го. Пашка знал, что так бывает всегда.
     -- Тут поблизости  забегаловки  нигде  нету?  -- спросил  он, подходя к
группе курящих.
     Парни молчали, смотрели на Пашку насмешливо.
     -- Вы что, языки проглотили?
     -- Тебе не кажется,  что ты здесь  слишком бурную дея­тельность развил?
-- спросил тот самый парень, с которым Пашка говорил до танца.
     -- Нет, не кажется.
     -- А мне кажется.
     -- Крестись, если кажется.
     Парень нехорошо прищурился.
     -- Выйдем на пару минут... потолкуем?
     Пашка отрицательно качнул головой.
     -- Не могу.
     -- Почему?
     --  Накостыляете  сейчас  ни  за что... Потом  когда-нибудь  потолкуем.
Вообще-то  чего  вы на меня  надулись? Я, кажется,  никому  еще на мозоль не
наступал.
     Парни не  ожидали  такого  поворота.  Им  понравилась  Пашкина прямота.
Понемногу разговорились.
     Пока разговаривали, заиграло  танго,  и Настю пригласил другой  парень.
Пашка с остервенением растоптал окурок. Тут ему рассказали, что у Насти есть
жених, инженер из Москвы, и что,  кажется, у них дело идет к свадьбе.  Пашка
внима­тельно  следил за Настей и,  казалось,  не  слушал, что  ему го­ворят.
Потом сдвинул фуражку на затылок, прищурился.
     -- Посмотрим, кто кого сфотографирует, -- сказал он и поправил фуражку.
-- Где он?
     -- Кто?
     -- Инженеришка.
     -- Его нету сегодня.
     -- Я интеллигентов одной левой делаю.
     Танго кончилось.
     Пашка прошел к Насте.
     -- Вы мне не ответили на один вопрос.
     -- На какой вопрос?
     -- Я вас провожаю сегодня до хаты?
     -- Я одна дойду. Спасибо.
     Пашка  сел рядом с девушкой. Круглые кошачьи глаза  его  опять смотрели
серьезно.
     -- Поговорим, как жельтмены.
     -- Боже мой, -- вздохнула Настя, поднялась и пошла в другой конец зала.
     Пашка   смотрел  ей  вслед.  Слышал,  как   вокруг  него  сочув­ственно
посмеивались. Он не  чувствовал позора. Только ста­ло  больно  под ложечкой.
Горячо и больно. Он тоже встал и пошел из клуба.

     На следующий день к вечеру Пашка  нарядился  пуще прежнего: попросил  у
Прохорова вышитую  рубаху,  перепо­ясал ее синим шелковым пояском с кистями,
надел  свои диа­гоналевые синие галифе, бостоновый пиджак --  и  появился  в
здешней   библиотеке.   (Настя   работала   библиотекарем,   о   чем   Пашка
заблаговременно узнал.)
     --  Здравствуйте!  --  солидно сказал  он, входя  в  простор­ную  избу,
служившую и библиотекой, и избой-читальней одновременно.
     В библиотеке  была  только Настя, и  у  стола сидел  моло­дой  человек,
смотрел "Огонек".
     Настя поздоровалась с Пашкой и улыбнулась ему, как старому знакомому.
     Пашка подошел к  ее столу и начал  спокойно рассматри­вать книги --  на
Настю ноль внимания. Он сообразил, что парень с "Огоньком"  и есть тот самый
инженер, жених Насти.
     --  Почитать что-нибудь? --  спросила Настя, несколько удивленная  тем,
что Пашка не узнал ее.
     -- Да, надо, знаете...
     -- Что хотите? -- Настя невольно перешла на "вы".
     -- "Капитал" Карла Маркса. Я там одну главу не дочитал.
     Парень отложил "Огонек" и посмотрел на Пашку.
     Настя хотела засмеяться, но, увидев  строгие  Пашкины  глаза,  сдержала
смех.
     -- Как ваша фамилия?
     -- Холманский  Павел Егорыч. Год  рождения тысяча  де­вятьсот  тридцать
пятый, водитель-механик второго класса.
