сь при этом невыразимо хорошо. Не музыкой покорил
себе Вагнер юношей, а "идеей": богатство загадок в его искусстве, его игра
в прятки под ста символами, его полихромия идеала - вот что влечет к
Вагнеру этих юношей; это гений Вагнера в создавании облаков, его гоньба,
блуждание и рысканье по воздуху, его "всюду" и "нигде", точь-в-точь то
самое, чем прельщал и увлекал их в свое время Гегель! - Среди вагнеровской
множественности, полноты и произвола они являются как бы оправданными сами
перед собой - "спасенными". - Они слушают с дрожью, как великие символы
звучат в его искусстве из туманной дали тихим громом; они не сердятся, если
порою в нем бывает серо, скверно и холодно. Ведь все они без исключения,
подобно самому Вагнеру, сроднились с дурной погодой, немецкой погодой!
Вотан - их бог; но Вотан - бог дурной погоды... Они правы, эти немецкие
юноши, раз они уже таковы: как могло бы недоставать им в Вагнере того, чего
недостает нам, иным людям, нам, халкионцам - la gaya scienza; легких ног;
остроумия, огня, грации; великой логики; танца звезд; надменной
гениальности; зарниц юга; гладкого моря - совершенства...

11

- Я сказал, где место Вагнера - не в истории музыки. Что же он означает,
несмотря на это, в ее истории? Начавшееся главенство актера в музыке -
капитальное событие, наводящее на размышления, а также, быть может,
возбуждающее страх. Формулируя: "Вагнер и Лист". - Еще никогда честность
музыкантов, их "подлинность", не подвергалась равному по опасности
испытанию. Ведь очевидно: большой успех, успех у масс уже не на стороне
подлинных, - надо быть актером, чтобы иметь его! - Виктор Гюго и Рихард
Вагнер - они означают одно и то же: что в упадочных культурах, что всюду,
где решение переходит в руки масс, подлинность становится лишней,
убыточной, вызывающей пренебрежение. Лишь актер возбуждает еще великое
одушевление. - Этим начинается для актера золотой век - для него и всего,
что сродни его породе, Вагнер шествует с барабанами и флейтами во главе
всех художников декламации, изображения, виртуозности; он убедил прежде
всего капельмейстеров, машинистов и театральных певцов. Не забудем и
музыкантов оркестра - он "спас" их от скуки... Движение, созданное
Вагнером, переходит даже в область познания: целые соответствующие науки
медленно всплывают из вековой схоластики. Чтобы привести пример, я
подчеркиваю особенно заслуги Римана в ритмике, первого, кто применил также
и к музыке основное понятие знаков препинания (к сожалению, выразив его
безобразным словом: он называет это "фразировкой"). - Все это, говорю с
благодарностью, лучшие из почитателей Вагнера, самые достойные уважения -
они просто имеют право почитать Вагнера. Общий инстинкт связывает их друг с
другом, они видят в нем их высший тип, они чувствуют себя силой, даже
большой силой, с тех пор как он воспламенил их собственным жаром. Если
где-нибудь влияние Вагнера было действительно благодетельным, то именно
тут. Еще никогда в этой сфере столько не думали, столько не хотели, столько
не работали. Вагнер вложил во всех этих художников новую совесть: чего они
требуют от себя, хотят от себя теперь, того они никогда не требовали до
Вагнера - они были слишком скромны для этого. В театре царит другой дух с
тех пор, как там царит дух Вагнера: требуют самого трудного, порицают
сурово, хвалят редко - хорошее, выдающееся считается правилом. Вкус уже
больше не нужен; даже голос. Вагнера поют только разбитым голосом: это
действует "драматично". Даже дарование исключено. Espressivo во что бы то
ни стало, как этого требует вагнеровский идеал, идеал decadence, плохо
уживается с дарованием. Для него нужна просто добродетель - хочу сказать,
дрессировка, автоматизм, "самоотречение". Ни вкуса, ни голоса, ни
дарования: сцене Вагнера нужно только одно - германцы... Определение
германца: послушание и длинные ноги... Полно глубокого значения то, что
появление и возвышение Вагнера совпадает по времени с возникновением
"империи": оба факта означают одно и то же - послушание и длинные ноги. -
Никогда лучше не повиновались, никогда лучше не повелевали. Вагнеровские
капельмейстеры в особенности достойны того века, который потомство назовет
некогда с боязливым почтением классическим веком войны. Вагнер умел
командовать; это-то и сделало его великим учителем. Он командовал, как
непреклонная воля к себе, как дисциплинирование себя всю жизнь - Вагнер,
который, быть может, являет собою величайший пример самонасилия в истории
искусств ( - он превзошел даже близкородственного ему в остальном Альфьери.
Примечание туринца).

