ак... зашел попроведать.
     Пашка натянуто улыбнулся, стало жалко Катьку.
     -- Опять в командировку, что ль? -- Катерина угасла.
     -- Ага.
     -- Надолго?
     -- Да нет.
     -- Ну, садись.
     Пашка присел на крашеный табурет.
     -- Как живешь-то? -- спросил он.
     -- Ничего. Какая моя жизнь? Кукую. -- Катерина тоже присела на  высокую
свою кровать, невесело задумалась.
     -- Не сошлась с мужем-то?
     -- Не сошлась.
     -- Что он сейчас делает-то?
     -- Пьет. Что ему еще делать.
     -- Мдэ... На танцы пойдем вечером?
     Катька удивленно посмотрела на Пашку, усмехнулась.
     --  Легко  вам, ребятам:  тридцать  лет  -- вы все еще  по  тан­цулькам
бегаете. Даже завидки берут.
     -- А тебе кто запрещает?
     -- Куда же я на танцы попрусь? Ты что? Совесть-то есть у меня?
     -- Серость, -- сказал Пашка.
     -- Серость или нет, а мои танцы кончились, Паша.
     -- Ну, тогда я в гости приду попозже. Мм?
     -- Зачем?
     -- В гости!
     -- Как же ты придешь? Что, я одна, что ль?
     -- А чего они тебе? Ты на них -- ноль внимания.
     -- Ноль внимания...
     -- Ну, выйди тогда. В садик. Попозже. Мм?
     -- А для чего?
     Пашка ответил не сразу. Действительно -- для чего?
     --  А я  откуда  знаю?  Так  просто. Тоскливо ж  тебе  одной-то. И  мне
тоскливо.
     -- Тоскливо, верно.
     -- Ну и вот!
     -- Думаешь, нам веселее будет? Вдвоем?
     -- Не знаю. Не ручаюсь.
     -- Нет, не будет нам веселее. Так это... самообман. Не бу­дет веселее.
     -- Ну, ты сильно-то не унывай.
     -- Я и не унываю.
     -- Взяла бы да снова замуж вышла, раз такое дело.
     Катерина усмехнулась.
     -- Бери. Пойду.
     --  Вот и выходи.  Сегодня  потолкуем.  -- Пашка  сам не ждал, что  так
брякнет.
     -- Перестань ты, болтало! -- рассердилась Катерина. -- Зачем пришел-то?
     -- Некультурная ты, Катерина. Темнота.
     -- Ох, батюшки!.. Давно культурным-то таким стал?
     -- Что это,  например,  такое? -- Пашка  подошел к слони­кам, взял пару
самых  маленьких.  -- Для чего,  спрашивается?  Для  счастья? Или  олень вот
этот...  --  Пашка презрительно  прищурился  на  оленя. (Олень, кстати,  ему
нравился.) -- Это же... пошлость! В  горнице как в магазине. Мой тебе совет:
выкинь все это, пока не поздно.
     Катерина удивленно слушала Пашку. А Пашку неудер­жимо повело.
     --  Вы сами,  Катька,  виноваты во  всем:  обвиняете ребят, что  они за
городскими начинают  приударять,  а  вас забывают. А нет, чтобы подумать:  а
почему так? А  потому, что город­ские интереснее вас. С  ней же поговорить и
то тянет. Наша  деревенская --  она, может, в десять  раз красивше ее, а как
нарядится в  какой-нибудь  малахай -- черт не черт и дьявол  не такой.  Нет,
чтобы подтянуть  все  на  себе  да пройтись  по  улице  весело,  станцевать,
спеть... Нет, вы лучше будете се­мечки проклятые лузгать да сплетничать друг
про дружку. Ммх, эти сплетни!.. -- Пашка, стиснув зубы, крутнул голо­вой. --
Бросать это надо к чертовой  матери -- эти сплетни. Ты делай вид, что ничего
не знаешь. Не твое дело, и все. А то ведь пойдешь с иной, и вот она начинает
тебе  про  своих  же  подружек:  ля-ля-ля... Все плохие, она  одна  хорошая.
Бросать надо эту моду.
     -- Ты что, с цепи сорвался? -- спросила Катерина.
