ге --  в одной руке
топорик, в другой -- "отречение".
     Вера Сергеевна побледнела... И все пятилась к окну.
     -- Да  ничего  она не  одумается! -- воскликнул Курно­сый.  --  Давайте
кончать.
     -- У тебя два выбора: или подписываешь на наших гла­зах вот это вот  --
что  ты  ничего не видела  и не знаешь, не  собиралась к прокурору... Или мы
тебя...
     -- Давайте кончать! Чего тут тянуть?
     -- Я закричу, -- еле слышно пролепетала Вера Серге­евна.
     -- А подушечка-то! -- вылетел вперед Чернявый.
     -- Ты же знаешь, что кругом никого нет... Все на сдаче ГТО.
     -- А сумки-то  заготовили? -- спросил Брюхатый. --  Раз­резать-то мы ее
разрежем, а в чем выносить-то?
     -- Да есть сумки -- полно. Помельче только разрезать... и по одному все
вынесем.
     -- Все  уже предусмотрели! -- сердито обернулся на всех Аристарх. -- Вы
вынесите по одному, а я останусь -- замою тут все. Чего тут базарить-то?
     -- Главное, внутренности вынести, а остальное-то...
     -- Внутренности! А руки,  ноги?.. Куда ноги, например, денешь? Они ни в
какую сумку не полезут.
     -- Перерубим! Я ж те говорю: помельче изрубить.
     -- Вы же интеллигентные  люди,  -- негромко сказала Ве­ра Сергеевна. --
Все в шляпах... в галстуках...
     -- Вывеска! -- воскликнул Чернявый.
     -- Интеллигентные!..  -- Брюхатый  колыхнул  животом от смеха. --  Я  в
лагере трех человек задушил... вот этими вот руками.
     --  Мы, значит, жестокие? -- спросил Аристарх. -- А ты? Ты не жестокая?
-- столько людей сразу посадить собралась. Подписывай!
     Как-то не заметили, что, пятясь, Вера Сергеевна подо­шла к самому окну,
которое  очень  легко  открывалось...  Она  вдруг  вскочила  на  подоконник,
распахнула окно и сказала заполошно:
     -- Если  кто только  двинется, я прыгаю! Тут  только два этажа:  сломаю
ноги, но все расскажу. Только двиньтесь!
     Все так и замерли.
     Первым пришел в себя Аристарх. Он засмеялся искусст­венно.
     -- Мы же шутим, Верунчик!.. Неужели ты поверила?
     --  Немедленно все убирайтесь  отсюда!  --  Вера  Сергеев­на обрела уже
спокойный и злой голос. -- Шутники.
     -- Нет, вы... Нет, она правда поверит, что мы...
     -- Убирайтесь!
     -- Да  шутим  же  мы!  --  воскликнул в  отчаянии  Брюхатый.  И  бросил
подсвечник. -- Какие мы убийцы! Нас сам час...
     -- Убирайтесь!
     -- Нет, она в самом деле может подумать!..
     --  Да думай  она! --  взорвался  Курносый. -- Что хочет,  то  и пускай
думает! -- и тоже бросил нож. И первым пошел к выходу. В дверях остановился,
обернулся,  как  он давеча сде­лал, точно  так же погрозил  пальцем  всем  и
сказал остер­венело: -- Но сидеть  я все равно не буду! Ясно?!  Сидеть я там
не буду! Вот пусть они вот все... они вот, они -- пусть сидят, а я не буду!
     Никто ему на это ничего не сказал.
     Он вышел... И за ним все тоже вышли.
     И собрались опять в комнате Аристарха. Долго молчали.
     -- Интересно, -- заговорил Чернявый, обращаясь к Кур­носому, -- как это
ты сидеть не будешь? Все будут сидеть, а ты не будешь?
     -- Не буду! -- повторил Курносый.
     -- А у тя что, сиделки, что ли, нету? -- ядовито  спросил его Брюхатый.
-- Она у тебя на месте: будешь сидеть, как все.
     -- Он там ходить будет, -- подал голос Лысый.
