, что в огороде свиньи. Значит,  она притворилась,
когда  сказа­ла:  "Что ты,  Паша, я не собираюсь замуж". Потому что она  мне
самому говорила: "Найди, -- мол, -- какого-нибудь по­жилого". А когда я, как
жельтмен,  привез  ей  пожилого, она  начинает  ломаться, потому  что она --
женщина, хоть и ста­рая. Женщина -- это стартер: когда-нибудь да подведет.
     -- Ни хрена ты сам не знаешь -- трепешься только.
     -- Я? Не знаю?
     -- Не знаешь.
     -- Я женский вопрос специально изучал, если хочешь знать. Когда в армии
возил генерала, я  спер у него из библи­отеки книгу:  "Мужчина и женщина". И
там  есть  целая глава:  "Отношения  полов среди  отдельных  наций".  И  там
написа­но, что даже индусы, например...
     Вошла Анисья. Пожаловалась:
     -- Ограда  вся прохудилась  -- свиньи так и прут, так и  прут в огород.
Наказание Господнее.
     Пашка перестал ходить, постоял, подумал, что-то решил.
     -- Тетка Анисья...
     -- Аиньки, Паша.
     -- Выйдем с тобой на пару слов...
     --  Хе-хе,  --  посмеялась  Анисья,  -- чудной  ты парень, ей-Богу.  Ну
пойдем, пойдем...
     Вышли. Несколько минут их не было. Кондрат сидел не­подвижно за столом,
смотрел в одну точку. Вошел Пашка.
     -- Дядя Кондрат, мы в полном порядке. Первое: она, ко­нечно, согласная.
Хороший,  говорит,  мужик,  сразу  видно.  Второе:  я  сейчас  поеду,  а  вы
останетесь тут... Потолкуйте. В  совхозе я скажу, что ты стал на  дороге  --
подшипники ме­няешь. К  вечеру,  мол,  будет.  Вечером ты приедешь.  Третье:
налей мне семьдесят пять грамм, и я поеду.
     -- Ты ничего тут не... это... не придумал? -- спросил Кон­драт.
     -- Нет, нет.
     -- Что-то мне...  страшновато, Павел, -- признался Кон­драт. -- Войдет,
а чего я ей скажу?
     --   Она   сама   чего-нибудь  скажет.  Наливай  ноль  семьдесят   пять
килограмма...
     -- Пить хватит -- поедешь.
     Пашка подумал и согласился.
     -- Правильно. Мы лучше в совхозе наверстаем.
     -- Боязно мне, Пашка, -- опять сказал Кондрат, -- не по себе как-то.
     -- В общем, я поехал. Гудбай! -- Пашка решительно вы­шел.
     Через минуту вошла Анисья с тарелкой соленых помидо­ров.
     -- Ведро-то какое стоит! Благодать Господня! -- загово­рила она.
     -- Да-а, -- согласился Кондрат. -- Погода прямо как на заказ.

     На хмелесовхозе, куда  приехал Пашка,  он сперва потре­пался с  бабами,
собиравшими хмель... Потом нашел дирек­тора.
     -- А где другой? -- спросил тот, заглянув в Пашкину пу­тевку.
     -- У него подшипники поплавились -- меняет, -- сказал Пашка.
     -- А ты шибко устал?
     -- Нет. А что?
     -- Надо бы поехать на нефтебазу -- горючее получить.  Я свои машины все
раскидал, а у нас горючее кончается...
     -- Сфотографировано, -- сказал Пашка.
     -- Что? -- не понял директор.
     -- Будет сделано.

     День был  тусклый, теплый.  Дороги раскисли после дож­дя, колеса  то  и
дело буксовали. Пашка, пока доехал до храни­лища, порядком умаялся.
     Бензохранилище -- целый городок,  строгий, стройный, однообразный, даже
красивый в своем однообразии.  На  пло­щади гектара в два аккуратными рядами
стоят огромные се­ребристо-белые цистерны -- цилиндрические, квадратные.
     Пашка  подъехал  к конторе, поставил машину  рядом  с  другими  и пошел
оформлять документы.