     -- Ну вот, пожалуйста,  сразу по лбу: "С цепи сорвался?" А ты бы сейчас
спросила меня с улыбкой: "В чем дело, Пав­лик?"
     -- Пошел к дьяволу!.. Приперся нотации тут читать. Мне без них тошно.
     -- А ты  перебори себя.  Тебе тошно, а ты  улыбайся. Вот  тогда  будешь
интересная женщина. Ходи, вроде тебя ни одна  собака сроду не кусала: голову
кверху,  грудь вперед. И  улыбайся. Но громко  не хохочи  --  это дурость. А
когда ты идешь вся разнесчастная, то тебя жалко, и все. Никакой охоты нету к
тебе подходить.
     -- Ну и не подходи. Я и  не прошу никого, чтобы ко мне подходили, пошли
вы все к  чертям,  кобели проклятые. Ты зачем  приперся?  Тебе чего от  меня
надо? Думаешь,  не знаю? Знаю!  А туда же -- "некультурная". Так иди к своим
культур­ным. Или не шибко они тебя принимают, культурные-то?
     -- Никакого сдвига в человеке!  -- горько воскликнул Пашка. -- Как была
Катя Лизунова, так и осталась. Я ж тебе на полном серьезе все говорю. Ничего
мне от тебя не надо!
     -- Я тебе  тоже на  полном серьезе: пошел к черту! Куль­турный нашелся.
Уж  чья бы  корова мычала, а твоя бы молча­ла. Культурный -- по  чужим бабам
шастать. Наверно, уж весь Чуйский тракт охватил?
     -- Я от тоски, -- возразил Пашка. -- Я нигде не могу идеал найти.
     -- Вот когда найдешь, тогда и читай ей свои нотации. По воскресеньям. А
мне  они  не  нужны.  Ясно?  Выметывайся  от­сюда,  культурный!  Чего  ты  с
некультурными разговарива­ешь?
     -- Знаешь, как я вас всех называю? -- сказал Пашка. -- "Дайте мужа Анне
Заккео". Мне вас всех жалко, дурочка.
     -- От дурачка слышу.  Уходи, а то  огрею чем-нибудь  по  загривку-то --
враз жалеть перестанешь.
     -- Эхх, -- вздохнул Пашка. И вышел.
     Над  деревней,  в глухом теплом  воздухе,  висел несуетли­вый  вечерний
гомон: мычали  коровы, скрипели колодцы, переговаривались через ограды люди.
Где-то стыдливо всхлип­нула гармонь и смолкла.
     Пашка шел к дому, где они остановились с Кондратом на постой.

     Хозяин и Кондрат спали уже -- "нафилософствовались" давеча.
     Хозяйка ворожила на картах. И ее тоже беспокоила судь­ба сынов, которые
разъехались по белому свету.
     -- Что там слышно? Вы вот в разных местах бываете -- война-то будет или
нет? -- спросила она.
     -- Не будет, -- уверенно сказал Пашка. -- Не дадут.
     -- Господи,  хоть бы  не было. В народе тоже не слышно. А то ведь перед
войной-то всякие явления бывают.
     -- Какие явления? -- полюбопытствовал Пашка, попивая молоко.
     -- Вот перед той-то войной -- явление было.
     -- Какое?
     -- А вот едет  шофер сверху  откуда-то,  с гор, и  подъезжает  к одному
месту... А место это -- как выезжать в Долину Сво­боды...
     -- Знаю, -- сказал Пашка.
     --  Вот.  Выезжает из лесочка-то,  глянь:  впереди  баба сто­ит. Голая.
Подняла руку. Шофер маленько оробел. Останав­ливается. Подходит она к нему и
говорит: "На, говорит, тебе двадцать рублей..."
     -- По новым деньгам, что ли? -- встрял Пашка.
     -- По каким "по новым"? Дело-то до войны было, как раз перед войной.
     -- Так.
     -- "...На, говорит, тебе  двадцать рублей и  купи мне  на платье  белой
материи. Когда, говорит, поедешь назад, я тебя здесь встречу. Только смотри,
говорит,  купи -- вишь, я голая  вся". Ну, шофер что, взял. "Ладно, говорит,
куплю". -- "Толь­ко смотри -- не забудь", --  она-то ему еще  раз. И ушла. В
лес. Едет шофер. Приехал на свою базу какую-то...
