сверху  было  вид­но,  как
покраснели уши Малафейкина. Он не стал больше приставать к маляру-шабашнику.
Только с большим любопытством наблюдал за ним сверху.
     --  Вы  не  в  сторону центра едете?  --  спросил  румяный пассажир.  И
почтительно посмотрел на Малафейкина.
     --  А? -- встрепенулся Малафейкин.  --  Я? Нет, нет...  Ме­ня... Нет, в
другую сторону.
     -- А то хотел присоединиться к вам.
     -- Нет, нет... Мне в другую.
     -- Нам  в сторону Свиблово, -- громко сказал Мишка, потянулся и сел  на
полке. Его разбирал смех.
     -- О,  попутчик  наш проснулся? -- сказал  румяный че­ловек.  -- Доброе
утро, молодой  человек! Завидный у вас сон. А  я в дороге плохо сплю.  Ругаю
себя: да отсыпайся ты, есть же возможность -- нет, никак.
     Мишка, улыбаясь, смотрел на Малафейкина.
     -- Нет, мне бы еще столько, ничего бы...
     -- Дело молодое.
     Малафейкин  застегнул  свой скрипучий желтый чемо­дан,  затянул  ремни,
подхватил его, выставил в коридор... Из коридора же, не входя в купе, снял с
вешалки кожаное  пальто, снял  с  полки  шляпу и ушел одеваться  в  коридор,
подальше.
     "Трусит -- разоблачу, -- понял Мишка. -- На кой ты мне черт нужен!"
     Больше Малафейкин  в купе  не  входил. Оделся, взял че­модан  и  ушел в
тамбур.
     Однако на перроне Мишка скараулил его. Догнал, пошел рядом.
     -- Что, хватил  вчера лишнего, что ли?  -- спросил миро­любиво. -- Чего
турусил-то ночью? Зачем?
     -- Отвяжись! -- рявкнул вдруг  Малафейкин. И покрас­нел, как свекла. --
Чего ты пристал?! Не похмелился? Иди похмелись! Чего ты пристал к человеку?!
     На них оглянулись... Некоторые даже придержали шаг, ожидая скандала.
     Мишка,   опасаясь  всяких   этих   штучек,  связанных  с  объ­яснением,
приотстал. Но Малафейкина из вида не выпускал. Он обозлился на него.
     Вместе  сели  в метро...  Мишка  все  следил  за  Малафейкиным, не знал
только, как вывести на чистую воду этого прохвоста.  Чуть чего,  тот милицию
станет звать.
     В  вагоне  Малафейкин  осторожно  огляделся...  И напорол­ся на прямой,
уничтожающий  Мишкин  взгляд. Мишка под­мигнул  ему.  Уши  Малафейкина опять
зацвели маковым цве­том. Жесткий воротник кожаного пальто подпирал сзади его
шляпу... Малафейкин больше не оглядывался.
     На  выходе  из  метро,  на  эскалаторе,  Мишка  опять   при­близился  к
Малафейкину... Заговорил на ухо ему:
     -- Ты не ори только, не ори... Я один вопрос поставлю и больше не буду.
У меня брательник в Питере такой же... при­дурок: тоже строит из  себя. Чего
вы из себя корежите-то? Че­го вы добиваетесь этим? А? Я серьезно спрашиваю.
     Малафейкин молчал. Смотрел вверх, вперед.
     -- Вам что, легче, что ли, становится после этого?
     Малафейкин молчал.
     -- Зачем врал-то ночью мужику? А?
     Как эскалатор изготовился столкнуть их -- вышел на прямую -- Малафейкин
стал искать глазами  милиционера... Мишка обогнал его и, оглядываясь, пришел
раньше к ав­тобусной остановке.
     "Я тебя дома, во дворе, допеку", -- решил.
