кнусь и не поверну назад.
   - Ты кем работал до этого? - поинтересовался Никитич,
   - Я? Агентом по снабжению. По культурным связям с зарубежными страна-
ми. Вообще я был ученый. Я был доцентом на тему: "Что такое  колорадский
жук и как с ним бороться",- Парень замолчал, а через минуту сонным голо-
сом сказал: - Все, отец... Я ушел.
   - Спи.
   Никитич пошуровал короткой клюкой в камельке, набил трубочку  и  стал
думать про парня. Вот тебе и жизнь - все дадено человеку: красивый, здо-
ровый, башка вроде недурная... А... что? Дальше что?  По  лесам  бегать?
Нет, это город их доводит до ручки. Они там свихнулись все. Внуки  Ники-
тича - трое - тоже живут в большом городе. Двое учатся,  один  работает,
женат. Они не хвастают, как этот, но их тянет в город. Когда они  приез-
жают летом, им скучно. Никитич достает ружья, водит в тайгу и ждет,  что
они просветлеют, отдохнут душой и проветрят мозги от ученья. Они притво-
ряются, что им хорошо, а Никитичу становится неловко: у него больше  ни-
чего нет, чем порадовать внуков. Ему тяжело становится, как будто он об-
манул их. У них на уме один город. И этот, на нарах,  без  ума  в  город
рвется. На его месте надо уйти подальше, вырыть землянку и пять  лет  не
показываться, если уж сидеть невмоготу стало. А он снова  туда,  где  на
каждом шагу могут за шкирку взять. И ведь знает, что возьмут, а  идет...
"Что за сила такая в этом городе! Ну ладно, я - старик, я бывал там  три
раза всего, я не понимаю... Согласен, Там весело и огней много. Но раз я
не понимаю, так я и не хаю. Охота там? На здоровье, а мне здесь  хорошо.
Но так получается, что они приходят оттуда и нос воротят: скучно, тоска.
Да присмотрись хорошенько! Ты же увидеть-то ничего не успел, а уж  давай
молоть про свой город. А посмотри, как, к примеру, муравей живет. Или  -
крот. Да любая животина!.. Возьми приглядись для интереса. А  потом  ду-
май: много ты про жизнь знаешь или нет? Вы мне - сказки про  город?..  А
если я начну рассказывать, сколько я знаю! Но меня не слушают, а на  вас
глаза пялят - городской. А мне хрен с тобой, что ты  городской,  что  ты
штиблетами по тротуару форсишь. Дофорсился вот: отвалили лет пятнадцать,
наверно, за красивую-то жизнь. Магазин, наверно, подломил, не иначе. Ши-
канул разок - и загремел. И опять на рога лезет. Сам! Это уж, значит, не
может без города. Опять на какой-нибудь магазин нацелился. Шампанское...
а откуда оно, шампанское-то, возьмется? Дурачье... Сожрет он вас, город,
с костями вместе. И жалко дураков. И ничего  сделать  нельзя.  Не  дока-
жешь".
   Дрова в камельке догорели. Никитич дождался, когда последние  искорки
умерли в золе, закрыл трубу, погасил фонарь, лег  рядом  с  парнем.  Тот
глубоко и ровно дышал, неловко подвернув под  себя  руку.  Даже  не  ше-
вельнулся, когда Никитич поправил его руку.
   "Намаялся,-подумал Никитич.-Дурило... А кто заставляет? Эх, вы!!"
   ...За полночь на улице, около избушки, зашумели.  Послышались  голоса
двух или трех мужчин.
   Парень рывком привстал - как не спал.
   Никитич тоже приподнял голову.
   - Кто это? - быстро спросил парень.
   - Шут их знает.
   Парень рванулся с нар - к двери, послушал, зашарил рукой по  стене  -
искал ружье. Никитич догадался,
   - Ну-ка, не дури! - прикрикнул негромко.- Хуже беды наделаешь,
   - Кто это? - опять спросил парень.
   - Не знаю, тебе говорят.