     -- На автобазу.
     --  Ну.  И  расскажи  этот  случай товарищам своим. Те его  -- на смех.
"Пойдем,  говорят,  пропьем лучше  эти день­ги".  Тот шофер-то махнул рукой,
пошел и пропил  эти деньги.  Да. А когда назад-то  ехать  стал  --  струсил.
"Боюсь, гово­рит,  хоть убейте".  Пошел к  жене, рассказал  ей  все.  Та  --
ру­гать его.  Ну,  поругала, поругала, а деньги  дала. Да. Купил шофер белую
материю,  опять  заехал  на  свою  базу. Ну, двое  поехали  с  ним  -- чтобы
убедиться: есть такая баба или нет. Едут. Не доезжая до того места с версту,
эти  два шофера поснули убойным  сном. Спят,  и все.  Уж тот шофер,  который
материю-то вез, толкал их, толкал их, бил даже  -- ничего не помогает, спят.
Делать нечего -- надо  ехать.  Поехал. Доезжа­ет до того места --  баба ждет
его. "Купил?" -- спрашивает.  "Купил". -- "Спасибо".  Взяла материю. А потом
поглядела на шофера и спрашивает:  "Ты  зачем же мои деньги-то про­пил?" Тот
молчит. Она  так  тихонечко  засмеялась  и  говорит:  "Ну  ладно,  они  ведь
деньги-то не  мои, а ваши. А вот этих за­чем с собой взял?  -- показывает на
двух сонных. -- Испугал­ся?" Опять засмеялась и ушла  в лес. Отъехал шофер с
пол­версты, те двое проснулись...
     Пашка крепко спит.
     -- Спит, -- сказала старуха. -- Рассказывай им.
     ...Едет Пашка по тракту. Подъезжает он к тому  месту, где тракт выходит
из  гор  в  Долину  Свободы,  глядь:  впереди  стоит  какая-то женщина. Руку
подняла. А сама вся в белом, в ка­кой-то  простыне. Остановился он. Подходит
женщина -- а это Настя Платонова.
     -- Здравствуй, Павлик.
     Пашка очень удивился.
     -- Ты чего тут?
     А она ему так грустно-грустно:
     -- Да вот тебя жду.
     -- Что, опять с инженером поругались?
     -- Нет, Павлик. На вот тебе двадцать рублей, купи мне белой материи  на
платье -- вишь, я какая. -- А сама смотрит, смотрит на Пашку.
     -- А зачем тебе белое-то? Ты что, замуж вы...
     -- Павел! А Павел, -- будит старушка Пашку. -- Павел!..
     Пашка проснулся.
     -- Я что, заснул, что ли?
     -- Заснул.
     -- Ох ты... фу! А чем кончилась история-то?
     -- А-а, интересно?
     -- Привез он ей материи-то?
     -- Привез. Привез, отдал ей, а  она спрашивает: "Зачем  же ты, говорит,
мои деньги-то пропил?.."
     -- Так откуда она узнала, что он деньги-то пропил?
     -- Так разве ж это простая баба была! -- изумилась ста­рушка. -- Это же
смерть по земле ходила -- саван себе иска­ла. Вот вскоре после этого и война
началась. Она, она, ма­тушка, ходила...
     Пашка откровенно зевнул.
     -- Ну-ка,  ложись  спать,  --  спохватилась  старушка.  --  Вам  завтра
вставать рано.
     Пашка лег и сразу уснул.

     И опять звонкое синее утро.
     Выехали с проселка на тракт две машины -- Кондрат и Пашка.
     Кондрат -- впереди.
     Едут.
     Кондрат задумчив.
     Пашка не выспался, усиленно курит, чтобы прогнать дремоту.
     Впереди, близ дороги, большой серый валун. На нем что-то написано.
     Поравнявшись с камнем, Кондрат остановился. Паш­ка -- тоже.
     Вышли из кабин, прихватив каждый по бутылке пива из-под сидений.
     Пошли к камню.
     На камне написано: "Тут погиб Иван Перетягин. 4.5.62 г.".