     Аристарх сидел, обхватив голову руками, и тихо покачи­вался.
     --  Не  буду  сидеть! --  опять тупо  повторил Курносый. -- Вы все  как
хотите, а я -- не буду!
     -- Все будем сидеть, -- сказал Аристарх, не поднимая го­ловы.
     Опять некоторое время молчали.
     -- Конечно, --  заговорил опять Курносый, -- если бы ты был человек как
человек, мы, может быть, и не сидели бы.
     Аристарх поднял голову.
     -- А кто же я?
     -- Бабник!  Шлюха  в штанах!..  Да хоть бы умел,  господи! А  то...  не
выходит  же ничего,  нет, туда же, куда добрые лю­ди: давай любовницу!  Даже
Соньку, и ту... тьфу! Рогоносец. С этой Сонькой...
     --  А  ты подхалим,  --  сказал Аристарх первое, что  выско­чило из его
оскорбленной души. -- Ты перед начальством на полусогнутых ходишь.
     --  У меня пятеро  на шее!  -- Курносый крепко хлопнул ла­донью себя по
загривку.  -- Пятеро!.. Ты вон с одной телкой справиться не можешь, а у меня
их -- пятеро. Мне не до любовниц!
     -- Зато тебе -- до коньяка, -- вставил Брюхатый.
     --  А ты вообще заткнись!  -- развернулся к нему Курно­сый. --  Тебе-то
даже  полезно  посидеть:  может,  похудеешь  маленько.  В  институт  питания
собрался!..  Вот  тебе  и  будет институт  питания,  --  и  Курносый  нервно
засмеялся.
     Брюхатый навел на него строгий взгляд.
     -- Шавка, -- сказал он. Помолчал и еще сказал: -- Моська.
     -- А ты слон, да? -- вступился за Курносого Чернявый. -- Это не тебя по
улицам водили?
     --  Меня, -- сказал  Брюхатый. --  А это  не тебе я нечаян­но на туфель
наступил...  двадцать седьмого июня тыща де­вятьсот семьдесят третьего года:
на профсоюзном собра­нии?  Что-то  ты  тогда  был... зеленоватый, а  сейчас,
гляди-ка, кукарекает. Выговор-то кому тогда всучили?
     -- А кто всучил-то? Кто?
     -- Я, в том числе.
     -- Да  ты сам первый лодырь!  Прохиндей. Выговор  он всу­чил!..  У меня
первый раз недосмотр случился.
     -- Минуточку минуточку, -- прервал Брюхатый, -- как это ты выразился --
"прохиндей"? Я одиннадцать лет  после суда без единого взыскания проработал!
А ты мне, обезья­на, будешь еще вякать тут! Сам  в выговорах весь, как... Ни
одного же собрания не обходится, чтобы тебя...
     -- Хватит! -- взревел Аристарх. --  У меня вон, --  показал он на стол,
-- семь почетных грамот лежат!.. Я и то молчу.
     -- А  чего ты  можешь сказать? -- спросил его  Лысый.  -- Там  --  семь
почетных грамот, а там, -- в сторону коридо­ра,  -- пять  покрышек. Я думаю,
покрышки -- потяжельше, перевесят.  Если уж кто самый чистый  среди вас, так
это я.
     -- Ой! -- изумились.
     -- Глядите на этого ангела!
     -- Прямо невеста... в свадебной марле.
     -- Шариков только не хватает.
     -- И ленточек разноцветных...
     -- Да! -- гордо сказал Лысый. -- У меня две обществен­ные нагрузки, а у
вас... У кого хоть одна общественная на­грузка?
     Все промолчали.
     -- А-а, нечего  говорить-то.  Вы думаете,  это на суде  не учтется? Все
учтется.
     --  Да, я думаю, все  учтется, -- сказал Аристарх. -- Я ду­маю, что тот
грузовичок с пиломатериалом -- тоже учтется.
     Лысый подрожал в гневе и обиде губами.
     --  Ворюга,  --  сказал он.  -- Плюс  идейный ворюга:  с эко­номической
базой. Ты знаешь, сколько тебе  за  эту базу на­кинут? Вот сколько нам  всем
дадут, столько тебе -- отдель­но -- за базу.
