свирепо смотрел на  учителя.  Но  того  все  не  оставляла
странная радость,
   - Да! - тоже воскликнул он, улыбаясь. Наверно, его так  радовала  не-
зыблемость законов механики.- Одинаково! Эта неравномерность - это кажу-
щаяся неравномерность, здесь абсолютное равенство...
   - Да горите вы синим огнем с вашим равенством! - горько сказал  Моня.
Сгреб чертеж и пошел вон.
   Вышел на улицу и быстро опять пошагал домой. Это походило на какой-то
заговор, Это черт знает что!.. Как сговорились. Ведь  ясно  же,  ребенку
ясно: колесо не может не вертеться! Нет, оно, видите ли, НЕ ДОЛЖНО  вер-
теться. Ну что это?!
   Моня приколбасил опять домой, написал записку, что  он  себя  неважно
чувствует, нашел бабку на огороде, велел ей отнести записку в  совхозную
контору, не стал больше ничего говорить бабке, а ушел в  сарай  и  начал
делать вечный двигатель.
   ...И он его сделал. Весь день пластался, дотемна. Доделывал уже с фо-
нарем. Разорил велосипед (колесо взял), желоб сделал из старого  оцинко-
ванного ведра, стержень не приварил, а скрепил с осью болтами... Все бы-
ло сделано, как и задумалось.
   Моня подвесил фонарь повыше, сел на чурбак  рядом  с  колесом,  заку-
рил... И без волнения толкнул колесо ногой. Почему-то охота было  начать
вечное движение непременно ногой. И привалился спиной к  стене.  И  стал
снисходительно смотреть, как крутится колесо. Колесо покрутилось -  пок-
рутилось и стало. Моня потом его раскручивал уже руками... Подолгу  -  с
изумлением, враждебно - смотрел на сверкающий спицами светлый круг коле-
са. Оно останавливалось. Моня сообразил, что не хватает противовеса. На-
до же уравновесить желоб и груз! Уравновесил. Опять что есть силы  раск-
ручивал колесо, опять сидел над ним и ждал. Колесо останавливалось. Моня
хотел изломать его, но раздумал... Посидел еще немного, встал и с пустой
душой медленно пошел куда-нибудь.
   Пришел на речку, сел к воде, выбирал на ощупь возле  себя  камешки  и
стрелял ими с ладони в темную воду. От реки не исходил покой,  она  чуть
шумела, плескалась в камнях, вздыхала в темноте  у  того  берега...  Всю
ночь чего-то беспокоилась, бормотала сама с собой - и текла,  текла.  На
середине, на быстрине, поблескивала ее текучая спина, а здесь, у берега,
она все шевелила какие-то камешки, шарилась в кустах, иногда сердито ши-
пела, а иногда вроде смеялась тихо - шепотом.
   Моня не страдал. Ему даже понравилось, что вот один он здесь, все над
ним надсмеялись и дальше будут смеяться: хоть и бывают редкие  глупости,
но вечный двигатель никто в селе еще не изобретал. Этого  хватит  месяца
на два - говорить. Пусть. Надо и посмеяться людям. Они  много  работают,
развлечений тут особых нет - пусть посмеются, ничего. Он в эту ночь даже
любил их за что-то, Моня, людей. Он думал о них спокойно, с  сожалением,
даже подумал, что зря он так много спорит  с  ними.  Что  спорить?  Надо
жить, нести свой крест молча... И себя тоже стало немного жаль.
   Дождался Моня, что и заря занялась. Он вовсе отрешился от своей  неу-
дачи. Умылся в реке, поднялся на взвоз и пошел береговой улицей.  Просто
так опять, без цели. Спать не хотелось. Надо жениться  на  какой-нибудь,
думал Моня, нарожать детей - трех примерно и смотреть, как они  развива-
ются. И обрести покой, ходить вот так вот - медленно, тяжело и  смотреть
на все спокойно, снисходительно, чуть насмешливо. Моня очень любил  спо-
койных мужиков.
   Уже совсем развиднело. Моня не заметил, как пришел к  дому  инженера.