   - Не пускай, закройся.
   - Дурак. Кто в избушке закрывается? Нечем закрываться-то. Ложись и не
шевелися.
   - Ну, дед!..
   Парень не успел досказать. Кто-то поднялся на крыльцо и  искал  рукой
скобу. Парень ужом скользнул на нары, еще успел шепнуть:
   - Отец, клянусь богом, чертом, дьяволом: продашь...  Умоляю,  старик.
Век...
   - Лежи,- велел Никитич.
   Дверь распахнулась.
   - Ага! - весело сказал густой бас. - Я же говорил: кто-то есть,  Теп-
ло, входите!
   - Закрывай дверь-то! - сердито сказал Никитич, слезая с нар. -  Обра-
довался тепло! Расшиперься пошире - совсем жарко будет.
   - Все в порядке,- сказал бас,- И тепло, и хозяин приветливый.
   Никитич засветил фонарь.
   Вошли еще двое. Одного Никитич знал: начальник районной милиции.  Его
все охотники знали: мучил охотничьими билетами и заставлял платить взно-
сы.
   - Емельянов? - спросил начальник, высокий упитанный мужчина  лет  под
пятьдесят.- Так?
   - Так, товарищ Протокин.
   - Ну вот!.. Принимай гостей.
   Трое стали раздеваться.
   - Пострелять? - не без иронии спросил Никитич. Он не любил этих наез-
жающих стрелков: только пошумят и уедут.
   - Надо размяться маленько. А это кто? - Начальник увидел парня на на-
рах.
   - Иолог,- нехотя пояснил Никитич.- От партии отстал.
   - Заблудился, что ли?
   - Но.
   - У нас что-то неизвестно. Куда ушли, он говорил?
   - Кого он наговорит! Едва рот разевал: замерзал. Спиртом напоил его -
щас спит как мертвый.
   Начальник зажег спичку, поднес близко к лицу парня, У того не дрогнул
ни один мускул. Ровно дышал.
   - Накачал ты его.- Спичка начальника погасла.- Что же у нас-то ничего
не известно?
   - Может, не успели еще сообщить? - сказал один из пришедших.
   - Да нет, видно, долго бродит уже. Не говорил он, сколько один ходит?
   - Нет,- ответствовал Никитич.- Отстал, говорит. И все.
   - Пусть проспится. Завтра выясним. Ну что, товарищи: спать?
   - Спать,- согласились двое.- Уместимся?
   - Уместимся,- уверенно сказал начальник.- Мы прошлый раз тоже  впяте-
ром были. Чуть не загнулись к утру: протопили, да мало. А мороз стоял  -
под пятьдесят.
   Разделись, улеглись на нарах. Никитич лег опять рядом с парнем, Приш-
лые поговорили немного о своих районных делах  и  замолчали.  Скоро  все
спали.
   ...Никитич проснулся, едва только обозначилось в стене оконце.  Парня
рядом не было, Никитич осторожно слез с нар, нашарил в  кармане  спички.
Еще ни о чем худом не успел подумать. Чиркнул спичкой... Ни парня нигде,
ни фуфайки его, ни ружья Никитича не было. Неприятно сжало под  сердцем.
"Ушел. И ружье взял".
   Неслышно оделся, взял одно ружье из трех, составленных в углу,  пощу-
пал в кармане патроны с картечью. Тихо открыл дверь и вышел.
   Только-только занимался рассвет. За ночь  потеплело.  Туманная  хмарь
застила слабую краску зари. В пяти шагах еще ничего не было видно. Пахло
весной.
   Никитич надел свои лыжи и пошел по своей лыжне, четко обозначенной  в
побуревшем снегу.
   - Сукин ты сын, варнак окаянный,- вслух негромко ругался он.-  Уходи,
пес с тобой, а ружье-то зачем брать! Што я тут без ружья  делать  стану,
ты подумал своей башкой? Што я, тыщи, што ли,  большие  получаю,-  напа-
саться на вас на всех ружьями? Ведь ты же его, поганец, все  равно  бро-
сишь где-нибудь. Тебе лишь бы из тайги выйти... А я сиди тут сложа ручки
без ружья. Ни стыда у людей, ни совести.