     --  База  --  для дураков, --  струсил  Аристарх.  -- Я --  нор­мальный
спекулянт, чего вы тут?
     -- А-а!.. Очко-то не железное?
     -- Но ты тоже -- не ерепенься тут, кудрявый!..
     В это время в дверь позвонили.
     Все оторопели на миг... Брюхатый даже за сердце взялся.
     Еще резко, длинно позвонили.
     -- По одному... с вещами, -- тихо сказал Чернявый.
     -- Иди, -- кивнул Брюхатый Аристарху.
     --  Может, это макулатуру собирают... пионеры, --  тихо  сказал бледный
Аристарх. -- Подождем.
     Опять звонок.
     -- А я нож-то там бросил! -- вскричал Курносый. -- По­дождите, я нож-то
хоть уберу, а то же!..
     -- Топорик мой...
     -- А?
     -- Топорик, топорик, -- невнятно повторил Аристарх. И показывал пальцем
на комнату Веры Сергеевны. -- Топо­рик...
     -- Чего топорик?
     -- Топорик мой тоже возьми, а то нам попытку к изнасило... ой, это... к
убийству, к убийству...
     -- Тьфу!.. -- заругался Курносый. И побежал за ножом и за топориком.
     -- Мама, роди меня обратно: рубля государственного не возьму, -- сказал
Брюхатый.
     -- Не  будет она  тебя больше рожать, -- зло и тихо сказал Чернявый. --
Она и за этот-то раз раскаивается, наверно.
     Курносый принес нож  и  топорик...  И засуетился с  ними. И зачем-то их
оглядел еще.
     -- Ты что? -- одними губами спросил Аристарх.
     -- Где они лежали-то?
     -- Вон...
     Опять звонок, на этот раз вовсе длинный, никакой не "пионерский".
     -- Какая макулатура! -- тихо воскликнул Лысый. -- Иди.
     Аристарх поднялся... И медленно,  тяжело --  как если бы он  шел уже по
этапу -- пошел к двери.
     -- Кто? -- спросил он тихо, обреченно.
     Из-за двери что-то ответили...
     Аристарх смело распахнул дверь и налетел на вошед­шего:
     -- Какого черта ходишь тут?! Звони-ит!..
     Вошедшим был Простой человек. Он держал ящик с коньяком и улыбался.
     -- А я думал, нет никого! -- он не обратил никакого вни­мания на ругань
Аристарха, он  держал в руках ящик с конья­ком и улыбался. --  Куда,  думаю,
они подевались? Догова­ривались же вчера. Вот он!
     И Простой человек пошел с тяжелым ящиком к столу.
     -- Ну, ребятки, седня нам... до Владивостока хватит.
     На него молча смотрели.
     Только Брюхатый сказал:
     -- Идиот... Василий Блаженный. На полатях вырос.
     -- А чего вы такие? -- только  теперь заметил Простой  че­ловек.  -- А?
Что вы сидите-то, как вроде вас золотарь облил?
     -- Хочешь в свою Сибирь? В деревню? -- спросил Брю­хатый.
     -- Хочу, -- сказал Простой  человек.  -- Нынче поеду: у меня в сентябре
отпуск...
     -- А в долгосрочный отпуск поедешь?
     -- Стоп! -- воскликнул  Чернявый. --  Идея! Вот идея так  идея, -- и он
вскочил, и обнадеживающе посмотрел на всех... -- Кажется, мы спасены!
     -- Как? -- спросили все в один голос.
     -- Ждите  меня!  -- велел  Чернявый  и  куда-то  убежал  --  вовсе,  из
квартиры.


ВЕЧЕР, КОТОРЫЙ НЕ УСПЕЛ ПРЕВРАТИТЬСЯ В НОЧЬ

     "Пассажиры" ждали.  Сидели молча и  ждали. Стоял конь­як  на  столе, но
никто к  нему не притрагивался... Нет, одна бутылка  была распочата; похоже,
это Простой человек при­губил. Но и он тоже сидел и ждал. Тикали часы, слабо
слы­шалась какая-то значительная кинематографическая музы­ка: Вера Сергеевна
опять смотрела телевизор.