     Около  дома,  когда  сошли  с  автобуса,  Мишка  опять  по­шел  было  к
Малафейкину,  но тот вдруг болезненно  смор­щился, затряс  головой  так, что
шляпа чуть не съехала с го­ловы, затопал ногой и закричал:
     --  Не  подходи!  Не подходи ко мне! Не  подходи!  --  про­кричал  так,
повернулся и скоро пошагал к дому. Почти  по­бежал. Большой желтый чемодан с
ремнями колотил его по ноге. Кожаное  пальто надламывалось и приятно шумело.
Шляпу Малафейкин поправил на ходу левой рукой... Не ог­лянулся ни разу.
     Мишке чего-то вдруг стало жалко его.
     -- Звонарь, --  сказал  он негромко, сам себе. --  Дача у не­го, видите
ли. С камином,  видите  ли...  Во  звонарь-то! Они, видите ли, жить умеют...
Звонари.
     И тоже пошел. В магазин. Сигарет купить. У него сигареты кончились.


     OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского





Гринька Малюгин

     Гринька,  по  общему  мнению  односельчан,  был  человек  недоразвитый,
придурковатый.
     Был он здоровенный парень с длинными руками, горбо­носый, с  вытянутым,
как у лошади,  лицом. Ходил, раскачи­ваясь взад-вперед, медленно посматривал
вокруг  бездумно и ласково. Девки  любили  его. Это  было непонятно.  Чья-то
умная голова додумалась: жалеют. Гриньке это очень понра­вилось.
     -- Меня же все жалеют! -- говорил он, когда  был  подвы­пивши, и стучал
огромным кулаком себе в грудь, и смотрел при этом так,  будто он говорил: "У
меня же девять орденов!"
     Работал  Гринька хорошо,  но  тоже  чудил.  Его, например, ни  за какие
деньги,  никакими уговорами  нельзя было  заста­вить работать в воскресенье.
Хоть ты  что делай,  хоть  гори  все вокруг синим огнем -- он в  воскресенье
наденет  черные  пли­совые  штаны, куртку  с "молниями",  намочит русый чуб,
уло­жит  его на  правый бочок аккуратненькой копной и пойдет  по  деревне --
просто так, "бурлачить".
     -- Женился бы хоть, телеграф, -- советовала ему мать.
     -- Стукнет тридцать -- женюсь, -- отвечал Гринька.
     Гриньку   очень   любили  как-нибудь   называть:   "земледав",  "быча",
"телеграф", "морда"... И все как-то шло Гриньке.
     Вот какая история приключилась однажды с Гринькой.
     Поехал он в город за горючим для совхоза.  Поехал еще затемно. В городе
заехал к знакомым, загнал машину в огра­ду, отоспался на диване, встал часов
в  девять, плотно позавтракал и поехал на центральное  бензохранилище -- это
ки­лометрах в семнадцати от города, за горой.
     День был тусклый,  теплый. Дороги  раскисли после дож­дя,  колеса  то и
дело буксовали. Пока доехал до хранилища, порядком умаялся.
     Бензохранилище --  целый  городок,  строгий, правиль­ный, однообразный,
даже  красивый в своем однообразии.  На  площади  гектара в два  аккуратными
рядами стоят огромные  серебристо-белые цистерны -- цилиндрические, круглые,
квадратные.
     Гринька   пристроился  в   длинный  ряд  автомашин  и  стал  потихоньку
двигаться.
     Часа через три только ему закатили в кузов бочки с бен­зином.
     Гринька подъехал  к конторе,  поставил  машину рядом с другими и  пошел
оформлять документы.
     И  тут -- никто  потом  не мог  сказать,  как это  случилось, почему --
низенькую контору озарил вдруг яркий свет.
     В конторе было  человек шесть шоферов, две девушки за столами и толстый
мужчина в очках (тоже сидел за столом).
     Он и оформлял бумаги.
     Свет вспыхнул сразу. Все на мгновение ошалели. Стало тихо. Потом тишину
эту, как бичом, хлестнул чей-то вскрик на улице:
     -- Пожар!
     Шарахнули из конторы.
     Горели бочки на одной из машин. Горели как-то злове­ще, бесшумно, ярко.
     Люди бежали от машин.
