и.  От беспомощности  и  горя он  тяжело
обидел жену, мать девочки: упрекнул, что та недосмотрела за дитем. "Тряпками
больше занята, а не ребенком, -- сказал он ей  на кухне, как камни-валуны на
стол  бросил. -- Все шкафы свои набивают,  торопятся". Жена -- в  слезы... И
те­перь,  если и не  ругались, -- нелегко было бы теперь ругать­ся, -- то  и
помощи и утешения не искали друг у друга, стра­дали каждый в одиночку.
     Врач  приходил каждый  день.  И вот он  сказал, что насту­пил тот самый
момент, когда... Ну, словом, все маленькие силы девочки восстали на болезнь,
и  если  бы  как-нибудь  ей еще  и  помочь,  поднять бы  как-нибудь ее  дух,
устремить ее  волю  к какой-нибудь  радостной  цели впереди,  она бы ско­рей
поправилась.  Нет,   она   и  так  поправится,  но  еще  лучше,  если  пусть
бессознательно,  но  очень-очень  захочет  сама  ско­рей  выздороветь. Федор
Кузьмич присел перед кроваткой дочери.
     -- Доченька, чего бы ты вот так хотела бы?.. Ну-ка, поду­май. Я все-все
сделаю. Сам не смогу, попрошу волшебника, у меня есть знакомый волшебник, он
все может. Хочешь,  я наряжу тебе елочку?  Помнишь, какая у нас была славная
елочка? С огоньками!..
     Девочкина  ручка шевельнулась  на  одеяле, она  поверну­ла  ее ладошкой
кверху, горсткой, -- так она делала, когда справедливо возражала.
     -- Еечка зе зимой бывает-то.
     --  Да, да, -- поспешно  закивал седеющей головой па­па. --  Я забыл. А
хошь,  сходим  с тобой,  когда  ты  попра­вишься,  мульти-пульти  посмотрим?
Много-много!..
     -- Мне незя много, -- сказала умная Верочка. --  Папа,  --  вдруг  даже
приподнялась  она  на  подушке,  -- а дядя  Игой  казочку  ясказывай --  п'о
зайку... Ох, хоесенькая!..
     --  Так, так, -- радостно всполошился Федор Кузьмин. -- Дядя Егор  тебе
сказочку рассказывал? Про зайку?
     Верочка закивала головой, у нее даже глазки живо забле­стели.
     -- П'о зайку..
     -- Тебе охота бы послушать?
     -- Как он етай на сайках...
     -- Как он летал на шариках? На каких шариках?
     -- Ну, на сайках!.. Дядя Игой пиедет?
     -- Дядя Егор? Да нет, дядя Егор далеко живет, в другом городе... Ну-ка,
давай,  может, мы сами вспомним: на каких шариках зайка летал? На воздушных?
Катался?
     --  Да,  не-ет!  --  у  Верочки  в  глазах  показались  слезы.  --  Вот
какой-то... Ветей подуй, он высоко-высоко поетей! Пусть дядя Игой пиедет.
     -- Дядя Егор-то? Он далеко живет, доченька. Ему надо на поезде ехать...
На поезде: ту-ту-у! Или на самолете лететь...
     -- А ты яскажи?
     -- Про зайку-то? А ты мне маленько подскажи, я, мо­жет, вспомню, как он
летал на шариках. Он что, надул их и полетел?
     Девочка в  досаде большой сдвинула бровки, зажмури­лась и отвернулась к
стене. Отец видел, как большая слеза выкатилась из уголка ее глаза, росинкой
ясной перекатилась через переносье и упала на подушку.
     -- Доча, -- взмолился отец. --  Я счас узнаю,  не плачь.  Счас... мама,
наверно, помнит, как  он летал на шариках.  Счас, доченька... Ладно?  Счас я
тебе расскажу.
     Федор Кузьмич чуть не бегом побежал к жене на кухню. Когда вбежал туда,
такой, жена даже испугалась.
     -- Что?
     --  Да  нет,  ничего...  Ты не помнишь,  как  зайка летал на  воздушных
шариках?
     -- На шариках? -- не поняла жена. -- Какой зайка?
