надо курить-то...
     -- А чего мне надо? -- спросил тот, глядя серьезно на по­лосатого.
     -- Ну, как?.. Не знаю, чего надо, но курить...
     -- Не знаешь, тогда не вякай, -- просто сказал больной человек с синими
глазами.  -- А то много вас  -- с совета­ми... -- и он еще сказал полосатому
несколько  разных  слов --  выругался,  но ругался  беззлобно,  не грязно --
полу­чилось больше, что  он всю жизнь свою целиком отматерил -- за все, и за
то,  что  под конец пришлось  еще  сидеть и вот  так "кафыркать" и терпеливо
ждать. Но он  же  и  пони­мал, что жизнь его,  судьба, что  ли, -- это нечто
отдельное  от  него,  чем  он  управлять   не  может,  поэтому  злиться  тут
бес­смысленно, и он не злился. Он рассказал, например:
     -- Пришел  с войны, из госпиталя, тут -- никого: мать  померла в войну,
так, брата убило,  отец еще до войны по­мер. А домишко,  какой был, сломали:
какую-то площадку  надо было оборудовать для обороны... под Москвой здесь...
Так? А  я на костылях -- одна нога по земле волокется.  На­нялся лед на реке
рубить. Костыли  так вот зажму  под мыш­ки, ногу эту  неподвижную  -- назад,
чтоб по  ей топором не тяпнуть, упру костыли  в ямки, наклонюсь -- и долбаю,
пока в глазах не потемнеет. А потом -- сижа: костыли под  зад, чтоб ко  льду
не  примерзнуть -- и тоже... А жил у сторожихи  одной, у  старушки.  У ей  у
самой-то... с тамбур жилья,  но уж... куда  тут  деваться. На  полу спал, из
двери  --  по полу -- холод тянет.  Маленько сосну  с вечера, а часа  в  три
просы­паюсь от холода, иду забор потихоньку тревожить: доски три оторву -- и
в  камелек. А она, сторожиха-та -- так:  глянет  выйдет и снова к себе. Один
раз проснулся -- ее  нету. Я оделся и покостылял  к забору... Только оторвал
одну доску, слышу -- бах! Аж щепки полетели от забора у меня над го­ловой --
дробью  саданула...  --  рассказывая это, синеглазый все  покашливал, и  это
делало рассказ  его жутким. А тут он,  как дошел до этого места, когда бабка
шарахнула  в  него  со­слепу, тут он засмеялся --  хотел, чтоб это выглядело
забав­но,  и мы  бы тоже посмеялись. Но -- засмеялся  и  закашлял­ся, и так,
покашливая и посмеиваясь, досказал:
     -- Я кричу: Глебовна, ить я это! Ну, услышала голос, узнала... Чуток бы
пониже взяла, аккурат бы в голову угоди­ла. Я, говорит, думала: лезет кто. А
чего там брать! Эти... заводы демонтировали и свозили,  и валили пока в кучу
-- же­лезо...
     -- Ну да, у ней же инструкция!
     -- Конечно. Стрелять еще умела!..
     -- Она боевая была старуха, -- продолжал синеглазый ве­село, довольный,
что  заинтересовал своим рассказом;  он  во­все  не жаловался. -- Много  мне
порассказывала ночами, пока, бывало,  у камелька-то сидим. А уж к  весне мне
обще­житие дали -- легче стало.
     -- Ну, и нога, наверно, стала подживать.
     -- Ногу я еще года  полтора  после  этого... Главно, болеть не болит, а
двигать ей не могу.
     -- Это многие тогда так, года по три с костылями хо­дили.
     -- Да...
     Накануне он мне  рассказал анекдот.  Он любил слушать анекдоты, смеялся
потихоньку,  когда  в  курилке  рассказыва­ли,  но  сам,  я  не слышал, чтоб
рассказывал всем.  А  тут мы ждали очередь к телефону, он меня  притиснул  в
уголок и то­ропливо, неумело рассказал:
     -- Ворона достала сыр, так,  села на ветку -- и хочет уже его... это...
