-- Да не скучно, а...  глаза не  глядят, в душу мать-то, --  на­калялся
Яковлев. -- Стоя-ат...  бараны  и бараны,  курва.  И вся радость вот так вот
стоять?  -- Яковлев прямо, ехидно и насмешливо посмотрел на  Серегу: то есть
он и его, Сергея, спрашивал -- вся радость, что ли, в этом?
     Сергей  выправился с  годами в  хорошего мужика:  креп­кий,  спокойный,
добрый... Он не  понимал, что происходит с  Яковлевым, но  помнил  он  этого
ястреба: или здесь кто-ни­будь  поперек шерсти погладил -- сказал что-нибудь
не так, или дома подрались. Он и спросил прямо:
     -- Чего ты такой?.. Дома что-нибудь?
     -- Приехал  отдохнуть!.. --  Яковлев уж по своему адресу съехидничал. И
сплюнул "казбечину". -- Звали же на поезд "Дружбу" -- нет, домой, видите ли,
надо! А тут... как на клад­бище: только еще за упокой не гнусят. Неужели так
и жи­вут?
     Сергей  перестал  улыбаться;  эта  ехидная  остервенелость бывшего  его
дружка тоже стала ему поперек горла. Но он пока молчал.
     -- У тя дети-то есть? -- спросил Яковлев.
     -- Есть.
     --  От этой? --  Яковлев  кивнул в сторону  толстой,  серо­глазой  жены
Сергея.
     -- От этой...
     -- Вся радость, наверно, -- допрашивал дальше Яков­лев,  -- попыхтишь с
ней на коровьем реву, и все?
     -- Ну  а там как?.. -- Сергей, видно  было, глубоко и горь­ко обиделся,
но еще терпел, еще не хотел показать это. -- Лучше?
     -- Там-то?.. -- Яковлев не  сразу ответил. Зло и задумчи­во  сощурился,
закурил новую, протянул коробку "Казбека" Сергею,  но тот  отказался. -- Там
своя вонь... но уж хоть -- в нос ширяет. Хоть этой вот мертвечины нет. Пошли
выпьем!
     -- Нет, -- Сергей, в свою очередь, с усмешкой смотрел на Яковлева.
     Тот уловил эту усмешку, удивился.
     -- Чего ты? -- спросил он.
     -- Ты  все такой же, -- сказал Сергей, откровенно и нехо­рошо улыбаясь.
Он терял терпение. -- Сам воняешь ездишь по  свету, а на  других сваливаешь.
Нигде не нравится, да?
     -- А тебе правится?
     -- Мне нравится.
     -- Ну и радуйся... со своей пучеглазой. Сколько уже на­строгали?
     -- Сколько настрогали -- все  наши. Но  если  ты еще раз, падали кусок,
так  скажешь, я... могу измять твой дорогой костюм, -- глаза Сергея смотрели
зло и серьезно.
     Яковлев  не  то  что  встревожился, а  как-то  встрепенулся;  ему  враз
интересно сделалось.
     -- О-о, -- сказал он с облегчением. -- По-человечески хоть заговорил. А
то -- под  ру-учку идут... Дурак,  смотреть же стыдно.  Кто счас  под  ручку
ходит!
     -- Ходил и буду ходить. Ты мне, что ли, указчик?
     -- Вам укажешь!.. -- Яковлев  весело, снисходительно, но с любопытством
смотрел на Сергея. -- На тракторе ра­ботаешь?
     -- Не твое поганое дело.
     -- Дурачок...  я же с тобой беседую. Чего ты осердился-то? Бабу обидел?
Их надо живьем  закапывать,  этих подруг  жиз­ни. Гляди!.. обиделся. Любишь,
что ли?
     С Яковлевым  трудно говорить:  как ты с ним ни загово­ри, он все  равно
будет  сверху --  вскрылит вверх  и оттуда разговаривает...  расспрашивает с
каким-то  особым  гадким  интересом  именно  то,  что   задело   за  больное
собеседника.
     -- Люблю, -- сказал Сергей. -- А ты свою... что, закопал, что ли?