12

Это познание, что наши актеры более достойны уважения, чем какие-либо
прежние, не соединяется с пониманием того, что они менее опасны... Но кто
еще сомневается в том, чего я хочу,- каковы три требования, которые на этот
раз влагает в мои уста моя злоба, моя забота, моя любовь к искусству?
Чтобы театр не становился господином над искусствами. Чтобы актер не
становился соблазнителем подлинных. Чтобы музыка не становилась искусством
лгать.
Фридрих Ницше


----------------------------------------------------------------------------



----------------------------------------------------------------------------


ВТОРОЕ ПРИБАВЛЕНИЕ

- Мое письмо, по-видимому, не защищено от одного недоразумения. На
известных лицах показывается выражение благодарности; я слышу даже скромное
ликование. Предпочел бы тут, как и во многом, быть понятым. - Но с тех пор
как в виноградниках немецкого духа завелось новое животное, имперский
червь, знаменитая Rhinoxera, не понимают более ни одного моего слова. Даже
Крестовая газета свидетельствует мне об этом, не говоря уже о Центральной
литературной газете. - Я дал немцам глубочайшие книги, какими только они
вообще обладают, - достаточное основание, чтобы немцы не поняли из них ни
слова... Если я в этом сочинении воюю с Вагнером - и мимоходом с одним
немецким "вкусом", - если у меня есть суровые слова для байрейтского
кретинизма, то я менее всего хотел бы доставлять этим торжество каким-либо
другим музыкантам. Другие музыканты в сравнении с Вагнером в счет не идут.
Дело вообще обстоит скверно. Гибель является всеобщей. Болезнь коренится
глубоко. Если Вагнер остается именем для гибели музыки, как Бернини для
гибели скульптуры, то все же он не является ее причиной. Он только ускорил
ее tempo - конечно, так, что стоишь с ужасом перед этим почти внезапным
низвержением, падением в бездну. У него была наивность decadence - это было
его превосходством. Он верил в него, он не останавливался ни перед какой
логикой decadence. Другие медлят - это отличает их. Больше ничего!.. Общее
у Вагнера с "другими" - я перечислю: упадок организующей силы,
злоупотребление традиционными средствами без оправдывающей способности,
способности к цели; фабрикация фальшивых монет в подражание великим формам,
для которых нынче никто не является достаточно сильным, гордым,
самоуверенным, здоровым; чрезмерная жизненность в самом маленьком; аффект
во что бы то ни стало; утонченность, как выражение оскудевшей жизни: все
более нервов вместо мяса. - Я знаю лишь одного музыканта, который в
состоянии еще нынче вырезать увертюру из цельного дерева - и никто его не
знает... Что нынче знаменито, то, по сравнению с Вагнером, создает не
"лучшую" музыку, а лишь более нерешительную, более безразличную - более
безразличную, потому что половина уничтожается тем, что существует целое. А
Вагнер был целым; а Вагнер был целой испорченностью; а Вагнер был
мужеством, волей, убеждением в испорченности - что такое еще Иоганнес
Брамс!.. Его удача была немецким недоразумением: его приняли за антагониста
Вагнера - нуждались в антагонисте! - Такие не создают необходимой музыки,
такие создают прежде всего слишком много музыки! - Если человек не богат,