     И  тут  -- никто  потом не  мог  сказать, как это случилось, почему, --
низенькую контору озарил вдруг яркий свет.
     В конторе было человек шесть шоферов, две девушки за столами и  толстый
мужчина в очках (тоже сидел за столом). Он и оформлял бумаги.
     Свет вспыхнул сразу. Все на мгновение ошалели. Стало тихо. Потом тишину
эту, как бичом, хлестнул чей-то вскрик на улице:
     -- Пожар!
     Шарахнули из конторы...
     Горели бочки на одной из машин. Горели как-то злове­ще, бесшумно, ярко.
     Люди бежали от машин.
     Пашка тоже побежал вместе со всеми. Только  один толс­тый человек (тот,
который оформлял бумаги), отбежав не­много, остановился.
     -- Давайте брезент! Э-э!..  -- заорал  он.  -- Куда  вы?! Успе­ем же!..
Э-э!
     --  Бежи -- сейчас рванет! Бежи, дура  толстая! --  крикнул  кто-то  из
шоферов.
     Несколько человек остановились. Остановился и Пашка.
     -- Сча-ас... Ох и будет! -- послышался сзади чей-то голос.
     -- Добра пропадет сколько! -- ответил другой.
     Кто-то заматерился. Все ждали.
     -- Давайте брезент! -- непонятно кому кричал толстый мужчина, но сам не
двигался с места.
     -- Уходи!  -- опять  крикнули  ему.  --  Вот  ишак.  Что  тут брезентом
сделаешь? "Брезент"...
     Пашку точно кто толкнул сзади. Он побежал к горящей машине. Ни о чем не
думал.  Видел, как  впереди, над  маши­ной, огромным винтом  свивается белое
пламя.
     Не  помнил  Пашка, как  добежал  он до машины,  как  включил зажигание,
даванул стартер, "воткнул" скорость -- человеческий механизм сработал точно.
Машина рванулась и, набирая скорость, понеслась прочь от цистерн и от других
машин с горючим.
     ...Река была в полукилометре от хранилища! Пашка пра­вил туда, к реке.
     Машина летела по  дороге,  ревела... Горящие бочки гро­хотали в кузове,
Пашка закусил до крови губу, почти лег на штурвал...

     В  палате,  куда  попал  Пашка, лежало  еще  человек семь.  Большинство
лежало, задрав кверху загипсованные ноги.
     Пашка тоже лежал, задрав кверху левую ногу.
     Около  него сидел  тот самый человек  с нефтебазы,  кото­рый  предлагал
брезентом погасить пламя.
     -- Сколько лежать-то придется? -- спросил толстый.
     -- Не знаю. С месяц, наверно, -- ответил Пашка.
     --  Перелом бедренной кости?  --  спросил  один белобры­сый паренек (он
лежал,  задрав сразу обе ноги. Лежал, видно,  долго,  озверел  и  был каждой
бочке затычка). -- А сто суток не хочешь? Быстрые все какие...
     --  Ну,  привет тебе  от наших ребят, -- продолжал  толс­тый. -- Хотели
прийти  сюда -- не пускают. Меня как проф­орга и то еле пропустили. Журналов
вот тебе прислали...  -- Мужчина  достал из-за пазухи пачку журналов. --  Из
газеты приходили,  расспрашивали про тебя...  А мы и знать не  знаем, кто ты
такой. Сказали, что придут сюда.
     -- Это ничего, -- сказал Пашка самодовольно. -- Я им тут речь скажу.
     --  "Речь"?  Хэх!..  Ну, ладно, поправляйся. Будем  заходить  к тебе  в
приемные  дни -- я  специально людей буду выделять. Я бы  посидел еще, но на
собрание тороплюсь. Тоже речь надо говорить. Не унывай.
     -- Ничего.
     Профорг пожал Пашке руку, сказал всем "до свидания" и ушел.
     -- Ты что, герой,  что ли? -- спросил  Пашку один "ходя­чий", когда  за
профоргом закрылась дверь.