клевать. Тут лиса: спой. А ворона ей: а ху-ху не хо-хо? Зажала сыр под крыло
и говорит: теперь давай потол­куем. Тогда лиса...
     Тут подошла его очередь звонить.
     -- Вам, -- сказали ему.
     Он  скоренько  сунул монетку в  узкий ротик  телефона-ав­томата  и стал
набирать  номер.  Он  еще машинально  улыбал­ся,  думая, наверно,  о вороне,
которая натянула нос хитрой лисе.
     А  потом я звонил...  Я  говорил, а краем  глаза видел сине­глазого: он
ждал меня, чтобы досказать анекдот. Смотрел на меня и заранее опять улыбался
своими  невыразимо прекрасными,  печальными  глазами.  Но  тут  его  куда-то
позвала сестра. Он ушел.
     Этой же ночью он умер.
     Я проснулся от  торопливых шагов  в  коридоре, от тихих голосов  многих
людей...  И  почему-то сразу кольнуло в серд­це:  наверно,  он.  Выглянул из
палаты в коридор -- точно: стоит в коридоре такой телевизор, возле него люди
в белых  халатах,  смотрят в телевизор,  некоторые входят в палату, выходят,
опять  смотрят  в телевизор. А там,  в синем, как  ку­сочек  неба,  квадрате
прыгает  светлая  точка...  Прыгает и  ос­тавляет за собой  тусклый  следок,
который  тут же  и  гаснет.  А точечка-светлячок все прыгает,  прыгает... То
высоко  прыг­нет, а то чуть вздрагивает, а то опять подскочит  и  следок  за
собой  вытянет. Прыгала-прыгала  эта точечка и останови­лась. Люди  вошли  в
палату,  где лежал... теперь  уж труп;  те­левизор  выключили.  Человека  не
стало. Всю ночь я лежал потом с пустой душой, хотел сосредоточиться на одной
ка­кой-то главной мысли, хотел -- не понять, нет, понять я и раньше пытался,
не мог  --  почувствовать  хоть  на  миг,  хоть  кратко, хоть как тот следок
тусклый,  -- чуть-чуть бы хоть высветлилась в разуме  ли, в  душе ли: что же
это такое бы­ло -- жил человек... Этот и вовсе  трудно жил.  Значит, нуж­но,
что  ли, чтобы мы жили? Или как? Допустим,  нужно, что­бы мы жили, то  тогда
зачем не  отняли  у нас  этот проклятый дар -- вечно мучительно  и бесплодно
пытаться  понять:  "А  зачем  все?"  Вон  уж  научились  видеть,  как сердце
останав­ливается... А  зачем все,  зачем! И  никуда  с этим не  докричишься,
никто  не  услышит. Жить уж,  не  оглядываться,  уходить  и  уходить вперед,
сколько отмерено. Похоже, уми­рать-то -- не страшно.


     OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского





Змеиный яд

     Максиму  Волокитину  пришло в  общежитие  письмо.  От  матери.  "Сынок,
хвораю. Разломило всю спинушку и ногу  к затылку  подводит -- радикулит, гад
такой. Посоветовали  мне тут змеиным ядом, а у  нас нету. Походи, сынок,  по
аптекам, поспрошай,  может, у  вас есть.  Криком кричу  -- больно.  По­ходи,
сынок, не поленись..."
     Максим  склонился головой на руки,  задумался. Заболело сердце -- жалко
стало  мать.  Он  подумал,  что  зря  он  так  редко  писал  матери,  вообще
почувствовал  свою  вину перед  ней.  Все  реже  и реже  думалось  о  матери
последнее  время,  она перестала  сниться ночами...  И  вот оттуда, где была
мать, за­маячила черная беда.
     "Дождался".
     Было  воскресенье. Максим  надел выходной костюм и  пошел  в  ближайшую
аптеку.
     "Наверно, как-нибудь  называется этот  яд, узнать бы,  чтоб  посолидней
спрашивать".