   Помаленьку отбеливало.
   День обещал быть пасмурным и теплым.
   Лыжня вела не в сторону деревни.

   - Боишься людей-то? Эх, вы... "Красивая жись". А последнее ружьишко у
старика взять - это ничего, можно. Но от меня ты не уйде-ешь,  голубчик.
Я вас таких семерых замотаю, хоть вы и молодые.
   Зла большого у старика не было. Обидно было: пригрел человека,  а  он
взял и унес ружье. Ну не подлец после этого!
   Никитич прошел уже километра три. Стало совсем  почти  светло;  лыжня
далеко была видна впереди.
   - Рано поднялся. И ведь как тихо сумел!
   В одном месте парень останавливался закурить: сбочь лыжни ямка - пал-
ки втыкал, На снегу крошки листовухи и обгоревшая спичка.
   - И кисет прихватил! - Никитич зло плюнул.- Вот поганец так  поганец!
- Прибавил шагу.
   ...Парня Никитич увидел далеко в ложбине, внизу.
   Шел парень дельным ровным шагом, не торопился, но податливо. За  спи-
ной - ружье.
   - Ходить умеет,- не мог не отметить Никитич.
   Свернул с лыжни и побежал в обход парню, стараясь, чтоб его  скрывала
от него вершина длинного отлогого бугра. Он примерно знал, где  встретит
парня: будет на пути у того неширокая просека.  Он  пройдет  ее,  войдет
снова в чащу... и, тут его встретит Никитич.
   - Щас я на тебя посмотрю,- не без  злорадства  приговаривал  Никитич,
налегая вовсю на палки.
   Странно, но ему очень хотелось еще раз увидеть прекрасное лицо парня.
Что-то было до страсти привлекательное в этом лице. "Может, так и  надо,
что он рвется к своей красивой жизни. Что ему тут делать, если подумать?
Засохнет. Жизнь, язви ее, иди разберись".
   У просеки Никитич осторожно выглянул из чащи: лыжни на просеке еще не
было - обогнал. Быстро перемахнул просеку, выбрал  место,  где  примерно
выйдет парень, присел в кусты, проверил заряд и  стал  ждать.  Невольно,
опытным охотничьим глазом осмотрел ружье:  новенькая  тулка,  блестит  и
резко пахнет ружейным маслом. "На охоту собирались, а  не  подумали:  не
надо, чтоб ружье так пахло. На охоте надо и про табачок  забыть,  и  рот
чаем прополоскать, чтоб от тебя не разило за версту, и одежду лучше все-
го другую надеть, которая на улице висела, чтоб жильем не пахло. Охотни-
ки-горе луковое".
   Парень вышел на край просеки, остановился. Глянул по сторонам. Посто-
ял немного и скоро-скоро побежал через просеку. И тут навстречу ему под-
нялся Никитич.
   - Стой! Руки вверьх! - громко скомандовал он, чтоб  совсем  ошарашить
парня.
   Тот вскинул голову, и в глазах его отразился ужас. Он  дернулся  было
руками вверх, но узнал Никитича. - Говоришь: не боюсь никого,  -  сказал
Никитич, - а в штаны сразу наклал.
   Парень скоро оправился от страха, улыбнулся обаятельной своей улыбкой
немножко насильственно.
   - Ну, отец... ты даешь. Как в кино... твою в  душу  мать.  Так  можно
разрыв сердца получить.
   - Теперь, значит, так,- деловым тоном распорядился Никитич,  -  ружье
не сымай, а достань сзади руками, переломи и выкинь из казенника  патро-
ны. И из кармана все выбрось. У меня их шешнадцать штук оставалось.  Все
брось на снег, а сам отойди в  сторону.  Если  задумаешь  шутки  шутить,
стреляю, Сурьезно говорю.