     Федор Кузьмич опять рассердился.
     -- Француз-зайка, с рогами!.. Зайка! Сказку  такую Егор ей рассказывал.
Не слышала?
     Жена  обиделась, заплакала.  Федор Кузьмич опомнился, обнял жену, вытер
ладошкой ее слезы.
     -- Ладно, ладно...
     -- Прямо как преступница сижу здесь... -- выговаривала жена.  -- Что ни
слово, то попрек. Один ты, что ли, пережи­ваешь?
     -- Ладно, ладно, -- говорил  Федор. --  Ну, прости, не со зла... Голову
потерял -- ничего не могу придумать.
     -- Какую сказку-то?
     -- Про зайку какого-то...  Как  он  летал на воздушных  ша­риках.  Егор
рассказывал... Э-э! -- вдруг спохватился Фе­дор. -- А я счас позвоню  Егору!
Пойду и позвоню с почты.
     -- Да зачем с почты? Из дома можно.
     -- Да из дома-то... пока их допросишься из дома-то... Счас я сбегаю.
     И Федор Кузьмич пошел на почту. И пока шел, ему при­шла в голову совсем
другая мысль  -- вызвать Егора  сюда.  Приедет, расскажет ей кучу сказок, он
мастак  на  такие  дела.  Ясно, что  он  выдумал  про  этого  зайку.  И  еще
навыду­мывает всяких... Сегодня четверг, завтра крайний день, от­просится на
денек, а в воскресенье вечером улетит. Два с  не­большим часа на самолете...
Еще так думал Федор: это будет для нее, для девочки, неожиданно и  радостно,
когда  прие­дет сам  "дядя  Игой" -- она его полюбила, полюбила  его сказки,
замирала вся, когда слушала.
     Не так сразу Федор Кузьмич дозвонился до брата, но все же дозвонился. К
счастью,  Егор  был  дома  --  пришел  пообе­дать.  Значит,  не  надо  долго
рассказывать и объяснять его  же­не, что  вот  --  заболела дочка...  и  так
далее.
     --  Егор!  -- кричал в трубку Федор.  -- Я тебя в воскресе­нье посажу в
самолет, и ты улетишь. Все будет в порядке! Ну,  хошь, я потом напишу твоему
начальнику!..
     -- Да нет! -- тоже  кричал оттуда Егор.  --  Не в этом дело! Мы  тут на
дачу собрались...
     -- Ну, Егор, ну отложи дачу, елки  зеленые! Я прошу те­бя... У нее  как
раз переломный момент, понимаешь? Она аж заплакала давеча...
     -- Да я-то рад душой... Слышишь меня?
     -- Ну, ну.
     -- Я-то рад бы душой, но... -- Егор что-то замялся там, замолчал.
     -- Егор! Егор! -- кричал Федор.
     -- Погоди,  -- откликнулся  Егор,  --  решаем  тут  с женой... "Э-э! --
догадался Федор. -- Жена там поперек стала".
     -- Егор! А Егор! --  дозвался он.  -- Дай-ка трубку жене, я поговорю  с
ней.
     -- Здравствуйте, Федор Кузьмич! -- донесся далекий вежливый голосок. --
Что, у вас доченька заболела?
     -- Заболела. Валентина... -- Федор забыл вдруг, как ее от­чество. Знал,
и забыл. И переладился на  ходу: -- Валя, отпус­ти,  пожалуйста, мужа, пусть
приедет -- на два дня! Всего на  два дня!  Валенька,  я в долгу не останусь,
я... -- Федор  сго­ряча  не мог сразу придумать, что бы такое посулить. -- Я
то­же когда-нибудь выручу!
     -- Да  нет, я  ничего...  Мы, правда,  на  дачу собрались. Знаете, зиму
стояла без присмотра -- хотели там...
     -- Валя, прошу  тебя,  милая!  Долго счас  объяснять,  но  очень нужно.
Очень! Валя! Валь!..
     --  Да, Федор. Я это, -- отозвался Егор.  -- Ладно. Слышь?  Ладно, мол,
вылечу. Сегодня.