     Пока Настя записывала все  это, Пашка  незаметно искоса разглядывал ее.
Потом оглянулся.  Инженер  наблюдал  за  ним.  Встретились  взглядами. Пашка
растерялся и... подмигнул ему.
     -- Кроссвордами занимаемся?
     Инженер не сразу нашелся что ответить.
     -- Да... А вы, я смотрю, глубже берете.
     -- Между прочим, Гена, он тоже из Москвы, -- сказала Настя.
     -- Ну?!  -- Гена искренне обрадовался.  -- Вы давно оттуда?  Расскажите
хоть, что там нового.
     Пашка излишне долго расписывался в карточке. Молчал.
     --  Спасибо, --  сказал он Насте. Подошел к столу швыр­нул толстый том,
протянул Гене руку. -- Павел Егорыч.
     -- Гена. Очень рад!
     --  Москва-то?  --  переспросил  Пашка,  придвигая  к  себе   несколько
журналов.  --   Шумит  Москва,  шумит...  --  И  сразу,  не  давая  инженеру
опомниться, затараторил: -- Люблю смешные журналы! Особенно  про алкоголиков
-- так разри­суют всегда...
     -- Да, смешно бывает. А вы давно из Москвы?
     -- Из Москвы-то? -- Пашка перелистнул страничку жур­нала. -- А я там не
бывал сроду. Девушка меня с кем-то спу­тала.
     -- Вы же мне вчера в клубе сами говорили! -- изумилась Настя.
     Пашка глянул на нее.
     -- Что-то не помню.
     Настя посмотрела на Гену, Гена -- на Пашку.
     Пашка разглядывал картинки.
     -- Странно, -- сказала Настя. -- Значит, мне приснилось.
     -- Бывает, -- согласился Пашка, продолжая рассматри­вать журнал. -- Вот
пожалуйста -- очковтиратель, -- сказал он, подавая журнал Гене. -- Кошмар!
     Гена улыбнулся.
     -- Вы на посевную к нам?
     -- Так точно. -- Пашка оглянулся на Настю: та с интере­сом разглядывала
его. Пашка отметил это. -- Сыграем в пеш­ки? -- предложил он инженеру
     -- В пешки? -- удивился инженер. -- Может, в шахматы?
     -- В шахматы скучно, -- сказал Пашка (он не умел в шах­маты). -- Думать
надо. А в пешечки раз, два -- и готово.
     -- Можно и в пешки, -- согласился Гена и посмотрел на Настю.
     Настя вышла из-за перегородки и подсела к ним.
     -- За фук берем? -- спросил Пашка.
     -- Как это?
     -- За то, что человек прозевает, когда ему надо рубить, берут пешку, --
пояснила Настя.
     -- А-а... Можно брать. Берем.
     Пашка быстренько расставил шашки на доске. Взял две, спрятал за спиной.
     -- В какой?
     -- В левой.
     -- Ваша не пляшет. -- Ходил первым Пашка.
     -- Сделаем так,  -- начал он, устроившись  удобнее на сту­ле: выражение
его  лица  было  довольное  и  хитрое. -- Здесь курить, конечно,  нельзя? --
спросил он Настю.
     -- Нет, конечно.
     --  По  -- что?  -- нятно! -- Пашка пошел второй. -- Сдела­ем некоторый
пирамидон, как говорят французы.
     Инженер  играл   слабо,  это  было  видно   сразу.   Настя  стала   ему
подсказывать. Он возражал против этого.
     -- Погоди! Ну так же нельзя, слушай... зачем же подска­зывать?
     -- Ты же неверно ходишь!
     -- Ну и что! Играю-то я.
     -- Учиться надо.
     Пашка улыбался. Он ходил уверенно, быстро.
     -- Вон той, Гена, крайней, -- опять не стерпела Настя.
     -- Нет, я не могу  так! -- возмутился  Гена. -- Я  сам только что хотел
этой, а теперь не пойду принципиально.
     -- А чего ты волнуешься-то? Вот чудак!
     -- Как же мне не волноваться?