     Яковлев искренне рассмеялся; он прямо ожил на глазах. Хлопнул Сергея по
плечу и сказал радостно:
     --  Молоток!  Не совсем  тут отсырел!..  -- странная душа у Яковлева --
витая какая-то: он, правда, возрадовался,  что заговорили так... нервно, как
по  краешку  пошли,  он все бы и ходил  вот  так  -- по краешку. --  Нет, не
удалось  закопать:  их  закон охраняет. А  у тебя  ничего объект. Где  ты ее
на­шел-то? Глаза только... Что у ней с  глазами-то?  У ней не эта?.. болезнь
такая с глазами есть... Чего она такая пучегла­зая-то?
     Сергей   по-деревенски  широко  размахнулся  --  хотел  в  лоб  угодить
Яковлеву,  но  тот увернулся, успел, Сергей уда­рил его куда-то в  плечо, не
больно.  Яковлев  этого только и ждал: ногой сильно дал Сереге  в живот, тот
скорчился... Яковлев кулаком в голову сшиб его вовсе с ног. И спокойно пошел
было  прочь  от  клуба...  Его догнали.  Он  слышал,  что  догоняют,  но  не
поворачивался до последнего мгновения, шел себе  беспечно,  даже "казбечину"
во  рту  пожевывал...  И  вдруг  побежал, но тут  же чуть  отклонился  и дал
первому,  кто догонял, кулаком  наотмашь.  Первому  он попал,  но  догоня­ло
несколько, молодые... Хоть и умел Яковлев драться,  его скоро сшибли тоже  с
ног и несколько попинали, пока не подбежали пожилые мужики и не разняли.
     Яковлев встал, сплюнул, оглядел  всего  себя --  ничего су­щественного,
никаких особых повреждений. Отряхнулся. Он был доволен.
     -- Ну вот... -- сказал он, доставая "Казбек", -- хоть делом занялись...
-- Яковлев  насмешливо оглядел окруживших его мужиков и молодых парней. -- А
то стоя-ат ждут свою само­деятельность дурацкую.
     -- Иди отсюда, -- посоветовали ему.
     -- Пойду, конечно... Что же мне, тоже самодеятельность, что  ли, с вами
стоять ждать? Кто выпить хочет? Парни...
     Никто не изъявил желания пить с Яковлевым.
     -- Скучно живете, граждане, -- сказал Яковлев,  помол­чав. Сказал всем,
сказал довольно проникновенно, серьез­но. -- Тошно глядеть на вас...
     -- Еще, что ли, дать?
     -- Надо было, -- сказал кто-то из пожилых мужиков. -- Зря разняли.
     -- Не  в этом дело, -- сказал Яковлев. -- Скучно, -- еще раз сказал он,
сказал четко,  внятно, остервенело. Сунув  ру­ки  в  карманы шикарных  брюк,
пожевал "казбечину"... И по­шел.
     Еще немного постояли,  глядя  вслед Яковлеву... По­вспоминали, какой он
тогда был -- всегда был такой. Они все,  Яковлевы, такие: вечно недовольные,
вечно кулаки на кого-нибудь сучат...
     Тут  как   раз   приехала   самодеятельность.  И   все  пошли  смотреть
самодеятельность.


     OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского





Версия

     Санька Журавлев рассказал диковинную историю. Был он в городе (мотоцикл
ездил  покупать),  зашел  там  в  ресто­ран  покушать. Зашел,  снял  плащ  в
гардеробе,  направился  в зал... А  не заметил, что  зал отделяет стеклянная
стена --  по­шел на эту стенку.  И высадил ее. Она  прямо так стоймя и упала
перед Санькой  и со  звоном разлетелась в куски.  Ну, сбежались.  Санька был
совершенно  трезв,  поэтому  мили­цию  вызывать не  стали,  а  повели его  к
директору  ресторана  на второй  этаж. Человек, который  вел его  по  мягкой
лест­нице, подсчитал:
     -- Зарплаты две выложишь. А то и три.
     -- Я же не нарочно.
