Сверху что-то отвечали.
     -- Слезь у меня, слезь... Я тут с тобой потолкую! -- про­ворчал Иван.
     -- Вы Громов?
     -- А?
     -- Громов Иван Николаич?
     -- Ну.
     -- Телеграмма...
     Иван  взял  телеграмму, прочитал... Посмотрел на девуш­ку, сел на груду
кирпичей, вытер рукавом лоб.  (Девушка, видно, знает  содержание телеграммы,
понимающе смотрит на бригадира, ждет с  карандашиком и  квитанцией, где Иван
должен расписаться.)  Иван еще раз прочитал телеграмму... Склонил голову  на
руки.
     Подошли двое рабочих из бригады.
     -- Что, Иван?
     -- Отец помирает, -- сказал Иван, не поднимая головы.
     -- Распишитесь, -- попросила девушка.
     -- А?
     -- За телеграмму...
     Иван машинально чиркнул, куда ему показали. Девушка ушла.
     -- Наука. -- Один из рабочих взял телеграмму; прочитал.
     -- Семен-то... кто это?
     -- Брат.
     -- Нда...
     Подошли еще рабочие.
     -- Что?
     -- Отец у Ивана помирает.
     ...Взвыл с надсадной тоской паровоз.
     Иван в тамбуре вагона. Курит. Смотрит в окно.

     ...Сеня  Громов,  маленький,  худой  парень, сидел один в  пустой избе,
грустно и растерянно смотрел перед собой.  Еще недавно на столе  стоял гроб.
Потом  была печальная  застолица... Повздыхали. Утешили как могли. Выпили за
упокой души Громова Николая Сергеевича... И разошлись. Сеня остался один.
     ...Вошел Иван.
     Сеня, увидев его, скривил рот, заморгал, поднялся на­встречу...
     -- Все уж... отнесли.
     Иван обнял щуплого Сеню, неумело приласкал.  Тот,  утк­нувшись в  грудь
старшего брата,  молча  плакал,  хотел остано­виться и не  мог...  Досадливо
морщился, вытирал рукавом глаза.
     -- Ладно, перестань. Ладно, Сеня...
     -- Он все ждал... кхэх... На дверь все смотрел...
     -- Ладно, Сеня.
     Братья не были похожи. Сеня  -- поджарый, вихрастый, обычно  непоседа и
говорун -- выглядел сейчас много моложе своих двадцати пяти лет. Ивану -- за
тридцать,  среднего роста, но широк и надежен  в плечах,  с открытым крепким
лицом, взгляд спокойный, твердый, несколько угрюмый...
     -- Ладно, Сеня, ничего не сделаешь.
     Сеня высморкался, вытер слезы, пошел к столу.
     Иван огляделся.
     -- Что же один-то?
     --  А  кому тут?..  Были. Посидели маленько,  помянули и ушли.  Вечером
тетка Анисья придет, приберется.
     Иван закурил, присел к  столу,  отодвинул локтем тарелку с  кутьей. Еще
раз оглянулся.
     Сеня тоже сел.
     --  Поглядел бы, какой он сделался последнее время --  аж  просвечивал.
Килограмм двадцать, наверно, осталось... А до конца в памяти был.
     Иван глубоко затянулся сигаретой.
     -- Может, поешь с дороги?
     -- Пошли на могилу сходим.
     Когда  вышли  из  ограды,  Иван оглянулся  на  родитель­скую  избу. Она
потемнела,  слегка присела  на один угол... Как будто и  ее придавило  горе.
Скорбно смотрели  в улицу два маленьких оконца... Тот, кто  когда-то  срубил
ее, ушел из нее навсегда.
     -- Завалится  скоро, -- сказал Сеня, догадавшись, о чем думает брат. --
Перебрать бы -- никак руки не доходят.
     -- Тут, я погляжу, все-то не лучше.
     -- А кому строиться-то? Разъехались строители... города строить.
     Некоторое время шли молча.
     -- Почему так пусто в деревне-то? -- спросил Иван. -- Как Мамай прошел.
     -- Я ж тебе говорю...
     -- Да ну, все, что ли, разъехались?