     Долго-долго сидели и ждали.
     Наконец Простой человек не выдержал и встал...
     -- Пойду еще раз, -- сказал он. -- Хлопну для смелости -- и пойду.
     Он выпил  коньяку... Все  -- от нечего делать --  внима­тельно глядели,
как он наливал, как подержал рюмку в ру­ке, тоже глядя на нее,  и как выпил.
Простой человек выпил и пошел к Вере Сергеевне.

     -- Я еще раз, -- сказал он, входя. -- Сергеевна, голубуш­ка... ведь все
это -- опишут, -- сказал он,  показывая рукой  гарнитур, диван, ковры...  --
Все-все. Одни обои останутся.
     --  Пусть,  --  сказала  Вера  Сергеевна.  --  Зато преступни­ки  будут
наказаны.
     -- Преступников не надо наказывать...
     -- А что же их надо -- награждать?
     -- И награждать не надо. На них  не надо обращать вни­мания.  В крайнем
случае, надо с имя находить общий язык.
     -- Спасибо за науку. А они будут продолжать воровать?
     --  Они так и так будут продолжать! Потом: ну какие же они преступники?
Вот эти-то?.. Господи!..  Это сморчки! Они вон  уже перепугались  сидят... с
них  капает. Ведь на  них  глядеть  жалко. Вы зайдите, гляньте  --  ведь это
готовое Ваганьково. Там только надписи осталось сделать: был та­кой-то, грел
руки возле гарнитуров. Пожалейте вы их, ей-богу! Ну, припугнули -- и хватит.
Хоть Аристарха свово пожалейте: ведь он со страху... мужиком года полтора не
будет.
     -- Ну, что вы -- он  любовниц заводит! -- воскликнула Ве­ра Сергеевна с
дрожью в голосе. -- У него есть Соня.
     --  Сонька?! -- удивился Простой  человек.  И хлопнул  се­бя  руками по
штанам. --  Господи, боже мой.  Ну нашла же ты  к кому  приревновать.  Да  с
Сонькой  вся база... Я!  Я!.. -- постучал себя в грудь Простой человек. -- Я
один, можеть, только и не вошкался: потому что я тоже больше коньяк ува­жаю.
Не коньяк даже, а простую водку. Сонька!..
     -- Тем  более! -- мстительно воскликнула  Вера Сергеев­на. И  встала от
телевизора  и  нервно прошлась по комнате. -- Тем более!.. Скотина он такая.
Мне  его  нисколько  не жал­ко!  Из  всей этой бригады, -- показала  она  на
комнату Ари­старха, -- мне ни-ко-го не жалко. Вас только жалко.
     -- Да меня-то!.. -- махнул рукой Простой человек. -- Я и  там грузчиком
буду.  Это  им  переквалификацию надо  прохо­дить,  а мне-то... Коньячка вот
только  не  будет,  вот  жалко. Ну,  отдохну от него, наберусь  сил  -- тоже
полезно. Да мне много и  не дадут -- от силы два  года: за компанию.  Мне их
жалко, Сергеевна: у  их, у всех, почесть, детишки. Вот этого  толстого!.. --
почему-то  вдруг обозлился Простой чело­век, -- вот этого  бы я посадил,  не
моргнув глазом. Ох, эт-то журавь, скажу тебе! Это самый главный воротила. Но
его же отдельно не посадишь. Сажать, так уж всех.
     -- Вот все и будут сидеть.
     -- Оно, конечно... так. Знамо, что... А куда денешься? -- будем сидеть.
     И Простой человек вышел.

     Когда  он вошел в комнату, где сидели "пассажиры",  на  него посмотрели
без всякой надежды, обреченно.
     Простой человек присел к столу...  И засмотрелся на бутылки с коньяком.
И вдруг всплакнул.
     На него удивленно посмотрели.
