Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
... Но душа воспротивилась дальше, Алеша встал и, испытывая некое
брезгливое чувство, окатил себя водой, И для бодрости еще спел:
Эх, догоню, догоню, догоню,
Хабибу до-го-ню!
Ну ее к черту! Придет-придет, чей раньше времени тренироваться!
Странно, однако же: на войне Алеша совсем не думал про смерть - не боял-
ся. Нет, конечно, укрывался от нее как мог, но в такие вот подробности
не входил. Ну ее к лешему! Придет - придет, никуда не денешься. Дело не
в этом. Дело в том, что этот праздник на земле - это вообще не праздник,
не надо его и понимать как праздник, не надо его и ждать, а надо спокой-
но все принимать и "не суетиться перед клиентом". Алеша недавно услышал
анекдот о том, как опытная сводня учила в бардаке своих девок: "Главное,
не суетиться перед клиентом". Долго Алеша смеялся и думал: "Верно, суе-
тимся много перед клиентом". Хорошо на земле, правда, но и прыгать коз-
лом - чего же? Между прочим, куда радостнее бывает, когда радость эту не
ждешь, не готовишься к ней. Суббота - это другое дело, субботу он как
раз ждет всю неделю. Но вот бывает; плохо с утра, вот что-то противно, а
выйдешь с коровами за село, выглянет солнышко, загорится какойнибудь
куст тихим огнем сверху... И так вдруг обогреет тебя нежданная радость,
так хорошо сделается, что станешь и стоишь, и не заметишь, что стоишь и
улыбаешься. Последнее время Алеша стал замечать, что он вполне осознанно
лг"бит. Любит степь за селом, зарю, летний день... То есть он вполне по-
нимал, что он - любит. Стал стучаться покой в душе - стал любить. Людей
труднее любить, но вот детей и степь, например, он любил все больше и
больше.
Так думал Алеша, а пока он так думал, руки делали. Он вынул распарен-
ный душистый веник из таза, сполоснул тот таз, навел в нем воды попрох-
ладней... Дальше зачерпнул ковш горячей воды из котла и кинул на каменку
- первый, пробный. Каменка ахнула и пошла шипеть и клубиться. Жар вце-
пился в уши, полез в горло... Алеша присел, переждал первый натиск и по-
том только взобрался на полок. Чтобы доски полка не поджигали бока и
спину, окатил их водой из тазика. И зашуршал веничком по телу. Вся-то
ошибка людей, что они сразу начинают что есть силы охаживать себя вени-
ком. Надо-сперва почесать себя - походить веником вдоль спины, по бокам,
по рукам, по ногам... Чтобы он шепотком, шепотком, шепотком пока. Алеша
искусно это делал: он мелко тряс веник возле тела, и листочки его, точно
маленькие горячие ладошки, касались кожи, раззадоривали, вызывали неис-
товое желание сразу исхлестаться. Но Алеша не допускал этого, нет. Он
ополоснулся, полежал... Кинул на каменку еще полковша, подержал веник
под каменкой, над паром, и поприкладывал его к бокам, под коленки, к по-
яснице... Спустился с полка, приоткрыл дверь и присел на скамеечку поку-
рить. Сейчас даже малые остатки угарного газа, если они есть, уйдут с
первым сырым паром. Каменка обсохнет, камни снова накалятся, и тогда
можно будет париться без опаски и вволю. Так-то, милые люди.
...Пришел Алеша из бани, когда уже темнеть стало. Был он весь новый,
весь парил. Скинул калоши у порога и по свежим половичкам прошел в гор-
ницу. И прилег на кровать. Он не слышал своего тела, мир вокруг покачи-
вался согласно сердцу.
В горнице сидел старший сын Борис, читал книгу.
- С легким паром! - сказал Борис.
- Ничего,- ответил Алеша, глядя перед собой.- Иди в баню-то.
- Сейчас пойду.
Борис, сын, с некоторых пор стал не то что стыдиться, а как-то нелов-
ко ему было, что ли,- стал как-то переживать, что отец его скотник и
пастух. Алеша заметил это и молчал. По первости его глубоко обидело та-
кое, но потом он раздумался и не показал даже вида, что заметил перемену
в сыне. От молодости это, от больших устремлений. Пусть. Зато парень вы-
махал рослый, красивый, может, бог даст, и умишком возьмет. Хорошо бы.