     Но узнать не у кого, и он пошел так.
     В аптеке было мало народа.  Максим  заметил за  прилав­ком  хорошенькую
девушку, подошел к ней.
     -- У вас змеиный яд есть?
     Девушка считала какие-то порошки. Приостановилась на секунду,  еще  раз
шепотом повторила последнее  число, чтоб  не  сбиться,  мельком  глянула  на
Максима, сказала "нет"  и снова принялась  считать.  Максим постоял немного,
хотел  спросить,  как  называется змеиный  яд  по-научному, но не спросил --
девушка была очень занята.
     В следующей аптеке произошел такой разговор:
     -- У вас змеиный яд есть?
     -- Нет.
     -- А бывает?
     -- Бывает, но редко.
     -- А может, вы знаете, где его можно достать?
     -- Нет, не знаю, где его можно достать.
     Отвечала сухопарая женщина  лет  сорока, с  острым носом,  с  низеньким
лбом. Кожа на  лбу была до того  тонкая  и  белая, что, кажется,  сквозь нее
просвечивала  кость. Максиму подумалось, что женщине доставляет удовольствие
отвечать "нет", "не знаю". Он уставился на нее.
     -- Что? -- спросила она.
     -- А где же он бывает-то? Неужели в целом городе нет?!
     -- Не знаю, -- опять с каким-то странным удовольствием сказала женщина.
     Максим не двигался с места.
     --  Еще  что? --  спросила  женщина.  Они были  в  стороне  от  других,
разговора их никто не слышал.
     -- А отчего вы такая худая? -- спросил Максим. Он сам не  знал, что так
спросит, и не  знал,  зачем спросил,  --  вылете­ло.  Очень уж недобрая была
женщина.
     Женщина от неожиданности заморгала глазами.
     Максим повернулся и пошел из аптеки.
     "Что же делать?" -- думал он.
     Аптека следовала  за  аптекой, разные  люди отвечали оди­наково: "нет",
"нету".
     В одной аптеке Максим увидел за стеклянным прилав­ком парня.
     -- Нет, -- сказал парень.
     -- Слушай, а как  он называется по-научному? --  спросил Максим. Парень
решил почему-то,  что и ему пришла  пора  показать  себя "шибко  ученым"  --
застоялся, наверно, на одном месте.
     --  По-научному-то?  --  спросил  он,  улыбаясь.  -- А  как  в  рецепте
написано? Как написано, так и называется.
     -- У меня нет рецепта.
     -- А что ж вы тогда спрашиваете? Так ведь живую воду можно спрашивать.
     -- А что, не дадут без рецепта? -- негромко спросил  Мак­сим, чувствуя,
что его начинает слегка трясти.
     -- Нет, молодой человек, не дадут.
     Это снисходительное "молодой человек" доконало Мак­сима.
     -- До чего  ж ты умница! --  тихо воскликнул он. -- Это  ж надо  такому
уродиться!..
     Максим вышел на улицу, закурил.
     Напротив,  через улицу,  было  отделение  связи. Максим докурил вчастую
сигарету,  зашел  в  отделение  и дал матери телеграмму: "Змеиный яд выслал.
Максим".
     "Весь город переверну -- добуду", -- думал он, шагая по улице. Казалось
теперь: будет змеиный яд -- мать будет здо­рова.
     В  одной очень  большой  аптеке Максим решительно на­правился  к пышной
красивой женщине. Она выглядела при­ветливее других.
     -- Мне нужен змеиный яд, -- сказал он.
     -- Нету, -- ответствовала женщина.
     -- Тогда позовите вашего начальника.
     Женщина удивленно посмотрела на него.
     -- Зачем?
     -- Я с ним потолкую.
     -- Не буду я его звать -- незачем. Он вам не  сможет по­мочь. Нет у нас
такого лекарства.