     --  Прощайте... драгоценные  мои, --  говорил Простой человек, глядя на
бутылки. -- Красавицы мои. Как я буду без вас?.. Одно страдание будет, тоска
зеленая... Любимые мои. Тяжело мне с вами расставаться, ох, тяжело...
     -- Поплачь, поплачь, говорят легче становится, -- сказал Брюхатый.
     -- А я  и плачу. Плачу и  стонаю. Сердце  кровью плачет,  когда на  них
смотрю. Но  канавы  рыть  с тобой  в  одной брига­де я не буду!  --  Простой
человек  сердито  посмотрел  на Брюхатого.  -- Я  твою  норму  там  не  буду
выполнять. Я за тебя... Недоедать из-за тебя не буду!
     -- Чего это ты решил, что я там канавы рыть буду? -- спросил Брюхатый.
     -- А что же ты там будешь делать?
     -- Библиотекарем пойду... Или санитаром.
     Все засмеялись: это  был нехороший смех,  нездоровый смех,  болезненный
смех, если можно так сказать про смех.
     -- Налей-ка и мне, -- подошел к столу Курносый.
     Простой человек  налил две  рюмочки... Одну пододвинул  Курносому.  Они
чокнулись.
     -- За счастливую дорогу, -- сказал Простой человек.
     И тут вдруг сорвался "с гвоздя" Аристарх. Он вскочил, за­топал ногами и
закричал:
     --  Хватит паясничать! Хватит паясничать!.. Комеди франсез развели тут!
Вон все отсюда! Вон! Скоты!.. Говядина!
     Курносый  поставил  свою  рюмку  на  стол  и  внимательно  посмотрел на
Аристарха. --  Слушай,  -- сказал он,  -- я умею останавливать  истерики:  я
перворазрядник по боксу. Я хоть  давно  не в форме, но все равно... такую-то
экономическую гниду я сделаю.
     Аристархушка  сел  так же резко,  как  вскочил,  обхватил опять  руками
голову и тихо стал покачиваться.
     Простой человек промокнул  губы уголком дорогой ска­терти и опять пошел
к Вере Сергеевне. Ему, похоже, при­шла какая-то дельная мысль в голову.

     -- Сергеевна, -- сказал он, -- а на кого квартира записана?
     -- Как?.. -- не то что не поняла, а скорей растерялась Ве­ра Сергеевна.
-- Как "на кого"?
     -- Кто ответственный квартиросъемщик?
     -- Он...
     -- Он, -- Простой человек выразительно смотрел на Ве­ру Сергеевну.
     -- А что? -- спросила та.
     -- А ты куда? -- спросил в свою очередь Простой чело­век.
     -- Как куда? Никуда.
     -- Она кооперативная?
     -- Да.
     -- С конфискацией имущества! Он же не к Марье Иванне в карман залез, он
государству в карман залез...
     -- Ну? И что?
     -- С конфискацией всего имущества, -- повторил Про­стой человек, даже с
каким-то удовлетворением  повто­рил.  --  У их теория одна:  с  конфискацией
всего имущества.
     -- А я куда же?
     -- Я вот и зашел спросить: а ты куда?
     -- Нет такого закона! -- слабо запротестовала Вера Сер­геевна.
     Простой человек присел на дорогое зеленое кресло.
     -- Коломийцева посадили --  с конфискацией, -- стал он загибать пальцы,
-- Коренева Илью Семеныча, веселый че­ловек был!  -- с конфискацией... Он, к
тому же, анекдоты любил...
     -- При чем тут Коренев какой-то? А я что, на улицу, что ли?
     Простой человек помолчал...
     -- Угол снимать где-нибудь.
     -- Здравствуйте!
     -- Прощайте, -- жестко сказал Простой человек -- отку­да и нашел в себе
такую жестокость, он был добрый чело­век -- и отбыл к "пассажирам".
