лагаю жребий...
     Эти четверо как все равно взбесились.
     -- Какой жребий?!-- стали они кричать.
     -- Это нахальство!..
     Кто-то даже крикнул:
     -- Позовите кондуктора!
     Тут Коля-сибиряк вконец осердился.
     -- Закрывай дверь! --  закричал  он.  -- Они у меня под  лавкой поедут,
зайцами!
     Но терпеливый Соколов не терял надежды решить все ми­ром.
     -- Тихо, тихо, тихо,  -- опять воззвал он, -- не надо  шума. Вот вы, --
обратился он к дотошному, который проверял у  Ко­ли билет,  -- вы сунулись к
чемодану... Почему?
     --  Потому что, я смотрю, какие-то бандиты пришли... --  заговорил было
дотошный.
     -- Стоп!  --  осадил его  Соколов. --  Можете  брать  свой  че­модан  и
выходить, нечего с бандитами в одном купе ездить. Верно, товарищи?
     Николай Иваныч его  поддержал  и даже  изъявил  желание по­мочь вынести
чемодан.
     -- Где его чемодан? Где твой чемодан?..  Который? Этот?  Принимай, а то
он на голову кому-нибудь упадет. Это назы­вается едет человек в командировку
-- целую квартиру с собой везет. Что там у тебя ?
     Дотошный вцепился в свой чемодан, как в мелкую собст­венность... И всех
рассмешил. Он закричал громко:
     -- Грабят!
     Николай Иваныч так смеялся, что нечаянно сел женщине  на  колени; тогда
мужчина,  ее  муж, нажал какую-то  кнопку воз­ле двери...  А  Николай Иваныч
посидел маленько, потом встал и выкинул чемодан этого дотошного в окно.
     -- Кому он нужен, ваш чемодан! -- сказал он.  --  И не вво­дите людей в
заблуждение, что вас, дескать, грабят.
     Тут прибежали кондуктор с милиционером...
     --  Вот  и  вся   история,   --  закончил  нервный.  --  Такое   вот...
недоразумение.  И  что  вот?.. Что теперь? -- нервный  сорвался  с  койки  и
стремительно стал ходить по комнате, простыня разлеталась на нем  в стороны,
видны были его чрезвычайно ху­дые ноги. -- Что вот теперь?

     -- А где тот? -- спросил электрик. -- Сибиряк-то.
     --  А  не знаю!  Его  куда-то  в другое  место  повезли. Он,  ко­нечно,
вообще-то неправильно  сделал:  взял  выкинул  этого  гражданина  тоже...  с
чемоданом вместе.
     -- В окно?
     -- Ну да, на перрон. А тот, по-моему, иностранец.
     -- О-о!.. -- сказал сухонький. -- Ничего себе!
     -- Худо дело, -- сказал и электрик.
     --  Хорошо еще,  там  как раз  почту  везли,  мешки...  на  этих...  на
тележках-то...
     -- На электрокаре.
     -- Он на них упал, а то бы...
     -- Только одно может спасти, -- сказал сухонький.
     -- Что? -- нервный сбавил свой стремительный шаг. -- Что именно?
     --  Если... -- сухонький опасливо глянул на социолога и  вскочил тоже с
койки. -- Иди сюда, -- позвал он нервного. И пошел в угол. -- Иди сюда.
     -- Ну?
     -- Только одно может спасти, -- быстро и негромко заго­ворил сухонький,
-- если этот, с чемоданом, окажется  ка­кой-нибудь шпион. Понял? Если бы его
разоблачили...
     --  Ну,  жди,  когда его там  разоблачат!  --  тоже негромко воскликнул
нервный. -- Пока его...
     -- Слушай  сюда!  --  зашипел  сухонький.  --  Послушай  сперва,  потом
паникуй. Вы  --  так: мол, этот  человек  пока­зался  нам  подозрительным --
разглядывает,  мол,  все, всем интересуется...  Чемодан  у него  какой-то...
Говорил же твой друг: "Что это у тебя там?" У него фотоаппарата не было?
     -- Что же теперь, показался человек подозрительным -- давай его из окна
выкидывать?