     -- Много. А кто есть -- все на уборке.
     -- У вас совхоз, что ли?
     -- Теперь совхоз... Отделение, а центральная усадьба в Завьялове. Когда
колхоз был, поживее было. И район был в Завьялове -- рядом совсем.
     -- А сейчас где?
     -- В Березовском.
     -- А ты шоферишь все?
     -- Шоферю. У нас в отделении шесть машин, я -- глав­ный.
     -- Механик, что ли?
     -- Старший шофер, какой механик.
     Пришли на кладбище.
     Остановились над свежей могилой, обнажили головы... Мир и покой царства
мертвых, нездешняя какая-то тишина кладбища, руки-кресты, безмолвно воздетые
к  небу  в  неведо­мой  мольбе,  --  все  это  действует  на  живых  извечно
одинако­во: больно.
     Иван стиснул зубы,  стараясь побороть подступившие к  горлу слезы. Сеня
шаркнул ладонью по глазам.
     -- Давай помянем, -- сказал он.
     Он,  оказывается,  прихватил  бутылку  красного  вина  и  рюмку.  Налил
брату...
     Иван выпил... Помолчал. Склонился, взял горсть влаж­ной земли с могилы,
размял в руке, сказал:
     -- Прости, отец.
     -- Уберемся с хлебом -- оградку сделаю, -- пообещал  Сеня. --  И березу
посажу.
     Налил себе, тоже выпил.
     -- Пошли, Сеня. Тяжело. Хоть по деревне пройдемся.
     Обратно шли медленно.
     -- У тебя в семье-то все хорошо? -- расспрашивал Сеня.
     -- Нету семьи, -- неохотно ответил Иван. -- Разошлись.
     -- Почему?
     -- Потом...
     Сеня качнул головой, но больше об этом говорить не ре­шился.
     -- Поживешь здесь хоть маленько-то?
     -- Некогда, Сеня.
     -- Поживи, братка. А то мне одному... Хоть с недельку. А?
     Иван переменил тему разговора:
     -- Ты-то почему не женишься?
     Сеня горестно оживился.
     -- Женись... когда они, паразитки, не хочут за меня. У меня душа кипит,
-- он стукнул  себя в грудь  сухим крепким  кулач­ком, -- а им  -- хаханьки.
Пулей прозвали -- и  довольны. А я просто энергичный. И  не виноват,  что не
могу на месте  уси­деть. Вон  она  -- недалеко живет,  Валька-то Ковалева...
По­мнишь, нет?
     -- Ефима Ковалева?
     -- Но.
     -- Так она же вот такая была...
     -- А счас под потолок вымахала. Вот люблю ее, как эту... как не знаю...
Прямо задушил бы, гадину!  -- Сеня  говорил скоро,  беспрестанно  размахивая
руками. -- Но я ее допеку, душа с меня вон.
     -- Красивая девка?
     --  На  тридцать  семь  сантиметров выше  меня. Вот здесь  -- во, полна
пазуха! Глаза горят, вся гладкая... Я как увижу, так полдня хвораю.
     -- Выбрал бы поменьше. Куда она тебе такая?
     -- Тут на принцип дело пошло. Вот тут оглобля одна рядом поселилась, на
сорок три сантиметра выше меня...
     -- Кто?
     --  Ты не  знаешь, они  с  Украины приехали.  Мыкола.  Он  тоже  в  нее
втюрился. Так  тот хочет измором взять. Как уви­дит,  что  я  к  ней  пошел,
надевает, бендеровец, бостоновый  костюм, приходит и сидит. Веришь  --  нет,
может два  часа си­деть  и  ни  слова  не скажет. Сидит и все  -- специально
мешает мне. Мне уж давно надо от слов к делу переходить, а он си­дит.
     -- Поговорил бы с ним.
     -- Говорил! Он только  мычит. Я говорю: если ты -- бык, оглобля, верста
коломенская,  так в этом все?  Тут вот что тре­буется! -- Сеня постучал себе
по лбу. -- Я говорю, я -- талантливый человек, могу сутки подряд говорить, и
то у меня ни­чего не получается. Куда ты лезешь? Ничего не понимает!