     Максиму  захотелось обидеть женщину,  сказать  в лицо  ей  какую-нибудь
грубость.  И не то вконец обозлило Максима, что яда опять нет, а то, с какой
легкостью, отвратительно просто все они отвечают это свое "нет".
     -- Позовите начальника!  -- потребовал Максим. И вдруг добавил жалобным
голосом: -- У мена мать болеет. -- Аж самому противно сделалось.
     Женщина оставила официальный тон.
     -- Ну нет у нас сейчас змеиного яда, я серьезно говорю. Я могу вам дать
пчелиный. У нее что, радикулит?
     -- Ага.
     -- Возьмите пчелиный. Змеиный не всегда и нужен.
     -- Давайте.  -- Максиму было стыдно  за  свой  жалобный тон. -- Он тоже
помогает?
     -- У вас рецепт есть?
     -- Нету.
     -- А как же?..
     -- Что?
     -- Без рецепта нельзя, не могу.
     У Максима упало сердце.
     -- Это такой ма-ленький рецептик, да? Бумажечка такая...
     Женщина невольно улыбнулась.
     -- Да, да. Рецепт выписывает врач, а мы...
     -- Дайте мне так, а... А я завтра принесу вам рецепт. Дайте, а?!
     -- Не могу, молодой человек, не могу.
     На улице Максим долго соображал, что делать.  Даже если он и  наткнется
где-нибудь на  змеиный яд, то без рецепта все равно не дадут. Это ясно. Надо
сперва добыть рецепт.
     По дороге домой опять зашел на  почту и дал матери еще одну телеграмму:
"А пчелиный яд надо? Максим".
     На другой день в девять часов  утра он  пошел на стройку, отпросился  с
работы и направился в поликлинику.
     В белой стеклянной стенке -- окошечко,  за окошечком  -- белая девушка.
Она долго "заводила" на  Максима карточку, потом подала ему талончик. Максим
посмотрел -- четырнадцатая очередь на тринадцать тридцать.
     -- А поближе нету?
     -- Нет.
     --  Девушка,  милая...  --  Максим  почувствовал,  что  опять  начинает
говорить  жалостливым тоном, но остановиться не мог.  --  Девушка, дайте мне
поближе, а? Мне шибко надо. Пожалуйста.
     Девушка, не глядя на него, порылась в талончиках, вы­брала один, подала
Максиму.  И  тогда  только  посмотрела на него.  Максиму показалось, что она
усмехнулась.
     "Милая  ты  моя,  --  думал растроганный Максим. -- Смейся,  смейся  --
талончик-то вот он". Его очередь была шестой, на одиннадцать часов.
     У кабинета  врача сидело человек десять больных. Мак­сим присел рядом с
пожилым мужчиной, у которого была такая застойная тоска в глазах, что, глядя
на него, невольно думалось: "Все равно все помрем".
     "Прижало мужика", -- подумал Максим. И  опять вспом­нил о матери и стал
с нетерпением ждать доктора.
     Доктор пришел. Мужчина, еще молодой.
     Вышла из кабинета женщина и спросила:
     -- У кого первая очередь?
     Никто не встал.
     -- У меня, -- сказал  Максим и почувствовал, как  его под­няла какая-то
сила и повела в кабинет.
     -- У вас первая очередь? -- спросил его мужчина.
     -- Да, -- твердо сказал Максим и вошел в кабинет совсем  веселым и, как
ему казалось, очень ловким парнем.
     -- Что? -- спросил доктор, не глядя на него.
     -- Рецепт, -- сказал Максим, присаживаясь к столу.
     Доктор чего-то хмурился, не  хотел  подымать  глаза. "Вы­пил,  наверно,
вчера крепко", -- сообразил Максим.
     -- Какой рецепт? -- Доктор все перебирал какие-то бу­мажки.
     -- На змеиный яд.
     -- А что болит-то? -- Доктор поднял глаза.
     --  Не  у  меня.  У  меня  мать  болеет,  у  нее  радикулит.  Ей  врачи
посоветовали змеиным ядом.
     -- Ну, так?..