     -- Ну, сидите тогда, -- обиделся сухонький.  И  пошел на свое место. --
Им хочешь, как лучше, а они... Сидите! Охота сидеть -- сидите.
     -- Так,  -- сказал социолог заканчивая записывать исто­рию нервного. --
Ну, а вы? -- это он к электрику.
     -- Да  у меня тоже...  с гостями связано, --  стал охотно рас­сказывать
электрик.  Сперва  он  несколько сбивался, но ско­ро  наладился, и все пошло
гладко, и тон он обрел --  снис­ходительно-грустный, но не  безысходный.  --
Теща пришла и  дочь  ее с  мужем. Мужа  этого,  свояка-то мово,  фамилия  --
Назаров. Этот Назаров всячески распространяет про меня, что я часто выпиваю.
Такой  тоже склочный мужик, просто...  это... не знаю.  Я просто измучился с
ним. "Назаров, -- го­ворю,  -- ну  что ты, ей  богу? Ну что? Вот же какой ты
чело­век, ей-богу! Вот же ведь какой ты". Морда, как на витри­не, -- весь...
такой... только распоряжаться: долдонит и  долдонит  свое. "Да брось ты,  --
говорю, -- Назаров, чего  ты? Ну какой же ты, ей-богу!  Не надо, Назаров, не
надо.  Ну  че­го ты?" А  тут  он  кандидатскую  диссертацию  защитил...  Ну,
приходят  вчера.  А  я за кефиром как раз ходил... Выпили, правда, на углу с
мужиками по кружке пива. Я даже свою не допил: придет, думаю,  этот Назаров,
начнет опять... Мужи­ки еще посмеялись. "Чего ты? -- говорят.  -- Брось  ты,
-- го­ворят, -- Пахомов, ерунду-то говорить: свояк какой-то. Брось, Пахомов,
не надо".  Э,  думаю, не знаете вы  Назарова. Нет, думаю,  не  буду.  И  вот
прихожу я домой...


     ИСТОРИЯ В ДОМЕ ПАХОМОВА,
     РАССКАЗАННАЯ ПАХОМОВЫМ

     Приходит  электрик к себе домой, а  у него гости:  теща его с дочерью и
Назаров.
     -- Здравствуйте, -- вежливо  сказал электрик. -- Ну  что, Назаров, тебя
можно поздравить?
     -- Можно поздравить, -- сказал Назаров. -- Можно по­здравить.
     -- Поздравляю, -- сказал электрик.
     -- Кто же на сухую поздравляет!-- удивился Назаров.
     И теща тоже удивилась:
     -- Ты что это, Пахомов, завязал, что ли?
     Электрик ничего не сказал на это.
     -- Завязал, что ли?-- еще раз спросила теща. -- А?
     -- Нет,  почему завязал, -- молвил электрик после неко­торого молчания.
-- Наоборот, я сейчас кружку пива выпил. А больше нет настроения.
     --  Что  значит "нет  настроения"?  У  людей  такое собы­тие... --  это
вступила жена электрика. -- Сядьте и выпейте.
     -- Ну и что же,  что у людей событие? А  у  меня нет  настро­ения. Если
желаете, могу сыграть в шахматы с кем-нибудь. Давай, Назаров?
     -- Ерунда какая-то получается, -- возмутился Назаров. -- К нему  пришли
как к  человеку,  а он  -- в  шахматы. Фишер на­шелся.  Ты что, смеешься над
нами?
     -- Никто над вами не  смеется,  а пить  не буду.  Я уже  выпил  сегодня
кружку пива, хватит.
     -- Но так же тоже  нельзя, -- обиделась и  жена  Назарова, Назариха. --
Зачем же нас в смешном виде-то выставлять?
     -- Никто вас в смешном виде  не выставляет, -- спокойно, с достоинством
сказал электрик. -- Наоборот, будьте как до­ма... Предлагаю в шахматы.