     Кондрат и Пашка сели  на  камень, раскрыли бутылки (во­круг камня много
валяется бутылок из-под пива), отпили.
     -- Сколько ему лет было? -- спросил Пашка.
     -- Ивану? Лет тридцать пять -- тридцать восемь. Хоро­ший был парень.
     Пауза.
     Еще отпили из бутылки.
     Молчат. Долго молчат. Думают.
     --  Слышь,  Павел, -- сказал Кондрат, -- помнишь,  ты  го­ворил  насчет
этой...
     -- Тетки Анисьи?
     -- Ну.
     -- Надумал?
     --  Черт  ее  знает...  --  Кондрат  мучительно сморщился. -- Не  знаю.
Колебаюсь.
     --  А чего тут  колебаться? Сейчас  заедем  к ней и потолку­ем. Сколько
бобылем-то жить!
     -- Надоело, вообще-то...
     --  А  мне,  думаешь,  не  надоело?  Как только  найду  идеал,  с  ходу
фотографируюсь.  А  у тетки Анисьи и  домик хороший,  и  хозяйство.  Я к вам
заезжать буду, в баню с тобой ходить будем, пузырек раздавим после баньки...
Благодать!
     Кондрат задумчиво, можно сказать, мечтательно улыба­ется. Но сдержанно.
     -- Ты хорошо ее знаешь?
     -- Два года к ней заезжаю.
     -- А вдруг она скажет: "Вы что!"
     --  Да она мне все уши прожужжала: "Найди,  говорит,  мне какого-нибудь
пожилого одинокого, пускай, мол, здесь жи­вет... Вдвоем-то легче".
     -- Да?
     -- Конечно! Чего  тут колебаться? Она баба  умная, хозяй­ственная... Ты
там будешь сыт, пьян и нос в табаке.
     --  Ну,  я  же тоже  не  с  голыми  руками  приду.  Мы ж  зараба­тываем
как-никак. Потом... на книжке у меня малость имеет­ся... Так что...
     -- Вы будете как у Христа за пазухой жить!
     --  Черт  ее...  -- Кондрат  опять  мечтательно  улыбнулся.  --  Охота,
действительно,  так вот  приехать, натопить баню, по­париться  как  следует.
Шибко уж надоело по этим квартирам.
     -- Что ты! -- воскликнул Пашка, поддакивая.
     -- Разбередил  мне вчера душу этот кум,  язви  его. В дерев­не  ведь...
это... хорошо! Встанешь чуть свет -- еще петухи  не орали, идешь на речку...
Тихо. Спят все. А ты идешь и дума­ешь: "Спите, спите -- проспите все царство
небесное:  красо­та  ж вокруг!"  А от  речки  туман  подымается.  Я рыбачить
ужас­но люблю. Купил бы лодку...
     -- Можно с мотором!
     -- Можно, ага.
     -- Я  бы  приехал к тебе  в гости, мы  бы заплыли  с тобой  на острова,
порыбачили бы, постреляли, а вечером разложили бы костерчик, сварили бы уху,
пузырек раздавили...
     Кондрат улыбается.
     -- Ага, я тоже люблю на  островах. Ночь, тихо, а ты ле­жишь, думаешь об
чем-нибудь. Думать шибко люблю.
     --  А  костер  потрескивает себе, угольки отскакивают. Я  то­же  думать
люблю.
     -- Речка шумит в камушках.
     -- Можно баб с собой взять!
     -- Нет,  баб  лучше  не надо,  они  воды  боятся,  визжат,  -- возразил
Кондрат.
     -- Вообще -- правильно, -- легко согласился Пашка. -- И насчет пузырька
-- не дадут.

     Тетка  Анисья, женщина лет под пятьдесят, сухая, жилис­тая,  с молодыми
хитрыми глазами, беспокойная. Завидев из окна гостей, моментально подмахнула
на стол белую камчатную скатерть, крутнулась по избе -- одернула, поправила,
подвинула... И села к столу как ни в чем не бывало. Сказала сама себе:
     -- Пашка-то... правда, однако, кого-то привез.
     Пашка вошел солидный.
     -- Здорово ночевала, тетка Анисья! -- сказал.
     -- Здрасте, -- скромно буркнул Кондрат.