Вишь, стыдится, что отец пастух... Эх, милый! Ну, давай, давай целься
повыше, глядишь, куда-нибудь и попадешь. Учится хорошо. Мать говорила,
что уж и девчонку какую-то провожает... Все нормально. Удивительно вооб-
ще-то, но все нормально.
- Иди в баню-то,- сказал Алеша.
- Жарко там?
- Да теперь уж какой жар!.. Хорошо. Ну, жарко покажется, открой отду-
шину.
Так и не приучил Алеша сыновей париться: не хотят. В материну породу,
в Коростылевых. Он пошел собираться в баню, а Алеша продолжал лежать.
Вошла жена, склонилась опять над ящиком - достать белье сыну.
- Помнишь,- сказал Алеша,- Маня у нас, когда маленькая была, стишок
сочинила:
Белая березка
Стоит под дождем,
Зеленый лопух ее накроет,
Будет там березке тепло и хорошо.
Жена откачнулась от ящика, посмотрела на Алешу... Какое-то малое вре-
мя вдумывалась в его слова, ничего не поняла, ничего не сказала, усуну-
лась опять в сундук, откуда тянуло нафталином. Достала белье, пошла в
прихожую комнату. На пороге остановилась, повернулась к мужу.
- Ну и что? - спросила она.
- Что?
- Стишок-то сочинила... К чему ты?
- Да смешной, мол, стишок-то.
Жена хотела было уйти, потому что не считала нужным тратить теперь
время на пустые слова, но вспомнила что-то и опять оглянулась.
- Боровишку-то загнать надо да дать ему - я намешала там. Я пойду ре-
бятишек в баню собирать. Отдохни да сходи приберись.
- Ладно,
Баня кончилась. Суббота еще не кончилась, но баня уже кончилась.
Василий Шукшин.
А поутру они проснулись...
© Copyright Василий Шукшин
Подготовка электронного текста: библиотека Александра Снежинского
Повесть для театра
[*] Повесть осталась незавершенной.
Рано-рано утром, во тьме, кто-то отчаянно закричал:
-- Где я?! Э-эй!.. Есть тут кто-нибудь?! Где я?..
И во тьме же, рядом, заговорили недовольные голоса, сразу несколько.
-- На том свете. Чего орешь-то?
-- Где я? Где мы?..
-- На том свете. Чего орешь-то?
-- Ну чего зря пугать человека! Не на том свете, а в морге пока. У меня
вон номерок на ноге... вот он -- болтается, чую. Интересно, какой я по
счету?
-- А где мы? Чего зубоскалите-то? Где, я спрашиваю?!
-- Не ори, а то я подумаю сдуру, что ты моя жена и полезу целоваться;
она всегда орет с утра. Она орет, а я ей -- раз -- поцелуйчик: на, только не
вопи.
-- Ну и как? -- поинтересовался хриплый басок. -- Помогает?
-- Слабо...
-- Если б ты ей четвертным рот залепил, она бы замолкла.
-- Четвертного у меня с утра... Я за четвертной-то сам зареву не хуже
слона... А ты мне лепи четвертные.
-- Где мы находимся, я вас спрашиваю?! -- опять закричал тот,
истеричный.
Тут вспыхнул свет... И видно стало, что это -- вытрезвитель. И лежат в
кроватках под простынями восемь голубчиков... Смотрят друг на друга -- век
не виделись.
Открылась железная дверь, и в комнату вошел дежурный старшина.
-- Чего кричите? -- спросил он. -- Кто кричал?
-- Я, -- сказал человек довольно интеллигентного вида. Он хотел встать
с кровати, но, обнаружив, что он почти голый, запахнулся простыней и тогда
только встал. И подошел к старшине... -- У меня к вам вопрос: скажите,
пожалуйста, где я нахожусь? -- он стоял перед старшиной, как древний
римлянин, довольно знатный, но крепко с похмелья. -- Я что-то не могу понять
-- что это здесь?
-- Санаторий "Светлые горы".
-- Что за шуточки! -- повысил голос интеллигент. -- Я вас серьезно
спрашиваю.
-- Ложись, -- показал старшина, -- и жди команды. Серьезно он
спрашивает... Это тебя счас будут серьезно спрашивать.
Интеллигент струсил.
-- Простите... Вы в каком звании, я без очков не вижу? Где-то потерял
очки, знаете...
-- Генерал-майор.
Древний помятый римлянин стоял и смотрел на старшину.
-- Я вас не понимаю, -- сказал он. -- Вы всегда с утра острите?