то он должен быть достаточно гордым для бедности!.. Симпатия, бесспорно
внушаемая там и сям Брамсом, совершенно независимо от этого партийного
интереса, партийного недоразумения, была долго для меня загадкой, - пока
наконец почти случайно я не дознался, что он действует на определенный тип
людей. У него меланхолия неспособности; он творит не от избытка, он жаждет
избытка. Если вычесть то, в чем он подражает, что он заимствует от великих
старых или экзотически-современных форм стиля - он мастер в копировании, -
то останется, как его собственное, тоска... Это угадывают тоскующие и
неудовлетворенные всех видов. Он является слишком мало личностью, слишком
мало центром... Это понимают "безличные", периферические, - они любят его
за это. В особенности он является музыкантом известного вида
неудовлетворенных женщин. Пятьдесят шагов дальше - и находишь вагнерианку -
совершенно так же, как на пятьдесят шагов далее Брамса находишь Вагнера, -
вагнерианку, лучше отчеканенный, более интересный, прежде всего более
приятный тип. Брамс трогателен, пока он тайно мечтает или скорбит о себе -
в этом он "современен", - он становится холоден, он уже не привлекает
нашего внимания, как только делается наследником классиков... Брамса любят
называть наследником Бетховена - я не знаю более осторожного евфемизма. -
Все, что заявляет нынче в музыке притязание на "высокий стиль", в силу
этого фальшиво либо по отношению к нам, либо по отношению к себе. Эта
альтернатива наводит на размышления: именно, она заключает в себе
казуистику относительно ценности двух случаев. "Фальшиво по отношению к
нам": против этого протестует инстинкт большинства - оно не хочет быть
обманутым; я лично, конечно, все-таки предпочел бы этот тип другому
("фальшиво по отношению к себе"). Это мой вкус. - Говоря понятнее, говоря
для "нищих духом": Брамс - или Вагнер... Брамс не актер. Можно подвести
добрую часть других музыкантов под понятие Брамс. Не скажу ни слова об
умных обезьянах Вагнера, например о Гольдмарке: с "Царицей Савской"
человеку место в зверинце - можно позволять себя показывать. - Нынче могут
создавать хорошо, создавать мастерски только маленькое. Только тут возможна
честность. - Но ничто не может излечить музыку в главном, от главного, от
фатальности быть выражением физиологического противоречия, - быть
современной. Самое лучшее обучение, самая совестливая выучка,
принципиальная интимность, даже изоляция в обществе старых мастеров - все
это остается паллиативным, говоря точнее, иллюзорным, потому что уже не
имеешь в себе предусловий для этого; все равно, будет ли это сильная раса
какого-нибудь Генделя или бьющая через край животность какого-нибудь
Россини. - Не каждый имеет право на каждого учителя: это относится к целым
векам. - Сама по себе не исключается возможность, что где-нибудь в Европе
еще есть остатки более сильных поколений, типично более несовременных
людей: оттуда можно бы еще надеяться на запоздалую красоту и совершенство
также и для музыки. В лучшем случае то, что мы еще можем увидеть, будут
исключения. От правила же, что испорченность главенствует, что
испорченность фатальна, не спасет музыку никакой Бог. -