     Гринька тоже побежал вместе со всеми. Только один толстый человек (тот,
который оформлял бумаги), отбежав немного, остановился.
     -- Давайте брезент! Э-э! -- заорал он. -- Куда вы?! Успеем же!.. Э-э!..
     --  Бежи, сейчас  рванет! Бежи,  дура толстая!  --  крикнул  кто-то  из
шоферов.
     Несколько человек остановились. Остановился и Гринька.
     -- Сча-ас... Ох и будет! -- послышался сзади чей-то го­лос.
     -- Добра пропадет сколько! -- ответил другой.
     Кто-то заматерился. Все ждали.
     -- Давайте брезент! -- непонятно кому кричал толстый мужчина, но сам не
двигался с места.
     --  Уходи!  -- опять  крикнули ему -- Вот  ишак...  Что  тут  брезентом
сделаешь? Брезент...
     Гриньку точно кто толкнул сзади. Он побежал к горящей машине.  Ни о чем
не думал. В голове точно молотком би­ли -- мягко и больно: "Скорей! Скорей!"
Видел, как впереди, над машиной, огромным винтом свивается белое пламя.
     Не помнил Гринька,  как  добежал он до  машины, как  включил зажигание,
даванул стартер, воткнул скорость --  че­ловеческий механизм сработал быстро
и точно. Машина рва­нулась и, набирая скорость, понеслась прочь от цистерн и
от других машин с горючим.
     Река была в полукилометре от хранилища: Гринька пра­вил туда, к реке.
     Машина  летела по целине, прыгала. Горящие  бочки гро­хотали в  кузове.
Гринька закусил  до крови  губы,  почти лег на штурвал.  Крутой,  обрывистый
берег  приближался  угнетающе  медленно.  На косогорчике, на зеленой  мокрой
травке,  колеса забуксовали.  Машина юзом поползла назад.  Гринька  вспотел.
Молниеносно перекинул скорость, дал левее  руля, выехал.  И  опять выжал  из
мотора всю его мощь.
     До  берега осталось  метров двадцать. Гринька открыл  дверцу, не снимая
правой ноги с  газа,  стал левой  на поднож­ку.  В  кузов  не  глядел -- там
колотились бочки и тихо шумел огонь. Спине было жарко.
     Теперь  обрыв  надвигался  быстро.  Гринька  что-то медлил,  не прыгал.
Прыгнул,  когда до берега осталось метров пять.  Упал. Слышал, как с  лязгом
грохотнули бочки. Взвыл мо­тор... Потом под обрывом сильно рвануло. И оттуда
вырос красивый стремительный столб огня. И стало тихо.
     Гринька встал и тут же сел -- в сердце  воткнулась такая  каленая боль,
что в глазах потемнело.
     -- Мм... ногу сломал, -- сказал Гринька самому себе.
     К нему подбежали, засуетились. Подбежал толстый чело­век и заорал:
     -- Какого черта не прыгал, когда отъехал уже?! Направил бы ее и прыгал!
Обязательно надо до инфаркта людей довести!
     -- Ногу сломал, -- сказал Гринька.
     -- В герои лезут! Молокососы!.. -- кричал толстый.
     Один из шоферов ткнул его кулаком в пухлую грудь.
     -- Ты что, спятил, что ли?
     Толстый  оттолкнул  шофера.  Снял очки, трубно высмор­кался.  Сказал  с
нервной дрожью в голосе:
     -- Лежать теперь. Черти!
     Гриньку подняли и понесли.
     В палате, кроме Гриньки, было еще четверо мужчин.
     Один ходил с "самолетом", остальные лежали, задрав кверху загипсованные
ноги. К ногам их были привязаны же­лезяки.
     Один  здоровенный парень, белобрысый, с  глуповатым лицом, просил того,
который ходил:
     -- Слышь!.. Неужели у тя сердца нету?
     -- Нету, -- спокойно отвечал ходячий.
     -- Эх!..
     -- Вот те и "эх". -- Ходячий остановился против койки белобрысого. -- Я
отвяжу, а кто потом отвечать будет?
     -- Я.