   - Дошло, батя. Шутить мне сейчас что-то не хочется.
   - Бесстыдник, ворюга.
   - Сам же говорил: погано в лесу без ружья.
   - А мне тут чо без его делать?
   - Ты дома.
   - Ну, давай, давай. Дома, Што у меня дома-то - завод, што ли?
   Парень выгреб из карманов патроны - четырнадцать: Никитич считал. По-
том заломил руки за спину; прикусив нижнюю губу, внимательно  глядел  на
старика. Тот тоже не сводил с него глаз: ружье  со  взведенными  курками
держал в руках, стволами на уровне груди парня.
   - Чего мешкаешь?
   - Не могу вытащить...
   - Ногтями зацепи... Или постучи кулаком по прикладу.
   Выпал сперва один патрон, потом второй.
   - Вот. Теперь отойди вон туда.
   Парень повиновался.
   Никитич собрал патроны, поклал в карманы полушубка.
   - Кидай мне ружье, а сам не двигайся.
   Парень снял ружье, бросил старику.
   - Теперь садись, где стоишь, покурим. Кисет мне тоже  кинь.  И  кисет
спер...
   - Курить-то охота мне,
   - Ты вот все - мне да мне. А про меня, черт полосатый, не подумал!  А
чего мне-то курить?
   Парень закурил.
   - Можно я себе малость отсыплю?
   - Отсыпь. Спички-то есть?
   - Есть.
   Парень отсыпал себе листовухи, бросил кисет старику. Тот закурил  то-
же. Сидели шагах в пяти друг от друга.
   - Ушли эти?.. Ночные-то.
   - Спят. Они спать здоровы. Не охотничают, а дурочку валяют.  Погулять
охота, а в районе у себя не шибко разгуляешься - на виду. Вот они и идут
с глаз долой.
   - А кто они?
   - Начальство... Заряды зря переводют,
   - М-да...
   - Ты чо же думал: не догоню я тебя?
   - Ничего я не думал. А одного-то ты знаешь. Кто это? По фамилии назы-
вал... Протокин, что ли.
   - В собесе работает. Пенсию старухе хлопотал, видел его там...
   Парень пытливо посмотрел на старика:
   - Это там, где путевки на курорт выписывают?
   - Ага.
   - Темнишь, старичок. Неужели посадить хочешь? Из-за ружья...
   - На кой ты мне хрен нужен - сажать? - искренне сказал Никитич.
   - Продай ружье? У меня деньги есть.
   - Нет,- твердо сказал Никитич.- Спросил бы с вечера - подобру, может,
продал бы. А раз ты так по-свински сделал, не продам.
   - Не мог же я ждать, когда они проснутся.
   - На улицу бы меня ночью вызвал: так и так, мол, отец: мне шибко нео-
хота с этими людьми разговаривать. Продай, мол, ружье - я уйду. А  ты...
украл. За воровство у нас руки отрубают.
   Парень положил локти на колени, склонился  головой  на  руки.  Сказал
глуховато:
   - Спасибо, что не выдал вчера.
   - Не дойдешь ты до своей воли все одно.
   Парень вскинул голову:
   - Почему?
   - Через всю Сибирь идти - шутка в деле!
   - Мне только до железной дороги, а там поезд. Документы есть.  А  вот
здесь без ружья... здесь худо. Продай, а?
   - Нет, даже не упрашивай.
   - Я бы теперь новую жизнь начал... Выручил бы ты меня, отец...
   - А документы-то где взял? Ухлопал, поди, кого-нибудь?
   - Документы тоже люди делают.
   - Фальшивые. Думаешь, не поймают с фальшивыми?
   - Ты обо мне... прямо как родная мать заботишься. Заладил, как  попу-
гай: поймают, поймают. А я тебе говорю: не поймают.
   - А шампанскую-то на какие шиши будешь  распивать?..  Если  честно-то
робить пойдешь.
   - Сдуру я вчера натрепался, не обращай внимания. Захмелел.