Не нарочно, конечно, пришел, а шел мимо и увидел в ограде инженера.  Тот
опять возился со своим мотоциклом.
   - Доброе утро! - сказал Моня, остановившись у изгороди. И смотрел  на
инженера мирно и весело.
   - Здорово! - откликнулся инженер.
   - А ведь крутится! - сказал Моня.- Колесо-то.
   Инженер отлип от своего мотоцикла... Некоторое время смотрел на  Моню
- не то что не верил, скорее так: не верил и не понимал.
   - Двигатель, что ли?
   - Двигатель. Колесо-то... Крутится. Всю ночь  крутилось...  И  сейчас
крутится. Мне надоело смотреть, я пошел малость пройтись.
   Инженер теперь ничего не понимал. Вид у Мони  усталый  и  честный.  И
нисколько не пристыженный, а даже какой-то просветленный.
   - Правда, что ли?
   - Пойдем - поглядишь сам.
   Инженер пошел из ограды к Моне.
   - Ну, это... фокус какой-нибудь,- все же не верил он.- Подстроил  там
чего-нибудь?
   - Какой фокус! В сарае... на полу: крутится и крутится.
   - От чего колесо-то?
   - От велика.
   Инженер приостановился:
   - Ну, правильно: там хороший подшипник - оно и крутится.
   - Да,- сказал Моня,- но не всю же ночь!
   Они опять двинулись.
   Инженер больше не спрашивал. Моня тоже молчал. Благостное  настроение
все не оставляло его. Хорошее какое-то настроение, даже самому  интерес-
но.
   - И всю ночь крутится? - не удержался и еще раз спросил инженер перед
самым домом Мони. И посмотрел пристально на Моню. Моня  преспокойно  вы-
держал его взгляд и, вроде сам тоже изумляясь, сказал:
   - Всю ночь! Часов с десяти вечера толкнул его, и  вот...  сколько  уж
сейчас?
   Инженер не посмотрел на часы, шел с Моней, крайне озадаченнный,  хоть
старался не показать этого, щадя свое инженерное звание. Моне даже смеш-
но стало, глядя на него, но он тоже не показал, что смешно.
   - Приготовились! - сказал он, остановившись перед дверью сарая.  Пос-
мотрел на инженера и пнул дверь...  И  посторонился,  чтобы  тот  прошел
внутрь и увидел колесо. И сам тоже вошел в сарай - крайне интересно ста-
ло: как инженер обнаружит, что колесо не крутится.
   - Ну-у,- сказал инженер.- Я думал, ты  хоть  фокус  какой-нибудь  тут
придумал.
   Не смешно, парень.
   - Ну,  извини,-  сказал  Моня,  довольный.-  Пойдем  -  у  меня  дома
коньячишко есть... сохранился: выпьем по рюмахе?
   Инженер с интересом посмотрел на Моню. Усмехнулся:
   - Пойдем.
   Пошли в дом. Осторожно, стараясь не  шуметь,  прошли  через  прихожую
комнату...
   Прошли уже было, но бабка услышала.
   - Мотька, где был-то всю ночь? - спросила она.
   - Спи, спи,- сказал Моня.- Все в порядке.
   Они вошли в горницу.
   - Садись, - пригласил Моня. - Я сейчас организую...
   - Да ты... ничего не надо  организовывать!  -  сказал  инженер  шепо-
том.Брось. Чего с утра организовывать?
   - Ну ладно,- согласился Моня.- Я хотел хоть  пирожок  какой-нибудь...
Ну, ладно.
   Когда выпили по рюмахе и закурили, инженер опять с интересом поглядел
на Моню, сощурил в усмешке умные глаза.
   - Все же не поверил на слово? Сделал... Всю ночь, наверно,  трудился?
А Моня сидел теперь задумчивый и спокойный - как если бы у него уже было
трое детей и он смотрел, как они развиваются.
   - Весь день вчера угробил... Дело не в этом,- заговорил Моня, и заго-
ворил без мелкого сожаления  и  горя,  а  с  глубоким,  искренним  любо-
пытством,- дело в том, что я все же не понимаю: почему оно не  крутится?