     --  Ты... Я  же  и  отвечу. Нужно мне это. Терпи!  Мне, ты ду­маешь, не
надоела тоже вот эта штука? Надоела.
     -- Ты же ходишь!.. Сравнил.
     -- И ты будешь.
     -- А чего  ты  просишь-то?  --  спросил Гринька белобрысо­го.  (Гриньку
только что перевели в эту палату.)
     -- Просит, чтоб я ему гири отвязал, -- пояснил ходя­чий. -- Дурней себя
ищет. Так -- ты полежишь и встанешь, а если я отвяжу, ты совсем не встанешь.
Как дите малое, чест­ное слово.
     -- Не могу я больше! -- заскулил белобрысый. -- Я  пси­хически заболею:
двадцать вторые сутки лежу как бревно.  Я же не бревно, верно? Сейчас  орать
буду...
     -- Ори, -- спокойно сказал ходячий.
     -- Ты что, тронулся, что ли? -- спросил Гринька парня.
     -- Няня! -- заорал тот.
     --  Как тебе не стыдно, Степан, -- сказал с  укоризной один из лежачих.
-- Ты же не один здесь.
     -- Я хочу книгу жалоб и предложений.
     -- Зачем она тебе?
     -- А  чего  они!.. Не могли умнее  чего-нибудь придумать? Так, наверно,
еще при царе лечили. Подвесили, как борова...
     -- Ты и есть боров, -- сказал ходячий.
     -- Няня!
     В палату  вместо няни вошел  толстый мужчина в очках (с бензохранилища,
из конторы).
     -- Привет! --  воскликнул он, увидев Гриньку. -- А  мне сказали сперва,
что ты  в  каком-то  другом  корпусе  лежишь... Едва  нашел.  На,  еды  тебе
приволок. Фу-у!  -- Мужчина сел на краешек Гринькиной кровати. Огляделся. --
Ну и житье у вас, ребята!.. Лежи себе, плюй в потолок.
     -- Махнемся? -- предложил мрачно белобрысый.
     -- Завтра махнемся.
     -- А-а!.. Нечего тогда вякать. А то сильно умные все.
     -- Ну как? -- спросил мужчина Гриньку -- Ничего?
     -- Все в ажуре, -- сказал Гринька.
     -- Ты скажи, почему ты не прыгал, когда уже близко до реки оставалось?
     -- А сам не знаю.
     --  Меня,   понимаешь,  чуть  кондрашка   не   хватил:   сердце   стало
останавливаться, и все. Нервы у тебя крепкие, наверно.
     -- Я  ж  танкистом в армии  был,  -- хвастливо сказал  Гринька. --  Вот
попробуй пощекоти меня -- хоть бы что. По­пробуй!
     --  Хэх!.. Чудак! Ну,  машину  достали. Все,  в  общем, разво­ротило...
Сколько лежать придется?
     -- Не знаю. Вон друг двадцать вторые сутки парится. С месяц, наверно.
     -- Перелом бедренной кости? -- спросил белобрысый. --  А два месяца  не
хочешь? "С месяц"... Быстрые все какие!
     --  Ну,  привет  тебе от наших ребят, -- продолжал толс­тый.  -- Хотели
прийти сюда --  не пускают. Меня как проф­орга и то еле пропустили. Журналов
вот тебе прислали... -- Мужчина достал из-за  пазухи  пачку журналов. --  Из
газеты приходили, расспрашивали  про тебя... А мы и  знать не знаем, кто  ты
такой. Сказано в путевке, что Малюгин,  из  Суртайки... Сказали, что  придут
сюда.
     -- Это ничего, -- сказал Гринька самодовольно. -- Я им тут речь скажу.
     --  Речь?..  Хэх!..  Ну ладно,  поправляйся.  Будем заходить к  тебе  в
приемные дни -- я  специально  людей буду  выделять. Я бы посидел еще, но на
собрание тороплюсь. Тоже речь надо говорить. Не унывай!
     -- Ничего.
     Профорг пожал Гриньке руку, сказал всем "до свиданья" и ушел.