     Пашка некоторое время молчал.
     -- А вы  разве ничего не слышали? -- спросил он серьез­но. -- Должны же
были по радио передавать.
     -- У нас наушники не работают. -- Белобрысый щелкнул толстым пальцем по
наушникам, висевшим у его изголовья.
     Пашка еще немного помолчал. И ляпнул:
     -- Меня же на Луну запускали.
     У всех вытянулись лица, белобрысый даже рот приот­крыл.
     -- Нет, серьезно?
     -- Конечно. Кха! -- Пашка смотрел в потолок с таким видом, как будто он
на спор на виду у всех проглотил топор и  ждал, когда он переварится, -- как
будто он нисколько не сомневался в этом.
     -- Врешь ведь? -- негромко сказал белобрысый.
     -- Не веришь -- не верь, -- сказал Пашка. -- Какой мне смысл врать?
     -- Ну и как же ты?
     --  Долетел до половины, и  горючего не хватило. Я прыг­нул. И ногу вот
сломал -- неточно приземлился.
     Первым очнулся человек с "самолетом".
     -- Вот это загнул! У меня ажник дыхание остановилось.
     -- Трепло, -- сказал белобрысый разочарованно. -- Я ду­мал -- правда.
     --  А как это ты на  парашюте летел,  если там воздуха нету? -- спросил
"ходячий".
     -- Затяжным.
     -- А кто это к тебе приходил сейчас? -- спросил человек  с "самолетом".
-- По-моему, я его где-то...
     Тут в палату вошли старичок доктор с сестрами и  с ними молодая изящная
женщина  в   брюках,  маленькая,  в  громад­ном   свитере  --   "странная  и
прекрасная".
     Доктор подвел девушку к Пашке.
     -- Вот ваш герой. Прошу любить.
     -- Вы будете товарищ Колокольников?
     -- Я, -- ответил Пашка и попытался привстать.
     -- Лежите, лежите, что вы!  -- воскликнула девушка, под­ходя к Пашкиной
койке. -- Я вот здесь присяду немножко. Можно?
     -- Боже мой! -- сказал Пашка и опять попытался сдви­нуться на койке.
     Девушка села на краешек белой плоской койки.
     -- Я из городской молодежной газеты. Хочу поговорить с вами.
     Белобрысый перестал хохотать, смотря то на Пашку, то на девушку.
     -- Это можно, -- сказал Пашка и мельком глянул на бе­лобрысого.
     Тот начал теперь икать.
     -- Как вы себя чувствуете? -- спросила девушка, раскла­дывая на коленях
большой блокнот.
     -- Железно, -- сказал Пашка.
     Девушка  улыбнулась,  внимательно  посмотрела  на   него.  Пашка   тоже
улыбнулся и подмигнул ей. Девушка опустила глаза к блокноту.
     --  Для  начала... такие... формальные вопросы: откуда ро­дом,  сколько
лет, где учились...
     -- Значит, так... -- начал Пашка, закуривая.  -- А потом  я речь скажу.
Ладно?
     -- Речь?
     -- Да.
     -- Ну... хорошо... Я могу потом записать. В другой раз.
     -- Значит,  так:  родом  я  из Суртайки --  семьдесят пять  ки­лометров
отсюда. А вы сами откуда?
     Девушка весело посмотрела на Пашку, на других больных;  все, притихнув,
смотрели на нее и на Пашку, слушали. Белобрысый икал.
     -- Я из Ленинграда. А что?
     -- Видите ли, в  чем дело, -- заговорил  Пашка, -- я  вам могу  сказать
следующее...
     Белобрысый неудержимо икал.
     -- Выпей воды! -- обозлился Пашка.
     --  Я  только  что  пил  --  не   помогает,   --   сказал  белобры­сый,
сконфузившись.
     -- Значит, так... -- продолжал Пашка, затягиваясь папи­роской. -- О чем
мы с вами говорили?
     -- Где вы учились?
     -- Я волнуюсь,  -- сказал  Пашка  (ему  не хотелось  гово­рить, что  он
окончил только пять классов). -- Мне трудно го­ворить.