     Иван  узнавал  младшего  брата. Как только не  называли  его в деревне:
"пулемет", "трещотка", "сорока на  колу", "кор­сак"  -- все  подходило Сене,
все  он  оправдывал.  Но  сейчас  ему  действительно,  видно,  горько  было.
Взъерошенный,  кур­носый, со сверкающими  круглыми глазками, он  смахивал на
подстреленного  воробья  (Сеня   слегка  прихрамывал),  возбуж­денно  крутил
головой; показывал руками,  какого роста "ог­лобля"  Валька Ковалева  и  как
много у нее всего.
     -- А она?
     -- Что?..
     -- Она-то как к нему?
     -- Она не переваривает его! Но он упрямый, хохол.  Я опа­саюсь, что  он
--  сидит  и  чего-нибудь  высидит.  Парней-то  в  деревне  --  я...  да еще
несколько.
     -- Трепешься много, Сеня, поэтому к тебе серьезно не относятся.
     -- А что же мне остается делать? -- остановился  Сеня. -- Что я, витязь
в  тигровой шкуре?  Мне  больше  нечем  брать.  --  Сеня  вдруг  внимательно
посмотрел на брата. -- Пойдем сей­час к ней, а?
     -- Зачем?
     -- Ты  объяснишь  ей,  что  внешность --  это  нуль!  Ты  суме­ешь, она
послушает  тебя.  Ты  ей докажи, что главное -- это внутреннее содержание. А
форма -- это вон, оглобля. Пой­дем, братка. Ты хоть поглядишь на нее. Я ведь
весь уж высох из-за нее. А ей хоть бы что! Я сохну,  а она поперек себя шире
делается. Это не девка, а Малахов курган какой-то...
     -- Ты не захмелел?
     -- Да ничего! Что я? Я редко пью. Это счас уже... Пойдем.
     -- Ну пошли.
     Уже вечерело. На улице появились люди -- шли с работы. Возле  соседнего
с домом Ковалевых  двора  Сеня  остано­вился, спросил белоголового карапуза,
который таскал на веревочке грузовик и гудел:
     -- Жираф дома?
     -- Ой, -- сказал карапуз, -- он тебя мизинчиком подни­мет.
     --  Скажи ему,  чтоб он вышел. Иди,  скажи.  А я  тебе  завтра  петушка
привезу.
     -- Не обманешь?
     -- Нет.  Счас посмотришь эту оглоблю. Иди, Васька,  ска­жи: пошли, мол,
крепость брать.
     Карапуз побежал в дом.
     -- Зачем ты? -- спросил Иван.
     -- Счас увидишь...
     --  Ко-олька, иди клепость блать, Сенька-пуля зовет! -- закричал еще на
крыльце карапуз.
     -- Пойдем, ни к чему это, -- опять сказал Иван.
     -- Подожди, подожди... Счас увидишь...
     На крыльцо из дома вышел огромный парень, еще в ра­бочей одежде.
     -- Здорово, Микола! -- вежливо поприветствовал Сеня. -- Иди познакомься
с братом.
     Микола  вытер тряпкой грязные  огромные  ладони,  подо­шел  к воротцам,
протянул Ивану руку.
     -- Микола.
     -- Иван.
     -- Костюм погладил? -- спросил Сеня.
     --  Он  у  меня всегда глаженный,  -- ответствовал Микола,  не удостоив
взглядом Сеню.
     -- Все, Микола. -- Сеня  высморкался  на  дорогу. -- Боль­ше он тебе не
понадобится: идем договариваться насчет свадьбы.
     Простодушный  Микола беспокойно  и вопросительно  по­смотрел  на Ивана.
Иван, чтоб скрыть неловкость, стал заку­ривать.
     -- Мели, Емеля... -- сказал Микола.
     --  В  общем, мы  пошли.  --  Сеня  первый  деловито  поша­гал  к  дому
Ковалевых.

     ...Валя только  пришла с  работы, умывалась во дворе  под рукомойником.
Увидев входящих Ивана и Сеню, ойкнула и, накинув полотенце, побежала в дом.
