Фридрих Ницше.
     Труды

     Так говорил Заратустра
     Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм
     Злая мудрость. Афоризмы и изречения
     Казус Вагнер ("Der fall Wagner")
        К генеалогии морали"
        Странник и его тень"
        Человеческое, слишком человеческое"
        По ту сторону добра и зла"
        Ecce Homo, как становятся самим собой"
        Несвоевременные размышления: "О пользе и вреде истории для жизни"
        Несвоевременные размышления: "Давид Штраус, исповедник и писатель""
        Несвоевременные размышления: "Шопенгауэр как воспитатель""
        Несвоевременные размышления: "Рихард Вагнер в Байрейте""
        Несвоевременные размышления: "Рихард Вагнер в Байрейте""
   Антихристианин
   Проклятие христианству


     Фридрих Ницше.
     Так говорил Заратустра


 "Так говорил Заратустра.
 Книга для всех и ни для кого"

 Friedrich Nietzsche
"Also Sprach Zarathustra"

     Непосредственная  предыстория этой книги -- своего рода
ницшевской Библии, падает на начало 80-х годов,  а  точнее,  на
промежуток времени от августа 1881 до января 1883 г., когда, по
позднему признанию  Ницше,  на  него  снизошли  два  "видения":
сначала  мысль  о  "вечном возвращении", а потом и образ самого
Заратустры. Дальнейшая хронология написания книги  представляет
собой  совершенный  образец чисто штурмового вдохновения. Книга
создавалась  урывками,  но  в  необыкновенно  короткие   сроки:
фактически  чистое время написания первых трех частей заняло не
больше месяца, по десять дней на каждую, так что  окончательный
календарь выглядит следующим образом:

     1 -- 10 февраля 1883 г. в Рапалло: 1-я часть; вышла в свет
в июне того же года в лейпцигском издательстве Шмейцнера.

     26  июня  --  6 июля 1883 г. в Рапалло: 2-я часть; вышла в
свет в сентябре в том же издательстве.

     8  --  20 января 1884 г. в Сильс-Мария: 3-я часть; вышла в
свет в марте там же.

     Последняя,  4-я  часть  была  написана в Ницце в январе --
феврале 1885 г. и  вышла  в  свет  в  апреле  того  же  года  в
издательстве    Наумана    в    количестве    40   экземпляров,
предназначенных только для узкого круга знакомых.

     С.  Л.  Франк  вспоминает:  "Зимой 1901-2 гг. мне случайно
попала в руки книга  Ницше  "Так  говорил  Заратустра".  Я  был
потрясен  -- не учением Ницше, -- а атмосферой глубины духовной
жизни, духовного борения, которой веяло от этой книги".

     Произведение  публикуется  по  изданию:  Фридрих Ницше,
сочинения в 2-х томах,  том  2,  издательство  "Мысль",  Москва
1990.

     Перевод -- Ю.М. Антоновского под редакцией К.А. Свасьяна.

      * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

     ПРЕДИСЛОВИЕ ЗАРАТУСТРЫ

     1

     Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул он свою
родину  и  озеро своей родины и пошел в горы. Здесь наслаждался
он своим духом и своим одиночеством и в течение десяти  лет  не
утомлялся  этим.  Но  наконец изменилось сердце его -- и в одно
утро поднялся он с зарею, стал перед солнцем и  так  говорил  к
нему:
     "Великое  светило!  К чему свелось бы твое счастье, если б
не было у тебя тех, кому ты светишь!
     В течение десяти лет  подымалось  ты  к  моей  пещере:  ты
пресытилось  бы  своим  светом  и  этой дорогою, если б не было
меня, моего орла и моей змеи.
     Но мы  каждое  утро  поджидали  тебя,  принимали  от  тебя
преизбыток твой и благословляли тебя.
     Взгляни!   Я   пресытился   своей  мудростью,  как  пчела,
собравшая слишком много меду; мне  нужны  руки,  простертые  ко
мне.
     Я  хотел  бы  одарять  и  наделять до тех пор, пока мудрые
среди людей не стали бы опять радоваться  безумству  своему,  а
бедные -- богатству своему.
     Для  этого я должен спуститься вниз: как делаешь ты каждый
вечер, окунаясь в море и неся свет свой на другую сторону мира,
ты, богатейшее светило!
     Я должен, подобно тебе,  закатиться,  как  называют
это люди, к которым хочу я спуститься.
     Так  благослови  же  меня,  ты, спокойное око, без зависти
взирающее даже на чрезмерно большое счастье!
     Благослови чашу, готовую пролиться, чтобы золотистая влага
текла из нее и несла всюду отблеск твоей отрады!
     Взгляни, эта чаша хочет опять стать пустою,  и  Заратустра
хочет опять стать человеком".
     -- Так начался закат Заратустры.