     --  Вот уж  никогда бы не думала!  -- воскликнула девуш­ка. --  Неужели
вести горящую машину легче?
     -- Видите ли... -- опять напыщенно заговорил Пашка, потом вдруг поманил
к себе девушку и негромко, так, чтобы другие не слышали,  доверчиво спросил:
-- Вообще-то, в  чем  дело?  Вы  только это не пишите.  Я что, на самом деле
подвиг  совершил? Я боюсь, вы  напишете,  а  мне  стыдно будет перед людями.
"Вон, -- скажут, -- герой  пошел!" Народ же знаете какой...  Или  -- ничего,
можно?
     Девушка тоже засмеялась... А когда перестала  смеяться, некоторое время
с интересом смотрела на Пашку.
     -- Нет, это ничего, можно.
     Пашка приободрился.
     -- Вы замужем? -- спросил он.
     Девушка растерялась.
     -- Нет... А, собственно, зачем вам это?
     -- Можно я вам письменно все  опишу? А вы еще раз  за­втра придете, и я
вам отдам. Я не могу, когда рядом икают.
     -- Что я, виноват, что ли? -- сказал белобрысый и опять икнул.
     Девушку Пашкино предложение поставило в тупик.
     -- Понимаете... я должна этот материал дать сегодня. А завтра я уезжаю.
Просто не  знаю,  как  нам быть.  А вы  ко­ротко расскажите.  Значит,  вы из
Суртайки. Так?
     -- Так. -- Пашка скис.
     -- Вы, пожалуйста, не обижайтесь на меня, я ведь тоже на работе.
     -- Я понимаю.
     -- Где вы учились?
     -- В школе.
     -- Где, в Суртайке же?
     -- Так точно.
     -- Сколько классов кончили?
     Пашка строго посмотрел на девушку.
     -- Пять. Неженатый. Не судился еще. Все?
     -- Что вас заставило броситься к горящей машине?
     -- Дурость.
     Девушка посмотрела на Пашку.
     -- Конечно. Я же мог подорваться, -- пояснил тот.
     Девушка задумалась.
     --  Хорошо,  я  завтра приду к  вам, --  сказала она. -- Толь­ко  я  не
знаю... завтра приемный день?
     -- Приемный день в пятницу, -- подсказал "ходячий".
     -- А  мы сделаем! -- напористо  заговорил  Пашка. -- Тут  доктор добрый
такой  старик,  я его  попрошу,  он сделает. А?  Скажем, что  ты  захворала,
бюллетень выпишет.
     --  Приду.  --  Девушка  улыбнулась.  --  Обязательно  приду.  Принести
чего-нибудь?
     -- Ничего не надо! Меня профсоюз будет кормить.
     -- Тут хорошо  кормят, --  вставил  белобрысый. --  Я уж на  что -- вон
какой, и то мне хватает.
     -- Я какую-нибудь книжку интересную принесу.
     -- Книжку -- это да, это можно. Желательно про любовь.
     -- Хорошо. Итак, что же вас заставило броситься к ма­шине?
     Пашка мучительно задумался.
     -- Не знаю, --  сказал он. И виновато посмотрел на де­вушку. -- Вы сами
напишите что-нибудь, вы же умеете. Что-нибудь такое...
     Пашка покрутил растопыренными пальцами.
     --  Вы,  очевидно,  подумали,  что  если  бочки   взорвутся,  то  пожар
распространится дальше -- на цистерны. Да?
     -- Конечно!
     Девушка записала.
     --  А  ты  же сказала, что  уезжаешь завтра.  Как же  ты  при­едешь? --
спросил вдруг Пашка.
     -- Я как-нибудь сделаю.
     В палату вошел доктор.
     -- Девушка, милая, сколько вы обещали пробыть? -- спро­сил он.
     -- Все, доктор, ухожу. Еще два вопроса... Вас зовут Павлом?
     -- Колокольников Павел Егорыч.  -- Пашка взял руку  де­вушки, посмотрел
ей прямо в глаза. -- Приди, а?