     -- Да при чем тут шахматы?! -- закричал Назаров. -- Я -- ученый человек
теперь, я столько трудов положил, а ты не со­изволишь даже за столом со мной
посидеть! У меня сейчас кри­зис после такого напряжения, а ты  мне шахматы в
нос  суешь. Бессовестный ты после этого!  У  тебя никакого уважения  не­ту к
ученым. Как был электрик, так электрик и есть.
     -- Я ученых уважаю, --  парировал эту бестактную выход­ку  электрик, --
но я не уважаю тех  ученых,  которые начина­ют сразу зазнаваться. Вот  таких
ученых я  не  уважаю, это ты точно заметил,  Назаров! Смотри,  Назаров,  ох,
смотри... за­знайство до добра не доводит. Смотри, Назаров.
     -- Нахал!-- закричал опять Назаров. -- А еще родственник! Ну давай хоть
шампанского выпьем?
     -- Нет, -- стоял электрик. -- Ни шампанского, ни сухого -- ничего.
     --  Пахом, --  обратилась к электрику жена его, -- людей на­до уважать.
Ну  чего  ты? Садись за стол... у  меня всего полно: водки всякой, даже твоя
любимая перцовка есть. Нельзя же так, в самом деле.
     -- Как? -- спросил ее электрик.
     --  Да  вот  так-то  вот:  люди тебя  упрашивают,  а ты не хо­чешь свою
гордость побороть. Может, тебя обидел кто?
     --  Никто меня не обидел.  Но  только я  пить не  буду. Ясно?  Пусть  я
электрик, но по принуждению пить не буду.
     -- Но, Пахом...
     -- Что  "Пахом"? Что "Пахом"? Я пятьдесят  лет Пахом.  Я сказал -- нет.
Все.
     -- Но почему? Почему-у?!
     -- Не буду, и все. И хватит на эту тему. Давайте лучше в шахматы.
     -- Да пошел ты к чертовой матери со своими шахмата­ми! -- вышел из себя
Назаров. -- Чего ты  привязался со  своими  шахматами. Я тебя  последний раз
спрашиваю: будешь пить?
     -- Нет.
     Все некоторое время смотрели на упрямого электрика.
     -- Знаешь, кто ты после этого?-- спросил Назаров.
     -- Не знаю, ну-ка ?
     --  Верблюд. Те тоже подолгу не пьют  в пустыне. Вот тебя  тоже надо  в
пустыню...
     -- Куда, куда? -- спросил электрик. -- Куда меня надо?
     -- В пустыню, к верблюдам...
     Электрик встал  и дал Назарову шахматами в лоб. Фигурки  разлетелись по
полу... Электрик пополз их собирать.
     -- Извини,  Назаров, -- сказал  он. -- Я не  хотел...  Черт его  знает,
затемнение  какое-то... Может,  все же сыграем  в  шах­маты? Или  ты  сильно
обиделся?

     -- Обиделся? -- спросил нервный электрика.
     -- Обиделся, -- вздохнул электрик.
     -- Вот они все так.  Ну  до того обидчивые, до того обидчи­вые -- спасу
нет!
     -- Что же ему, спасибо говорить -- в  лоб  засветили?..  -- подал голос
мрачный.
     -- Он же извинился.
     -- Я же извинился.
     -- Не могу! --  взревел вдруг урка. -- Не  могу!..  Счас  буду метелить
обоих -- за вранье. Да хоть бы врали, пала, как лю­ди, а то врут,  как... --
урка сел в кровати и смотрел  злыми глазами на электрика и нервного, которые
сидели  рядыш­ком. -- Христосики! Фишера! До  того культурные, пала, до того
вежливые -- аж  зубы ломит. Шмакодявки... шкуру  спа­сать  кинулись. Никакой
гордости у людей!
     -- Ты! --  крикнул электрик Пахомов. -- Ну-ка, закрой сифон!  Смелый...
Смелый? Ну-ка расскажи, как ты здесь очутился? Ну-ка?
     --  А  чего мне скрывать-то? Напугал, пала. Я те все  без  науки скажу:
взял часы у  одного...  Выпить не  хватило, я вы­шел на улицу  и  попросил у
какой-то пьяной шляпы часы в долг.