     -- Волноваться вредно, -- встрял Пашка и подмигнул не­заметно Насте.
     Настя покраснела.
     -- Ну и проиграешь сейчас! Принципиально.
     --  Нет,  зачем?..  Тут  еще полно  шансов  сфотографировать  меня,  --
снисходительно сказал Пашка. -- Между прочим, у меня дамка. Прошу ходить.
     -- Теперь проиграл, -- с досадой сказала Настя.
     -- Занимайся своим  делом! --  обиделся  Гена. -- Нельзя же так в самом
деле. Отойди!
     -- А еще инженер. -- Настя встала и пошла к своему месту.
     -- Это уже... не остроумно. При чем тут инженер-то?
     -- Боюсь ему понравиться-а, -- запела Настя и ушла в глубь библиотеки.
     -- Женский пол, -- к чему-то сказал Пашка.
     Инженер спутал на доске шашки, сказал чуть охрипшим голосом:
     -- Я проиграл.
     -- Выйдем покурим? -- предложил Пашка.
     -- Пойдем.
     В сенях, закуривая, инженер признался:
     -- Не понимаю: что за натура? Во все обязательно вме­шивается.
     -- Ничего, -- неопределенно сказал Пашка. -- Давно здесь?
     -- Что?
     -- Я, мол, давно здесь живешь-то?
     -- Живу-то? Второй месяц.
     -- Жениться хочешь?
     Инженер с удивлением глянул на Пашку.
     -- На ней? Да. А что?
     -- Ничего. Хорошая девушка. Она любит тебя?
     Инженер вконец растерялся.
     -- Любит?.. По-моему, да.
     Помолчали.  Пашка курил  и сосредоточенно смотрел  на кончик  сигареты.
Инженер хмыкнул и спросил:
     -- Ты "Капитал" действительно читаешь?
     --  Нет,  конечно. -- Пашка небрежно прихватил губами  сигаретку  --  в
уголок  рта,  сощурился,  заложил   ладони  за  по­ясок,  коротким,  быстрым
движением расправил рубаху. -- Может, в кинишко сходим?
     -- А что сегодня?
     -- Говорят, комедия какая-то.
     -- Можно.
     -- Только это... пригласи  ее... -- Пашка кивнул  на  дверь библиотеки,
нахмурился участливо.
     -- Ну а как  же! -- тоже серьезно сказал  инженер. -- Я сей­час зайду к
ней... поговорю...
     -- Давай, давай!
     Инженер ушел,  а Пашка  вышел на  крыльцо,  облокотился о перила и стал
смотреть на улицу.
     ... В кино сидели вместе все трое. Настя -- между инже­нером и Пашкой.
     Едва только погасили свет, Пашка придвинулся ближе к Насте и взял ее за
руку.  Настя молча отняла руку и отодвину­лась. Пашка как ни в чем не бывало
стал смотреть на экран. Посмотрел минут десять и опять стал осторожно искать
руку Насти. Настя вдруг придвинулась к нему и едва слышно шеп­нула на ухо:
     -- Если ты будешь распускать руки, я опозорю тебя на весь клуб.
     Пашка моментально убрал руку.
     Посидел еще минут пять. Потом наклонился к Насте и тоже шепотом сказал:
     -- У меня сердце разрывается, как осколочная граната.
     Настя тихонько  засмеялась.  Пашка  опять  начал искать ее руку.  Настя
обратилась к Гене:
     -- Дай я пересяду на твое место.
     --  Загораживают, да? Эй,  товарищ, убери свою  голову! -- распорядился
Пашка.
     Впереди сидящий товарищ "убрал" голову.
     -- Теперь ничего?
     -- Ничего, -- сказала Настя.
     В зале было шумно. То и дело громко смеялись.
     Пашка  согнулся  в  три погибели,  закурил  и  стал  торопли­во глотать
сладкий дым.  В светлых лучах отчетливо закучеря­вились синие облачка. Настя
толкнула его в бок:
     -- Ты что?