     -- Мало ли что!
     Зашли в кабинет  директора...  И  тут-то  и  начинается дико­вина,  тут
сельские  люди  слушали и переглядывались -- не верили.  Санька  рассказывал
так:
     --  Заходим -- сидит молодая женщина.  Пышная, глаза маленько навыкате,
губки бантиком, при золотых часиках. "Что случилось?"  Товарищ этот начинает
ей докладывать, что вот, мол, стенку решили... А эта на меня смотрит, -- тут
Санька всякий  раз  хотел показать, как она  на  него смотре­ла: делал  губы
куриной гузкой и  выпучивал  глаза.  И  смот­рел  на всех. Люди  смеялись  и
продолжали не верить.
     -- Ну-ну?
     --  Она  этому  товарищу  говорит:   "Ну  хорошо,  говорит,  идите.  Мы
разберемся".  А  кабинет!.. Ну, е-мое,  наверно,  у министров  такие: кругом
мягкие креслы, диваны, на стенах  картины... "Вы  откуда?"  -- спрашивает. Я
объяснил.  "Так,  так, --  говорит. --  Как же  это вы так?" А сама  на меня
смо-отрит, смо-отрит... До-олго смотрела.
     Еще потому  не верили  земляки Саньке, что смотреть-то на него, да еще,
как он уверяет, долго, да еще городской женщине -- зачем, господи?! Чего там
высматривать-то?  Длинный,  носатый,   весь  в  морщинах  раньше  времени...
Догадывались,  что  Саня  потому и  выдумал  эту  историю,  чтобы  хоть  так
отыграться за то, что деревенские девки его не любили.
     -- Ну-ну, Саня? Дальше?
     Дальше Санька бил в самое дыхало; история начинала звенеть и искриться,
как та стенка в ресторане...
     -- Дальше  мы едем с ней в  ее  трехкомнатную квартиру и гужуемся.  Три
дня! Я просыпаюсь, от так от шарю возле кро­вати, нахожу бутылку шампанского
-- буль-буль-буль!.. Она мне: "Ты бы хоть из фужера, Санек,  вон  же фужеров
пол­но!" Я  говорю: "Имел я в виду эти фужеры!" Гужуемся три дня и три ночи!
Как во сне жил. Она на работу вечером схо­дит, я пока один в квартире. Ванну
принимаю, в  туалете си­жу...  Ванна  отделана  голубым  кафелем,  туалет --
желтым.  Все  блестит,  мебель  вся  лакирована. Я  сперва  с  осторожностью
относился, она заметила, подняла на смех. "Брось ты, гово­рит,  Санек! Надо,
чтоб вещи тебе служили, а не  ты вещам. Что  же, говорит, я все это с собой,
что ли, возьму?" Што­ры такие зеленые, с листочками... Задернешь -- полумрак
такой в комнатах. Кто-нибудь спал из вас  в спальне из карельской березы? Мы
же фраера! Мы думаем, что спать на панцирной сетке -- это мечта  жизни. Счас
я  себе  делаю  кро­вать из простой  березы...  город давно уже  перешел  на
дере­вянные кровати. Если  ты  каждый день получаешь  гигантский  стресс, то
выспаться-то ты должен!
     -- Ну-ну, Сань?
     -- Так  проходят  эти  три дня. Вечером  она привозит на такси курочек,
разные  заливные...  Они  мне  сигналют, я спускаюсь,  беру переносной такой
холодильничек,  несу...  И  мы опять гужуемся.  Включаем  радиолу  на  малую
громкость, попиваем шампанское... Чего только  моя левая нога захочет,  я то
немедленно  получаю.  Один  раз  я говорю: "А вот  я  видел в кино: наливает
человек немного виски в  стакан, потом ту­да из сифончика... Ты можешь так?"
"Это, говорит, называ­ется  виски  с содовой. Сифон у  меня есть, виски счас
при­везут". Точно, минут через пятнадцать привезли виски. Они  мне кстати не
поглянулись.  Я  пил водку  с  содовой.  От  так  от  нажимаешь  курочек  на
сифончике, оттуда как даст в ста­кан... Прелесть.