Оно же должно крутиться.
   - Не должно,- сказал инженер.- В этом все дело.
   Они посмотрели друг на друга... Инженер улыбнулся, и ясно стало,  что
вовсе он не злой человек - улыбка у него простецкая, доверчивая. Просто,
наверно, на него, по его молодости и совестливости, навалили столько дел
в совхозе, что он позабыл и улыбаться, и говорить  приветливо  -  не  до
этого стало.
   - Учиться надо, дружок,- посоветовал инженер,- тогда все будет понят-
но.
   - Да при чем тут - учиться, учиться, - недовольно сказал Моня. -  Вот
нашли одну тему: учиться, учиться... А ученых дураков не бывает?
   Инженер засмеялся... и встал.
   - Бывают! Но все же неученых их больше. Я не к этому случаю говорю...
вообще. Будь здоров!
   - Давай еще по рюмахе?
   - Нет. И тебе не советую.
   Инженер вышел из горницы и постарался опять пройти по  прихожей  нес-
лышно, но бабка уже не спала, смотрела на него с печки.
   - Шагай вольнее,- сказала она,- все равно не сплю.
   - Здравствуй, бабушка! - поприветствовал ее инженер.
   - Здорово, милок. Чего вы-то не спите? Гляди-ка, молодые, а как  ста-
рики... Вам спать да спать надо.
   - А в старости-то что будем делать? - сказал инженер весело.
   - В старости тоже не поспишь.
   - Ну, значит, потом когда-нибудь... Где-нибудь.
   - Рази что там...
   Моня сидел в горнице, смотрел в окно. Верхняя часть окна уже занялась
красным - всходило солнце. Село пробудилось; хлопали ворота, мычали  ко-
ровы, собираясь в табун. Переговаривались люди, уже где-то и покрикивали
друг на друга... Все как положено. Слава богу, хоть тут-то все ясно, ду-
мал Моня. Солнце всходит и заходит, всходит и заходит-недосягаемое,  не-
истощимое, вечное. А тут себе шуруют: кричат, спешат, трудятся, поливают
капусту... Радости  подсчитывают,  удачи.  Хэх!..  люди,  милые  люди...
Здравствуйте!


   Василий Шукшин. Вянет, пропадает

   Идет! - крикнул Славка. - Гусь-Хрустальный идет!
   - Чего орешь-то? - сердито  сказала  мать.-  Не  можешь  никак  поти-
ше-то?.. Отойди оттудова, не торчи.
   Славка отошел от окна.
   - Играть, что ли? - спросил он,
   - Играй. Какую-нибудь... поновей.
   - Какую? Может, марш?
   - Вот какую-то недавно учил!..
   - Я сене одолел еще. Давай "Вянет, пропадает"?
   - Играй. Она грустная?
   - Помоги-ка снять. Не особенно грустная, но за душу возьмет.
   Мать сняла со шкафа тяжелый баян, поставила Славке на колени.  Славка
заиграл: "Вянет, пропадает".
   Вошел дядя Володя, большой, носатый, отряхнул о колено фуражку и тог-
да только сказал:
   - Здравствуйте.
   - Здравствуйте, Владимир Николаич,- приветливо откликнулась мать.
   Славка перестал было играть, чтоб поздороваться, но вспомнил  материн
наказ - играть без передыху, кивнул дяде Володе и продолжал играть.
   - Дождь, Владимир Николаич?
   - Сеет. Пора уж ему и сеять.- Дядя Володя говорил как-то очень  акку-
ратно, обстоятельно, точно кубики складывал. Положит  кубик,  посмотрит,
подумает - переставит. - Пора... Сегодня у нас... што? Двадцать седьмое?
Через три дня октябрь месяц. Пойдет четвертый квартал.
   - Да,- вздохнула мать.