     -- Ох, Егор... -- Федор помолчал. -- Ну, спасибо. Жду.
     А у Егора, когда он положил трубку, произошел такой разговор с женой.
     -- Господи! --  сказала  жена  Валя. -- Все  бросай  и выле­тай девочке
сказку рассказывай.
     -- Ну болеет ребенок...
     -- А то дети не болеют! Как это -- чтобы ребенок вырос и не болел.
     Егору  и самому в диковинку было --  лететь чуть не за пол­торы  тысячи
километров... рассказывать сказки. Но он вспомнил, какой жалкий был  у брата
голос, у него слезы  слышались в  голосе --  нет, видно, надо. Может, больше
на­до самому Федору, чем девочке.
     -- Первый раз собрались съездить... -- капала жена Ва­ля. -- Большаковы
вон ездили, говорят, у них крыша про­текла. А у нас крыша-то хуже ихней...
     -- Ну так  бы и  сказала ему! --  вскипел Егор. -- Чего  ты ему  так не
сказала?! Чего ты... Уже ж посулился, нет, давай душу теперь травить!
     -- Ладно, не  ори  -- душу ему  растравили.  Что я, голоса лишенная, --
свое мнение высказать?
     --  Да чего ты ему-то не высказала? Высказала бы ему. А то...  туда же,
посочувствовала: "У вас доченька заболела?" -- не злой был человек  Егор, но
передразнивать умел  так до  обидного  похоже,  так  у него  это  талантливо
выходило, что  люди нервничали и  обижались.  Тем и оборонялся Егор в жизни.
Потому, наверно, и сказки-то  мастер  был рассказы­вать: передразнивал  всех
зверей, злых и добрых, а особен­но смешно передразнивал вредную бабу-ягу.
     -- Ехай, ехай! --  махнула рукой жена Валя. -- Ехай, убла­жай там, если
больше делать нечего. Какие ведь господа жи­вут!..
     -- А случалось, что эти господа и  тебе помогали!  -- Егор с  укоризной
посмотрел на жену. -- Забыла?
     Жена  Валя ушла в другую  комнату, сердито  хлопнув  две­рью.  Нет,  не
забыла!  Федор Кузьмич  устроил ее дочь  в ин­ститут. Как тут забудешь! Но и
расстроилась она очень, и не показать этого она тоже не могла.
     Егор  также расстроился. Так сложились их отношения с женой, давно уж и
незаметно как-то сложились,  что глав­ными в  доме были --  дела жены.  Егор
покорился этому,  ибо сам  не умел ни достать ничего, ни  устроить путевку в
дом отдыха, ни  объясниться с учителями  в школе... Умел только работать. Но
ведь... что  же?  Кони  тоже умеют работать. От работы одной толку мало, это
Егор  также давно  понял и  по­тому  смирился. Иногда, правда,  бунтовал, но
слабо  и  нере­шительно: вскипит, посверкает глазом да  досыта наматерится в
душе, и все. Так-то лучше -- не бунтовать вовсе,  не протестовать, а  то эти
протесты больше только разжигают хозяйскую похоть людей крепких.
     Егор  еще немного  сердито поторчал в  комнате,  взял из  комода  сорок
рублей и ушел. "Хорошо, что не надо чемодан брать... Гостинцев бы захватить?
Но...  ладно: раз уж так все --  с тормозами, какие уж тут  гостинцы. Ладно,
хоть сам по­ехал", -- думал Егор. Маленькую Верочку стало вдруг очень жалко.
Сперва  -- впопыхах  -- не совсем понял, сколь нуж­на, важна  эта поездка, а
теперь, когда поехал,  понял до  конца: глупо было  и раздумывать.  А  вдруг
да...  Но  эту  мысль Егор  прогнал  из  головы, не  стал  даже  додумывать.
Позво­нил из автомата  начальнику цеха (Егор  был мастер-красно­деревщик, на
работе  его ценили), и  тот беспрекословно  от­пустил  его:  знал, что  Егор
наверстает эти полтора рабочих дня, и даже больше.

     В аэропорту, в кассе, Егору сказали, что билетов в Н-ск нету.
