Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
-- Горе, от кого поклоны принес?
-- Потом, -- сказал Егор. -- Дай я сперва нагляжусь на вас. Вот, вишь,
тут молодые люди незнакомые... Ну-ка, я познакомлюсь.
Молодые люди по второму разу, с почтением подавали руки. Егор
внимательно, с усмешкой заглядывал им в глаза. И кивал головой, и говорил:
"Так, так".
-- Хочу плясать! -- заявила Люсьен. И трахнула фужер об пол.
-- Ша, Люсьен, -- сказал Губошлеп. -- Не заводись.
-- Иди ты к дьяволу! -- сказала подпившая Люсьен. -- Горе, наш коронный
номер!
И Егор тоже с силой бросил свой фужер. И у него тоже заблестели глаза.
-- Ну-ка, молодые люди, дайте круг. Брысь!
-- Ша, Горе! -- повысил голос Губошлеп. -- Выбрали время!
-- Да мы же услышим звонок! -- заговорили со всех сторон Губошлепу. --
Пусть сбацают.
-- Чего ты? Пусть выйдут!
-- Бульдя же сидит на телефоне.
Губошлеп вынул платочек и хоть запоздало, но важно, как Пугачев, махнул
им.
Две гитары дернули "Барыню".
Пошла Люсьен... Ах, как она плясала! Она умела. Не размашисто, нет, а
четко, легко, с большим тактом. Вроде вколачивала каблучками в гроб свою
калеку-жизнь, а сама, как птица, била крыльями -- чтоб отлететь. Много она
вкладывала в пляску. Она даже красивой вдруг сделалась, родной и милой...
Егор, когда Люсьен подступала к нему, начинал тоже и работал только
ногами. Руки заложены за спину, ничего вроде особенного, не прыгал козлом
-- а тоже хорошо. Хорошо у них выходило. Таилось что-то за этой пляской --
неизжитое, незабытое.
-- Вот какой минуты ждала моя многострадальная душа, -- сказал Егор
вполне серьезно. Такой, верно, ждалась ему желанная воля.
-- Подожди, Егорушка, я еще не так успокою твою душу, -- откликнулась
Люсьен. -- Ах как я ее успокою! И сама успокоюсь.
-- Успокой, Люсьен. А то она плачет.
-- Успокою. Я прижму ее к сердцу, голубку, скажу ей: "Устала? Милая...
милая... добрая... Устала".
-- Смотри, не клюнула бы эта голубка, -- встрял в этот деланный
разговор Губошлеп. -- А то клюнет.
-- Нет, она не злая, -- серьезно сказал Егор, не глядя на Губошлепа. И
жесткость легла тенью на его доброе лицо. Но плясать они не перестали, они
плясали. На них хотелось без конца смотреть, и молодые люди смотрели, с
какой-то тревогой смотрели, жадно, как будто заколачивалась в гроб некая
отвратительная часть и их жизни тоже -- можно потом выйти на белый свет, а
там -- весна.
-- Она устала в клетке, -- сказала Люсьен нежно.
-- Она плачет, -- сказал Егор. -- Нужен праздник.
-- По темечку ее... Прутиком, -- сказал Губошлеп. -- Она успокоится.
-- Какие люди, Егорушка! А? -- воскликнула Люсьен. -- Какие злые!
-- Ну, на злых, Люсьен, мы сами -- волки. Но душа-то, душа-то...
Плачет.
-- Успокоим, Егорушка, успокоим. Я же волшебница, я все чары свои пущу
в ход...
-- Из голубей похлебка хорошая, -- сказал ехидный Губошлеп. Весь он,
худой как нож, собранный, страшный своей молодой ненужностью, весь он ушел
в свои глаза. Глаза горели злобой.
-- Нет, она плачет! -- остервенело сказал Егор. -- Плачет! Тесно ей там
-- плачет! -- Он рванул рубаху... И стал против Губошлепа. Гитары смолкли. И
смолк перепляс волшебницы Люсьен.
Губошлеп держал уже руку в кармане.
-- Опять ты за старое, Горе? -- спросил он, удовлетворенный.
-- Я тебе, наверно, последний раз говорю, -- спокойно тоже и устало
сказал Егор, застегивая рубаху. -- Не тронь меня за болячку... Когда-нибудь
ты не успеешь сунуть руку в карман. Я тебе сказал.
-- Я слышал.
-- Эх-х!.. -- огорчилась Люсьен. -- Скука... Опять покойники, кровь...
Бр-р... Налей-ка мне шампанского, дружок.
Зазвонил телефон. Про него как-то забыли все.