-- Чтоб тишина была, -- велел старшина. И пошел к двери.
-- Товарищ старшина!.. -- вежливо позвал его здоровенный детина, сосед
очкарика по кровати. -- У вас закурить не будет?
-- Не будет, -- жестко сказал старшина. И вышел. И закрыл дверь на
ключ.
-- Опять по пятницам, -- запел детина, качая голос; он был, наверно,
урка, -- пойдут х-свидания-а, и слезы горькие моей... Ложись, очкарь. Что ты
волну поднял? Мы находимся в медвытрезвителе... какого района, я, правда,
не знаю. Кто знает, в каком мы районе?
-- Районе!.. -- сказал мрачный человек. -- Я город-то не знаю.
Очкарик ринулся взволнованно ходить по комнате.
-- Слушай, ты мне действуешь на нервы, -- зло сказал урка, -- сядь.
-- Что значит действую на нервы? Что значит сядь?
-- Значит, не мельтеши. А то я гляжу на тебя -- и мне всякие покойники
в башку лезут.
-- Но что я мог такого сделать? -- все не унимался очкарик. И все
ходил и ходил, как маятник. -- Почему меня... не домой, а куда-то... черт
его знает куда? Что они, озверели?
-- Ты понял! -- воскликнул урка. -- Убил человека и еще ходит
удивляется!.. Во, тип-то.
Очкарик остановился... и даже рот у него открылся сам собой.
-- Как это? Вы что?..
-- Что?
-- Человека?..
-- Нет, шимпанзе. Что ты дурачка-то из себя строишь? Ты же не на
следствии пока. Перед следователем потом валяй ваньку, а перед нами нечего.
-- Да-а, милок, -- сочувственно протянул маленький сухонький
человечек, -- вляпают тебе... Но ты напирай, что -- неумышленно. А то...
это... как бы того... не это...
-- Он же выпимши был, -- заспорил с сухоньким некто курносый, с женским
голосом. -- Чего ты намекаешь тут -- "того", "не того"?.. Человек был
выпимши. Вишь, он даже не помнит, как попал сюда.
-- Теперь это не считается, -- приподнялся на локте сухонький; видно,
любитель был поспорить. -- Теперь что был выпимши, что не был -- один черт.
-- Наоборот! -- воскликнул урка. -- Отягчающее мешок обстоятельство. За
что ты его под трамвай-то толкнул?
Очкарик стоял белый, как простыня... И вертел головой то туда, то сюда,
где говорили.
-- Вы что? -- сказал он трагическим голосом, тихо.
-- Что?
-- Какого человека?
-- Это тебе лучше знать. Шли, спорили про какие-то уравнения... -- стал
рассказывать урка. -- Как раз ехал трамвай, этот -- чух его под трамвай!..
Того -- пополам. Жутко смотреть было. Народу сразу сбежалось!.. Седой такой
лежал... он головой к тротуару упал, а вторая половина под трамваем. И
портфель так валяется...
-- Ты видел, что ли? -- спросил сухонький.
-- Я видел!.. -- повторил по-одесски урка. -- А почему я здесь? А
потому что я сзади шел. А когда стали свидетелей собирать, я заартачился...
нагрубил милиционеру...
-- Тьфу!.. Из-за какого-то уравнения -- человека под трамвай! --
искренне и глубоко возмутился человек с женским голосом; он был очень
нервный человек, даже какой-то сосредоточенно-нервный. -- Что уж в том
уравнении? Сели на лавочку и решили...
-- Совсем одичал народ, -- негромко, сам себе, промолвил мрачный. --
Убить -- запросто.
Парень крестьянского облика не принимал участия в этом страшном
разговоре, лежал, смотрел в потолок...
Вдруг он сел и с ужасом сказал:
-- А не убил ли и я кого?
И так это у него простодушно вышло, с таким неподдельным ужасом, что
некоторые невольно -- через силу -- засмеялись.
-- Ты откуда будешь-то? -- спросил его сосед, весьма потертый, весьма
и весьма, видно, стреляный воробей, электрик, как он впоследствии
отрекомендовался.
-- Из Окладихи, -- сказал парень. -- Тракторист.
-- Ого! -- удивились. -- Куда тебя занесло.
-- Что, тоже кого-нибудь убил?
-- Нет, он, наверно, теще всыпал, -- предположил электрик. -- Или
соседа поджег.
-- У меня теща хорошая, -- сказал парень.
-- Ну, соседа поджег.