     -- Ну, может, один как-нибудь... -- робко попросил он.
     -- Что значит "один как-нибудь"? Нет билетов, -- повто­рили в  окошечке
строго.
     Егор постоял, посмотрел  на женщину за стеклом...  И еще  раз сунулся к
ней:
     -- Мне очень нужно, девушка... А? Там это... ребенок...
     -- Гражданин, я же вам сказала: нет  билетов.  Неужели не­понятно? Один
ему как-нибудь...
     -- Да понятно-то понятно... -- Егору захотелось пере­дразнить женщину в
окошечке, он бы  сумел это  сделать...  "Э-э! -- вдруг  вспомнил  он.  --  А
этот-то,  кому  стеллажи-то  делал...   он  же  говорил:  что  будет  нужно,
обращайтесь  ко  мне".  К  счастью,  Егор  записал  телефон  того   могучего
това­рища. Поискал в книжечке... Нашел!
     Долго, подробно мусолил в трубку  про маленькую пле­мянницу, про брата,
про сказки...
     -- Куда билет-то нужен? -- вышел из терпения могучий товарищ.
     -- В Н-ск.
     -- Сразу и надо было сказать. На сегодня? Один?
     -- Один. На сегодня. Я уже здесь... понимаете?  Я здесь, в аэропорту, а
билетов, говорят, нету. Я думаю: да неужели так ни одного  билета и нету? Не
может же быть, думаю, та­кого...
     -- Перезвоните минут через десять, -- опять прервал уве­ренный басок.
     Егор понял, что улетит сегодня.
     Походил по вокзалу, подождал минут пятнадцать и по­звонил.
     -- Подойдите к кассе номер три и возьмите билет, -- ска­зал басок.
     -- Вот спасибо-то! --  кинулся Егор с  благодарностями.  -- А  то я уже
стал  сомневаться... А  брат чуть не со слезами про­сит. У него,  понимаете,
это второй брак, ребеночек послед­ний, он поэтому так переживает. Я  ее тоже
люблю, девоч­ку-то, такая смышленая, все сказками интересуется...
     -- Ну, до свиданья, -- сказали на том конце. -- Счастли­во долететь.
     -- До свиданья, -- сказал Егор.
     Касса номер  три -- это не та, куда он  подходил. Если бы была та, Егор
сказал бы той женщине, в окошечке... Сказал бы: "Значит, все же нашелся один
билет? Эх, вы...  Как же так  получается, уважаемая? А сидишь -- строгую  из
себя изоб­ражаешь,  справедливую. "Вам  же сказали:  нет  билетов!".  А один
звонок -- и  билет, оказывается, есть. Значит, так надо и говорить: "Для вас
-- нету". А вид-то,  вид-то -- не подсту­пись! А такой же  -- нуль, только в
пилотке". Ну, может, не так бы едко сказал... А может, и не сказал бы вовсе:
правда что -- нуль, чего и говорить.

     ...В  Н-ск Егор  прибыл под утро,  часов в пять,  а в  шесть  был уже у
брата.
     Позвонил... Открыла хозяйка, Надежда Семеновна.
     -- О-о! -- удивилась она. -- Так рано?
     --  С  билетом удачно вышло, -- радостно  сказал  Егор.  -- Прямо сразу
улетел... Как Верочка-то?
     -- Лучше. Она еще спит. Вы потише, пожалуйста...
     -- Конечно! -- тихо воскликнул Егор. -- А Федор-то дома?
     -- Дома.
     -- Ну, мы на кухне пока посидим... Пусть он на кухню придет.
     Федор  пришел на  кухню в  халате и  в шлепанцах.  Сон­ный,  большой  и
нелепый в этом халате, Егору даже смеш­но стало.
     -- Ты прямо как поп в ем, -- сказал он, здороваясь.
     Брат Федор покривил в ухмылке губы.
     -- Как долетел?
     -- Хорошо!
     -- А чего там жена-то? Возражала, что ли?
     -- Да на дачу собрались... Да ну ее!
     -- Что это она у тебя, командовать-то любит?
     -- Та-а... Чего об этом? Как Верочка-то?