     -- Приду.  --  Девушка  ободряюще улыбнулась.  Огляну­лась  на доктора,
нагнулась к Пашке и шепнула: -- Только  бюллетень у доктора не надо просить.
Хорошо?
     -- Хорошо. -- Пашка ласково, благодарно смотрел на де­вушку.
     -- До свиданья. Поправляйтесь. До свиданья, товарищи!
     Девушку все проводили добрыми глазами.
     Доктор подошел к Пашке.
     -- Как дела, герой?
     -- Лучше всех.
     -- Дай-ка твою ногу.
     -- Доктор, пусть она придет завтра, -- попросил Пашка.
     --  Кто?  --  спросил  доктор.  --  Корреспондентка?  Пусть   приходит.
Влюбился, что ли?
     -- Не я, а она в меня.
     Смешливый доктор опять засмеялся.
     -- Ну, ну...  Пусть  приходит,  раз  такое дело.  Веселый  ты парень, я
погляжу.
     Он посмотрел Пашкину ногу и ушел в другую палату.
     -- Думаешь, она придет? -- спросил белобрысый Пашку.
     -- Придет, -- уверенно сказал Пашка. -- За мной не та­кие бегали.
     -- Знаю  я этих  корреспондентов. Им лишь  бы расспро­сить. Я в прошлом
году сжал  много, -- начал  рассказывать  белобрысый,  --  так  ко  мне тоже
корреспондента  подослали. Я ему три часа про свою жизнь рассказывал. Так он
мне даже  пол-литра  не  поставил. Я,  говорит,  не пьющий, то-се  -- на­чал
вилять.
     Пашка  смотрел в потолок, не слушал  белобрысого. Думал о чем-то. Потом
отвернулся к стене и закрыл глаза.
     -- Слышь, друг! -- окликнул его белобрысый.
     -- Спит, -- сказал человек с "самолетом".  -- Не  буди, не  надо. Он на
самом деле что-то совершил.
     -- Шебутной  парень!  -- похвалил  белобрысый.  --  В  ар­мии с  такими
хорошо.

     Пашка долго  лежал с открытыми глазами, потом  дейст­вительно заснул. И
приснился ему такой сон.
     Как  будто  он  генерал.  И входит он в ту  самую палату,  где лежал он
сам... Но только в палате лежат женщины. Тут Катя Лизунова, корреспондентка,
Маша-птичница, городская женщина, женщина с нефтебазы и даже тетка Анисья...
И свита вокруг Пашки -- тоже из женщин.
     Вошел Пашка и громко поздоровался.
     Ему дружно ответили:
     -- Здравствуйте, товарищ генерал!
     --  Почему  я  не  слышу  аплодисментов? --  тихо,  но  строго  спросил
Пашка-генерал у свиты. Одна из свиты угодливо по­яснила:
     -- Дамская палата...
     И она же попыталась надеть на Пашку халат.
     -- Не нужно, -- сказал Пашка, -- я стерильный.
     И началось стремительное шествие генерала по палате -- обход.
     Первая -- Катя Лизунова.
     -- Что болит? -- спросил Пашка.
     -- Сердце.
     -- Желудочек?
     Катя смотрит на Пашку как на дурака.
     -- Сердце!
     Пашка повернулся к свите.
     -- Считается, что генерал -- ни бум-бум в медицине. -- И снисходительно
пояснил Кате: -- Сердце тоже имеет не­сколько желудочков. Ма-аленьких.
     И дальше. Дальше -- корреспондентка, "странная и пре­красная".
     -- Что? -- ласково спросил Пашка.
     -- Сердце.
     -- Давно?
     -- С семнадцати лет.
     -- Ну, ничего, ничего...
     Пашка двинулся дальше. Маша-птичница.
     -- Тоже сердце? -- изумился Пашка.
     -- Сердце.
     -- Кошмар.
     Пашка идет дальше.
     Городская женщина.
     Пашка демонстративно прошел мимо.
     Тетя Анисья. Поет.
     Пашка остановился над ней.
     -- И у тебя сердце?