   - Эх, вы...- Старик сплюнул желтую едкую слюну на снег.- Жить  бы  да
жить вам, молодым... А вас... как этих... как угорелых по  свету  носит,
места себе не можете найти. Голод тебя великий воровать толкнул? С  жиру
беситесь, окаянные. Петух жареный в зад не клевал...
   - Как сказать, отец...
   - Кто же тебе виноватый?
   - Хватит об этом,- попросил парень.- Слушай...- Он встревоженно  пос-
мотрел на старика. - Они ж сейчас проснутся, а ружья - нет. И нас с  то-
бой нет... Искать кинутся.
   - Они до солнышка не проснутся.
   - Откуда ты знаешь?
   - Знаю. Они сами вчера с похмелья были. В избушке теплынь: разморит -
до обеда проспят. Им торопиться некуда.
   - М-да...-грустно сказал парень,-Дела-делишки.
   Повалил вдруг снег большими густыми хлопьями - теплый, тяжелый.
   - На руку тебе.- Никитич посмотрел вверх.
   - Что? - Парень тоже посмотрел вверх.
   - Снег-то... Заметет все следы.
   Парень подставил снегу ладонь, долго держал. Снежинки таяли на  ладо-
ни.
   - Весна скоро...- вздохнул он.
   Никитич посмотрел на него, точно хотел напоследок покрепче  запомнить
такого редкостного здесь человека.
   Представил, как идет он один, ночью... без ружья.
   - Как ночуешь-то?
   - У огня покемарю... Какой сон.
   - Хоть бы уж летом бегали-то. Все легше,
   - Там заявок не принимают - когда бежать легче. Со жратвой плохо. По-
ка дойдешь от деревни до деревни, кишки к спине  прирастают.  Ну  ладно.
Спасибо за хлеб-соль. - Парень поднялся.  -  Иди,  а  то  проснутся  эти
твои... Старик медлил.
   - Знаешь... есть один выход из положения,-  медленно  заговорил  он.-
Дам тебе ружье. Ты завтра часам к двум, к трем ночи дойдешь до  деревни,
где я живу...
   - Ну?
   - Не понужай. Дойдешь. Постучишь в какую-нибудь  крайную  избу:  мол,
ружье нашел... или... нет, как бы придумать?.. Чтоб ты ружье-то оставил.
А там от нашей деревни прямая дорога на станцию - двадцать верст. Там уж
не страшно. Машины ездют. К свету будешь на  станции.Только  там  заимка
одна попадется, от нее, от заимки-то, ишо одна дорога влево  пойдет,  ты
не ходи по ей - это в район. Прямо иди.
   - Отец...
   - Погоди! Как с ружьем-то быть? Скажешь: нашел - перепужаются, искать
пойдут. А совсем ружье отдавать жалко. Мне за него, хоть оно старенькое,
три вот таких не надо,- Никитич показал на новую переломку.
   Парень благодарно смотрел на старика и еще старался,  наверно,  чтобы
благодарности в глазах было больше.
   - Спасибо, отец,
   - Чего спасибо? Как я ружье-то получу?
   Парень встал, подошел к старику, присел рядом.
   - Сейчас придумаем... Я его спрячу где-нибудь, а ты возьмешь потом.
   - Где спрячешь?
   - В стогу каком-нибудь, недалеко от деревни,
   Никитич задумался.
   - Чего ты там разглядишь ночью?.. Вот ишо: постучишь в крайную  избу,
спросишь, где Мазаев Ефим живет. Тебе покажут. Это кум мой, К Ефиму при-
дешь и скажешь: стретил, мол, Никитича в тайге, он повел иологов в Змеи-
ную согру. Патроны, мол, у него кончились, а чтоб с ружьем зря  не  тас-
каться, он упросил меня занести его тебе. И чтоб ждали меня к послезавт-
рему! А што я повел иологов, пусть он  никому  не  говорит.  Заработает,
мол, придет - выпьете вместе, а то старуха все деньги отберет сразу. За-
помнил? Щас мне давай на литровку - а то от Ефима потом не отвяжешься  -
и с богом. Патронов даю тебе... шесть штук. И два картечных - на  всякий
случай. Не истратишь - возле деревни закинь в снег  подальше,  Ефиму  не
отдавай - он хитрый, зачует неладное. Все запомнил?