Парень мучительно вспоминал:
-- Неужели Мишке чего?.. Я, вообще-то, сулился его свинье глаз выбить:
повадилась в огород, зараза, спасу нет. Говорю, да надень ты ей эту...
крестовину, у нас такую надевают свинешкам на шею, забыл, как называется,
-- чтоб они в дырки в городьбе не пролезали... Надень, ты, говорю, ей эту
штуку, житья же нет от твоей свиньи! Он мне: "Сам надевай". -- "Тогда, --
говорю, -- я ей глаз выбью, она будет по кругу ходить -- и в свой же огород
придет".
-- Это ты точно рассчитал, -- похвалил электрик. Ему очень понравилась
техническая мысль тракториста, он даже стал показывать пальцем на простыне
схему движения свиньи. -- Значит, она вышла из дома и направилась в твой
огород... Так? Но у ней же косинус, поэтому она загнет такой круг -- от так
от пойдет -- пойдет -- пойдет -- и придет к себе же в огород. А сама будет
думать, что она -- в твоем огороде.
-- Да она-то!.. -- воскликнул тракторист. -- Пусть как хочет, так и
думает, зараза, меня не волнует. Главное, Мишка бы задумался. Неужели я ей
все же вышиб глаз?
-- Ну, особо-то не переживай: за глаз больше семи суток не дадут.
-- Или заставят стеклянный вставить, -- хихикнул сухонький.
Остолбеневший очкарик сдвинулся наконец с места и подсел было к урке.
-- Слушайте, вы что...
-- Не садись ко мне! -- закричал урка испуганно. -- Я тебя не знаю!
Первый раз вижу!..
Очкарик вскочил, как ошпаренный... И беспомощно посмотрел на всех.
Некоторое время все молчали.
-- У тя семья-то есть? -- спросил его электрик.
-- А? Семья? -- потерянно переспросил интеллигент. -- Нет, вы что,
разыгрываете меня, что ли?
На него горестно и серьезно смотрели.
-- Ну что, что-о?! -- чуть не заплакал очкарик. -- Что смотрите-то?!
-- Молодой еще...
-- Может, и хорошо, что молодой: не такой старый выйдет.
-- Так-то оно так... если, конечно, не... это... не того... -- это
разговаривали между собой электрик и сухонький. -- Могут ведь и... того...
Как посмотрят.
-- Да, это уж какое примут решение.
-- Из-за какого-то уравнения!..
-- Да расстреляют, -- открыто ляпнул нервный с женским голосом. --
Чего тут гадать-то? Ученого же толкнул...
-- А? -- машинально спросил очкарик.
-- Кого толкнул под трамвай-то? Ученого?
Вместо ответа очкарик бросился к двери и забарабанил в нее кулаками.
-- Откройте! Откройте, пожалуйста!.. Я хочу спросить!
Дверь скоро открылась... Заглянул старшина.
-- Что такое?
-- Что я вчера сделал? Я не помню... Что я сделал? Почему они про
какое-то...
Старшина захлопнул дверь и, запирая ее снаружи на ключ, сказал:
-- Скоро скажут, что сделал. Больше не стучать.
-- Товарищи, -- взмолился очкарик, обращаясь ко всем, к урке в
частности, -- да вы что? Не мог я человека под трамвай...
-- Крепись, -- сказал ему мрачный человек.
-- Вот хуже нет этих!.. -- с некоторой даже брезгливостью сказал урка.
-- Чего теперь психовать-то? Сделал -- сделал, все. Нет, он будет окружающим
кишки мотать, на нервы, падла, действовать. Ляжь -- и жди.
-- Ученого толкнул или нет? -- все хотел понять нервный.
-- Ну а как же? Раз об уравнениях шли спорили... Это Иван вон ни с кем
не спорил, а взял и рассчитал, как свинья будет ходить с одним глазом. И так
точно рассчитал! -- электрику очень нравился расчет тракториста. -- Это же
надо так рассчитать. Вот же и Ванька!..
-- Вспомнил! -- сказал тракторист. И сел. -- Никакой свиньи не было: я
выехал трактором на асфальт.
-- Ну? И что? -- не понял электрик.
-- Что... Не положено, что. Я вижу: приближаются на коляске... А у
меня с собой бутылка была, я домой ехал, в баню торопился, поэтому на
асфальт выехал -- угол срезать...
-- Ничего не понимаю: какой угол?