     2

     Заратустра  спустился один с горы, и никто не повстречался
ему. Но когда вошел он в лес,  перед  ним  неожиданно  предстал
старец,   покинувший  свою  священную  хижину,  чтобы  поискать
кореньев в лесу. И так говорил старец Заратустре:
     "Мне не чужд  этот  странник:  несколько  лет  тому  назад
проходил он здесь. Заратустрой назывался он; но он изменился.
     Тогда  нес  ты свой прах на гору; неужели теперь хочешь ты
нести  свой  огонь  в  долины?  Неужели  не  боишься  ты   кары
поджигателю?
     Да,  я узнаю Заратустру. Чист взор его, и на устах его нет
отвращения. Не потому ли и идет он, точно танцует?
     Заратустра   преобразился,   ребенком   стал   Заратустра,
Заратустра проснулся: чего же хочешь ты среди спящих?
     Как  на  море,  жил  ты в одиночестве, и море носило тебя.
Увы! ты хочешь выйти на сушу? Ты хочешь снова сам таскать  свое
тело?"
     Заратустра отвечал: "Я люблю людей".
     "Разве  не  потому,  -- сказал святой, -- ушел и я в лес и
пустыню? Разве не потому, что и я слишком любил людей?
     Теперь люблю я Бога: людей не люблю я.  Человек  для  меня
слишком несовершенен. Любовь к человеку убила бы меня".
     Заратустра  отвечал:  "Что говорил я о любви! Я несу людям
дар".
     "Не давай им ничего, -- сказал святой. --  Лучше  сними  с
них  что-нибудь и неси вместе с ними -- это будет для них всего
лучше, если только это лучше и для тебя!
     И если ты хочешь им дать, дай им не больше милостыни и еще
заставь их просить ее у тебя!"
     "Нет, -- отвечал Заратустра, -- я не  даю  милостыни.  Для
этого я недостаточно беден".
     Святой стал смеяться над Заратустрой и так говорил: "Тогда
постарайся, чтобы они приняли твои сокровища! Они недоверчивы к
отшельникам и не верят, что мы приходим, чтобы дарить.
     Наши шаги по улицам звучат для них слишком одиноко. И если
они ночью,  в своих кроватях, услышат человека, идущего задолго
до восхода солнца, они спрашивают себя: куда крадется этот вор?
     Не ходи же к людям и оставайся в лесу! Иди лучше к зверям!
Почему не хочешь ты быть, как я, --  медведем  среди  медведей,
птицею среди птиц?"
     "А что делает святой в лесу?" -- спросил Заратустра.
     Святой отвечал: "Я слагаю песни и пою их; и когда я слагаю
песни,  я  смеюсь,  плачу и бормочу себе в бороду: так славлю я
Бога.
     Пением, плачем, смехом и бормотанием славлю я Бога,  моего
Бога. Но скажи, что несешь ты нам в дар?"
     Услышав эти слова, Заратустра поклонился святому и сказал:
"Что мог  бы  я  дать  вам!  Позвольте  мне  скорее уйти, чтобы
чего-нибудь я не взял у вас!" -- Так  разошлись  они  в  разные
стороны, старец и человек, и каждый смеялся, как смеются дети.
     Но  когда Заратустра остался один, говорил он так в сердце
своем: "Возможно ли это! Этот святой старец в своем лесу еще не
слыхал о том, что Бог мертв".