   - Запомнил. Век тебя не забуду, отец.
   - Ладно... На деревню держись так: солнышко выйдет-ты  его  все  одно
увидишь - пусть оно сперва будет от тебя слева. Солнышко выше, а ты  его
все слева держи. А к закату поворачивай, чтоб оно у тебя за спиной  очу-
тилось, чуток с правого уха. А там - прямо. Ну,  закурим  на  дорожку...
Закурили.
   - Сразу как-то не о чем стало говорить. Посидели немного, поднялись.
   - До свиданья, отец, спасибо.
   - Давай.
   И уж пошли было в разные стороны,  но  Никитич  остановился,  крикнул
парню:
   - Слышь!.. А вить ты, парень, чуток не вляпался: Протокин-то  этот  -
начальник милиции. Хорошо, не разбудил вчерась... А то бы не отвертеться
тебе от него - дошлый, черт.
   Парень ничего не говорил, смотрел на старика.
   - Он бы щас: откуда? куда? Никакие бы документы не помогли.
   Парень промолчал.
   - Ну шагай.- Никитич подкинул на плече чужое ружье и пошел через про-
секу назад, к избушке. Он уже почти прошел ее всю, просеку... И услышал:
как будто над самым ухом оглушительно треснул сук. И в то  же  мгновение
сзади, в спину и в затылок, как в несколько  кулаков,  сильно  толканули
вперед. Он упал лицом в снег. И ничего больше не слышал и не чувствовал.
Не слышал, как закидали снегом и сказали: "Так лучше, отец. Надежнее".
   ...Когда солнышко вышло, парень был уже далеко от просеки. Он не  ви-
дел солнца, шел, не оглядываясь, спиной к нему. Он смотрел вперед.
   Тихо шуршал в воздухе сырой снег.
   Тайга просыпалась.
   Весенний густой запах леса чуть дурманил и кружил голову.


   Василий Шукшин. Осенью

   Паромщик Филипп Тюрин дослушал последние известия по радио,  поторчал
еще за столом, помолчал строго...
   - Никак не могут уняться! - сказал он сердито.
   - Кого ты опять? - спросила жена Филиппа, высокая старуха с  мужскими
руками и с мужским басовитым голосом.
   - Бомбят! - Филипп кивнул на репродуктор.
   - Кого бомбят?
   - Вьетнамцев-то.
   Старуха не одобряла в муже его увлечение политикой, больше того,  это
дурацкое увлечение раздражало ее. Бывало, что они всерьез ругались из-за
политики, но сейчас старухе не хотелось ругаться - некогда, она  собира-
лась на базар. Филипп, строгий, сосредоточенный, оделся потеплее и пошел
к парому. Паромщиком он давно, с войны. Его ранило в  голову,  в  наклон
работать - плотничать - он больше не мог, он пошел паромщиком.
   Был конец сентября, дуло после дождей, наносило мразь  и  холод.  Под
ногами чавкало. Из репродуктора у  сельмага  звучала  физзарядка,  ветер
трепал обрывки музыки и бодрого московского голоса. Свинячий визг по се-
лу и крик петухов был устойчивей, пронзительней.
   Встречные односельчане здоровались с Филиппом кивком головы и  поспе-
шали дальше - к сельмагу за хлебом или к автобусу, тоже на базар торопи-
лись.
   Филипп привык утрами проделывать этот путь - от дома до  парома,  со-
вершал его бездумно. То есть он думал о чем-нибудь, но никак не о пароме
или о том, например, кого он будет переправлять целый день. Тут все  по-
нятно. Он сейчас думал, как унять этих американцев с войной. Он удивлял-
ся, но никого не спрашивал: почему их не двинут нашими  ракетами