     -- Куда вы?! Я же без кофты!
     -- Видал? -- спросил Сеня, грустно глядя вслед девушке.
     -- Это Валька? -- удивился Иван.
     -- Она.
     -- Ну,  Сеня... тут,  по-моему,  тебе нечего делать. Господи, растут-то
как!..
     -- Пошли в дом.
     -- Она же не одетая.
     -- Она в горнице, а мы пока в прихожей посидим.
     Ковалевы -- отец, мать, молодая женщина с ребенком  (невестка), младшая
сестра Вали, школьница,  тоже не по го­дам рослая, очень похожая на  нее, --
ужинали. Поздоровались.
     -- Подсаживайтесь с нами, -- пригласил хозяин.
     -- Спасибо, мы только из-за стола.
     Братья присели на  лавку у порога. Ели  хозяева  молча, с  крестьянской
сосредоточенностью. Натруженные за день ру­ки аккуратно, неторопливо  носили
из  общей  большой  чашки  наваристую похлебку.  Один  хозяин позволил  себе
погово­рить во время еды.
     -- Не захватил отца-то, Иван.
     -- Нет.
     -- Чо же, долго ехать шибко?
     -- Четверо суток почти.
     Хозяин качнул головой.
     -- Эка... занесло тебя.
     Из горницы выглянула Валя.
     -- Заходите.
     Сеня с готовностью поднялся, ушел в горницу, Иван ос­тался поговорить с
хозяином.
     -- Где робишь там?
     -- На стройке.
     -- Ничто получаешь-то, хорошо?
     -- Да ничего, хватает. А Петро-то ваш где?
     --  А  тоже вроде твоего, в город подался, судьбу искать.  Вы ить какие
нонче: хочу крестьянствую, хочу хвост дудкой и... Наоставляют вот, с такими,
горя мало. -- Старик кивнул в сторону невестки.
     -- Да уеду  я, уеду, Господи! -- в сердцах сказала та. --  Устроится он
там маленько -- уеду, лишнего куска не съем.
     -- Мне куска не жалко, -- все так же спокойно, ровно продолжал  старик.
-- Меня  вот  на их зло берет. -- Он по­смотрел на  Ивана. -- Уехать -- дело
нехитрое.  А на кого  зем­лю-то  оставили?  Они уехали, ты  уедешь,  эти  (в
сторону  младшей дочери) тоже уедут  -- им  надо нивирситеты кончать. Кто же
тут-то останется? Вот такие, как мы со  старухой? А нам веку осталось -- год
да ишо неделя. Вон он, Сергеич-то...  раз-два и сковырнулся. Так и все уйдем
помаленьку. Что же тогда будет-то?
     Из горницы выглянул Сеня.
     -- Иван, зайди к нам.
     Иван бросил окурок в  шайку, пошел в  горницу.  Слова  старика нежданно
вызвали  в нем чувство вины;  когда  шел по  улице  и  поразился пустотой  в
деревне, почему-то не подумал о себе.
     Сеня ходил  по горнице, засунув руки в  карманы брюк. Видно, он  только
что что-то горячо доказывал.
     -- Здравствуй, Валя.
     --  Здравствуйте.  --   Навстречу   Ивану  поднялась  рослая,  крепкая,
действительно  очень  красивая  девушка.  Круглоли­цая,  с  большими  серыми
глазами...  Высокую грудь туго обле­гала белая простенькая  кофта. Здоровье,
сила  чувствовались  в каждом  ее  движении,  в  повороте  опрятной,  гладко
приче­санной головы, во взгляде даже.
     -- Валя!.. -- невольно сказал Иван, пожимая ей руку. -- Ты когда успела
так вырасти?
     -- Годы, Иван... Вы уж сколько не были дома-то?
     -- Да ну, сколько?.. Ну, может, много. Только ты все рав­но не "выкай",
я не привык как-то. Ты... ну Валя, Валя...
     Валя засмеялась довольная.
     -- Что "Валя"?
     -- Красавица ты прямо.
     -- Да ну уж...