     3

     Придя в ближайший город,  лежавший  за  лесом,  Заратустра
нашел  там  множество народа, собравшегося на базарной площади:
ибо ему обещано было зрелище -- плясун на канате. И  Заратустра
говорил так к народу:
     Я  учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что
должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его?
     Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя;  а
вы  хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к
состоянию зверя, чем превзойти человека?
     Что такое обезьяна в  отношении  человека?  Посмешище  или
мучительный  позор.  И  тем  же  самым  должен быть человек для
сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором.
     Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще
осталось от червя, Некогда были вы обезьяной, и даже теперь еще
человек больше обезьяны, чем иная из обезьян.
     Даже мудрейший среди  вас  есть  только  разлад  и  помесь
растения  и  призрака.  Но разве я велю вам стать призраком или
растением?
     Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке!
     Сверхчеловек -- смысл земли. Пусть же ваша  воля  говорит:
да будет сверхчеловек смыслом земли!
     Я заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле
и не верьте  тем,  кто  говорит  вам  о надземных надеждах! Они
отравители, все равно, знают ли они это или нет.
     Они презирают жизнь, эти умирающие и сами себя отравившие,
от которых устала земля: пусть же исчезнут они!
     Прежде хула на Бога была величайшей хулой; но Бог умер,  и
вместе  с  ним  умерли  и  эти хулители. Теперь хулить землю --
самое  ужасное  преступление,  так  же   как   чтить   сущность
непостижимого выше, чем смысл земли!
     Некогда  смотрела  душа  на  тело с презрением: и тогда не
было ничего выше, чем это презрение, -- она хотела видеть  тело
тощим, отвратительным и голодным. Так думала она бежать от тела
и от земли.
     О,   эта  душа  сама  была  еще  тощей,  отвратительной  и
голодной; и жестокость была вожделением этой души!
     Но и теперь еще, братья мои, скажите мне: что говорит ваше
тело о вашей душе? Разве ваша душа не есть бедность и  грязь  и
жалкое довольство собою?
     Поистине,  человек  -- это грязный поток. Надо быть морем,
чтобы принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым.
     Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он -- это  море,  где
может потонуть ваше великое презрение.
     В чем то самое высокое, что можете вы пережить? Это -- час
великого  презрения. Час, когда ваше счастье становится для вас
отвратительным, так же как ваш разум и ваша добродетель.
     Час, когда  вы  говорите:  "В  чем  мое  счастье!  Оно  --
бедность  и грязь и жалкое довольство собою. Мое счастье должно
бы было оправдывать само существование!"
     Час, когда вы говорите: "В чем мой разум! Добивается ли он
знания, как лев своей пищи? Он -- бедность  и  грязь  и  жалкое
довольство собою!"
     Час, когда вы говорите: "В чем моя добродетель! Она еще не
заставила  меня  безумствовать. Как устал я от добра моего и от
зла моего! Все это бедность и грязь и жалкое довольство собою!"
     Час, когда вы говорите: "В чем моя  справедливость!  Я  не
вижу,  чтобы  был  я  пламенем  и  углем. А справедливый -- это
пламень и уголь!"
     Час, когда вы говорите: "В чем моя жалость! Разве  жалость
--  не крест, к которому пригвождается каждый, кто любит людей?
Но моя жалость не есть распятие".
     Говорили ли вы уже так? Восклицали ли вы уже так? Ах, если
бы я уже слышал вас так восклицающими!
     Не  ваш  грех  --  ваше  самодовольство  вопиет  к   небу;
ничтожество ваших грехов вопиет к небу!
     Но  где  же та молния, что лизнет вас своим языком? Где то
безумие, что надо бы привить вам?
     Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он -- эта молния,  он
-- это безумие! --
     Пока  Заратустра так говорил, кто-то крикнул из толпы: "Мы
слышали уже довольно о  канатном  плясуне;  пусть  нам  покажут
его!"  И  весь народ начал смеяться над Заратустрой. А канатный
плясун, подумав, что эти слова относятся к  нему,  принялся  за
свое дело.