----------------------------------------------------------------------------


ЭПИЛОГ

- Удалимся в конце концов, чтобы передохнуть, на минуту из того тесного
мира, в котором заставляет пребывать дух всякий вопрос о ценности
личностей. У философа есть потребность вымыть руки, после того как он так
долго занимался "казусом Вагнер". - Даю мое понятие современного. - Каждое
время имеет в своей мере силы также и меру того, какие добродетели ему
дозволены, какие запрещены. Либо оно имеет добродетели восходящей жизни, -
тогда оно противится в силу самого глубокого основания добродетелям
нисходящей жизни. Либо оно само есть нисходящая жизнь, - тогда оно
нуждается и в добродетелях упадка, тогда оно ненавидит все, что
оправдывается только полнотою, только чрезмерным богатством сил. Эстетика
неразрывно связана с этими биологическими предусловиями: есть эстетика
decadence, есть и классическая эстетика; "красота сама но себе" - это
химера, как и весь идеализм. - В более тесной сфере так называемых
моральных ценностей нельзя найти большего контраста, нежели мораль господ и
мораль христианских понятий о ценностях: последняя выросла на гнилой
насквозь почве ( - Евангелия приводят нам точь-в-точь те самые
физиологические типы, которые описывают романы Достоевского), мораль господ
("римская", "языческая", "классическая", "ренессанс"), наоборот, является
символическим языком удачности, восходящей жизни, воли к власти как
принципа жизни. Мораль господ утверждает так же инстинктивно, как
христианская отрицает ("Бог", "тот мир", "самоотречение" - сплошь
отрицания). Первая отдает вещам от своей полноты - она прославляет, она
украшает, она осмысливает мир, - последняя делает ценность вещей беднее,
бледнее, обезображивает их, она отрицает мир. "Мир" - это христианское
бранное слово. - Эти формы контраста в оптике ценностей обе необходимы: это
способы смотреть, которым не поможешь никакими основаниями и
опровержениями. Не опровергнешь христианства, не опровергнешь болезни глаз.
Что с пессимизмом боролись, как с некоей философией, это было вершиной
ученого идиотизма. Понятия "истинный" и "ложный", как мне кажется, не имеют
в оптике никакого смысла. - Против чего только и следует защищаться, так
это против фальши, против инстинктивного двуязычия, не желающего
чувствовать эти контрасты как контрасты: какова, например, была воля
Вагнера, который был не малым мастером в такой фальши. Поглядывать
исподтишка на мораль господ, на аристократическую мораль ( - исландская
сага является почти важнейшим ее документом - ) и при этом проповедовать
противоположное учение, учение о "евангелии низменных", о потребности в
спасении!.. Я удивляюсь, кстати сказать, скромности христиан, ходящих в
Байрейт. Я сам не вынес бы известных слов из уст какого-нибудь Вагнера.
Есть понятия, которым не место в Байрейте... Как? христианство,
состряпанное для вагнерианок, быть может, вагнерианками - ибо Вагнер был в
дни старости вполне feminini generis -? Повторяю, нынешние христиане
кажутся мне слишком скромными... Если Вагнер был христианином, ну, тогда
Лист, быть может, был отцом церкви! - Потребности в спасении, сущности всех
христианских потребностей, нечего делать с такими шутами: она - самая
честная форма выражения decadence, самое убежденное, самое мучительное
подтверждение его в возвышенных символах и приемах. Христианин хочет
освободиться от себя. Le moi est toujours haissable. - Аристократическая
мораль, мораль господ, наоборот, коренится в торжествующем Да себе - она
есть самоподтверждение, самопрославление жизни, она также нуждается в
возвышенных символах и приемах, но лишь "потому, что ее сердце слишком
полно". Все прекрасное, все великое искусство относится сюда: сущность
обоих - благодарность. С другой стороны, от нее нельзя отделить
инстинктивного отвращения к decadents, насмешки, даже ужаса, вызываемого их
символикой: это является почти ее доказательством. Знатный римлянин смотрел
на христианство как на foeda superstitio; напомню о том, как относился к
кресту последний немец с аристократическим вкусом, Гете. Тщетно искать
более драгоценных, более необходимых контрастов Примечание 3 ...

- Но такая фальшь, как фальшь байрейтцев, не является нынче исключением.
Все мы знаем неэстетическое понятие христианского юнкерства. Эта невинность
среди контрастов, эта "чистая совесть" во лжи скорее современна par
excellence, этим почти определяется современность. Современный человек
представляет собою в биологическом отношении противоречие ценностей, он
сидит между двух стульев, он говорит сразу Да и Нет. Что же удивительного,
что именно в наше время сама фальшь становится плотью и даже гением? что
Вагнер "жил среди нас"? Не без основания назвал я Вагнера Калиостро
современности... Но все мы неведомо для себя, против воли носим в себе
ценности, слова, формулы, морали противоположного происхождения, - мы, если
нас рассматривать с физиологической точки зрения, фальшивы... Диагностика
современной души - с чего начала бы она? С решительного вонзания ланцета в
эту инстинктивную противоречивость, с высвобождения ее противоположных
ценностей, с вивисекции, произведенной над ее поучительнейшим казусом. -
Казус Вагнер для философа счастливый казус, это сочинение, пусть слышат
это, внушено благодарностью...