     -- Вона  -- часы  в долг! -- вконец обозлился  электрик. --  А костюм в
долг не  попросил? Часы он в долг попросил. Это и есть твоя гордость? Это об
этом ты шумишь?
     -- Это называется --  ограбил, а не  попросил,  -- поддер­жал электрика
нервный, тоже оскорбленный выкриками ур­ки. -- Интеллигент нашелся.
     -- Нет, это называется  -- по-про-сил,  --  настаивал ур­ка. --  Ты мне
чужую  статью не  шей.  Поал?  Не шей. Я подо­шел и по-про-сил:  "Гражданин,
одолжи мне свои бока". Я не сказал: "отдай", я сказал: "о-дол-жи". Поал?
     -- Как? -- спросил вдруг очкарик. -- Как?
     -- Чего "как"?
     -- Как вы сказали: "бока"?
     -- Ну, бока -- часы... Некоторые называют часы -- бока. Еще называют --
бочата. Если часы золотые, тогда -- рыжие.
     Очкарик встал и подошел к социологу.
     -- У  вас какие  очки? -- спросил  он. --  Я не в том смысле, рыжие или
нет, -- с какой диоптрией?
     -- Минус четыре.
     -- Разрешите? -- попросил очкарик.
     Социолог  снял  очки  и подал очкарику.  Тот  надел их... ог­ляделся...
Сказал:
     -- Неплохо.
     Затем он подошел к урке и внимательно всмотрелся в него.
     -- Да, -- сказал он. -- Совершенно точно! Встать!
     -- Ша... -- заговорил было урка.
     -- Встать! -- опять скомандовал очкарик довольно властно.
     -- Ша, -- сказал урка, поднимаясь. -- В щем дело?
     Очкарик развернулся и влепил ему такую же звонкую, та­кую же отчетливую
пощечину,  как  и  давеча.  Урка кинулся  было  на  очкарика,  но  тот умело
уклонился и правой в че­люсть свалил урку на кровать.
     -- Это был  я,  -- сказал очкарик спокойно. -- Я вспомнил это идиотское
"бока".
     Урка хотел опять вскочить и вскочил, но очкарик спо­койно стоял и ждал,
так профессионально стоял и ждал, что урка... остался стоять.
     -- Та  пьяная  шляпа -- это был я,  -- пояснил  очкарик.  -- Я вспомнил
слово "бока"... и узнал вас.  Что вы  отняли ча­сы --  это я готов понять: с
такой  рожей дарить, например,  часы  -- нелепо. Но  за  что  вы меня  еще и
ударили?
     -- Да що ты ко мне пришился?! -- заорал урка истерич­но. -- Какие щасы?
     Открылась  дверь, и вошел старшина.  Он  заглянул в  бу­мажку с  трудом
прочитал:
     --  Гриши... Гриша-ков и Ковалев, к дежурному. В прос­тынях прямо,  там
переоденетесь.
     Урка и очкарик пошли на выход.
     -- Товарищ... -- сказал социолог. -- Очки-то.
     -- О! -- спохватился очкарик. -- Извините. Спасибо.
     -- Пожалуйста. Вы еще вернетесь?
     Очкарик пожал плечами:
     -- Не знаю.
     Старшина и двое в простынях вышли.
     -- Надавал он ему, -- с восхищением сказал сухонький.
     -- Хилый-хилый, а двинул хорошо, правда,  -- Соколов нервно потер руки.
-- В челюсть красивый был удар.
     -- Сейчас вас, наверно, будут вызывать, -- заговорил со­циолог. -- Я бы
хотел, чтобы еще кто-нибудь... Может быть, вы? -- обратился он к сухонькому.
     -- Нет, -- твердо сказал сухонький. -- Я не буду.
     -- Почему?
     -- Не буду... Все, -- у сухонького отчеканилась на лице непреклонность.
Он  пояснил:  --  Пусть  наука  занимается  своим  делом,  а  не  бегает  по
вытрезвителям. Нашли тоже... Делать, что ли, больше нечего?
     -- Да почему вы так?