     4

     Заратустра  же  глядел  на народ и удивлялся. Потом он так
говорил:
     Человек  --  это  канат,  натянутый   между   животным   и
сверхчеловеком, -- канат над пропастью.
     Опасно  прохождение,  опасно  быть  в  пути,  опасен взор,
обращенный назад, опасны страх и остановка.
     В человеке важно то, что он мост, а не  цель:  в  человеке
можно любить только то, что он переход и гибель.
     Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, как чтобы погибнуть,
ибо идут они по мосту.
     Я  люблю великих ненавистников, ибо они великие почитатели
и стрелы тоски по другому берегу.
     Я люблю тех, кто не  ищет  за  звездами  основания,  чтобы
погибнуть  и  сделаться  жертвою  --  а  приносит себя в жертву
земле, чтобы земля некогда стала землею сверхчеловека.
     Я люблю того, кто живет для познания и кто хочет познавать
для того, чтобы когда-нибудь жил сверхчеловек. Ибо так хочет он
своей гибели.
     Я люблю того, кто трудится и изобретает,  чтобы  построить
жилище  для  сверхчеловека  и  приготовить к приходу его землю,
животных и растения: ибо так хочет он своей гибели.
     Я люблю того, кто любит свою добродетель: ибо  добродетель
есть воля к гибели и стрела тоски.
     Я  люблю  того,  кто не бережет для себя ни капли духа, но
хочет всецело быть духом своей добродетели:  ибо  так,  подобно
духу, проходит он по мосту.
     Я  люблю  того,  кто  из  своей  добродетели  делает  свое
тяготение  и  свою  напасть:  ибо  так  хочет  он  ради   своей
добродетели еще жить и не жить более.
     Я   люблю   того,   кто   не  хочет  иметь  слишком  много
добродетелей. Одна добродетель  есть  больше  добродетель,  чем
две,  ибо она в большей мере есть тот узел, на котором держится
напасть.
     Я  люблю  того,  чья  душа  расточается,  кто   не   хочет
благодарности  и  не  воздает  ее:  ибо он постоянно дарит и не
хочет беречь себя.
     Я люблю того, кто стыдится, когда игральная кость выпадает
ему на   счастье,   и   кто   тогда   спрашивает:   неужели   я
игрок-обманщик? -- ибо он хочет гибели.
     Я  люблю того, кто бросает золотые слова впереди своих дел
и исполняет всегда еще больше, чем обещает: ибо он хочет  своей
гибели.
     Я  люблю  того, кто оправдывает людей будущего и искупляет
людей прошлого: ибо он хочет гибели от людей настоящего.
     Я люблю того, кто карает своего Бога,  так  как  он  любит
своего Бога: ибо он должен погибнуть от гнева своего Бога.
     Я  люблю  того,  чья душа глубока даже в ранах и кто может
погибнуть при малейшем испытании: так охотно идет он по мосту.
     Я люблю того, чья душа переполнена, так  что  он  забывает
самого  себя,  и  все вещи содержатся в нем: так становятся все
вещи его гибелью.
     Я люблю того, кто свободен духом и свободен  сердцем:  так
голова  его  есть только утроба сердца его, а сердце его влечет
его к гибели.
     Я люблю всех тех, кто являются тяжелыми каплями, падающими
одна за другой из темной тучи, нависшей над  человеком:  молния
приближается, возвещают они и гибнут, как провозвестники.
     Смотрите,  я провозвестник молнии и тяжелая капля из тучи;
но эта молния называется сверхчеловек.