     --  Вот  так мы  ее тут  и  испортили, -- встрял  Сеня. -- Каж­дый, кто
увидит: "Красавица! Красавица!" А ей на руку.
     -- Сеня, ты же первый так начал, -- с улыбкой сказала Валя.
     -- Когда?
     -- Когда из армии-то пришел. Ты что, забыл?
     -- Так то я один, а то вся деревня, языки вот такие рас­пустили...
     --  Нет, Сеня, тут распускай, не распускай, а факт остает­ся фактом. --
Иван сел на стул. -- Как живешь-то, Валя?
     -- Хорошо.  --  Валя внимательно  посмотрела на Ивана, усмехнулась.  --
Надолго к нам?
     --  Да  не  знаю,  -- неопределенно  ответил  Иван. Вспомни­лись  слова
старика Ковалева, и он невольно опять подумал о них. -- Курить здесь можно?
     --  Пожалуйста.  Я  сейчас принесу  чего-нибудь...  --  Валя  вышла  из
горницы.
     -- Видал, что делается? -- спросил Сеня.
     -- Видал. Неважные твои дела.
     -- Просто пройдет по горнице, а у меня вот здесь, как но­жами... Видал,
как счас прошла?
     Иван не успел ответить. Вошла Валя, поставила на стол блюдце.
     -- Вот сюда пепел.
     -- Ты вот послушай его, если  мне не  веришь. Он больше нашего повидал,
-- начал Сеня.
     -- Ну? -- Валя опять весело посмотрела на Ивана.
     -- Как было при царизме? -- рассуждал Сеня.
     -- Как? -- спросила Валя.
     -- Ручной труд. Эксплуатация человека человеком. -- Сеня не мог сидеть,
когда говорил. --  Тогда, конечно, надо было, чтобы мужик был здоровый. Кого
лучше  эксплуатиро­вать?  Миколу или  меня?  Миколу. На него  можно два куля
навалить, и  он понесет. Со мной  хуже: где сядешь, там и сле­зешь.  Теперь:
наше  время  --  атомный  век.  Спрашивается,  для  чего  мне  надо расти  с
колокольню? Я  нажимаю стартер, завожу  машину и везу три тонны. Сейчас даже
модно ма­леньким  быть. Японцы,  например, все  маленькие,  и ведь жи­вут --
ничего! У нас же как вымахает какая-нибудь жердь -- так все рады-радешеньки,
без  ума прямо!  --  Сеня не на шутку расходился. -- Вырос детинушка. Ладно,
он, допус­тим, один  восемьдесят. А вот этот фактор у него работает? -- Сеня
постучал себя по лбу.
     -- Пулемет ты, Сеня, -- сказала Валя. -- Наговорил сорок бочек... Ну, к
чему ты все? Ведь по твоей теории выходит, что я... какая же я модная?
     -- Я про мужиков говорю.
     -- Так если мужикам не надо быть здоровыми, то  уж ба­бам-то и подавно.
А я вон какая...
     Иван засмотрелся на девушку. Валя перехватила его взгляд, усмехнулась и
покраснела.
     --  Куда же  мне  деваться-то такой? -- спросила обоих. -- Эксплуатации
нет,  кули не  надо  таскать.  Что же мне, закры­вать  глаза  да  головой  в
прорубь?
     Сеня  беспомощно,  с  надеждой  посмотрел на старшего брата. Тот  пожал
плечами.
     -- Иван,  хорошо в городе? -- спросила Валя, как-то из­лишне пристально
глядя на него. Ей хотелось говорить с ним.
     -- По-разному, Валя. Как везде.
     -- Ну, с нами-то не сравнишь.
     --   Сами  виноваты!  --   опять  встрял   Сеня.  --  Умоляют   лю­дей:
записывайтесь в самодеятельность -- нет, понимаешь...
     -- Пошли  вы со своей самодеятельностью! Что я, дура, что ли, вылезу на
сцену ногами дрыгать. Я ее проломлю там у них.
     --  Ты можешь любую роль играть, не обязательно ногами дрыгать. Дрыгают
в танцевальном кружке, а есть -- драмати­ческий.
     В дверь горницы постучали.