----------------------------------------------------------------------------


1) Примечание. Было истинным несчастьем для эстетики, что слово "драма"
всегда переводили слоном "действие". Не один Вагнер заблуждается в этом;
заблуждаются еще все; даже филологи, которым следовало бы знать это лучше.
Античная драма имела в виду великие сцены пафоса - она исключала именно
действие (переносила его до начала или за сцену). Слово "драма" дорического
происхождения, и по дорическому словоупотреблению оно означает "событие",
"историю", оба слова в гиератическом смысле. Древнейшая драма представляла
местную легенду, "священную историю", на которой покоилась основа культа…

- Назад -

2) Примечание. - Был ли Вагнер вообще немцем? Есть некоторые основания для
такого вопроса. Трудно найти в нем какую-нибудь немецкую черту. Как великий
учащийся, каким он был, он научился подражать многому немецкому - вот и
все. Его натура даже противоречит тому, что до сих пор считалось немецким,
- не говоря уже о немецкой музыке! - Его отец был актер по фамилии Geyer.
Geyer - это уже почти Adler... То, что до сих пор циркулирует в обществе в
виде "Жизни Вагнера", есть fable convenue, если не нечто худшее. Признаюсь
в своем недоверии ко всему, что засвидетельствовано только самим Вагнером.
У него не хватало гордости для какой-либо правды о себе, никто не был менее
горд; он совершенно так же, как и Виктор Гюго, остался верен себе и в
биографии, - он остался актером.

- Назад -

3) Примечание: О противоположности "аристократической морали" и
"христианской морали" говорила впервые моя "Генеалогия морали": быть может,
нет более решительного поворота и истории религиозного и морального
познания. Эта книга, мой пробный камень для того, что родственно мне, имеет
счастье быть доступной лишь самым высоким и строгим умам: у остальных не
хватает для этого ушей. Надо обладать страстью в таких вещах, где ею никто
нынче не обладает...



        "Фридрих Ницше. К генеалогии морали"


---------------------------------------------------------------
     OCR: Ихтик	http://www.ufacom.ru/~ihtik/ Ў http://www.ufacom.ru/~ihtik/
---------------------------------------------------------------

 Полемическое  Сочинение,  приложено  в  качестве  дополнения  и пояснения к
недавно опубликованному сочинению "По ту сторону добра и зла"


     Friedrich Nietzsche
     "Zur Genealogie der Moral"



     Полемическое   сочинение  "К  генеалогии  морали"  было  замыслено  как
приложение к "По ту сторону добра  и  зла". Внешним  поводом к его написанию
послужила  волна кривотолков, обрушившаяся  на автора в  связи  с предыдущей
работой,  так  что  дело шло о предварении  ex  post facto основного  текста
своего рода "Пролегоменами". Ницше уже по выходе книги в  свет отмечал  даже
возможность  повторения   заглавия  прежней  книги  и   прибавления  к  нему
подзаголовка: "Дополнение. Три  рассмотрения".  Написанная за 20 дней (между
10 и 30 июля  1887 г.), рукопись была  опубликована в  ноябре того же года в
издательстве К. Г. Наумана; расходы на издание пришлось оплачивать автору.
     Произведение  публикуется по изданию:  Фридрих  Ницше,  сочинения в 2-х
томах, том 2, издательство "Мысль", Москва 1990.
     Перевод - К. А. Свасьяна.




        "ПРЕДИСЛОВИЕ"
     1
     Мы чужды себе,  мы, познающие, мы  сами чужды себе: на то  имеется своя
веская причина. Мы никогда не искали себя - как же могло случиться, чтобы мы
однажды нашли себя? Справедливо сказано: "где  сокровище ваше, там и  сердце
ваше"; наше сокровище там,  где стоят улья нашего познания. Как прирожденные
пчелы  и  медоносны  духа м