     --  Да  потому! До сих пор на луну не высадились,  а  по вы­трезвителям
бегаете. На луну лететь надо, вот что! -- сухонь­кий чего-то осмелел  и стал
кричать на социолога. -- Взяли моду -- рису-уют, высмеивают... А на луну кто
полетит?! Пушкин? Чем рисованием-то заниматься, на луну бы лете­ли.  А то на
луну вас  не загонишь, а  по  вытрезвителям бе­гать -- это  вы рады без ума.
Чего  тут  хорошего?  --   бегаете...  Чего   тут  интересного?  Ничего  тут
интересного нет --  хвора­ют  люди,  и  все. Тяжело людям,  а вы  бегаете  с
вопросами. На луну надо лететь!
     Социолог  очень изумился... Он пооглядывался кругом,  -- полагая, что и
все  тоже изумились, --  все внимательно слушали сухонького, и  он тоже стал
слушать. Сухонький враз как-то устал, лег на кровать и закрылся простыней.
     -- Последние  силы  растратишь тут, --  сказал  он. -- У ме­ня  никаких
историй  не  было, -- еще  сказал он, помолчав.  -- Я ручной. Причин никаких
нету... Тоски тоже. И грусти нет. Я сам по себе... Независимый.
     Социолог  пожал  плечами,  посидел,  уткнувшись  в  блок­нотик,  что-то
записал. Потом повернулся к Ивану-тракто­ристу.
     -- Я тоже, -- сразу отрубил Иван.
     -- Что "тоже"? -- не понял социолог.
     -- У меня тоже тоски нет.
     -- А при чем здесь тоска?
     -- Ну, вы же причину ищите.
     -- Да...
     --  Вот. Я  ее  не  знаю.  Но тоски  никакой  не  было.  Ехал в баню...
Наоборот, хорошо на душе было.
     -- Нет,  они этого  не понимают! -- вскричал вдруг  сухонь­кий и  сел в
кровати.  -- Ты им  дай  тоску какую-то -- печаль!  А так  просто  не  может
человек выпить! Просто -- взял и...
     Тут вошел старшина и объявил:
     -- Собирайтесь. Поедем в суд.
     -- Вот, -- сказал  сухонький, -- а мы тут причину ищем. Счас нам найдут
причину... помогут.

     СУД

     И грянул суд.
     Судили  три  строгие женщины.  Они  сидели за  столом,  од­на,  похоже,
главная, -- в центре, две -- по бокам, пожилая и молодая.
     Подсудимые сидели в коридоре. Урки среди них не было.
     Первого вызвали очкарика.
     -- Григорьев, -- позвал старшина.
     Подсудимые  все пошевелились... Очкарик  встал и пошел к двери, которая
вела в комнату судей.
     -- Гришаков, -- поправил он старшину.
     -- Чего? -- не понял тот.
     -- Моя фамилия Гришаков, а не Григорьев.
     -- Какая разница, -- мирно сказал старшина.
     -- Разница большая, -- заметил сухонький. -- Одно де­ло...
     -- Ждите! -- велел старшина. Сухонький замолк.
     --   Здравствуйте,  --  сказал  очкарик  женщинам-судьям.  С  ним  тоже
поздоровались. И сказали:
     -- Садитесь.
     --  Мы ознакомились с вашим делом, -- заговорила  глав­ная  женщина. --
Здесь -- показания свидетелей... Заявление заведующего магазином...
     -- Надо  же -- дело! -- усмехнулся очкарик. Но он рано стал усмехаться,
он это скоро понял.
     -- Вы пока не улыбайтесь, -- сказала пожилая женщи­на. -- Не надо пока.
     -- Да нет, я... но не очень ли это громко -- дело? Там де­ла-то нет.
     --  Есть  дело,   --   говорила   дальше  главная  женщина.  --  И  вам
действительно рано улыбаться.
     -- А в чем дело-то?
     -- Мы хотим услышать это от вас.
     -- Я плохо помню.  С утра вообще ничего не помнил... С мясником что-то?
В магазине? Мне в милиции сказали сей­час...