   Славку удивляло, что мать, обычно такая крикливая, острая на язык,  с
дядей Володей во всем тихо соглашалась. Вообще становилась какая-то сама
не своя: краснела, суетилась, все хотела, например, чтоб дядя Володя вы-
пил "последнюю" рюмку перцовки, а дядя Володя говорил, что "последнюю-то
как раз и не надо пить - она-то и губит людей".
   - Все играешь, Славка? - спросил дядя Володя.
   - Играет - встряла мать.- Приходит из  школы  и  начинает  -  надоело
уж... В ушах звенит.
   Это была несусветная ложь, Славка изумлялся про себя.
   - Хорошее дело,- сказал дядя Володя.- В жизни пригодится. Вот пойдешь
в армию: все будут строевой шаг отрабатывать, а ты в красном  уголке  на
баяне тренироваться. Очень хорошее дело. Не всем только дается...
   - Я говорила с ихним учителем-то: шибко, говорит, способный.
   Когда говорила?! О боже милостивый!.. Что с ней?
   - Талант, говорит.
   - Надо, надо. Молодец, Славка.
   - Садитесь, Владимир Николаич,
   Дядя Володя ополоснул руки, тщательно вытер их полотенцем, сел к сто-
лу.
   - С талантом люди крепко живут.
   - Дал бы уж, господи...
   - И учиться, конечно, надо - само собой.
   - Вот учиться-то...- Мать строго посмотрела на Славку.- Лень-матушка!
Вперед нас, видно, родилась. Чего уж только не делаю: сама иной раз с им
сяду; "Учи! Тебе надото, не мне". Ну!.. В одно ухо влетело, в другое вы-
летело. Был бы мужчина в доме... Нас-то много они слушают!
   - Отец-то не заходит, Славка?
   - А чего ему тут делать? - отвечала мать.- Алименты свои плотит  -  и
довольный. А тут рости, как знаешь...
   - Алименты - это удовольствие  ниже  среднего,-  заметил  дядя  Воло-
дя.Двадцать пять?
   - Двадцать пять. А зарабатывает-то не шибко... И те пропивает.
   - Стараться надо, Славка. Матери одной трудно.
   - Понимал бы он...
   - Ты пришел из школы; сразу - раз - за уроки. Уроки приготовил -  по-
играл на баяне. На баяне поиграл - пошел погулял. Мать вздохнула.
   Славка играл "Вянет, пропадает".
   Дядя Володя выпил перцовки.
   - Стремиться надо, Славка,
   - Уж и то говорю ему: "Стремись, Славка..."
   - Говорить мало,- заметил дядя Володя и налил еще рюмочку перцовки.
   - Как же воспитывать-то?
   Дядя Володя опрокинул рюмочку в большой рот,
   - Ху-у... Все: пропустили по поводу воскресенья, и будет. - Дядя  Во-
лодя закурил. - Я ведь пил, крепко пил...
   - Вы уж рассказывали. Счастливый человек - бросили...  Взяли  себя  в
руки.
   - Бывало, утром: на работу идти, а от тебя, как от циклона, на версту
разит. Зайдешь, бывало, в парикмахерскую - не бриться, ничего,- откроешь
рот: он побрызгает, тогда уж идешь. Мучился, Хочешь на счетах три  поло-
жить, кладешь - пять.
   - Гляди-ко!
   - В голове - дымовая завеса,- обстоятельно рассказывал дядя  Володя.-
А у меня еще стол наспроть окна стоял, в одиннадцать часов солнце  начи-
нает в лицо бить - пот градом!.. И мысли комичные возникают: в  ведомос-
ти, допустим: "Такому-то на руки семьсот рублей". По-старому. А ты дума-
ешь: "Это ж сколько поллитр выйдет?" Х-хе...
   - Гляди-ко, до чего можно дойти!
   - Дальше идут. У меня приятель был: тот по ночам все шанец искал,
   - Какой шанец?
   - Шанс. Он его называл - шанец. Один раз искал, искал  -  показалось,
кто-то с улицы зовет, шагнул с балкона, и все, не вернулся.
   - Разбился?!
   - Ну. с девятого этажа - шутка в деле! Он же не  голубь  мира.  Когда
летел, успел, правда, крикнуть: "Эй!"