     -- Внимание. -- Сеня поднял палец кверху. -- Счас бу­дет -- акт!
     -- Да, -- сказала Валя.
     Вошел Микола в бостоновом костюме.
     -- Здрассте.
     -- Здравствуй, Коля. Садись.
     Микола сел на  стул, поддернул на коленях наглаженные брюки. Видно, что
это его привычная поза.
     -- Рассказал бы  нам чего-нибудь  про город,  Иван, -- по­просила  Валя
серьезно. -- Как там живут?
     -- Живут... Лучше расскажите, как вы живете? Мне тоже интересно.
     -- Микола, расскажи, -- попросил Сеня.
     -- На провокации не идем, -- ответствовал Микола.
     --  Иной раз посмотришь в  кино, душа  заболит, -- загово­рила Валя. --
Вот, думаешь, живут  люди! Все нарядные хо­дят, чистенькие... В комнатах все
блестит,  все  под руками...  Господи. Правда, что  ли, так живут?  --  Валя
смотрела на Ивана. Сеня и Микола тоже смотрели на него. Ждали.
     Иван долго молчал,  задумчиво  глядя на кончик сигареты. Опять некстати
припомнились  слова старика.  Поднял  го­лову, увидел, что  его  с интересом
ждут, усмехнулся.
     -- Я вам не скажу за всю  Одессу... По-разному  живут, ре­бята. Бывает,
как в кино, бывает, похуже. Мне вот  ночами часто деревня  снится.  Покос...
Изба  родительская.  А давеча глянул  на нее -- и  больно  стало: то  ли она
постарела, то ли я...
     -- Ну вот  у тебя  сколько  комнат в квартире? -- Сене  не­приятно было
упоминать  об  избе:   его  совести  дело,  что  она  заваливается,  так  он
чувствовал. -- Комнаты три?
     -- Перестань, Сеня. Что вы взялись допрашивать меня?
     --  Кого же нам  допрашивать больше? -- спросила Ва­ля. --  Друг друга,
что ли?.. Мы и так все знаем.
     -- Мне расскажите.
     --  Я  могу за  всех ответить: середка  на  половинке жи­вем, -- сказал
Сеня.
     -- Скучновато живем, -- добавила Валя.
     -- Выходи за Миколу,  -- посоветовал  Сеня,  -- каждый  день будешь  со
смеху умирать.
     Микола спокойно посмотрел на  Сеню,  хотел что-то ска­зать,  но  решил,
видно, не стоит.
     -- Замуж надо, действительно, -- согласился Иван.
     -- Замуж -- не напасть... -- непонятно сказала Валя. И, глядя на Ивана,
спросила прямо: -- А за кого замуж-то? Сене  не подхожу -- высокая, говорит,
Микола -- молчит. Не станешь же сама навязываться.
     Обоих женихов слова эти ударили по сердцу.
     -- Минуточку!.. -- взвился Сеня...
     Микола пошевелился на стуле, так что стул угрожающе скрипнул.
     -- Легкая провокация.
     Валя  запрокинула назад  голову, громко,  искренне расхо­хоталась.  Все
трое невольно засмотрелись на девушку, от­крыто любуясь ею.
     -- Все хаханьки, -- заметил Сеня.
     Микола пожирал Валю влюбленными глазами.
     Иван смотрел внимательно, несколько удивленно.
     Валя досмеялась до слез, вытерла воротничком кофты глаза, сказала:
     -- Не обижайтесь, ребята. Меня что-то смех разобрал. Бывает...
     -- Ну что, Сеня?.. Пойдем? -- Иван поднялся.
     -- Посидите, --  с просительной ноткой в  голосе сказала Валя, глядя на
Ивана. И такой это был взгляд -- необычный, что Микола, например, обратил на
него внимание.
     -- Устал я, Валя. Вы сидите, а я пойду прилягу немного.
     -- Ну уж...
     -- Правда. До свиданья.
     Сеня  посмотрел на  Миколу. Микола -- на Сеню...  Оба остались  сидеть.
Валя встала и пошла провожать Ивана.
     -- У нас в сенцах темно...
     В прихожей о