     -- Ты  что, герой,  что ли? --  спросил Гриньку  белобры­сый,  когда за
профоргом закрылась дверь. Гринька некоторое время молчал.
     -- А вы разве ничего не слышали? -- спросил  он серьез­но. -- Должны же
были по радио передавать.
     -- У  меня наушники не работают. --  Детина щелкнул толстым пальцем  по
наушникам, висевшим у его изголовья. Гринька еще немного помолчал. И ляпнул:
     -- Меня же на Луну запускали.
     У всех вытянулись лица, белобрысый даже рот приот­крыл.
     -- Нет, серьезно?
     -- Конечно. Кха! -- Гринька смотрел в потолок с таким  видом, как будто
он на спор на виду у всех  проглотил топор и  ждал, когда он переварится, --
как будто он нисколько не сомневался в этом.
     -- Врешь ведь? -- негромко сказал белобрысый.
     -- Не веришь, не верь, -- сказал Гринька. -- Какой мне смысл врать?
     -- Ну и как же ты?
     -- Долетел  до половины, и горючего не хватило. Я  прыг­нул. И ногу вот
сломал -- неточно приземлился.
     Первым очнулся человек с "самолетом".
     -- Вот это загнул! У меня ажник дыхание остановилось.
     -- Трепло! -- сказал белобрысый разочарованно. -- Я ду­мал, правда.
     -- Завидки  берут, да? -- спросил Гринька  и стал смотреть журналы.  --
Между  прочим, состояние невесомости я пере­нес хорошо. Пульс нормальный всю
дорогу.
     -- А как это ты на парашюте  летел, если там воздуха не­ту?  -- спросил
белобрысый.
     -- Затяжным.
     -- А кто это к тебе приходил сейчас? -- спросил человек с "самолетом".
     -- Приходил-то? --  Гринька перелистнул  страничку журнала. -- Генерал,
дважды Герой Советского Союза. Он толь­ко не в форме -- нельзя.
     Человек с "самолетом" громко захохотал.
     --  Генерал?! Ха-ха-ха!.. Я  ж  его знаю!  Он же ж  на  бензо­хранилище
работает!
     -- Да? -- спросил Гринька.
     -- Да!
     -- Так чего же ты тогда спрашиваешь, если знаешь?
     Белобрысый раскатился громоподобным смехом. Глядя на него, Гринька тоже
засмеялся. Потом засмеялись все ос­тальные. Лежали и смеялись.
     -- Ой, мама родимая!.. Ой, кончаюсь!.. -- стонал белоб­рысый.
     Гринька   закрылся  журналом   и  хохотал  беззвучно.  В  палату  вошел
встревоженный доктор.
     -- В чем дело, больные?
     --  О-о!.. О-о!.. -- Белобрысый только показывал  на Гриньку  -- не мог
произнести ничего членораздельно. -- Гене... ха-ха-ха! Гене... хо-хо-хо!..
     Смешливый старичок доктор тоже хихикнул и поспешно вышел из палаты.
     И  тотчас  в  палату  вошла  девушка  лет  двадцати  трех.  В  брю­ках,
накрашенная,  с  желтыми  волосами  --  красивая.  Остано­вилась  в  дверях,
удивленно оглядела больных.
     -- Здравствуйте, товарищи!
     Смех потихоньку стал стихать.
     -- Здрассте! -- сказал Гринька.
     -- Кто будет товарищ Малюгин?
     -- Я, -- ответил Гринька и попытался привстать.
     --  Лежите,  лежите,  что   вы!  --  воскликнула  девушка,  под­ходя  к
Гринькиной койке. -- Я вот здесь присяду. Можно?
     -- Боже мой! -- сказал Гринька и опять попытался сдви­нуться  на койке.
Девушка села на краешек белой плоской койки.
     -- Я из городской молодежной газеты. Хочу поговорить с вами.
     Белобрысый перестал хохотать, смотрел то на Гриньку, то на девушку
     -- Это можно, -- сказал Гринька и мельком глянул на бе­лобрысого.
     Детина начал теперь икать.