   - Сердешный... - вздохнула мать.
   Дядя Володя посмотрел на Славку...
   - Отдохни, Славка. Давай в шахматы сыграем. Заполним вакум, как гово-
рит наш главный бухгалтер. Тоже пить бросил и не знает,  куда  деваться.
Не знаю, говорит, чем вакум заполнить,
   Славка посмотрел на мать. Та улыбнулась:
   - Ну отдохни, сынок.
   Славка с великим  удовольствием  вылез  из-под  баяна...  Мать  опять
взгромоздила баян на шкаф, накрыла салфеткой.
   Дядя Володя расставлял на доске фигуры.
   - В шахматы тоже учись, Славка. Попадешь в какую-нибудь компанию: кто
за бутылку, кто разные фигли-мигли, а ты раз - за шахматы: "Желаете?"  К
тебе сразу другое отношение. У тебя по литературе как?
   - По родной речи? Трояк.
   - Плохо. Литературу надо назубок знать. Вот я хожу пешкой  и  говорю:
"Е-два, Е-четыре", как сказал гроссмейстер. А ты не знаешь, где это  на-
писано. Надо знать. Ну давай.
   Славка походил пешкой.
   - А зачем говорят-то: "Е-два, Е-четыре"? - спросила мать, наблюдая за
игрой.
   - А шутят,- пояснил дядя Володя.- Шутят  так.  А  люди  уж  понимают:
"Этого голой рукой не возьмешь". У нас в  типографии  все  шутят.  Ходи,
Славка.
   Славка походил пешкой.
   - У нас дядя Иван тоже шутит, - сказал он. - Нас вывели на физкульту-
ру, а он говорит: "Вот вам лопаты - тренируйтесь". - Славка засмеялся.
   - Кто это?
   - Он завхозом у нас.
   - А-а... Этим шутникам лишь бы на троих сообразить,- недовольно заме-
тил дядя Володя.
   Мать и Славка промолчали.
   - Не перевариваю этих соображал,- продолжал дядя Володя.- Живут - не-
бо коптят.
   - А вот пили-то,- поинтересовалась мать,- жена-то как же?
   - Жена-то? - Дядя Володя задумался над доской: Славка неожиданно сде-
лал каверзный ход.- Реагировала-то?
   - Да. Реагировала-то.
   - Отрицательно, как еще. Из-за этого и разошлись, можно сказать.  Вот
так, Славка! - Дядя Володя вышел из трудного положения и  был  доволен.-
Из-за этого и горшок об горшок у нас и получился.
   - Как это? - не понял Славка,
   - Горшок об горшок-то? - Дядя Володя снисходительно улыбнулся.-  Гор-
шок об горшок - и кто дальше.
   Мать засмеялась.
   - Еще рюмочку, Владимир Николаич?
   - Нет,- твердо сказал дядя Володя.- Зачем? Мне и  так  хорошо.  Выпил
для настроения-и будет. Раньше не отказался ба...  Ох,  пил!..  Спомнить
страшно.
   - Не думаете сходиться-то? - спросила мать.
   - Нет,- твердо сказал дядя Володя,- Дело прынципа: я первый на  миро-
вую не пойду.
   Славка опять сделал удачный ход.
   - Ну, Славка!.. - изумился дядя Володя.
   Мать незаметно дернула Славку за штанину. Славка протестующе  дрыгнул
ногой: он тоже вошел в азарт.
   - Так, Славка... - Дядя Володя думал, сморщившись. - Так... А мы  вот
так!
   Теперь Славка задумался.
   - Детей-то проведуете? - расспрашивала мать.
   - Проведую, - Дядя Володя закурил. - Дети есть дети, Я детей люблю.
   - Жалеет счас небось?
   - Жена-то? Тайно, конешно, жалеет. У меня счас без  вычетов  на  руки
выходит сто двадцать. И все целенькие. Площадь - тридцать восемь метров,
обстановка... Сервант недавно купил за девяносто  шесть  рублей  -  любо
глядеть. Домой приходишь - сердце радуется. Включишь  телевизор,  поста-
новку какую-нибудь посмотришь... Хочу еще софу купить.