     -- А что же я, хуже других, что ли? -- обиделась Анисья. -- Смешной ты,
Павел: как напялит человек мундир, так начинает корчить из себя...
     --  Выписать  ей  пирамидону!  --  приказал  Пашка. -- Пять­сот  грамм.
Трибуну.
     Принесли трибуну. Пашка взошел на нее.
     -- Я вам скажу небольшую речь, -- начал он, но обнару­жил непорядок. --
Где графин?!
     -- Несут, товарищ генерал.
     --  Ну, что?!  --  Пашка  обращался  к женщинам, лежащим  в палате.  --
Допрыгались?! Докатились?! Доскакались?!.

     ...И тут засмеялся белобрысый. Пашка поднял голову.
     -- Ты чего?
     Белобрысый все смеялся.
     --  Это он во сне,  --  пояснил один  пожилой больной. Все  другие  уже
спали. Была ночь.
     -- Вот жеребец, -- возмутился Пашка. -- Здесь же боль­ница все же.
     Он лег и крепко зажмурился... И снова он на трибуне.
     -- На чем я остановился? -- спросил он свиту.
     -- Вы сказали, что они доскакались...
     -- Куда  доскакались?  --  с  начальственным  раздражением  переспросил
Пашка. -- Работнички! Только форсить умеете!
     И опять его разбудил смех белобрысого.
     -- Вот паразит,  -- сказал  Пашка,  поднимаясь. --  Что  он ржет-то всю
ночь?
     -- Выздоравливает он, -- опять сказал пожилой больной.
     --  Можно же  потихоньку  выздоравливать.  Может,  разбу­дить  его,  а?
Сказать, что у него дом сгорел -- ему тогда не до смеха будет.
     -- Не надо, пусть смеется.
     Пашка опять крепко зажмурился, но больше не получа­лось, не спалось.
     -- А вы чего не спите? -- спросил он пожилого больного.
     -- Так... не хочется.
     Помолчали.
     -- Вот вы принадлежите к интеллигенции, -- заговорил Пашка.
     -- Ну, допустим.
     -- Книжек, наверно, много прочитали. Скажите: есть  на свете счастливые
люди?
     -- Есть.
     -- Нет, чтобы совсем счастливые.
     -- Есть.
     -- А я  что-то не встречал. По-моему,  нет таких. У каждо­го что-нибудь
да не так...
     -- Вот хочешь, я прочитаю тебе...
     -- Что, письмо?
     -- Нет. -- Больной взял с тумбочки ученическую тетрад­ку. --  Сочинение
одного молодого человека...
     -- Ну-ка, ну-ка... -- Пашка приготовился слушать.
     -- "С утра мы пошли  с пацанами в  лес, -- начал читать больной. -- Все
были почти из нашего  четвертого "б". По­шли  мы  сорок зорить. Ну, назорили
яичек, испекли и съели. Потом Колька  Докучаев рассказывал,  как они волка с
отцом  видали.  Мы  маленько  струсили.  В  лесу  было хорошо. А  по­том  мы
хохотали, как Серега Зиновьев из второго "а" петухом пел. В  лесу было шибко
хорошо. Потом мы пошли домой.  Мне мама маленько всыпала, чтобы я  не шлялся
по лесам  и не  рвал последние штаны.  А  потом  мы ели лапшу. Папка спросил
меня: "Хорошо было в лесу?" Я  сказал: "Ох, и хоро­шо!" Папка засмеялся. Вот
и все. Больше я не знаю, чего".
     -- А для чего это вы? -- спросил Пашка.
     -- Это писал счастливый человек.
     -- Так какое же туг счастье-то? -- изумился Пашка.
     -- Самое  обыкновенное: человек каждый  день открывает для себя мир. Он
умеет  смеяться, плакать. И прощать  умеет.  И  делает это от души.  Это  --
счастье.
     -- Так он же маленький еще!
     -- Ну, найдется кто-нибудь и большого его научит таким же быть.
     -- Каким?
     --  Добрым.  Простым. Честным. Счастливых много...  Ты тоже счаст