     -- А как со стеклом-то?
     -- С каким стеклом?
     -- Ну, разбил-то...
     -- А-а.  А никак.  Она меня потом разглядывала всего и удивлялась: "Как
ты,  говорит, не  порезался-то?" А мотоцикл --  я ей деньги  отдал,  мне его
прямо к подъезду подка­тили...
     Вот такая история  случилась будто бы  с Санькой  Журав­левым. Из всего
этого  несомненной правдой  было: Санька в самом деле ездил в город; не было
его  три  дня; мотоцикл привез именно такой,  какой хотел  и  на какой  брал
деньги; лишних денег у  него с собой не было. Это все  правда. В  ос­тальное
односельчане никак  не могли  поверить. Санька нервничал, злился...  Говорил
мужикам  про  такие поганые  подробности,  каких  со  зла  не  выдумаешь. Но
считали, что всего этого Санька где-то наслышался.
     -- Ну, е-мое! -- психовал Санька. -- Да где же я эти три  дня  был-то?!
Где?!
     -- Может, в вытрезвителе.
     -- Да как  я в  вытрезвитель-то попаду?! Как? У меня лиш­него  рубля не
было!
     -- Ну, это... Свинья грязи найдет.
     -- Иди найди! Иди хоть пятак найди за так-то. На что же бы я жил-то три
дня?
     Этого не  могли объяснить. Но  и в пышного директора ресторана, и в  ее
трехкомнатную квартиру -- тоже  не  могли  поверить. Это уж  черт знает  что
такое -- таких дур и на све­те-то не бывает.
     --  Дистрофики! --  обзывал  всех  Санька.  -- Жуки  навоз­ные,  Что вы
понимаете-то? Ну, что вы можете понимать в современной жизни?
     Слушал  как-то  эту историю  Егорка  Юрлов,  мрачнова­тый,  бесстрашный
парень,  шофер совхозный. Дослушал  до конца, усмехнулся ядовито. К нему все
повернулись,  пото­му что его мнение -- как-то  так повелось -- уважали.  И,
на­до сказать, он и вправду был парень неглупый.
     -- Что скажешь, Егорка?
     -- Версия, -- кратко сказал Егорка.
     -- Какая версия? -- не понял Санька.
     -- Что ты дурачка-то из себя  строишь? -- прямо спросил Егорка. -- Чего
ты людей в заблуждение вводишь?
     Санька аж  побелел... Думали, что они  подерутся.  Но  Санька  прищемил
обиду зубами. И тоже прямо спросил:
     -- У тебя машина на ходу?
     -- Зачем?
     -- Я спрашиваю: у тебя машина на ходу? -- Санька угро­жающе придвинулся
к Егорке. -- Ну?
     Егорка подождал, не кинется ли на него Санька; подож­дал и ответил:
     -- На ходу.
     --  Поедем, -- приказным голосом сказал  Санька.  --  На­доела  мне эта
комедия: им рассказываешь как добрым, а они, стерва, хаханьки строют. Поедем
к ней, я покажу  те­бе, как живут люди в двадцатом  веке.  Предупреждаю: без
моего  разрешения никого  не  лапать  и  не  пить  дорогое  вино  стаканами.
Возможно, там соберется общество  -- может, подруги ее придут. Кто еще хочет
ехать, фраера? -- Саньку повело на спектакль -- он любил иногда "выступить",
но при  всем  том...  При  всем  том  он  предлагал проверить, прав­ду ли он
говорит или врет. Это серьезно.
     Егорка, не долго думая, сказал:
     -- Поехали.
     -- Кто еще хочет? -- еще раз спросил Санька.
     Никто больше не пожелал ехать. История сама по себе довольно темная, да
еще два таких едут... Недолго и того... угореть.
     А Санька с Егоркой поехали.
     Дорогой еще раз ругнулись. Санька опять начал учить Егорку, чтоб никого
не лапал в городе и не пил дорогое ви­но стаканами.
     -- А то я ж вас знаю...