Бульдог кинулся к аппарату, схватил трубку... Поднес к уху, и она
обожгла его. Он бросил ее на рычажки.
Первым вскочил с места Губошлеп. Он был стремительный человек. Но все
же он был спокоен.
-- Сгорели, -- коротко и ужасно сказал Бульдог.
-- По одному -- кто куда, -- скомандовал Губошлеп. -- Веером. На две
недели все умерли. Время!
Стали исчезать по одному. Исчезать они, как видно, умели. Никто ничего
не спрашивал.
-- Ни одной пары! -- еще сказал Губошлеп. -- Сбор у Иванова. Не раньше
десяти дней.
Егор сел к столу, налил фужер шампанского, выпил.
-- Ты что, Горе? -- спросил Губошлеп.
-- Я?.. -- Егор помедлил в задумчивости. -- Я, кажется, действительно
займусь сельским хозяйством.
Люсьен и Губошлеп стояли над ним в недоумении.
-- Каким сельским хозяйством?
-- Уходить надо, чего ты сел?! -- встряхнула его Люсьен.
Егор очнулся. Встал.
-- Уходить? Опять уходить... Когда же я буду приходить, граждане? А где
мой славный ящичек?.. А, вот он. Обязательно надо уходить? Может...
-- Что ты! Через десять минут здесь будут. Наверно, выследили.
Люсьен пошла к выходу.
Егор двинулся было за ней, но Губошлеп мягко остановил его за плечо. И
мягко сказал:
-- Не надо. Погорим. Мы скоро все увидимся...
-- А ты с ней пойдешь? -- прямо спросил Егор.
-- Нет, -- твердо и, похоже, честно сказал Губошлеп. -- Иди! -- резко
крикнул он Люсьен, которая задержалась в дверях.
Люсьен недобро глянула на Губошлепа и вышла.
-- Отдохни где-нибудь, -- сказал Губошлеп, наливая в два фужера. --
Отдохни, дружок, -- хоть к Кольке Королю, хоть к Ваньке Самыкину, у него
уголок хороший. А меня прости за... сегодняшнее. Но... Горе ты мое, Горе, ты
же мне тоже на болячку жмешь, только не замечаешь. Давай. Со встречей. И --
до свиданья пока. Не горюй. Гроши есть?
-- Есть. Мне там собрали...
-- А то могу подкинуть.
-- Давай, -- передумал Егор.
Губошлеп вытащил из кармана и дал сколько-то Егору. Пачку.
-- Где будешь?
-- Не знаю. Найду кого-нибудь. Как же вы так -- завалились-то?..
В это время в комнату скользнул один из молодых, белый от испуга.
-- Квартал окружили, -- сказал он.
-- А ты что?
-- Я не знаю куда... Я вам сказать.
-- Сам прет на рога, -- засмеялся Губошлеп. -- Чего ж ты опять сюда-то?
Ах, милый ты мой, теленочек мой... За мной, братики!
Они вышли каким-то черным ходом и направились было вдоль стены в
сторону улицы, но оттуда, с той стороны, послышались крепкие шаги патруля.
Они -- в другую сторону, но и оттуда раздались тоже шаги...
-- Так, -- сказал Губошлеп, не утрачивая своей загадочной веселости.
-- Что-то паленым пахнет. А, Егор? Чуешь?
-- Ну-ка, сюда! -- Егор втолкнул своих спутников в какую-то нишу.
Шага с обеих сторон приближались...
И в одном месте, справа, по стене прыгнул лучик сильного карманного
фонаря.
Губошлеп вынул из кармана наган...
-- Брось, дура! -- резко и зло сказал Егор. -- Психопат. Может, те не
расколются... А ты тут стрельбу откроешь.
-- Та знаю я их! -- нервно воскликнул Губошлеп. Вот сейчас, вот тут он,
пожалуй, утратил свое спокойствие.
-- Вот я сейчас рвану -- уведу их. У меня справка об освобождении, --
заговорил Егор быстро, выискивая глазами -- в какую сторону рвануть. --
Справка помечена сегодняшним числом... Я прикрытый. Догонят -- скажу:
испугался. Скажу: бабенку искал, услышал свистки -- испугался сдуру... Все.
Не поминайте лихом!
И Егор ринулся от них... И побежал напропалую. Тотчас со всех сторон
раздались свистки и топот ног.
Егор бежал с каким-то азартом, молодо... Бежал, да еще и приговаривал
себе, подпевал. Увидел просвет, кинулся туда, полез через какие-то трубы и
победно спел:
-- Оп, тирдарпупия! Ничего я не видал, ох, никого не знаю!..