     -- Ну а рецепта нету. А без рецепта,  сами понимаете, никто не дает. --
Максиму  казалось,  что  он очень толково все объясняет. -- Поэтому я прошу:
дайте мне рецепт.
     Доктора что-то заинтересовало в Максиме.
     -- А где мать живет?
     -- В Красноярском крае. В деревне.
     -- Ну?.. И нужен, значит, рецепт!
     -- Нужен. -- Максиму было легко с доктором: доктор нравился ему.
     Доктор посмотрел на сестру.
     -- Раз нужен -- значит, дадим. А, Клавдия Николаевна?
     -- Надо дать, конечно.
     Доктор выписал рецепт.
     -- Он ведь  редко бывает, -- сказал он. -- Съезди в двад­цать  седьмую.
Знаешь где? Против кинотеатра "Прибой". Там может быть.
     -- Спасибо. -- Максим пожал руку доктора и  чуть не вы­летел на крыльях
из кабинета -- так легко и радостно сдела­лось.
     В двадцать седьмой яда не было.
     Максим подал рецепт и, затаив дыхание, смотрел на ап­текаря.
     -- Нет, -- сказал тот и качнул седой головой.
     -- Как нет?
     -- Так, нет.
     -- Так у меня же рецепт. Вот же он, рецепт-то!
     -- Я вижу.
     -- Да ты что, батя? -- с тихим  отчаянием сказал  Мак­сим. -- Мне нужен
этот яд.
     -- Так нет же его, нет -- где же я его возьму? Вы же може­те соображать
-- нет змеиного яда.
     Максим вышел  на улицу, прислонился  спиной к  стене, бессмысленно стал
смотреть в  лица  прохожих. Прохожие все шли и шли нескончаемым потоком... А
Максим все смотрел и смотрел на них и никак о них не думал.
     Потом одна мысль пришла в  голову Максиму. Он резко качнулся от стены и
направился к центру города. В цирк.
     Вахтер в цирке поднялся навстречу Максиму.
     -- Вам к кому?
     -- К Байкалову Игнату.
     -- У них репетиция идет.
     -- Ну и что?
     -- Репетиция!.. Как что? -- Вахтер вознамерился не пускать.
     --  Да пошли вы! -- обозлился Максим, легко отстранил старика  и прошел
внутрь.
     Прошел пустым, гулким залом.
     На арене посредине  стоял здоровенный дядя, а на нем  -- одна на другой
-- изящные, как куколки, молодые женщины.
     Максим подошел к человеку который бросал в стороны тарелки.
     -- Как бы мне Байкалова тут найти?
     Человек поймал все тарелки.
     -- Что?
     -- Мне Байкалова надо найти.
     -- На втором этаже. А зачем?
     -- Так... Он земляк мой.
     -- Вон по той  лестнице --  вверх. -- Человек снова запус­тил тарелки в
воздух.
     Игнатий боролся с каким-то монголом. Монгол был уст­рашающих размеров.
     -- Игнат! -- позвал Максим.
     Игнатий слез с монгола.
     -- Максим!.. Здорово, -- Игнатий был потный, разгоря­ченный борьбой. --
Ты как здесь? -- Он погладил рукой бок.
     -- Намял он тебе?
     -- Вот именно -- намял. Здоровый буйвол, а бороться не умеет.
     -- Неужели ты его одолеешь?
     -- Хошь, покажу.
     -- Не  надо. Я к тебе по делу, Игнат. У меня  мать захвора­ла -- письмо
получил.  Надо змеиного  яда достать...  Весь го­род  обошел -- нигде  нету.
Может, у тебя какие знакомые есть?.. Может, врач какой-нибудь...
     Игнатий задумался.
     -- Черт его знает... трудно сейчас сказать. Если бы рань­ше пришел. Я ж
завтра уезжаю. Домой ведь еду!
     -- Домой?
     -- Но!
     -- В отпуск, что ли?
     -- Но.
     Максим с тоскливой завистью посмотрел на земляка.