     -- Перелом наступил. Поправится. Трухнул я тут...
     -- Да я уж понял.
     -- Давай чего-нибудь?  Чаю? Или кофе? А может, что... с дороги-то?.. --
смешной Федор начал соваться по шка­фам. -- Счас мы изобретем... Во, коньяк!
Будешь?
     --  Давай, -- Егор с интересом наблюдал за  старшим бра­том.  Раза  три
Федор был  у Егора --  не  то что в гостях -- про­ездом:  всех поразил своей
деловитостью,  этаким волевым  напором,  избытком  сил.  "Да,  -- подумали в
провинции, --  эта птица  может больно  клюнуть". --  Давай,  братка, давай.
Смешной ты какой-то,  -- не удержался  и сказал Егор. Нор­мальный человек...
никакой не деятель.
     -- Ну! -- недовольно молвил Федор. -- Чего тут смешно­го-то? Халат, что
ли, никогда не видал? Удобная штука, кстати.
     -- Да не  халат... Ну,  давай  --  со встречей. И  чтоб Верочка  скорей
поправилась.
     Братья выпили из  маленьких, но каких-то очень  тяже­леньких рюмочек...
Помолчали.
     -- Как живешь-то? -- спросил Федор.
     -- Да как... -- Егор потянулся к  пепельнице и  рукавом пиджака  свалил
хрустальную рюмочку-патрон.  Рюмочка пискнулась звонким  краешком  в гладкий
стол  и  расколо­лась.  -- Ах ты,  господи! -- испугался Егор. И  глянул  на
брата. Тот усмехнулся, прихватил осторожно пальцами рюмочку и отскочивший ее
краешек и бросил в мусорную корзинку.
     --  Видно,  с детства живет этот страх в человеке, -- ска­зал Федор. --
Вот,  знаешь,  Верочку  же  никто  никогда не ру­гал  за посуду, а  один раз
выронила  блюдце, да так  испуга­лась!..  Я  же  ее и  успокаивать  кинулся:
ерунда, мол, чего ты так испугалась-то! Куклу уронит -- ничего,  а посуду...
Есть, наверно, какой-то закон здесь. А?
     -- Наверно. Рюмка-то  дорогая, черт  тя возьми, -- с сожа­лением сказал
Егор. -- Хрустальная.
     -- Да  брось!  --  недовольно уже сказал Федор.  -- Хрус­тальная... Все
равно это -- вещь, и должна служить человеку. Ну, и отслужила свой век, туда
ей и дорога.
     Братья, пожалуй, смутно догадывались, что  говорить им как-то не о чем.
В прошлый  приезд  другое  дело:  дочь  Егора, Нина,  сдавала  вступительные
экзамены, начала сдавать сра­зу  неважно, должен  был вмещаться Федор... Все
разговоры крутились  вокруг экзаменов, института. Егор жил  у  Федора, очень
переживал за дочь, но особенно не высовывался с советами, все надежды свалил
на брата и только  со  страхом ждал, когда наконец закончатся эти  проклятые
вступитель­ные экзамены.  Тогда-то  он  и подружился с маленькой Ве­рочкой и
вечерами выдумывал ей всякие сказки. Тогда все как-то проще было.
     -- Как Нина-то? -- вспомнил и Федор про Нину, может, тоже подумал, что,
когда  Нина устраивалась в институт,  было хлопотно, но разговоры  случались
сами собой, не на­до было выдумывать, о чем говорить.
     -- Работает в библиотеке. Я говорю: отдохни ты  лучше, покупайся вон --
успеешь еще, наработаешься! Нет, лучше глянется работать. Практика, говорит,
мне будет.
     -- Ну и пусть работает  -- полезней. Накупаться тоже еще успеет. Сейчас
надо этот главный рубеж взять -- окончить институт.
     -- Да ведь устают, поди, от учебы-то! Неуж не устают?