     --   Вы  оскорбили   продавца   мясного   отдела   Завалихина  Геннадия
Николаевича...
     -- О-о,  -- простонал  очкарик. --  Он же обвешивает поку­пателей! Этот
лоб нахально обвешивает всех покупателей, я ему сказал это...
     --  Минуточку,  минуточку, -- прервала его главная жен­щина, -- давайте
по порядку: вы сделали замечание продав­цу. И выражайтесь... точнее: фамилия
продавца Завалихин, никакой он не лоб.
     -- Он самый настоящий лоб, лоботряс, жулик...
     -- Сейчас не о нем речь, мы говорим о вас.
     -- Хорошо. Что вас интересует?
     -- Как было дело?
     -- Я не помню.
     --  Напомню.  Двадцать   пятого   сентября  сего  года  вы  при­шли   в
продовольственный магазин номер  двадцать во­семь,  --  стала рассказывать с
бумажки женщина, -- и сде­лали замечание  продавцу мясного отдела Завалихину
Ген­надию Николаевичу, что он обвешивает покупателей. Зава­лихин вышел из-за
прилавка и вывел вас на улицу...
     Очкарик поежился, качнул головой. Сказал негромко и горько:
     -- Кошмар.
     --  Кошмар не в этом. Кошмар дальше: вы пошли, где-то напились и пришли
в  таком   состоянии  выяснять  отношения  с  Завалихиным.  Вас   попытались
остановить...
     -- Хорошо... дальше  не нужно: я что-то такое припоми­наю. А где у меня
часы отняли?
     -- Это вы должны вспомнить, здесь происшествие в ма­газине...
     -- Хорошо... черт с ним, с часами. Что я теперь должен делать?
     Три женщины выразительно посмотрели на него. Очка­рик занервничал.
     -- Я не понимаю, -- сказал он. -- Ну, случилось... что дальше?
     --  Вы  должны объяснить, почему вы устроили дебош  в магазине.  Почему
напились? Часто это у вас?
     --  Я напился с отчаяния. Когда  этот  лоб выставил меня из магазина, я
решил, что наступило светопреставление, ко­нец.
     -- Не  надо острить, -- попросила молодая женщина. --  Вы не уголовник,
вы научный сотрудник, не забывайте об этом.
     --  Я  не  острю,  --  заволновался  очкарик.  --  И,  пожалуй­ста,  не
напоминайте, кто я такой -- это не имеет никакого значения.
     -- Это имеет значение.
     -- Это не  имеет никакого значения, -- уперся очкарик. -- Это абсолютно
все равно. Я  решил,  что дальше жить бес­смысленно. У вас было когда-нибудь
такое чувство?
     -- Здесь мы спрашиваем, Гришаков, -- заметила главная женщина.
     -- Я  и отвечаю: я отчетливо  понял, что наступил конец света. Конец...
--  Гришаков мучительно  поискал, как еще обозначить "конец", не  нашел.  --
Конец,  понимаете?  Даль­ше  я  буду   притворяться,  что  живу,   чувствую,
работаю...
     -- Он ударил вас?
     -- Нет, просто выкинул из магазина... И закрыл дверь. Я думал, он будет
драться... я  приготовился  драться,  поэтому  покорно шел из магазина.  Это
ужасно... Это катастрофа.
     --  В  чем  катастрофа?  --  спросила  пожилая  женщина.  --  Уточните,
пожалуйста.
     -- В том,  что  меня выкинули из магазина. Даже так: катастрофа в  том,
что... Не  знаю,  --  вдруг  резко сказал Гришаков.  -- Неужели  вы сами  не
понимаете?  В  магазине  ору­дует скотина... Черт, не знаю. Противно мне  об
этом гово­рить.

     2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского



    Василий Шукшин.
    Брат мой...


     © Copyright Василий Шукшин
     Подготовка электронного текста: библиотека Александра Снежинского



     В  путанице ферм,  кранов и тросов большой  стройки  де­вушка-почтальон
нашла бригадира Ивана Громова. Иван, за­драв голову, кричал кому-то:
     -- Смотреть надо, а не ворон считать!