     Пашка  погасил папироску... Нашел  Настину  руку, с си­лой пожал ее  и,
пригибаясь, пошел к выходу. Сказал на ходу Гене:
     -- Пусть эту комедию тигры смотрят.
     На улице Пашка расстегнул ворот рубахи, закурил. Мед­ленно пошел домой.
Дома, не раздеваясь, прилег на кровать.
     -- Ты чего такой грустный? -- спросил Ермолай.
     -- Да так... -- сказал  Пашка. Полежал несколько минут и вдруг спросил:
-- Интересно, сейчас женщин воруют или нет?
     -- Как это? -- не понял Ермалай.
     -- Ну как раньше... Раньше ведь воровали?
     -- А-а! Черт его знает! А  зачем  их воровать-то? Они и  так, по-моему,
рады, без воровства.
     --  Это  конечно.  Я  так  просто, --  согласился  Пашка.  Еще  немного
помолчал. -- И статьи, конечно, за это никакой нет?
     -- Наверно. Я не знаю, Павел.
     Пашка встал  с кровати,  заходил  по  комнате. О чем-то со­средоточенно
думал.
     -- В жизни раз бывает восемна-адцать лет, -- запел он вдруг. -- Егорыч,
на -- рубаху. Сэнк-ю!
     -- Чего вдруг!
     -- Так.  -- Пашка скинул вышитую  рубаху Прохорова, надел свою. Постоял
посреди комнаты, еще подумал. -- Сфотографировано, Егорыч!
     -- Ты что, девку какую-нибудь надумал украсть? -- спро­сил Ермолай.
     Пашка засмеялся, ничего не сказал, вышел на улицу.
     Была  сырая темная ночь. Недавно прошел хороший дождь, отовсюду капало.
Лаяли собаки. Тарахтел где-то движок.
     Пашка вошел в РТС, где стояла его машина.
     Во дворе РТС его окликнули.
     -- Свои, -- сказал Пашка.
     -- Кто свои?
     -- Холманский.
     -- Командировочный, что ль?
     -- Ну.
     В круг света вышел дедун сторож, в тулупе, с берданкой.
     -- Ехать, что ль?
     -- Ехать.
     -- Закурить имеется?
     -- Есть.
     Закурили.
     -- Дождь, однако, ишо будет, -- сказал дед и  зевнул. -- Спать клонит в
дождь.
     -- А ты спи, -- посоветовал Пашка.
     -- Нельзя. Я тут давеча соснул было, дак заехал этот...
     Пашка прервал словоохотливого старика:
     -- Ладно, батя, я тороплюсь.
     -- Давай, давай. -- Старик опять зевнул.
     Пашка завел свою полуторку и выехал со двора РТС.
     Он знал, где живет Настя -- у самой реки над обрывом.
     Днем разговорились с  Прохоровым,  и  он  показал Пашке этот дом. Пашка
запомнил, что окна горницы выходят в сад.
     Сейчас Пашку волновал один вопрос: есть у Платановых собака или нет?
     На улицах в деревне  никого  не было.  Даже парочки по­прятались. Пашка
ехал на малой скорости, опасаясь влететь куда-нибудь.
     Подъезжая  к  Настиному  дому, он совсем почти сбросил  газ,  вылез  из
кабины. Мотор не заглушил.
     -- Так, -- негромко сказал он и потер ладонью грудь: он волновался.
     Света не было в доме. Присмотревшись во тьме, Пашка увидел сквозь голые
деревья   слабо   мерцающие   темные   окна  горницы.  Сердце  Пашки  громко
заколотилось.
     "Только бы собаки не было".
     Он  кашлянул, осторожно  потряс  забор -- во  дворе молча­ние.  Тишина.
Каплет с крыши.
     "Ну, Пашка... или сейчас в лоб получишь, или..."
     Он тихонько перелез через низенький забор и пошел к окнам. Слышал сзади
приглушенное ворчание своей  верной полуторки, свои шаги  и  громкую капель.
Весна исходила соком. Пахло погребом.