-- Чтоб сократить маленько. Если от Игренева на Окладиху идти проселком
-- это семь километров, а если маленько асфальта прихватить...
-- Ну, ну?
-- Ну, думаю, все равно они ее счас найдут... Пока они приближались, я
ее всю осадил.
-- Бутылку?
-- Ну.
Тут все даже привстали от удивления. Не все поверили.
-- Всю бутылку?
-- Всю.
-- С какой же скоростью они ехали? -- опять живо заинтересовался
электрик. -- На коляске-то.
-- Ты спроси, с какой скоростью он пил? Не верю, -- заявил сухонький.
-- Что, насос, что ли?
-- А далеко ты их увидел? -- поинтересовался и урка.
-- За километр примерно. Оглянулся -- догоняют...
-- Можно успеть, -- авторитетно сказал урка. -- Запросто. С какой бы
скоростью они ни ехали. Надо только бутылку вот так вот раскрутить...
Тут в комнату вошла -- ее впустил старшина -- тетя Нюра с ведром и
тряпкой.
-- Всем лежать, -- приказала тетя Нюра. -- Курева не просить, в магазин
не провоцировать -- не положено.
-- Здравствуй, тетя Нюра, -- ласково сказал электрик. -- Доброе
утречко! Чего это ты спозаранку не в настроении?
-- О, опять тут? -- не очень удивилась тетя Нюра.
-- Тут, тут... Как поется: де-евушки, где вы? Тута, тута!..
-- И я тут, теть Нюр, -- хихикнул сухонький. -- Не узнаешь?
Тетя Нюра пригляделась... И узнала.
-- Опять жена привела?
Сухонький на это почему-то обиделся.
-- Что значит, жена? Что я, телок, что ли, бессловесный, что она каждый
раз будет приводить меня к вам на веревочке? -- сухонький помолчал и сказал
не без гордости: -- Меня привезли.
Тетя Нюра оглянулась на дверь... И скоренько полезла рукой куда-то под
фартук себе.
-- По одному -- у окошка вон, чтоб запаху не было... В порядке живой
очереди.
Первым вскочил шустрый электрик, взял у тети Нюры сигаретку, спички и
пошел к окну курить.
-- Я за тобой, -- застолбил сухонький.
Но тут встал урка, запахнулся простыней, подошел к электрику и отнял у
него сигарету.
-- После меня будете, -- сказал он.
-- Ты чего тут? -- возмутилась добрая тетя Нюра. -- Ну-ка отдай сейчас
же! А то огрею вот тряпкой, будешь знать, как отбирать. Здоровый?.. Иди в
цирк гири поднимать, а обижать не смей!
-- Спокойно, тетя Нюра, -- сказал урка, затягиваясь сигаретой. -- Не
поднимай волны.
-- Отдай, -- кратко сказал мрачный человек, дядя решительный и еще
более здоровый, чем урка.
Урка значительно посмотрел на мрачного... И отдал сигаретку электрику.
И лег.
-- Там будешь свои порядки устанавливать, -- еще сказал мрачный, -- а
здесь... пока рано.
Урка опять значительно посмотрел на мрачного. Всем стало как-то не по
себе.
-- Ну, ладно, -- сказал сухонький урке, -- так и быть -- будешь за ним,
а я за тобой.
-- Чего это? -- уперся мрачный. -- Будешь, как занял, я за тобой, а за
мной... Ты куришь? -- повернулся он к нервному с тонким голосом.
-- Нет, -- откликнулся тот. -- Бросил. У меня язва луковицы
двенадцатиперстной кишки.
-- А ты? Кандидат?
-- Я? -- очнулся очкарик. -- Нет.
-- А я бы курнул, -- с тоской молвил Иван-тракторист.
-- Ты за мной, -- сказал ему мрачный. -- А ты, -- мрачный небрежно
глянул на урку -- за Иваном.
Урка лежал, закинув руки за голову... Свирепо смотрел в потолок.
-- Сколько у тебя, теть Нюр? -- спросил электрик.
-- По одной всем хватит. Пускай дым-то повыше... а то мне опять на вид
поставют. Жалеешь вас...
Электрик вчастую докурил сигарету, старательно пуская дым к высокому
зарешеченному окну, рамы которого, по летнему времени, были открыты.
-- Давай, -- сказал он сухонькому. А сам лег опять в кровать.
Теперь сухонький пристроился к окну и с удовольствием пошел
затягиваться, и даже затараторил -- от удовольствия же.
-- Как ты