     -- Слюнтяи,  -- сказал  он всем. И прямо  прошел  к сто­лу. -- Интелефу
занюханные, -- налил себе большой фужер  коньяка и выпил один. -- Энергичные
люди!.. Это я... -- стукнул он  себя в  грудь,  -- я  энергичный! Соображать
надо!  Жить  надо уметь! От меня три  жены ушло, и ни одна, -- он подчеркнул
это, --  ни одна  не делает волны насчет алимен­тов! А  потому что -- что  с
меня возьмешь? С  меня взять-то  нечего.  Я  за свой  труд беру, в основном,
коньяком, а они не хотят коньяком. Не положено, они это прекрасно знают. Они
каждый божий день видят,  что я к  вечеру лыка не вяжу, а сделать ничего  не
могут. Их мужья все изозлились... иззавидовались, а сделать ничего не могут.
А вы -- энергичные... Вот энергия-то!  Боксер, садись, врежем. Не вешай свой
кур­носый нос -- он у тебя все равно кверху торчит. Вот ты еще  более-менее,
энергичный.  А  эти  все...  Тара  для...  сказал бы для  чего,  но  у  меня
настроение улучшилось.
     Раздался звонок в дверь.
     Все опять замерли.
     -- Открывайте! -- велел Простой человек. -- Памятни­ки...
     Но никто не стронулся с места.
     Простой человек сам пошел открывать. И на ходу  изоб­разил, что вроде и
в самом деле меж памятников идет: приостанавливался и разглядывал.
     -- Люблю по кладбищу ходить. Думаешь: а кто были эти люди? -- рассуждал
сам с собой Простой человек. Он  оста­новился перед Брюхатым.  -- Вот  этот,
наверно, плохой был...
     -- Проходи, -- негромко сказал Брюхатый, -- а то я  вста­ну  из гроба и
задушу тебя.
     --  Да, этот  был  плохой, --  повторил  Простой человек. --  Вор  был,
наверно.
     Он подошел к двери, открыл... и воскликнул:
     -- Соня!..

     Стояли:  Соня  и  Чернявый.  Соня  всех  внимательно  раз­глядывала,  а
Чернявый улыбался значительно.
     Никто  ничего не понимал... Особенно  Аристарх: он встал  было, но  сел
снова, опять  встал и опять сел -- не  мог  встать от растерянности. Понимал
что-то такое один Чернявый. Он помог снять Соне дорогую шубку... И,  похоже,
не   соби­рался  проходить   с  гостьей  к  "памятникам",   а  легонько   --
интеллигентно -- подталкивал ее в комнату Веры Серге­евны.
     И вошли.
     Вера  Сергеевна  тоже  растерялась...  Встала  с дивана  и  смотрела на
женщину Соню.

     А там, в  комнате Аристарха, по-прежнему все сидели не­подвижно. Только
Простой человек, пробираясь опять меж "памятников" к столу, сказал:
     --  Сейчас там будет  третья империалистическая, -- он тихо  засмеялся,
набулькал из бутылки в рюмочку и качнул головой. -- Клочья полетят...
     А в комнате, где Вера Сергеевна, пришли в движение.
     --  Это  --  Соня, --  представил  Чернявый  гостью  хозяй­ке.  --  Моя
любовница.
     -- Ну, -- засмущалась Соня. -- Прямо сразу уж... Зачем так?
     --  Соня,  мы  договорились:  все начистоту. Раз тут недора­зумение, мы
должны...
     -- У вас же семья, --  сказала с удивлением Вера Сергеев­на. -- Как  же
вы говорите -- любовница...
     -- Да!  -- гордо  сказал  Чернявый.  -- Я  --  из казаков...  --  и  он
энергично показал -- не то лихо  дернул поводья скаку­на,  не то...  шут его
знает,  что-то  такое  показал  энергичное руками,  -- густых,  так сказать,
кровей!  Все  даже  удивляют­ся. Ну, говорят, Сучков, ты даешь!  Вы  знаете,
сколько я пла­чу алиментов? -- Чернявый навис вопросом над Верой Сер­геевной
и сам заранее  выпучил глаза.  -- Семьдесят  пять процентов! Вы  думаете, --
горячо продолжал он,  -- если я связался  с этими государственными ворюгами,
то это от  ве­селой жизни?  Нет! Если