     Пашка, пока шел по саду, мысленно пел песню про во­семнадцать лет, одну
и ту же фразу: "В жизни раз бывает во­семнадцать лет". Он весь  день сегодня
пел эту песню.
     Около  самых окон под  его ногой  громко  треснул сучок.  Пашка  замер.
Тишина. Каплет.  Пашка сделал последние два шага и стал в простенке. Перевел
дух.
     "Одна она тут спит или нет?" -- возник новый вопрос.
     Он  вынул  фонарик,  включил  и  направил  в окно. Желтое  пятно  света
поползло по стенкам,  вырывая  из тьмы отдель­ные предметы: печка-голландка,
дверь, кровать... Пятно дрогнуло и  замерло. На кровати кто-то  зашевелился,
поднял голову -- Настя. Не испугалась. Легко вскочила и пошла к окну в одной
ночной рубашке. Пашка выключил фонарик.
     Настя откинула крючки и раскрыла окно.
     Из горницы пахнуло застойным сонным теплом.
     --  Ты что? --  спросила  она  негромко. Голос ее насторо­жил Пашку  --
какой-то отчужденный.
     "Неужели  узнала?" -- испугался он. Он хотел, чтобы его  принимали пока
за другого. Он молчал.
     Настя отошла  от окна. Пашка включил  фонарик.  Настя прошла  к  двери,
закрыла ее плотнее и вернулась к окну. Пашка выключил фонарь.
     "Не узнала. Иначе не разгуливала бы в одной рубахе".
     Пашка услышал  запах  ее  волос.  В  голову  ударил горячий  туман.  Он
отстранил ее и полез в окно.
     -- Додумался? -- сказала Настя слегка потеплевшим го­лосом.
     "Додумался, додумался, -- думал Пашка. -- Сейчас будет цирк".
     --  Ноги-то вытри,  -- сказала Настя,  когда  Пашка  влез в  горницу  и
очутился с ней рядом.
     Пашка продолжал молчать. Обнял ее, теплую,  мягкую.  Так сдавил, что  у
ней лопнула на рубашке какая-то тесемка.
     -- Ох, -- глубоко вздохнула Настя, -- что ж ты делаешь? Шальной!..
     Пашка начал ее  целовать. И  тут что-то случилось  с Нас­тей: она вдруг
вывернулась из его объятий, отскочила,  судо­рожно зашарила  рукой по стене,
отыскивая выключатель.
     "Все. Конец". Пашка приготовился к самому худшему: сейчас она закричит,
прибежит ее отец и будет  его фотогра­фировать. Он отошел на всякий случай к
окну.
     Вспыхнул  свет.  Настя  настолько  была  поражена,   что  по­началу  не
сообразила, что стоит перед посторонним челове­ком почти нагая.
     Пашка ласково улыбнулся ей.
     -- Испугалась?
     Настя схватила со стула юбку и стала надевать. Надела, подошла к Пашке.
Не успел  он  подумать о чем-либо, как ощутил  на левой  щеке  сухую горячую
пощечину. И тотчас такую же -- на правой.
     Потом некоторое время стояли друг против друга, смот­рели... У Насти от
гнева  расцвел  на щеках яркий румянец. Она была  поразительно красива в эту
минуту.
     "Везет инженеру", -- невольно подумал Пашка.
     -- Сейчас же убирайся отсюда! -- негромко приказала Настя.
     Пашка понял, что она не будет кричать -- не из таких.
     --  Побеседуем,  как  жельтмены,  -- заговорил Пашка, за­куривая. --  Я
могу, конечно, уйти, но  это банально. Это се­рость. -- Он  бросил спичку  в
окно и продолжал развивать свою мысль несколько торопливо, ибо опасался, что
Настя  возьмет  в руки  какой-нибудь  тяжелый  предмет  и  снова  пред­ложит
убираться.  От волнения  Пашка стал прохаживаться  по горнице --  от окна  к
столу и  обратно.  --  Я влюблен,  так. Это факт, а не  реклама. И я  одного
только не понимаю: чем я хуже этого инженера? Если на то пошло, я могу легко
стать  Героем Социалистического Труда. Надо  только  сказать мне  об этом. И
все. Зачем же  тут  аплодисменты устраивать? Со­бирайся  и поедем  со  мной.