     -- Здрасте, здрасте,  -- приветливо  откликнулась тетка  Анисья, а сама
ненароком зыркнула на Кондрата. -- Давно чего-то не заезжал, Паша.
     -- Не  случалось  все... кхм! Вот познакомься, тетка  Ани­сья.  Это мой
товарищ -- Кондрат Степанович.
     --  Мгм. -- Тетка  Анисья кивнула  головкой и собрала  губы в  комочек.
(Очень приятно, мол.) А Кондрат осторожно кашлянул в ладонь.
     -- Вот, значит, приехали  мы...  -- продолжал Пашка, но тетка  Анисья и
Кондрат  оба  испуганно взглянули  на него. Пашка понял,  что  слишком скоро
погнал дело... -- Заехали, значит, к тебе отдохнуть малость, --  сполз Пашка
с торжест­венного тона.
     -- Милости  просим, милости просим,  -- застрекотала Анисья.  -- Может,
чайку?
     -- Можно, -- разрешил Пашка.
     Анисья начала ставить самовар.
     Пашка вопросительно поглядел на Кондрата. Тот страдальчески  сморщился.
Пашка  не понял:  отчего? Оттого  ли, что не нравится "невеста", или оттого,
что он неумело взялся за дело?
     -- Как живешь, тетка Анисья?
     -- Живем, Паша... ничего вроде бы.
     -- Одной-то небось тяжело? -- издалека начал Пашка.
     -- Хе-хе, -- неловко посмеялась Анисья. -- Знамо дело.
     Кондрат опять сморщился.
     Пашка недоуменно пожал плечами. Даже губами спро­сил: "Что?"
     Кондрат  безнадежно махнул рукой. Пашка рассердился: как ни начни,  все
не нравится.
     -- Самогон есть, тетка Анисья? -- пошел он напрямик.
     Кондрат удовлетворенно кивнул головой.
     -- Да вроде был где-то. Вы с машинами-то... ничего?
     -- Ничего. Мы по маленькой.
     Анисья  вышла  в сенцы. И, как по команде,  сразу тороп­ливо заговорили
Кондрат и Пашка.
     -- В чем дело, дядя Кондрат?
     -- Что ж ты сразу наобум Лазаря начинаешь? Ты... давай посидим, по...
     -- Да чего с ней сидеть-то?
     -- Тьфу!.. Ну кто же так делает, Павел? Ты... давай поси­дим...
     -- А вообще-то, как она тебе? Ни...
     Вошла Анисья.
     -- Ведро-то какое стоит! Благодать  Господня. В огороде так и прет, так
и прет все. -- Анисья поставила на стол гра­фин с самогоном.
     -- Прет, говоришь? -- переспросил Пашка, трогая гра­фин.
     -- Прет, прямо сердце радуется.
     -- Садись, дядя Кондрат.
     -- Садитесь, садитесь...  Давайте  к столу. У меня, правда, на  стол-то
шибко нечего выставить.
     -- Ничего-о, -- сказал Кондрат. -- Что мы сюда, пиро­вать приехали?
     -- Счас огурчиков вам порежу, капустки... -- хлопотала Анисья, сама все
нет-нет да глянет на Кондрата.
     --  Значит,  хорошо  живешь, тетя Анисья?  -- опять спро­сил  Пашка. --
Здоровьишко как?
     -- Бог милует, Паша.
     --  Самое главное. Так...  Ну что,  дядя Кондрат?.. Сфото­графируем  по
стаканчику?
     -- По стаканчику -- это можно, -- рассудил Кондрат.
     Анисья поставила на стол огурцы, помидоры, нарезала  ветчины. Присела с
краешку сама.
     -- Тебе налить, тетка Анисья?
     -- Немного!.. С наперсток!
     Пашка разлил по стаканам.
     -- Ну... радехоньки будем!
     Выпили.
     Некоторое время мужики смачно хрустели огурцами, рвали зубами розоватое
сало. Молчали.
     -- Замуж-то собираешься выходить, тетка Анисья? -- ляпнул Пашка.
     Анисья даже слегка покраснела.
     -- Господи-батюшки!.. Да ты что это, Павел? Ты с чего это взял-то?
     Теперь Пашка очень удивился.