     -- Да  пошел  ты к такой-то матери! -- обозлился Егор­ка.  -- Строит из
себя, сидит... "Я -- ва-ас..." Кого это "вас"-то? А ты-то кто такой?
     -- Я тебя учу, как лучше ориентироваться в новой обста­новке, понял?
     --  Научи лучше  себя  --  как  не  трепаться. Не  врать.  А  то  звону
наделал...  Счас,  если  приедем  и там  никакой трех­комнатной квартиры  не
окажется, -- Егорка постучал паль­цем по рулю, -- обратно пойдешь пешком.
     -- Ладно.  Но если  все будет, как я говорил, я те... Ты при­народно, в
клубе, скажешь, со сцены: "Товарищи, зря мы не верили Саньке Журавлеву -- он
не врал". Идет?
     -- Едет, -- буркнул мрачный Егорка.
     -- Черти!  -- в  сердцах сказал Санька. -- Сами живут... как  при  царе
Горохе, и других не пускают.
     Приехали в город засветло.
     "Направо",   "Налево",   "Прямо!"  --   командовал  Санька.   Он   весь
подсобрался,  в глазах  появилась решимость: он слегка трусил. Егорка искоса
взглядывал на него, послушно поворачивал "влево", "вправо"... Он  видел, что
Санька виб­рирует, но помалкивал. У него у самого сердце раза два сжа­лось в
недобром предчувствии.
     --  Узнаю ресторан  "Колос",  -- торжественно  сказал  Сань­ка. -- Тут,
по-моему, опять налево. Да, иди налево.
     -- Адрес-то не знаешь, что ли?
     -- Адресов я никогда  не помнил -- на глаз лучше всего. Еще покрутились
меж  высоких спичечных  коробков,  по­ставленных  стоймя...  И  подъехали  к
одному, и остановились.
     --  Вот он,  подъездик,  -- негромко сказал Санька. --  Го­лубенький, с
козырьком.
     Посидели немного в кабине.
     -- Ну? -- спросил Егорка.
     -- Счас... Она,  наверно,  на работе, --  неуверенно сказал  Санька. --
Сколько счас?
     -- Без двадцати девять.
     -- У нее самый разгар работы...
     -- Ну-у... начинается. Уже очко работает?
     -- Пошли! -- скомандовал Санька. -- Пошли, телено­чек, пошли. Если дома
нет, поедем в ресторан.
     Поднялись на четвертый этаж пешком.
     -- Так, -- сказал Санька. Он волновался. -- Следи за мной: как я, так и
ты, но  малость  скромнее.  Как  будто  ты  мой бед­ный  родственник...  Фу!
Волнуюсь, стерва. А чего волнуюсь? Упэред! -- и он  нажал беленький  пупочек
звонка.
     За дверью из тишины послышались остренькие шажочки...
     -- Паркет, знаешь, какой!.. -- успел шепнуть Санька.
     В двери очень  долго  поворачивался и поворачивался  ключ -- может,  не
один?
     Санька нервно подмигнул Егорке.
     Наконец  дверь  приоткрылась... Санька растянул большой  рот  в улыбке,
хотел  двинуть дверь, чтоб она распахнулась приветливее, но она оказалась на
цепочке.
     -- Кто  это?  -- тревожно и  недовольно спросили  из-за двери.  Женщина
спросила.
     --  Ира...  это  я! --  сказал  Санька ненатуральным голосом. И  улыбку
растянул еще шире. Можно сказать, что на лице его в эту минуту были -- нос и
улыбка, остальное -- морщи­ны.
     -- Боже мой! --  зло  и  насмешливо  сказал голос за дверью (Егорка  не
видел  из-за  Саньки лица  женщины),  и  дверь захлопнулась  и  резко,  сухо
щелкнула.
     Санька ошалел... Посмотрел растерянно на Егорку.
     -- Ё-мое! -- сказал он. -- Она что, озверела?
     -- Может, не узнала? -- без всякого ехидства подсказал Егорка.