Будем жить  в городе. -- Пашка  остановился. Смотрел  на Настю  серьезно, не
мигая. Он лю­бил ее, любил, как никого никогда в жизни еще не любил.
     Она поняла это.
     ~ Какой же ты  дурак, парень, -- грустно и просто сказа­ла она. -- Чего
ты мелешь тут? -- Она села  на стул. -- Натво­рил делов и еще философствует,
ходит. Он  любит!.. -- Настя  странно как-то  заморгала,  отвернулась. Пашка
понял: запла­кала.  -- Ты любишь, а я, по-твоему,  не люблю? -- Настя рез­ко
повернулась к нему -- в глазах слезы.
     Она была на редкость, на удивление красива. И тут Паш­ка понял: никогда
в жизни ему не  отвоевать ее. Всегда у  него  так: как что чуть посерьезнее,
поглубже -- так не его.
     -- Чего ты плачешь?
     --  Да потому, что вы только о себе  думаете... эгоисты не­счастные! Он
любит! -- Она вытерла слезы. -- Любишь, так уважай хоть немного, а не так...
     -- Что же я такого сделал? В окно залез -- подумаешь! Ко всем лазят...
     --  Не  в  окне дело.  Дураки вы все, вот  что. Тот дурак то­же... весь
высох от ревности. Приревновал ведь он к тебе. Уезжать собрался.
     -- Как уезжать? Куда? -- Пашка понял, кто этот дурак.
     -- Куда... Спроси его!
     Пашка нахмурился.
     -- На полном серьезе?
     Настя опять вытерла ладошкой  слезы,  ничего не сказала. Пашке стало до
того жалко ее, что под сердцем заныло.
     -- Собирайся! -- приказал он.
     Настя вскинула на него удивленные глаза.
     --  Поедем к нему. Я объясню этим московским фраерам, что  такое любовь
человеческая.
     -- Сиди уж... не трепись!
     --  Послушайте, вы!.. Молодая, интересная... --  Пашка приосанился.  --
Мне  можно съездить по  физиономии,  так?  Но слова вот  эти  дурацкие  я не
перевариваю. Что значит -- не трепись?
     -- Куда ты поедешь сейчас? Ночь глубокая...
     -- Наплевать. Одевайся. На -- кофту! Пашка снял со  спинки стула кофту,
бросил Насте. Настя поймала ее, поднялась в нерешительности.
     Пашка опять заходил по горнице.
     --  Из-за  чего  же   это  он   приревновал?   --  спросил  он  не  без
самодовольства.
     -- Танцевали... ему сказал кто-то. Потом в кино шепта­лись. Он же дурак
набитый.
     -- Что же ты не могла ему объяснить?
     -- Нужно мне объяснять! Никуда я не поеду.
     Пашка остановился.
     -- Считаю до трех: раз, два... А то целоваться полезу!
     -- Я те полезу! Что ты ему скажешь?
     -- Я знаю что!
     -- А я к чему там?
     -- Надо.
     -- Да зачем?
     -- Я не знаю, где он живет. Вообще надо ехать. Точка.
     Настя надела кофту, туфли.
     -- Лезь. Я за тобой. Видел бы кто-нибудь сейчас...
     Пашка вылез в сад, помог Насте. Вышли на дорогу.
     Полуторка ворчала на хозяина.
     -- Садись, ревушка-коровушка!.. Возись тут с вами по ночам.
     Пашке эта новая нежданная роль нравилась.
     Настя залезла в кабину
     -- Меня, что ли, хотел увозить? На машине-то?
     -- Где уж тут!.. С вами вперед прокиснешь, чем...
     -- Ну до чего ты, Павел...
     -- Что? -- строго спросил Пашка.
     -- Ничего.
     -- То-то. -- Пашка со скрежетом всадил скорость и по­ехал.
     ... Инженер не спал, когда Пашка постучал ему в окно.
     -- Кто это?
     -- Я