     -- Привет! Так ты же сама говорила мне!
     Кондрат готов был сквозь землю провалиться.
     -- Ну и балаболка ты, Павел, -- сказал он с укоризной. -- Ешь лучше.
     -- Жельтмены!  --  воскликнул  Пашка. -- Я вас не пони­маю! Мы же зачем
приехали?
     -- Тьфу! -- Кондрат горько сморщился и растерянно по­глядел на Анисью.
     Анисье тоже было не  по себе, но она женским хитрым умом своим нашлась,
как  вывернуться из  того  трудного  по­ложения,  куда  их загнал Пашка. Она
глянула в окно и вдруг всплеснула руками.
     -- Матушки мои! Свиньи-то! Свиньи-то! В огороде! -- И вылетела из избы.
     --  Все! -- Кондрат встал и бросил на  стол вилку. -- По­ехали! Не могу
больше: со стыда лопну. Ты что же это со мной делаешь-то?
     -- Спокойно, дядя Кондрат! -- невозмутимо  сказал  Паш­ка. --  Я в этих
делах опытный. Если мы разведем туг кани­тель,  то будем  три дня  ездить  и
ничего не добьемся. Надо с ходу делать нокаут. Понял?
     --  Да что  же ты  меня  позоришь-то так на старости  лет! Вить мне  не
тридцать, чтобы нокауты твои дурацкие делать.
     --  Ничего,  --  успокоил  Пашка,  --  сперва  неловко,  потом пройдет.
Спокойствие,  только  спокойствие.  Нам нельзя  ждать  милости  от  природы.
Садись. Давай еще  по махонькой. Что тут позорного? Ты говоришь  "позор". Мы
же не воруем.
     -- По-другому как-то делают люди... Язви ее, прямо хоть со стула падай.
     -- Глянется она тебе?
     --  Да ничего  вроде...  -- Кондрат сел опять  к  столу. -- Живая вроде
бабенка.
     -- Все! -- Пашка сделал жест рукой. -- Наша будет!
     -- Но ты все-таки полегче, Павел, ну тя к шутам.
     -- А ты  посмеивайся надо мной, -- посоветовал Паш­ка. -- Вроде бы я --
дурачок. А с дурачка взятки гладки.
     -- Ну а как она-то?  Как думаешь? Может,  возьмет потом да  скажет: "Вы
что?"
     -- О-о, мне эти фраера! -- изумился Пашка. -- Да ты ви­дишь, она с тебя
глаз не спускает.
     -- Ты  хаханьки тут  не  разводи! -- разозлился  Кондрат.  -- Тебя дело
спрашивают.
     -- А что ты спрашиваешь, я никак не пойму?
     -- Вот  мы  ей счас  скажем, что... это...  ну, мол,  согласная?  А она
возьмет да скажет:  "Вы что". Она же сказала тебе, что, мол,  ты что, Павел,
когда это я замуж собиралась?
     -- О-о, -- застонал Пашка, -- о наивняк! Ты же совсем не знаешь женщин!
Женщины -- это сплошной  кошмар.  Давай, быстро хлопнули,  потом,  пока  она
выгоняет свиней, я тебе прочитаю лекцию про женщин.
     -- Хватит "хлопать", а то нахлопаешься.
     --  Начнем со  свиней, -- заговорил Пашка,  встал из-за  стола  и  стал
прохаживаться  по избе --  ему так  легче было по­дыскивать нужные слова. --
Вот она сейчас побежала выго­нять свиней. Так?
     -- Ну.
     -- Вопрос: каких свиней?
     -- Не выпендривайся, Пашка.
     -- Нет, нет, каких свиней?
     -- Ну... обыкновенных... белых. Грязные они бывают... Пошел ты к черту!
Дурака ломает тут...
     -- Стопинг! Мы пришли к главному: она побежала выго­нять  свиней,  а...
что?
     -- Что?
     -- Вопрос: она побежала...
     -- Тьфу! Трепач! Пирамидон проклятый!
     --  Внимание!  Женщина побежала  выгонять свиней из огорода, а  никаких
свиней  нету!  --  Пашка  торжественно  поднял  руку.  --  Что и требовалось
доказать. Она притворилась