикрыл, и вот она, балеринка на диване,
дрочи сколько влезет! А кореша от зависти помрут. Слюной будут исходить
всякий раз, как он станет расписывать все эти удовольствия... Тут, однако,
в затуманенном алкоголем сознании всплыло справедливое опасение: а ведь не
поверит никто! Начнешь рассказывать корешам, на смех подымут: ты че фуфло
толкаешь, баклан! Разве в такое можно поверить?
  - А мы щас так замастырим... - хитро подмигнув своему троящемуся в
серванте отражению, пробормотал активист и нетвердой походкой покинул
гостеприимный дом.
  Дошлепав до очереди к колодцу, пакостник шепнул что-то двоим зекам,
передававшим по цепочке ведра, те незаметно покинули строй, прихватили из
соседней очереди еще троих, и все пятеро, растворившись в темноте,
прошмыгнули в дом комбата.
  Ой, что там было, в этом проклятом доме! Не буду описывать все эти
гнусности - сами наверняка догадываетесь, чего там наворотили пятеро диких
мужиков, дорвавшихся внезапно до водки и беззащитной женщины. Следует,
однако, отметить, что зеки не утратили окончательно чувства здоровой
осторожности и ящик водки оставили - ежели все забрать, то офицеры сильно
осерчают по прибытии и могут быть весьма неприятные последствия. А
истерзанную приму, так и не пришедшую в себя, поместили на кровать в
спальню, туда же бросили ее разорванный сценический наряд. В процессе
закладки примы на кровати был обнаружен тихо похрапывающий комсомолец,
почему-то совсем одетый. Пьяные зеки сообразили - быстро раздели бедолагу,
положили в обнимку с балериной и, накрыв их одеялом, удалились, довольно
хихикая от того, что все у них получилось как в сказке. Зековской сказке...

  ***

  Пробуждение комсомольского начальника было ужасным. Голова
раскалывалась. Во рту - будто кошачий горшок неделю держали. Желудок
просился наружу: одно неосторожное движение, и выйдет вон, прихватив
заодно и весь кишечный тракт. За окном стыло серел вьюжный рассвет, в лицо
невыносимо несло ярким светом лампочки. В дверях толпились люди, с
противоположной стороны кровати кто-то в белом пихал нашатырь совершенно
нагой женщине, которая, будучи вся в синяках и засосах, тихо стонала,
прижимая руки к низу живота.
  - Что ты с ней сделал, ГАД?! - истошно орал невесть откуда взявшийся
директор театра, грозно сверкая пенсне. - Что!!! Ты!!! С ней!!! Сделал!!!
  - Я это... я решительно ничего... - мучительно проблеял комсомольский
начальник, стараясь поглубже влезть под одеяло. - Я тут это... Того...
Спал я...
  - СПАЛ!!! - прорыдал директор, тыча пальцем в сторону несчастной
примы. - Ты посмотри на нее! Извращенец!!! Да тебя не только с комсомола -
под суд, ГАД! Под расстрел, ГАД! О-о-о... ГАД!!!
  - Ну ты - полегче, - пьяно качнувшись из зала в спальню, заявил
комбат. - Может, у них того... икх!.. любовь, в смысле. Может, они того...
икх!.. поженятся, в смысле... Семья будет - ячейка общества...
  - Да какая, к свиньям, любовь!!! - дико вытаращился на
комбата-миротворца директор. - Какая, к свиньям, ячейка?! Ты посмотри на
нее! Синяки! Засосы! Это люб