     -- Да ничего страшного нет в учебе! -- напористо и  по­учительно сказал
Федор.  --  Что  за дикость  -- учебы стра­шиться. Уж  нашему  ли народу  не
учиться --  давно  и  давно пора.  Нет,  помню,  бабка  Фекла:  "Федька,  не
дочитывай  до конца книгу --  спятишь!" Вот же понимание-то! Да почему? Черт
его в душу знает, откуда этот панический страх перед книгой? Нам-то  как раз
и не хватает этой книги... И  вот из­вольте: не дочитывай  до конца, а  то с
ума сойдешь.
     -- А что, были же случаи...
     -- Да от книг, что ли?
     --  От книг! Парень вон  у Гилевых... Игнаху-то Гилева помнишь? Вон сын
его, Витька, -- зачитался: тихое поме­шательство.
     -- С чего вы решили, что от книг-то?
     -- Читал день и ночь...
     -- Ну и что?
     -- Как же?.. Зачитался.
     Федор хмыкнул с  досадой,  но  пока  не  стал говорить,  достал  другой
хрустальный патрончик, плеснул в него коньяку. И себе тоже плеснул.
     -- Давай. С ума они, видите ли, сходят от чтения...  Ты много  за  свою
жизнь книг прочитал?
     -- Я не пример.
     -- А кто пример? Ну, я вот: прочитал уйму книг -- жив-здоров, чувствую,
что мало еще прочитал, надо бы раза в три больше.
     -- Куда тебе больше-то? -- удивился Егор. -- Чего не хва­тает-то? Всего
же вдосталь...
     --  Знаний не хватает! -- сердито сказал  Федор, --  Вот че­го. Вот они
приходят  счас,  молодые,  на  смену  --  и  поджи­мают. Да  как  поджимают!
Сколько-то  еще  подержимся, а  дальше -- извини-подвинься: надо уступать. С
жизнью, брат, не поспоришь.
     -- Не знаю... -- сказал Егор. -- Меня, например, никто не поджимает.
     -- Да тебя-то! Твое дело...  не обижайся, конечно, но де­ло твое каждый
сумеет делать. Ну, не каждый -- через одно­го. Есть вещи сложнее...
     -- Ну, и надо уступать, -- тоже чего-то рассердился Егор,  наверно,  за
профессию  свою обиделся. -- А то и правда-то: смотришь, сидит -- пень пнем,
только орать умеет.
     --  Не  торопи-ись, -- с дрожью  в  голосе  протянул Фе­дор.  -- Больно
прыткие! Есть еще такие понятия, как -- опыт. Старшинство ума. Дачи увидели!
Машины увидели!.. А  не видите,  как ночами приходится ворочаться от... Ты в
суб­боту-то купаться  пошел,  а  я  сижу в кабинете, звонка  жду:  то ли  он
позвонит, то  ли  не позвонит.  А и позвонит, да что  скажет? Это ведь легче
всего: в чужом кармане деньги счи­тать. Их заработать труднее...
     -- Я не считаю твои деньги. Что ты?
     -- Я не про тебя. Есть... любители. Сам еще ночного горш­ка не выдумал,
сопляк, а уже с претензиями. Не-ет,  подож­ди, пусть  сперва материно молоко
на губах обсохнет, потом  я выслушаю твои претензии. Свистуны.  Мне что,  на
блюдеч­ке все это поднесли? -- Федор неопределенно  покачал  го­ловой: то ли
он  имел в виду  эту большую богатую квартиру, то  ли адресовался  дальше --
дачу  с  машиной  и  с  гаражом  подразумевал,  то  ли, наконец,  показал на
шифоньер, где висел его черный костюм с орденами. -- Тут уж я самому господу
богу могу прямо в глаза смотреть: все добыто тру­дом. Вот так. Сам от работы
никогда не бегал, но и другим... --  Федор чуть  сжал хрустальную рюмочку, и
она  вся  спряталась в  его  огромном  кулаке.  Нет, крепок  был еще  Фе­дор
Максимов,  не скоро подвинется и даст  место друго­му. -- Подняли страну  на
дыбы?  -- выходи вперед, не  бегай по кустам,  -- Федор, наверно,  чуть-чуть
захмелел, а  может, высказывал  наболевшее, благо подвернулся брат родной --
должен  понять. --  Вот  так надергаеш