Он уже перебрался через трубы... Сзади в темноте, совсем близко,
бежали. Егор юркнул в широкую трубу и замер.
Над ним загрохотали железные шаги...
Егор сидел, скрючившись, и довольно улыбался. И шептал:
-- Д-ничего я не видал, д-никого не знаю.
Он затеял какую-то опасную игру. Когда гул железный прекратился и можно
было пересидеть тут и вовсе, он вдруг опять снялся с места и опять побежал.
За ним опять устремились.
-- Эх, ничего я не видал, ох, никого не знаю! Д-никого не знаю! --
подбадривал себя Егор. Маханул через какую-то высокую изгородь, побежал по
кустам -- похоже, попал в какой-то сад. Близко взлаяла собака. Егор кинулся
вбок... Опять изгородь, он перепрыгнул и очутился на кладбище.
-- Привет! -- сказал Егор. И пошел тихо.
А шум погони устремился дальше -- в сторону.
-- Ну надо же, сбежал! -- изумился Егор. -- Всегда бы так, елки
зеленые. А то ведь, когда хочешь подорвать, попадаешься, как ребенок.
И опять охватила Егора радость воли, радость жизни.
-- Ох, д-ничего ж я не видал, д-никого не знаю, -- еще разок спел Егор.
И включил свой славный ящичек на малую громкость. И пошел читать надписи на
надгробиях. Кладбище огибала улица, и свет фар надолго освещал кресты --
пока машина огибала угол. И тени от крестов, длинные, уродливые, плыли по
земле, по холмикам, по оградкам... Жутковатая, в общем-то, картина. А тут
еще музычка Егорова -- вовсе как-то нелепо. Егор выключил музыку.
-- "Спи спокойно до светлого утра", -- успевал прочитывать Егор. --
"Купец первой гильдии Неверов"... А ты-то как здесь?! -- удивился Егор. --
Тыща восемьсот девяносто... А-а, ты уже давно. Ну-ну, купец первой
гильдии... "Едут с товарами в путь из Касимова..." -- запел было негромко
Егор, но спохватился. -- "Дорогому, незабвенному мужу от неутешной вдовы",
-- прочитал он дальше. Присел на скамеечку, посидел некоторое время...
Встал. -- Ну, ладно, ребята, вы лежите, а я пойду. Ничего не сделаешь...
Пойду себе, как честный фраер: где-то же надо, в конце концов, приткнуть
голову. Надо же? Надо. -- И все же спел еще разок: -- Д-ничего ж я не видал,
д-никого ж не зна-аю.
И стал он искать, куда бы приткнуться.
У двери деревянного домика на самой окраине из сеней ему сурово
сказали:
-- Иди отсюда! А то я те выйду, покажу горе... Горе покажу и
страдание.
Егор помолчал немного.
-- Ну, выйди.
-- И выйду!
-- Выйдешь... Ты мне скажи: Нинка здесь или нет? -- по-доброму спросил
Егор мужика за дверью. -- Только правду! А то ведь я узнаю... И строго
накажу, если обманешь.
Мужик тоже помолчал. И тоже сменил тон, сказал дерзко, но хоть не так
зло:
-- Никакой здесь Нинки нет, тебе говорят! Неужели непонятно? Шляются
тут по ночам-то.
-- Поджечь, что ли, вас? -- вслух подумал Егор. И брякнул спичками в
кармане. -- А?
За дверью долго молчали.
-- Попробуй, -- сказал наконец голос. Но уже вовсе не грозно. --
Попробуй подожги. Нет Нинки, я те серьезно говорю. Уехала она.
-- Куда?
-- На Север куда-то.
-- А чего ты лаяться кинулся? Неужели трудно было сразу объяснить?
-- А потому что меня зло берет на вас! Из-за таких вот и уехала... С
таким же вот.
-- Ну, считай, что она в надежных руках -- не пропадет. Будь здоров!
В телефонной будке Егор тоже рассердился.
-- Почему нельзя-то?! Почем? -- орал он в трубку.
Ему что-то долго объясняли.
-- Заразы вы все, -- с дрожью в голосе сказал Егор. -- Я из вас букет
сделаю, суки: головками вниз посажу в клумбу... Ну, твари! -- Егор бросил
трубку... И задумался. -- Люба, -- произнес он с дурашливой нежностью. --
Все. Еду к Любе. -- И он зло саданул дверью будки и пошагал к вокзалу. И
говорил дорогой: -- Ах ты, лапушка ты моя! Любушка-голубушка... Оладушек ты
мой сибирский! Я хоть отъемся около тебя... Хоть волосы отрастут. Дорогуша
ты моя сдобная! -- Егор все набирал и набирал какого-то остервенения. --
Съем я тебя поеду! -- закричал он в тишину, в ночь. И даже не оглянулся
посмотреть -- не потревожил ли кого своим криком. Шаги его громко отдавались
в пустой улице; подморозило на ночь, асфальт звенел. -- Задушу в объятиях!..