     Санька еще раз нажал на белый пупочек. За дверью мол­чали. Санька давил
и давил  на  кнопочку. Наконец  послы­шались шаги -- тяжелые, мужские. Дверь
опять открылась,  но  опять  мешал цепок.  Выглянуло  розовое мужское  лицо.
Мужчина  боднул  строгим  взглядом  Саньку...  Потом  глаза  его  обнаружили
мрачноватого Егорку и -- быстро-быстро --  поискали, нет  ли  еще  кого?  И,
стараясь, чтоб вышло зло и страшно, спросил:
     -- В чем дело?
     -- Позови Ирину, -- сказал Санька.
     Мужчина  мгновенье  решал,  как поступить...  Из глубины  квартиры  ему
что-то сказали. Мужчина резко захлопнул дверь. Санька тут же нажал на кнопку
звонка и не отпускал. Дверь опять раскрылась.
     -- Что, выйти  накостылять, что  ли?!  --  уже всерьез  злоб­но  сказал
мужчина.
     Санька подставил ногу под дверь, чтобы мужчина не су­мел ее закрыть.
     -- Выйди на минутку, -- сказал он. -- Я спрошу кое-что.
     Мужчина  чуть отступил и всем телом ринулся на дверь...  Санька  взвыл.
Егорка  с этой стороны --  точно так,  как тот  за дверью,  -- откачнулся  и
саданул дверь плечом. Санька выдернул ногу и тоже навалился плечом на дверь.
     -- Семен! -- заполошно крикнул мужчина.
     Пока  Семен бежал в тапочках на зов товарища, молодые деревенские бычки
поднатужились тут... Цепочка лопнула.
     -- Руки вверх! -- заорал Санька, ввалившись в коридор.
     Мужчина с  розовым  лицом  попятился от них... Мужчина в тапочках  тоже
резко  осадил бег. Но  тут вперед с визгом вы­летела коротконогая  женщина с
могучим торсом.
     -- Вон-он!-- странно, до чего она была легкая при своей  тучности, и до
чего же  пронзительно  она  визжала.  -- Вон  от­сюда, сволочи!!  Звоните  в
милицию! Я звоню в милицию! -- женщина так же легко ускакала звонить.
     -- Пошли, Санька, -- сказал Егорка.
     Санька не знал, как подумать про все это.
     -- Пошли, -- еще сказал Егор.
     -- Нет, не  пошли-и, -- свирепо сказал розоволицый. И  стал надвигаться
на  Саньку. -- Нет,  не пошли-и... Так  про­сто, да? Семен,  заходи-ка с той
стороны. Окружай хулига­нов!
     Человек  в тапочках  пошел было окружать. Но  тут  вернул­ся  от  двери
Егор...
     ...Из "окружения" наши орлы вышли, но получили по пятнадцать суток. А у
Егорки еще  и права на  полгода отня­ли -- за своевольную  поездку  в город.
Странно,  однако,  что  деревенские  после  всего  этого  в Санькину историю
полно­стью поверили. И  часто просили рассказать, как он гужевался  в городе
три дня и три ночи. И смеялись.
     Не смеялся только Егорка: без машины стал меньше зарабатывать.
     -- Дурак -- поперся, -- ворчал он, -- На кой черт?
     -- Егор, а как баба-то? Правда, что ли, шибко красивая?
     -- Да я и разглядеть-то не успел как следует: прыгал ка­кой-то буфет по
квартире...
     -- А квартира-то, правда, что ли, такая шикарная?
     -- Квартира шикарная. Квартиру успел разглядеть. Квар­тира шикарная.
     Санька долго еще ходил по деревне героем.


     OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского





Владимир Семеныч из мягкой секции

     Владимир Семеныч Волобцов здорово пил, так пил,  что от него ушла жена.
В  один горький похмельный день он вдруг обнаружил, что его предали. Ужасное
чувство:  были слова,  слезы,  опять слова,  и  вот --  один. Нет,  конечно,
род­ные  в  городке, знакомые  есть, но  мы  знаем,  что  все эти  род­ные и
знакомые -- это тоже слова, звуки: "Петр Николаич", "Анна Андреевна", "С