   - Ходите,- сказал Славка.
   Дядя Володя долго смотрел на фигуры, нахмурился, потрогал в  задумчи-
вости свой большой, слегка заалевший нос.
   - Так, Славка... Ты как? А  мы-так!  Шахович.  Софы  есть  чешские...
Раздвижные - превосходные. Отпускные получу, обязательно возьму. И шкуру
медвежью закажу...
   - Сколько же шкура станет?
   - Шкура? Рублей двадцать пять. У меня племянник часто в  командировку
на восток ездит, закажу ему, привезет.
   - А волчья хуже? - спросил Славка.
   - Волчья небось твердая,- сказала мать.
   - Волчья вообще не идет для этого дела. Из волчьих  дохи  шьют.  Мат,
Славка. Дождик перестал; за окном прояснилось. Воздух стал чистый и  си-
ний. Только далеко на горизонте громоздились темные тучи. Кое-где в  до-
мах зажглись огни.
   Все трое некоторое время смотрели в окно, слушали глухие звуки улицы.
Просторно и грустно было за окном.
   - Завтра хороший день будет,- сказал дядя Володя.- Вот  где  солнышко
село, небо зеленоватое: значит, хороший день будет.
   - Зима скоро.- вздохнула мать.
   - Это уж как положено, У вас батареи не затопили еще?
   - Нет. Пора бы уж.
   - С пятнадцатого затопят. Ну пошел. Пойду включу телевизор, постанов-
ку какую-нибудь посмотрю.
   Мать смотрела на дядю Володю с таким выражением, как будто ждала, что
он вот-вот возьмет и скажет что-то не про телевизор, не про софу, не про
медвежью шкуру - что-то другое.
   Дядя Володя надел фуражку, остановился у порога...
   - Ну, до свиданья.
   - До свиданья...
   - Славка, а кубинский марш не умеешь?
   - Нет,- сказал Славка.- Не проходили еще.
   - Научись, сильная вещь. На вечера будут приглашать...  Ну,  до  сви-
данья.
   - До свиданья.
   Дядя Володя вышел. Через две минуты он шел под окнами - высокий,  су-
тулый, с большим носом. Шел и серьезно смотрел вперед,
   - Руль, - с досадой сказала мать, глядя в окно. - Чего ходит?..
   - Тоска,- сказал Славка.- Тоже ж один кукует.
   Мать вздохнула и пошла в куть готовить ужин.
   - Чего ходить тогда? - еще раз сказала она и сердито чиркнула спичкой
по коробку.- Нечего и ходить тогда. Правда что Гусь-Хрустальный.


   Василий Шукшин. Верую!

   По воскресеньям наваливалась особенная тоска. Какая-то нутряная,  ед-
кая... Максим физически чувствовал ее, гадину: как если  бы  неопрятная,
не совсем здоровая баба, бессовестная, с тяжелым запахом изо рта,  обша-
ривала его всего руками - ласкала и тянулась поцеловать.
   - Опять!.. Навалилась.
   - О!.. Господи... Пузырь: туда же, куда и люди,-  тоска,-  издевалась
жена Максима, Люда, неласковая, рабочая женщина: она не знала, что такое
тоска.С чего тоска-то?
   Максим Яриков смотрел на жену черными, с горячим  блеском  глазами...
Стискивал зубы.
   - Давай матерись, Полайся - она, глядишь, пройдет, тоска-то.  Ты  ла-
яться-то мастер.
   Максим иногда пересиливал себя - не ругался. Хотел, чтоб его поняли.
   - Не поймешь ведь.
   - Почему же я не пойму? Объясни, пойму.
   - Вот у тебя все есть - руки, ноги... и другие органы. Какого размера
- это другой вопрос, но все, так сказать, на месте. Заболела нога  -  ты
чувствуешь, захотела есть - налаживаешь обед... Так?
   - Ну.
   Максим