     -- Как вы себя чувствуете? -- спросила девушка, раскла­дывая на коленях
большой блокнот.
     -- Железно, -- сказал Гринька.
     Девушка улыбнулась, внимательно посмотрела  на  Гринь­ку. Гринька  тоже
улыбнулся и подмигнул ей. Девушка опус­тила глаза к блокноту.
     --  Для начала... такие... формальные  вопросы: откуда ро­дом,  сколько
лет, где учились...
     -- Значит, так... -- начал Гринька, закуривая. -- А потом я речь скажу.
Ладно?
     -- Речь?
     -- Да.
     -- Ну... хорошо... Я могу потом записать. В другой раз.
     -- Значит, так:  родом я  из Суртайки  --  семьдесят  пять  ки­лометров
отсюда. А вы сами откуда?
     Девушка  весело  посмотрела  на  Гриньку,  на   других  боль­ных;  все,
притихнув, смотрели на нее и на Гриньку, слушали. Белобрысый икал.
     -- Я из Ленинграда. А что?
     -- Видите ли, в  чем дело, -- заговорил Гринька, --  я вам могу сказать
следующее...
     Белобрысый неудержимо икал.
     -- Выпей воды! -- обозлился Гринька.
     --  Я  только  что   пил  --  не  помогает,  --   сказал   белобры­сый,
сконфузившись.
     -- Значит, так... --  продолжал  Гринька, затягиваясь папи­роской. -- О
чем мы с вами говорили?
     -- Где вы учились?
     -- Я  волнуюсь, -- сказал Гринька (ему  не хотелось гово­рить,  что  он
окончил только пять классов). -- Мне трудно го­ворить.
     -- Вот  уж никогда бы не подумала! -- воскликнула девуш­ка. --  Неужели
вести горящую машину легче?
     -- Видите  ли...  --  опять  напыщенно заговорил Гринька,  потом  вдруг
поманил к себе  девушку и негромко -- так, чтоб другие не слышали, доверчиво
спросил:  -- Вообще-то в чем дело? Вы только это не  пишите. Я что, на самом
деле  подвиг совершил? Я боюсь: вы напишете, а мне  стыдно будет потом перед
людями. "Вон, -- скажут, -- герой пошел!"
     Девушка тихо засмеялась. А когда перестала  смеяться, некоторое время с
интересом смотрела на Гриньку.
     -- Нет, это ничего, можно.
     Гринька приободрился.
     -- Вы замужем? -- спросил он.
     Девушка растерялась.
     -- Нет... А, собственно, зачем?..
     -- Можно, я вам письменно все  опишу? А вы еще раз за­втра придете, и я
вам отдам. Я не могу, когда рядом икают.
     -- Что я, виноват, что ли? -- сказал белобрысый и опять икнул.
     Девушку Гринькино предложение поставило в тупик.
     --  Понимаете...  я должна  этот  материал сдать сегодня.  А  завтра  я
уезжаю. Просто не знаю, как нам быть. А вы  ко­ротко расскажите.  Значит, вы
из Суртайки. Так?
     -- Так. -- Гринька скис.
     -- Вы, пожалуйста, не обижайтесь на меня, я ведь тоже на работе.
     -- Я понимаю.
     -- Где вы учились?
     -- В школе.
     -- Где, в Суртайке же?
     -- Так точно.
     -- Сколько классов кончили?
     Гринька строго посмотрел на девушку
     -- Пять, шестой коридор. Неженатый. Не судился еще. Все?
     -- Родители...
     -- Мать.
     -- Чем она занимается?
     -- На пенсии.
     -- Служили?
     -- Служил. В танковых войсках.
     -- Что вас заставило броситься к горящей машине?
     -- Дурость.
     Девушка посмотрела на Гриньку
     -- Конечно. Я же мог подорваться, -- пояснил тот.
     Девушка задумалась.
     --  Хорошо,  я завтра  приду к вам,  -- сказала  она. -- Толь­ко  я  не
знаю... завтра приемный день?
     -- Приемный день в пятницу, -- подсказал бел