Разорву и схаваю! И запью самогонкой. Все!
И вот районный автобус привез Егора в село Ясное.
А Егора на взгорке стояла и ждала Люба. Егор сразу увидел и узнал ее.
В сердце толкнуло -- она!
И пошел к ней.
-- Ё-мое, -- говорил он себе негромко, изумленный, -- да она просто
красавица! Просто зоренька ясная. Колобок просто ... Красная шапочка...
-- Здравствуйте, -- сказал он вежливо и наигранно застенчиво. И подал
руку. -- Георгий. -- И пожал с чувством крепкую крестьянскую руку. И -- на
всякий случай -- тряхнул ее, тоже с чувством.
-- Люба. -- Женщина просто и как-то задумчиво глядела на Егора.
Молчала. Егору от ее взгляда сделалось беспокойно.
-- Это я, -- сказал он. И почувствовал себя очень глупо.
-- А это -- я, -- сказала Люба. И все смотрела на него спокойно и
задумчиво.
-- Я некрасивый, -- зачем-то сказал Егор.
Люба засмеялась.
-- Пойдем-ка посидим пока в чайной, -- сказала она. -- Расскажи про
себя, что ли...
-- Я непьющий, -- поспешил Егор.
-- Ой ли? -- искренне удивилась Люба. И очень как-то просто у нее это
получилось, естественно. Егора простота эта сбила с толку.
-- Нет, я, конечно, моту поддержать компанию, но... это... не так чтоб
засандалить там... Я очень умеренный.
-- Да мы чайку выпьем, и все. Расскажешь про себя маленько. -- Люба
все смотрела на своего заочника... И так странно смотрела, точно над собой
же и подсмеивалась в душе, точно говорила себе, изумленная своим поступком:
"Ну не дура ли я? Что затеяла-то?" Но женщина она, видно, самостоятельная:
и смеется над собой, а делает, что хочет. -- Пойдем... Расскажи. А то у
меня мать с отцом строгие, говорят: и не заявляйся сюда со своим арестантом.
-- Люба шла несколько впереди и, говоря это, оглядывалась, и вид у нее был
спокойный и веселый. -- А я им говорю: да он арестант-то по случайности. По
несчастью. Верно же?
Егор при известии, что у нее родители, да еще строгие, заскучал. Но
вида не подал.
-- Да-да, -- сказал он "интеллигентно". -- Стечение обстоятельств,
громадная невезуха...
-- Вот и я говорю.
-- У вас родители -- кержаки?
-- Нет. Почему ты так решил?
-- Строгие-то... Попрут еще. Я, например, курю.
-- Господи, у меня отец сам курит. Брат, правда, не курит...
-- И брат есть?
-- Есть. У нас семья большая. У брата двое детей -- большие уже: один
в институте учится, другая десятилетку заканчивает.
-- Все учатся... Это хорошо, -- похвалил Егор. -- Молодцы. -- Но,
однако, ему кисло сделалось от такой родни.
Зашли в чайную. Сели в углу за столик. В чайной было людно,
беспрестанно входили и выходили... И все с интересом разглядывали Егора. От
этого тоже было неловко, неуютно.
-- Может, мы возьмем бутылочку да пойдем куда-нибудь? -- предложил
Егор.
-- Зачем? Здесь вон как славно... Нюра, Нюр! -- позвала Люба девушку.
-- Принеси нам, голубушка... Чего принести-то? -- повернулась к Егору.
-- Красненького, -- сказал Егор, снисходительно поморщившись. -- У
меня от водки изжога.
-- Красненького, Нюр! -- Загадочное впечатление производила Люба: она
точно играла какую-то умную игру, играла спокойно, весело и с любопытством
всматривалась в Егора: разгадал тот или нет, что это за игра?
-- Ну, Георгий... -- начала она, -- расскажи, значит, про себя.
-- Прямо как на допросе, -- сказал Егор и мелко посмеялся. Но Люба его
не поддержала, и Егор посерьезнел.
-- Ну, что рассказывать? Я бухгалтер, работал в ОРСе, начальство,
конечно, воровало... Тут -- бах! -- ревизия. И мне намотали... Мне,
естественно, пришлось отдуваться. Слушай, -- тоже перешел он на "ты", --
давай уйдем отсюда: они смотрят, как эти...