     -- Хорошо.
     -- Я попробую сегодня спросить у одних. Раньше бы надо...
     -- Раньше-то он не нужен был.
     --  Я понимаю.  В  общем, я  схожу туда сегодня,  спрошу. Но не обещаю,
Максим.
     Максим кивнул головой.
     -- Ладно, работай. Пойду еще куда-нибудь.
     Игнатию стало отчего-то неловко.
     -- Я схожу, Максим. Может, достану.
     -- Ты надолго домой?
     -- На пару недель. А потом -- в Гагры.
     -- Зайди там к матери... Скажи: пришлю лекарство. Зайди.
     -- Конечно! Ты не унывай особо-то. Может, достанем се­годня.
     -- Ничего. Привет своим передавай. Сколько не был?
     -- Лет пять уже.
     -- А я два года. Изменилось, наверно, там все...
     -- Да.
     -- Ну, работай.
     Максим вышел  из цирка и так же решительно, как шел от двадцать седьмой
аптеки, пошел снова туда. Подошел к старичку аптекарю.
     -- Я к вашему начальнику пройду.
     -- Пожалуйста,  --  любезно сказал аптекарь. --  Вон в ту дверь. Он как
раз там.
     Максим пошел к начальнику.
     В кабинете заведующего  никого  не  было. Была  еще одна дверь.  Максим
толкнулся в нее и ударил кого-то по спине.
     -- Сейчас, -- сказали за дверью.
     Максим сел на стул и решил без змеиного яда не уходить. Вошел низенький
человек  с  усами,  с  гладко выбритыми -- до  сияния -- жирненькими щеками,
опрятный, полненький, лет сорока.
     -- Что у вас?
     --  Вот. -- Максим  протянул ему рецепт. Сердце вдруг так заколотилось,
что стало больно в груди. Заведующий повертел в руках рецепт.
     -- Не понимаю...
     -- Мне такое лекарство надо. -- Максим поморщился -- сердце выбрыкивало
нешуточным образом.
     -- У нас его нет.
     -- А мне надо.  У меня  мать помирает. -- Максим смотрел на заведующего
не мигая: чувствовал, как глаза наполняются слезами.
     -- Но если нет, что же я могу сделать?
     -- А мне надо. Я не уйду отсюда, понял? Я вас всех нена­вижу, гадов!
     Заведующий улыбнулся.
     -- Это уже  серьезнее. Придется найти. -- Он сел к теле­фону и, набирая
номер, с  любопытством поглядывал на Мак­сима. Максим успел вытереть глаза и
смотрел в окно. Ему стало стыдно, он жалел, что сказал последнюю фразу.
     -- Алле!  -- заговорил  заведующий.  -- Петрович?  Здоров. Я  это,  да.
Слушай, у тебя нет... -- Тут он сказал какое-то не­понятное слово. -- Нет?
     У Максима сдавило сердце.
     --  Да нужно тут... пареньку  одному... Посмотри, посмот­ри...  Славный
парень, хочется помочь.
     Максим впился глазами в  лицо заведующего. Заведую­щий беспечно вытянул
губы трубочкой -- ждал.
     -- Да? Хорошо, тогда я подошлю его... Как дела-то? Мгм... Слушай, а что
ты скажешь... А? Да что ты? Да ну?..
     Пошел какой-то непонятный треп:  кто-то заворовался,  кого-то  сняли  и
хотят судить. Максим смотрел в пол, чувст­вовал, что плачет, и ничего не мог
сделать  --  плакал.  Он очень  устал за  эти два  дня. Он молил Бога, чтобы
заведую­щий  подольше  говорил, --  может, к  тому  времени  он  пере­станет
плакать,  а  то хоть сквозь землю  проваливайся  со сты­да.  А  если  сейчас
вытереть глаза  -- значит, надо пошевелить­ся, и тогда заведующий глянет  на
него и увидит, что он плачет.
     "Вот морда!" -- ругал он себя. Он любил сейчас заведую­щего, как никого