     5

     Произнесши эти слова, Заратустра снова посмотрел на  народ
и  умолк.  "Вот  стоят  они,  говорил он в сердце своем, -- вот
смеются они: они не понимают меня, мои речи не для этих ушей.
     Неужели нужно сперва разодрать им уши, чтобы научились они
слушать глазами?  Неужели  надо  греметь,  как  литавры  и  как
проповедники покаяния? Или верят они только заикающемуся?
     У  них  есть  нечто, чем гордятся они. Но как называют они
то, что делает их гордыми?  Они  называют  это  культурою,  она
отличает их от козопасов.
     Поэтому  не  любят  они  слышать о себе слово "презрение".
Буду же говорить я к их гордости.
     Буду же говорить я им о самом презренном существе, а это и
есть последний человек".
     И так говорил Заратустра к народу:
     Настало время, чтобы  человек  поставил  себе  цель  свою.
Настало  время,  чтобы  человек  посадил  росток высшей надежды
своей.
     Его почва еще достаточно богата для этого.  Но  эта  почва
будет  когда-нибудь  бедной  и  бесплодной,  и  ни одно высокое
дерево не будет больше расти на ней.
     Горе! Приближается время, когда человек  не  пустит  более
стрелы  тоски  своей  выше человека и тетива лука его разучится
дрожать!
     Я говорю вам: нужно носить в себе еще хаос, чтобы  быть  в
состоянии родить танцующую звезду. Я говорю вам: в вас есть еще
хаос.
     Горе!  Приближается  время,  когда человек не родит больше
звезды. Горе! Приближается время самого  презренного  человека,
который уже не может презирать самого себя.
     Смотрите! Я показываю вам последнего человека.
     "Что  такое  любовь?  Что такое творение? Устремление? Что
такое звезда?" -- так вопрошает последний человек и моргает.
     Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек,
делающий все маленьким. Его род неистребим, как земляная блоха;
последний человек живет дольше всех.
     "Счастье найдено  нами",  --  говорят  последние  люди,  и
моргают.
     Они  покинули  страны,  где  было  холодно  жить:  ибо  им
необходимо тепло. Также любят они соседа и жмутся к  нему:  ибо
им необходимо тепло.
     Захворать  или  быть  недоверчивым считается у них грехом:
ибо ходят они осмотрительно. Одни  безумцы  еще  спотыкаются  о
камни или о людей!
     От  времени  до времени немного яду: это вызывает приятные
сны. А в конце побольше яду, чтобы приятно умереть.
     Они  еще  трудятся,  ибо  труд  --  развлечение.  Но   они
заботятся, чтобы развлечение не утомляло их.
     Не  будет более ни бедных, ни богатых: то и другое слишком
хлопотно. И кто захотел бы еще управлять? И  кто  повиноваться?
То и другое слишком хлопотно.
     Нет пастуха, одно лишь стадо! Каждый желает равенства, все
равны:  кто чувствует иначе, тот добровольно идет в сумасшедший
дом.
     "Прежде весь мир был сумасшедший", -- говорят самые  умные
из них, и моргают.
     Все умны и знают все, что было; так что можно смеяться без
конца.  Они  еще  ссорятся,  но  скоро  мирятся  --  иначе  это
расстраивало бы желудок.
     У  них  есть  свое   удовольствьице   для   дня   и   свое
удовольствьице для ночи; но здоровье -- выше всего.
     "Счастье  найдено  нами",  --  говорят  последние  люди, и
моргают.
     Здесь окончилась первая речь Заратустры, называемая  также
"Предисловием",  ибо  на этом месте его прервали крик и радость
толпы. "Дай нам этого последнего человека, о Заратустра, -- так
восклицали они, -- сделай нас похожими на этих последних людей!
И мы подарим тебе сверхчеловека!" И все  радовались  и  щелкали
языком. Но Заратустра стал печален и сказал в сердце своем:
     "Они не понимают меня: мои речи не для этих ушей.
     Очевидно,  я  слишком  долго  жил  на  горе, слишком часто
слушал ручьи и деревья: теперь я говорю им, как козопасам.
     Непреклонна  душа  моя  и   светла,   как   горы   в   час
дополуденный.  Но  они  думают, что холоден я и что говорю я со
смехом ужасные шутки.
     И вот они смотрят на меня и смеются, и,  смеясь,  они  еще
ненавидят меня. Лед в смехе их".

     6

     Но  тут  случилось  нечто,  что сделало уста всех немыми и
взор неподвижным. Ибо тем временем канатный плясун  начал  свое
дело:   он   вышел  из  маленькой  двери  и  пошел  по  канату,
протянутому  между  двумя  башнями  и  висевшему  над  базарной
площадью  и  народом.  Когда  он находился посреди своего пути,
маленькая дверь вторично отворилась, и детина,  пестро  одетый,
как  скоморох,  выскочил из нее и быстрыми шагами пошел во след
первому. "Вперед,  хромоногий,  --  кричал  он  своим  страшным
голосом,  -- вперед, ленивая скотина, контрабандист, набеленная
рожа! Смотри, чтобы я  не  пощекотал  тебя  своею  пяткою!  Что
делаешь  ты  здесь  между башнями? Ты вышел из башни; туда бы и
следовало запереть тебя,  ты  загораживаешь  дорогу  тому,  кто
лучше  тебя!" -- И с каждым словом он все приближался к нему --
и, когда был уже на расстоянии  одного  только  шага  от  него,
случилось  нечто  ужасное,  что сделало уста всех немыми и взор
неподвижным: он испустил дьявольский крик и прыгнул через того,
кто загородил ему дорогу. Но этот,  увидев,  что  его  соперник
побеждает  его,  потерял  голову и канат; он бросил свой шест и
сам еще быстрее, чем шест, полетел вниз, как какой-то вихрь  из
рук  и  ног.  Базарная  площадь и народ походили на море, когда
проносится буря:  все  в  смятении  бежало  в  разные  стороны,
большею частью там, где должно было упасть тело.
     Но Заратустра оставался на месте, и