-- Да пусть смотрят! Чего они тебе? Ты же не сбежал.
-- Вот справка! -- воскликнул Егор. И полез было в карман.
-- Я верю, верю, Господи! Я так, к слову. Ну, ну? И сколько же ты
сидел?
-- Пять.
-- Ну?
-- Все... А что еще?
-- Это с такими ручищами ты -- бухгалтер? Даже не верится.
-- Что? Руки?.. А-а. Так это я их уже там натренировал... -- Егор
потянул руки со стола.
-- Такими руками только замки ломать, а не на счетах... -- Люба
засмеялась.
И Егор, несколько встревоженный, фальшиво посмеялся тоже.
-- Ну а здесь чем думаешь заниматься? Тоже бухгалтером будешь?
-- Нет! -- поспешно сказал Егор. -- Бухгалтером я больше не буду.
-- А кем же?
-- Надо осмотреться... А может, малость попридержать коней, Люба? --
Егор тоже прямо глянул в глаза женщины. -- Ты как-то сразу погнала вмах:
работа, работа... Работа -- не Алитет. Подожди с этим.
-- А зачем ты меня обманывать-то стал? -- тоже прямо спросила Люба. --
Я же писала вашему начальнику, и он мне ответил...
-- А-а, -- протянул Егор, пораженный. -- Вот оно что... -- И ему стало
легко и даже весело. -- Ну, тогда гони всю тройку под гору. Наливай.
И включил Егор музыку.
-- А такие письма писал хорошие, -- с сожалением сказала Люба. -- Это
же не письма, а целые... поэмы прямо целые.
-- Да? -- оживился Егор. -- Тебе нравятся? Может, талант пропадает...
-- Он пропел: -- Пропала молодость, талант в стенах тюрьмы. Давай, Любовь,
наливай. Централка, все ночи полные огня... Давай, давай!
-- А чего ты-то погнал? Подожди... Поговорим.
-- Ну, начальничек, мля! -- воскликнул Егор. -- И ничего не сказал
мне. А тихим фраером я подъехал? Да? Бухгалтером... -- Егор хохотнул. --
Бухгалтер... По учету товаров широкого потребления.
-- Так чего же ты хотел, Георгий? -- спросила Люба. -- Обманывал-то...
Обокрасть, что ли, меня?
-- Ну, мать!.. Ты даешь! Поехал в далекие края -- две пары валенок
брать. Ты меня оскорбляешь, Люба.
-- А чего же?
-- Что?
-- Чего хочешь-то?
-- Не знаю. Может, отдых душе устроить... Но это тоже не то: для меня
отдых -- это... Да. Не знаю, не знаю, Любовь.
-- Эх, Егорушка.
Егор даже вздрогнул и испуганно глянул на Любу: так похоже она это
сказала -- так говорила далекая Люсьен.
-- Что?
-- Ведь и правда, пристал ты, как конь в гору... только еще боками не
проваливаешь. Да пена изо рта не идет. Упадешь ведь. Запалишься и упадешь.
У тебя правда, что ли, никого нету? Родных-то...
-- Нет, я сиротинушка горькая. Я же писал. Кличка моя знаешь какая?
Горе. Мой псевдоним. Но все же ты мне на мозоль, пожалуйста, не наступай. Не
надо. Я еще не побирушка. Чего-чего, а магазинчик-то подломить я еще смогу.
Иногда я бываю фантастически богат, Люба. Жаль, что ты мне не в эту пору
встретилась... Ты бы увидела, что я эти деньги вонючие... вполне презираю.
-- Презираешь, а идешь из-за них на такую страсть.
-- Я не из-за денег иду.
-- Из-за чего же?
-- Никем больше не могу быть на этой земле -- только вором. -- Егор
сказал это с гордостью. Ему было очень легко с Любой. Хотелось, например,
чем-нибудь ее удивить.
-- Ое-ей! Ну, допивай да пойдем, -- сказала Люба.
-- Куда? -- удивился Егор.
-- Ко мне. Ты же ко мне приехал. Или у тебя еще где-нибудь заочница
есть? -- Люба засмеялась. Ей было легко с Егором, очень легко.
-- Погоди... -- не понимал Егор. -- Но мы же теперь выяснили, что я не
бухгалтер...
-- Ну, уж ты тоже выбрал профессию... -- Люба качнула головой. -- Хотя
бы уж свиновод, что ли, и то лучше. Выдумал бы какой-нибудь падеж свиней --
ну, осудили, мол. А ты, и правда-то, не похож на жулика. Нормальный мужик...
Даже вроде наш, деревенский. Ну, свиновод, пошли, что ли